История Рима от основания Города читать онлайн - Тит Ливий

История Рима от основания Города

Тит Ливий

Великий историк Тит Ливий оставил потомкам великую книгу о великом городе – Вечном городе Рим. В распоряжении Ливия был богатейший материал разной степени достоверности и художественности. Основные сведения об официальной жизни города он черпал из летописей жрецов-понтификов, а также охотно использовал многочисленные «анналы» и исторические сочинения греческих и римских авторов, дошедшие до нас по большей части в отрывках. Итогом его многолетнего труда стала книга, которая и поныне остается блестящим памятником эпохи – и читается с неослабевающим интересом.

Тит Ливий

История Рима от основания Города

Книга I

Прибытие Энея в Италию и его деяния (1–2). Царствование в Альбе Аскания, а затем Сильвиев (3). Рождение Ромула и Рема (4). Основание Рима (5–7). Учреждение сената (8). Война с сабинянами (9-13). Деление народа на курии (13). Победа над фиденянами и вейянами (14–15). Апофеоза Ромула (16). Религиозные учреждения Нумы Помпилия (17–21). Тулл Гостилий опустошил Альбанскую область; бой Горациев и Куриациев (22–26). Измена и казнь Метия Фуфетия (27–28). Разрушение Альбы (29). Победа над сабинянами (30). Смерть Тулла (31). Анк Марций победил латинов и основал Остию (32–33). Прибытие в Рим Лукумона (34). Воцарение Тарквиния Древнего; его победы и сооружения (35–38). Чудо над Сервием Туллием (39). Убиение Тарквиния и воцарение Сервия Туллия (40–41). Победа над вейянами; деление народа на разряды; сооружение храма Дианы (42–45). Смерть Сервия Туллия (46–48). Воцарение Тарквиния Гордого; убиение Турна Гердония (49–52). Война с вольсками; разграбление Габий (53–54). Сооружения на Капитолии (55–56). Осада Ардеи; смерть Лукреции и изгнание царей (57–60).

Предисловие

Будет ли стоить труда, если я напишу историю римского народа с основания города, твердо не знаю, да если бы и знал, то не решился бы сказать: дело в том, что предприятие это, как я вижу, и старое, и многими испробованное, причем постоянно появляющиеся новые писатели думают или привнести нечто новое со стороны фактической, или превзойти суровую древность искусством изложения. Как бы то ни было, все же приятно будет и мне, по мере сил, послужить увековечению деяний первого народа на земле; и если имя мое в такой толпе писателей останется в тени, то я стану утешать себя славой и величием соперников. Кроме того, дело это большого труда, так как приходится воспроизводить события более чем за семьсот лет, и притом из жизни государства, начавшего с малого и возросшего до того, что величина его становится ему уже в тягость; наконец, большинству читателей, несомненно, доставит мало удовольствия история возникновения города и ближайших к тому событий; они ведь спешат ознакомиться с той недавней порою, когда силы чересчур могучего народа уже давно истребляют сами себя. Я же буду вознагражден также и тем, что отвернусь от переживаемых нами в течение стольких лет бедствий хоть на то время, пока всеми силами моей души буду занят воспроизведением тех древних событий; тут я не буду испытывать никакой тревоги, которая, если и не в состоянии отклонить ум писателя от истины, то все же может беспокоить его. Я не намерен ни утверждать, ни опровергать известия о событиях, предшествовавших основанию, или, вернее, мысли об основании города; все они более изукрашены поэтическими вымыслами, чем опираются на несомненные исторические памятники: древности дозволяется освящать начало городов, примешивая божественное к человеческому. И если какому народу должно дозволить освятить свое возникновение и приписать его богам, то римский народ приобрел это право своей воинской доблестью, и народы, переносящие-де власть его, должны столь же безропотно сносить, когда он называет своим родоначальником и родителем основателя своего города не кого иного, как Марса. Я не придаю, конечно, особенного значения тому, как взглянут и оценят это и ему подобные известия; для меня важно, чтобы каждый внимательно проследил, какая была жизнь, какие нравы, какие люди и какими средствами в мирное и военное время приобрели и увеличили могущество государства; пусть он затем проследит, как нравственность, с постепенным падением порядка, начала колебаться, как она затем все более и более стала клониться к упадку и наконец рухнула; таким образом, мы дошли до настоящего положения, когда уже не можем выносить ни пороков, ни средств против них. В этом-то и состоит нравственная польза и плодотворность изучения истории, что примеры всякого рода событий созерцаешь точно на блестящем памятнике, отсюда можно взять и для себя, и для своего государства образцы, достойные подражания, тут же найдешь и позорное начало, и позорный конец – чего следует избегать.

Впрочем, или меня обманывает любовь к предпринятому труду, или действительно никогда не существовало государства более великого, более нравственного, более богатого добрыми примерами; государства, в которое бы столь поздно проникли жадность и роскошь и где бы дольше оказывался столь великий почет бедности и воздержанию. Ибо чем меньше было средств, тем меньше гонялись за ними; только недавно богатства породили жадность, а обилие в удовольствиях – страсть губить все роскошью и распутством.

Но пусть хоть начало столь великого предприятия свободно будет от жалоб, которые и тогда не будут приятны, когда их, быть может, нельзя будет избежать. Если бы у нас, как у поэтов, это было в обычае, то мы гораздо охотнее начали бы с добрых предзнаменований, с обетов и молитв богам и богиням, чтобы они даровали счастливый успех приступившему к столь великому делу.

1. Прежде всего, достаточно хорошо известно, что за взятием Трои последовала свирепая расправа над всеми троянцами; только к двум, Энею и Антенору[1 - Текст печатается по изданию: Тит Ливий. Римская история от основания Города. Перевод с латыни под редакцией П. Адрианова. В 6 томах. М., Типография Е. Гербека, 1897 (2-е изд. 1901).При составлении примечаний использовались комментарии редактора к первому и второму изданиям перевода на русском языке, а также комментарии к изданию: Тит Ливий. История Рима от основания Города. В 3 томах. М., Наука, 1989–1993. Примечания к настоящему изданию, отмеченные «Примеч. ред»., подготовлены О. А. Королевой, которая также привела комментарии редактора первого издания в соответствие с орфографическими и стилистическими нормами современного словоупотребления.…только к двум, Энею и Антенору… – Эней – герой Троянской войны, в римской мифологии сын Анхиса и Венеры, родственник троянского царя Приама. Антенор – советник Приама, один из мудрых троянских старейшин, оказавший гостеприимство Менелаю и Одиссею, когда те явились в Трою с требованием выдать Елену.], ахейцы вовсе не применили права войны вследствие старинного гостеприимства и вследствие того, что они постоянно советовали помириться и вернуть Елену. Затем, после разных приключений, Антенор прибыл в самый отдаленный залив Адриатического моря с горстью энетов, которые за мятеж были изгнаны из Пафлагонии и, лишившись под Троей царя Пилемена, искали вождя и места для поселения; прогнав евганеев, живших между морем и Альпами, энеты и троянцы завладели этой землей. Место, где они высадились в первый раз, называется Троей,

а оттуда и область носит имя Троянской; народ же весь назван венетами.

Эней, бежавший вследствие той же беды из отечества, но предназначаемый судьбою для более великих начинаний, сперва прибыл в Македонию, оттуда, ища места для поселения, занесен был в Сицилию, а из Сицилии прибыл со своими кораблями к Лаврентской области. И это место также зовется Троей. Выйдя здесь, троянцы, как люди, у которых после чуть не бесконечного блуждания не осталось ничего, кроме кораблей и оружия, захватили находившиеся на полях скот; тогда царь Латин и аборигены, владевшие тогда теми местами, сбежались с оружием в руках из города и с полей, чтобы отразить нападение пришельцев. О последующем существует двоякое предание: по одному – Латин, проиграв сражение, заключил с Энеем мир, а затем и породнился с ним; по другому – когда оба войска стояли готовыми к битве и, прежде чем подан был сигнал, из толпы старейшин выступил Латин и вызвал вождя пришельцев для переговоров. Затем он спросил, что они за люди, откуда и по какому случаю ушли из дому и чего ради высадились в Лаврентской области; услыхав, что народ – троянцы, а вождь их – Эней, сын Анхиза и Венеры, что бежали они с родины после сожжения отечественного города и ищут места для поселения и основания нового города, – Латин, дивясь знатности народа и вождя и готовности их помириться или сражаться, закрепил будущую дружбу рукопожатием. Затем вожди заключили договор, а войска приветствовали друг друга; Эней стал гостем Латина, а затем перед пенатами[2 - …перед пенатами… – Пенаты – божества-хранители, культ которых связан с обожествлением предков. Домашние, или фамильные, пенаты – хранители дома, запасов продовольствия. Общественные, или государственные, пенаты считались одной из главных святынь Рима. В торжественных клятвах их называли вместе с Юпитером. Их фигурки, привезенные Энеем из Трои, сначала находились в Лавинии, а потом в Риме, в храме Весты. – Примеч. ред.] Латин скрепил союз политический домашним, выдав за Энея дочь свою. Это обстоятельство окончательно укрепило в троянцах надежду, что их блуждания наконец-то кончились и они нашли постоянное и прочное место для поселения. Они основывают город, и Эней по имени супруги называет его Лавинием. Немного спустя у молодых супругов родился сын, которого родители назвали Асканием.

2. Затем аборигены и троянцы одновременно подверглись нападению. Царь рутулов Турн, за которого до прибытия Энея просватана была Лавиния, оскорбленный предпочтением пришельца, напал на Энея и Латина. Оба войска вышли из битвы с ущербом: рутулы были побеждены, а победители – аборигены и троянцы – потеряли вождя Латина. Тогда Турн и рутулы, не доверяя своим силам, искали защиты у известных своим могуществом этрусков и царя их Мезенция, повелевавшего Церой, сильным в то время городом. Уже с самого начала он был недоволен возникновением нового города; тогда же, считая, что силы троянцев растут гораздо быстрее, чем то позволяет безопасность соседей, он охотно соединил свое оружие с оружием рутулов.

Эней, желая, ввиду столь грозной войны, привлечь к себе сердца аборигенов, назвал оба народа латинами, для того чтобы все имели не только одни законы, но и одно имя. И с тех пор аборигены не уступали троянцам в усердии и преданности царю Энею. Надеясь на мужество двух народов, со дня на день более и более сближавшихся друг с другом, Эней вывел войска в поле, хотя слава могущества Этрурии разнеслась не только по земле, но и по морю, вдоль всей Италии – от Альп до Сицилийского пролива, и хотя он имел возможность защищаться в стенах. Последовавшее сражение было удачно для латинов, а для Энея оно было и последним подвигом. Погребен он у реки Нумик; как подобает именовать Энея, я не знаю, зовут же его Юпитером Родоначальником[3 - …как подобает именовать Энея, я не знаю, зовут же его Юпитером Родоначальником. – Юпитер Родоначальник – лат. Iuppiter Indiges. Вероятно, имеется в виду, что культ Энея слился с культом бога-родоначальника.].

3. Сын Энея, Асканий, не достиг еще того возраста, чтобы вступить во власть, но царство осталось нетронутым, пока он не возмужал; латинское государство, царство его деда и отца, охраняемое женщиной, уцелело; такой способной женщиной была Лавиния! Я не стану спорить (да и кто решится говорить с полной уверенностью о столь древнем событии!), был ли это тот Асканий или другой, старший, родившийся от Креусы еще во время существования Илиона, сопровождавший отца в бегстве, – словом, тот, которого под именем Юла род Юлиев считает своим родоначальником[4 - …тот, которого под именем Юла род Юлиев считает своим родоначальником. – Юлии – знатный римский род. Юлии возводили себя к Юлу, мифическому сыну Энея. Первое историческое лицо, относящееся к этому роду, – Гай Юлий Юл, консул 489 года до н. э. – Примеч. ред.]. Этот-то Асканий – все равно, где и от какой бы матери он ни родился (во всяком случае достоверно, что он был сыном Энея), – вследствие избытка в населении оставил цветущий по тому времени город матери (или мачехи), а сам основал у подошвы Альбанской горы новый город, который назвал Альбой Лонгой, так как он тянулся вдоль горного хребта[5 - …новый город, который назвал Альбой Лонгой, так как он тянулся вдоль горного хребта. – Альба Лонга значит «Длинная Альба»; в 25–30 км от Рима. – Примеч. ред.]. Между основанием Лавиния и выведением колонии[6 - …выведением колонии… – Колониями назывались города-поселения, выводимые римлянами в разные районы Италии. Они делились на колонии римских граждан и колонии латинского права. Вторые становились самостоятельными городами – их поселенцы теряли прежнее гражданство (римское или других городов Лация) и делались гражданами вновь основываемых поселений. Выведение колоний в захваченные у неприятеля города служило укреплению позиций Рима. – Примеч. ред.] в Альбу Лонгу прошло почти тридцать лет, тем не менее могущество государства, особенно после поражения этрусков, возросло до того, что ни после смерти Энея, ни во время управления женщины, ни даже в первые годы царствования юноши ни Мезенций с этрусками, ни другие какие соседи не рискнули поднять оружия. По мирному договору границей между этрусками и латинами стала река Альбула, именуемая теперь Тибром.

Затем царствовал сын Аскания Сильвий[7 - Затем царствовал сын Аскания Сильвий… – Сильвий – от лат. silva – лес. Древние римские писатели приписывали основание Рима или самому Энею, или Ромулу, называя последнего его внуком. Но так как основание Рима приурочивали к 400 или даже 432 году после разрушения Трои, то получалась слишком большая лакуна; чтобы сгладить это противоречие, около времени Суллы составлен был приводимый Ливием список альбанских царей.], по какому-то случаю родившийся в лесу. У него был сын Эней Сильвий, а у того – Латин Сильвий. Он вывел несколько колоний, которые получили название «Древние латины». Затем за всеми царями Альбы осталось прозвище Сильвиев. У Латина был сын Альба, у Альбы – Атис, у Атиса – Капис, у Каписа – Капет, у Капета – Тиберин, который утонул, переплывая Альбулу, получившую от того славное впоследствии имя Тибр, затем царствовал Агриппа, сын Тиберина, после Ариппы – Ромул Сильвий, принявший власть от отца; он поражен был ударом

молнии; ему непосредственно наследовал Авентин; тот был погребен на холме, получившем от него имя и составляющем ныне часть Рима, затем царствовал Прока. У него были сыновья Нумитор и Амулий. Старинное царство Сильвиев завещано было Нумитору как старшему сыну. Но сила оказалась выше воли отца и права старшинства: прогнав брата, воцарился Амулий; к одному злодеянию он присоединил другое, умертвив сына брата; дочь же брата, Рею Сильвию, он лишил надежды на потомство, сделав ее под видом почести весталкой и обязав, таким образом, вечно оставаться девой.

4. Но, я полагаю, столь сильный город и государство, уступающее лишь могуществу богов, обязано было своим возникновением соизволению судьбы. Когда изнасилованная весталка родила близнецов, то она объявила отцом этого безвестного потомства Марса или потому, что верила в это, или потому, что считала более почетным выставить бога виновником своего преступления. Однако ни боги, ни люди не в силах были защитить ее и детей от жестокости царя[8 - Однако ни боги, ни люди не в силах были защитить ее и детей от жестокости царя… – Право выбора и наказания весталки принадлежит царю как верховному жрецу.]: жрица в оковах была брошена в тюрьму, а детей приказано было выбросить в реку. Но по воле рока Тибр выступил из берегов и образовал болота, так что нигде нельзя было подойти к настоящему руслу его; вместе с тем посланные надеялись, что дети потонут хоть и в стоячей воде. Итак, считая себя исполнившими повеление царя, они бросили детей в ближайшую лужу, где теперь находится Руминальская смоковница[9 - …где теперь находится Руминальская смоковница… – Руминальская смоковница (лат. rumis – «сосок»), по указанию древнего грамматика Феста, названа так потому, что под нею волчица кормила Ромула и Рема грудью. Смоковница эта находилась на той части Палатинского холма, которая именуется Кермал и лежит против Капитолия. Во времена Тита Ливия ее уже не было; надо, следовательно, полагать, что Ливий неточно выразился или смешал эту смоковницу с другой, которая росла на Комиции и существовала еще при Плинии Старшем. Наименование этой смоковницы Ромуловой основано на смешении имени богини Румины, которой она была посвящена, с именем Ромула.] (говорят, что она называлась Ромуловой). В тех местах был тогда обширный пустырь. Существует предание, что, когда плавающее корыто, в котором были выброшены мальчики, после спада воды осталось на сухом месте, жаждущая волчица, шедшая из окрестных гор, направилась на плач детей. Она с такой кротостью припала к ним и кормила их грудью, что главный царский пастух, называвшийся, по преданию, Фавстулом, нашел ее лижущей детей. Последний принес их домой и отдал на воспитание жене своей Ларенции. Некоторые полагают, что Ларенция за распутство называлась среди пастухов lupa, и это послужило основанием удивительной сказки[10 - … Ларенция за распутство называлась среди пастухов lupa, и это послужило основанием удивительной сказки. – Акка Ларенция, мать Ларов, под именем Lupa или Luperca почиталась как воспитательница богов-покровителей Римского государства – Пика и Фавна; в честь ее установлен был праздник Ларенталий. Позже ее превратили в историческую личность кормилицы Ромула и Рема, а так как слово lupa имеет и предосудительное значение – «потаскуха», то эту кормилицу стали считать публичной женщиной. В основе сказки о волчице лежит, как полагают, то же сходство имени богини Lupa с латинским названием волчицы (lupa).]. Так родились они и так воспитались; когда же подросли, то, не оставаясь без дела в хижине пастуха или около стад, они, охотясь, бродили по лесам. Укрепившись среди таких занятий телом и духом, они не только преследовали зверей, но и нападали на разбойников, обремененных добычей, делили награбленное между пастухами и с этой со дня на день увеличивавшейся дружиной занимались и делом, и шутками.

5. Уже в то время существовало, по преданию, совершаемое и ныне празднество Луперкалий[11 - …празднество Луперкалий… – Луперкалии (от лат. lupus – «волк») – древнеримский праздник очищения и плодородия, совершались 15 февраля в честь бога плодородия Фавна Луперка.] на горе Палатинской, называвшейся сперва от имени аркадского города Паллантия[12 - …города Паллантия… – Паллантий – древний город к западу от Тегеи; считается родиной Евандра.] Паллантейской, а потом Палатинской. Там Евандр, родом аркадянин, много лет раньше живший в тех местах, установил взятое из Аркадии празднество, состоявшее в том, что нагие юноши[13 - …нагие юноши… – Юноши были покрыты только козлиной шкурой, как и находившееся в храме у подножия Палатинского холма изображение Пана.] бегали, сопровождая шутками и весельем поклонение Пану Ликейскому[14 - …поклонение Пану Ликейскому… – Ликейским Пан называется от имени горы Ликей, лежавшей близ Паллантия; там родился Пан и там же был его храм.], переименованному впоследствии римлянами в Инуя. Этот праздник стал известным; и вот, когда они предавались играм, разбойники, раздраженные потерей добычи, устроили им засаду; Ромул отбился, а Рема они захватили, немедленно представили царю Амулию и сами же еще стали обвинять его. Главное обвинение состояло в том, что братья нападают на поля Нумитора и с шайкой юношей угоняют оттуда скот, точно неприятели. Вследствие этого Рем был передан Нумитору для наказания.

Уже с самого начала Фавстул подозревал, что у него воспитываются царские дети; он знал, что они выброшены по повелению царя; совпадало и время, когда он нашел их; но, не уверившись окончательно, он не хотел открывать этого, разве выпадет случай или принудит необходимость. Необходимость явилась раньше. И вот под влиянием страха он открывает все Ромулу. Случайно и Нумитор, содержа под стражей Рема и слыша о братьях-близнецах, вспомнил о внуках, сопоставляя их возраст и характер пленника, вовсе не похожего на раба. Путем расспросов он пришел к тому же результату и почти признал Рема. Таким образом, царю со всех сторон куются козни. Ромул, не считая возможным действовать открытой силой, нападает на царя не с шайкой юношей, а приказав каждому пастуху своей дорогой явиться к определенному времени около дворца, со стороны же жилища Нумитора является на помощь Рем, приготовив другой отряд. Так они убивают царя.

6. Нумитор в начале суматохи, заявляя, что неприятели вторглись в город и напали на дворец, отозвал альбанскую молодежь для защиты крепости; когда же увидел, что братья, умертвив царя, идут к нему с приветствием, тотчас созывает собрание, выставляет на вид преступление брата против него, указывает на происхождение внуков – как они родились, как воспитались, как были узнаны, затем – как был убит тиран и объявляет, что он виновник этого. Юноши, стройно выступив на средину собрания, приветствовали деда царем, а последовавшие единодушные восклицания толпы закрепили за ним царское имя и власть.

Предоставив таким образом альбанское царство Нумитору, Ромул и Рем пожелали основать город в тех местах, где были выброшены и воспитаны. К тому же был избыток в альбанском и латинском населении; к ним присоединились пастухи, а это все вместе, естественно, подавало надежду, что и Альба, и Лавиний будут малы в сравнении с тем городом, который собирались основать. Но

затем в этом сказалось вредное влияние дедовского зла – страсти к царской власти, следствием чего был позорный бой, возникший из-за довольно маловажного обстоятельства. Так как братья были близнецы и нельзя было решить дела на основании уважения к старшинству, то Ромул избирает Палатинский, а Рем – Авентинтинский холм для гадания[15 - …то Ромул избирает Палатинский, а Рем – Авентинтинский холм для гадания… – Авгур (здесь сам Ромул) ставит определенные вопросы, на которые боги должны ответить определенными же знамениями. Обычай вопрошать волю богов перед вступлением во власть или перед началом какого-либо важного предприятия остался и впоследствии. Коллегиальное устройство авгуры получили при царе Нуме (гл. 18).], чтобы боги, покровители тех мест, указали знамениями, кому дать имя новому городу и кому управлять им.

7. Рассказывают, что знамение – шесть коршунов – явилось ранее Рему, и оно уже было возвещено, как Ромулу явилось двойное число; и вот того и другого окружающая толпа приветствовала царем: одни требовали царской власти для своего вождя, основываясь на времени появления птиц, другие – на числе их. Поднялась брань, а вызванное ею раздражение привело к резне, во время которой в толпе был убит Рем. Более распространено, однако, предание, что Рем, смеясь над братом, перепрыгнул через новые стены; разгневанный этим Ромул убил его, сказав: «Так будет со всяким, кто перепрыгнет через мои стены». Таким образом, Ромул один завладел царством, а основанный город был назван именем основателя[16 - … Ромул один завладел царством, а основанный город был назван именем основателя. – Тит Ливий оставляет открытым вопрос, происходил ли спор до или после основания Рима. Впрочем, этимологически невозможно произвести Roma от Romulus; из имени Romulus вышло бы Romula, но так как уменьшительная форма имени могла иметь дурное значение для будущего государства, то она была изменена в Roma.].

Прежде всего он укрепил Палатинский холм, на котором сам вырос. Священнодействия всем богам он установил по альбанскому ритуалу, Геркулесу же – по греческому, как это было положено Евандром. Рассказывают, что Геркулес, убив Гериона, пригнал в эти места удивительно красивых быков его и, переплыв вслед за стадом через Тибр, улегся на лугу, чтобы дать отдохнуть и покормиться на хорошей траве скоту, да и самому оправиться от усталости с дороги. Когда, отяжелев от пищи и вина, он заснул, жившие в тех местах пастух по имени Как[17 - …пастух по имени Как… – Как у поэтов является чудовищем, полузверем; потомок Вулкана. Весьма вероятно, что италийские греки отожествляли его имя с прил. ????? («злой»), и в этом смысле он удобно противопоставлялся «доброму мужу» (Евандру). Жил Как, по одним источникам, на Палатине, где и позже показывали «лестницу Кака» (Scalae Caci), ведущую к цирку, по другим – на Авентине.], страшной силы, плененный красотою быков, задумал присвоить себе их как добычу; но понимая, что если он прямо погонит скот в пещеру, то следы сами приведут туда хозяина, когда тот станет искать быков, Как перетаскал туда самых лучших из них за хвост. Проснувшись на заре, Геркулес обвел глазами стадо и, видя, что части его недостает, направился к ближайшей пещере посмотреть, не туда ли ведут следы; видя, однако, что все они направлены из пещеры и не идут никуда дальше, смущенный и в недоумении, он погнал стадо из этого злого места. Но когда некоторые коровы, уходя и тоскуя по оставшимся, начали, как это обыкновенно бывает, мычать, ответное мычание запертых в пещере заставило Геркулеса вернуться. Как пробовал заградить ему силой доступ в пещеру, но, пораженный палицей, пал, напрасно взывая о помощи к пастухам.

Царствовал тогда в этих местах, более опираясь на свое нравственное превосходство, чем на власть, Евандр, бежавший из Пелопоннеса; муж этот пользовался уважением за удивительные письмена[18 - …муж этот пользовался уважением за удивительные письмена… – Т. е. латинский алфавит, которому приписывается греческое происхождение (от Евандра); занесен он был в Лаций, вероятно, через Кумы.], неведомые грубым людям, а еще более вследствие веры в божественную силу его матери Карменты[19 - …в божественную силу его матери Карменты… – Кармента (от лат. carmen – «песнь», «пророчество») – древнеримское божество, отождествленное впоследствии с матерью или женой Евандра. Почиталась как пророчица и родовспомогательница. Кроме древнего алтаря на Бычьем рынке ей был посвящен небольшой храм у ворот в ее честь у подножия Капитолия; в честь нее проводился праздник Карменталий. – Примеч. ред.], перед пророчествами которой преклонялись обитатели Италии еще до прибытия туда Сивиллы[20 - …еще до прибытия туда Сивиллы. – Сивилла прибыла в Италию, по преданию, после разрушения Трои.]. Этот-то Евандр встревожен был суетой пастухов, в страхе бегавших около чужестранца, явно виновного в убийстве. Узнав о преступлении и причине его и видя, что рост и вся внешность этого мужа значительно больше и внушительнее, чем у смертного, он спросил, что он за человек. Услыхав имя его, его отца и отечество, он сказал: «Привет тебе, Геркулес, сын Юпитера! Мать моя, правдивая истолковательница воли богов, предсказала, что ты увеличишь число небожителей и что тебе будет здесь посвящен жертвенник и некогда могущественнейший народ на земле будет именовать его Величайшим[21 - …тебе будет здесь посвящен жертвенник и некогда могущественнейший народ на земле будет именовать его Величайшим… – Жертвенник Геркулеса – Ara maxima – вместе с часовней находился у входа в цирк на Бычьем рынке, названном так потому, что здесь, по преданию, остановился Геркулес со своими быками. При его жертвеннике заключались договоры; в дар ему приносили десятую часть приобретенного добра.] и поклоняться ему по обычаю, тобою установленному!» Подав правую руку, Геркулес сказал, что он принимает пророчество и готов исполнить волю судьбы, основав и посвятив жертвенник. Тут впервые принесена была в жертву Геркулесу избранная из стада корова; к участию в служении и пиршестве приглашены были Потиции и Пинарии – как роды, пользовавшиеся тогда наибольшим почетом в тех местах. Случайно вышло, что Потиции явились вовремя и им предложены были внутренности, Пинарии же поспели к остальной части пира, когда внутренности были уже съедены. Отсюда сохранился обычай, что, пока существовал род Пинариев, они не ели внутренностей от праздничных жертв. Наученные Евандром[22 - Наученные Евандром… – Жертву надлежало приносить с непокрытой головой, жертвенное угощение съедать сидя и не допускать к нему женщин; все это, по одним источникам, было установлено Евандром со слов Геркулеса, по другим – самим Геркулесом.] Потиции много веков были предстоятелями этих священнодействий, пока не исчез род их вследствие того, что это священное служение их было поручено общественным рабам. Это единственные священнодействия, которые перенял от чужестранцев Ромул, уже тогда почитатель прибретенного доблестью бессмертия, к которому вела его собственная его судьба.

8. Когда богопочитание было устроено надлежащим образом, то он, созвав собрание, дал толпе законы, так как ничем иным нельзя было сплотить ее в один народ. Полагая, однако, что законы только в том случае будут

уважаемы поселянами, если внешние знаки власти внушат им почтение к нему самому, он возвысил себя в их глазах общей обстановкой и, главное, завел себе двенадцать ликторов[23 - …двенадцать ликторов. – Ликторы – прислужники при высших должностных лицах. Совмещали функции телохранителей, палачей и т. п. Количество ликторов зависело от ранга должностного лица. – Примеч. ред.]. Некоторые полагают, что он выбрал это число, сообразуясь с числом птиц, которые предрекли ему царскую власть; я же склоняюсь к мнению тех, которые думают, что и служители этого рода, и число их заимствовано у соседей-этрусков, откуда взято и курульное кресло, и тога-претекста[24 - …откуда взято и курульное кресло, и тога-претекста… – Курульное кресло и тога-претекста – знаки царской власти, заимствованные у этрусков. Курульное кресло – переносное сиденье из слоновой кости, тога-претекста – тога, окаймленная пурпурной полосой. – Примеч. ред.]; а у этрусков было так установлено, потому что у них двенадцать племен сообща избирали царя и каждое племя давало по одному ликтору.

Между тем, с присоединением все новых и новых мест, укрепления города росли; но они возводились больше в расчете на будущий прирост населения, чем сообразно с тем, которое было тогда. А затем, чтобы большой город не оставался пустым, для увеличения населения открыто было убежище, которое находится за загородкой, если спускаться с Капитолия[25 - …для увеличения населения открыто было убежище, которое находится за загородкой, если спускаться с Капитолия… – В ложбине, находящейся между двумя вершинами Капитолия, в то время покрытыми лесом, находился храм бога Вейовиса, защищавшего и очищавшего бежавших к нему рабов, должников и преступников. Подобные убежища существовали и в других местах Италии.], и называется «inter duos lucos». Воспользовался Ромул при этом старым обычаем основателей городов, которые, привлекая к себе толпу темного и низкого происхождения, сочиняли потом, что народ родился у них из земли. Туда сбегался из соседних племен всякий сброд, без различия, свободные и рабы, желавшие перемены своего положения, и это было основой создаваемого величия. Когда уже не было недостатка в людях, он учреждает совет, избрав сто старейшин или потому, что считал это число достаточным, или потому, что было всего сто человек, которых можно было выбрать в «отцы». «Отцами» они названы были, конечно, вследствие почета, которым пользовались, дети же их получили наименование «патриции» [26 - …наименование «патриции». – Патриции, или отцы (patres), были главами «фамилий» – больших патриархальных семей, из которых состоял род. Из их числа и составлялся первоначально сенат; слова «отцы» и «сенаторы» в книгах Ливия часто равнозначны.].

9. Уже Рим окреп настолько, что мог померяться силами с любым из соседних государств; но за отсутствием женщин это могущество могло продолжиться лишь человеческий век, так как у них дома не было надежды на продолжение рода, не было и брачного союза с соседями. И вот, по совету отцов, Ромул отправил к соседним племенам послов просить союза и договора, обеспечивающего для нового народа право вступать в браки. «Города, – говорили они, – как и все остальное, возникают из ничтожества; затем кому помогает своя доблесть и боги, те приобретают великое могущество и великое имя. Нам достаточно известно, что и боги помогли возникновению Рима, и в доблести не будет недостатка. Итак, вы – люди – не гнушайтесь вступить в кровное родство с людьми!» Нигде послы не были выслушаны приветливо – так презирали их соседи и в то же время боялись за себя и потомство ввиду того, что среди них крепнет такая сила. Большинство отвергло их, спрашивая, отчего бы не открыть им убежища и для женщин – вот было бы как раз подходящее супружество!

Это очень оскорбило римскую молодежь, и дело явно стало клониться к насилию. Чтобы выбрать время и место к тому, Ромул, скрыв огорчение, преднамеренно затевает торжественные игры в честь Нептуна Конного и называет их Консуалиями[27 - …затевает торжественные игры в честь Нептуна Конного и называет их Консуалиями. – Имя бога, соответственно названию празднества, было Конс; он был покровителем земледелия; его жертвенник находился в конце цирка и оставался весь год засыпанным; отрывали его всего три раза в год, преимущественно в дни Консуалий – 21 августа и 15 декабря.]. Затем приказывает объявить о предстоящем зрелище соседям и, чтобы придать ему блеск и интерес, он делает к играм роскошные приготовления, какие только были известны и возможны в то время. Сошлось много людей, желавших вместе с тем и посмотреть на новый город, преимущественно же соседи: жители Ценины, Крустумерии, Антемны; пришел и весь народ сабинский с женами и детьми. Радушно приглашенные по домам, ознакомившись с положением города, его стенами и многочисленными зданиями, они дивятся, что могущество римлян выросло в столь короткое время. Когда наступило время игр и взоры всех с напряженным вниманием были обращены туда, согласно уговору, произошло нападение: по данному знаку римские юноши бросаются в разные стороны похищать девушек. Большею частью хватали кому какая попадалась; но некоторых, выдававшихся красотою и предназначенных главнейшим из отцов, приносили в их дома простолюдины, которым было поручено это дело. Рассказывают, что одна девушка, далеко превосходившая всех красотой и фигурой, захвачена была шайкой некоего Талассия, и когда многие спрашивали, кому несут ее, то во избежание оскорбления ее много раз кричали: «Талассию!»; отсюда этот возглас вошел в употребление при свадьбах[28 - …отсюда этот возглас вошел в употребление при свадьбах. – «Талассию!» кричали невесте при входе ее в дом жениха; это имя одного из участников похищения сабинянок.].

Вследствие происшедшей отсюда паники игры расстроились, и печальные родители девушек бежали, жалуясь на нарушение закона гостеприимства и взывая к богу, на торжественные игры которого они пришли, будучи безбожно и вероломно обмануты. Да и похищенные были также в отчаянии и не менее негодовали. Но сам Ромул обходил их и объяснял, что это произошло вследствие гордости их родителей, отказавших соседям в брачном договоре; тем не менее они, став законными супругами, будут участницами в имуществе, гражданских правах и, что всего дороже людям, будут иметь законных детей; пусть они только смягчат свой гнев и отдадут сердца свои тем, кому судьба отдала их тела. Часто из обиды со временем возникает расположение, и они приобретут себе тем лучших мужей, что каждый со своей стороны, по мере сил своих, будет стараться, выполнив обязанности супруга, вознаградить их и за тоску по родителям и родине. Присоединялись сюда ласковые речи мужей, оправдывавших свой поступок страстной любовью, а для женщин это наиболее действительное средство.

10. Уже сердца похищенных были совсем смягчены, а родители их тем временем, в траурной одежде, слезно жалуясь, волновали общины; выражая свое негодование, они не ограничивались своими пределами, а стекались сами и присылали посольства отовсюду к сабинскому царю Титу Тацию, так как имя его пользовалось известностью в тех пределах. В числе обиженных были жители Ценины, Крустумерии и Антемн; считая Тита Тация

и сабинян слишком медлительными, эти три народа сообща стали готовиться к войне; но и жителей Крустумерии и Антемн крайне раздраженные ценинцы признали недостаточно энергичными, и вот они одни нападают на римские пределы. Но Ромул с войском встречает их, когда они врассыпную производили опустошения, и в легкой стычке показывает им, что бессильный гнев ни к чему не ведет: войско их он рассеивает, обращает в бегство и преследует, царя их убивает в битве и снимает с него доспехи, а вследствие гибели неприятельского вождя и город берет при первом натиске.

Возвратившись домой с победоносным войском и будучи мужем столь же великим по своим подвигам, сколько любящим блеснуть ими, он повесил доспехи с убитого вражеского вождя на нарочно для того устроенные носилки и вступил на Капитолий[29 - …он повесил доспехи с убитого вражеского вождя на нарочно для того устроенные носилки и вступил на Капитолий… – Это еще не был триумф, учреждение которого Ливий приписывает Тарквинию (38 гл.).]; положив здесь их у дуба, чтимого пастухами, и принеся дары, он назначил место для храма Юпитера и дал богу новое прозвище. «Юпитер Феретрийский[30 - Юпитер Феретрийский… – Юпитер Феретрийский почитался как воинское божество, которому посвящались «тучные доспехи», снятые с предводителя неприятельского войска римским полководцем. Храм Юпитера Феретрийского (старший в Риме) был мал, и в нем не было статуи бога – только скипетр и кремень.], – сказал он, – я, победоносный царь Ромул, приношу тебе это царское оружие и посвящаю храм в этих пределах, которые я мысленно только что обозначил[31 - …приношу тебе это царское оружие и посвящаю храм в этих пределах, которые я мысленно только что обозначил… – Ромул совершает действия, приписываемые в других местах авгуру (ср. гл. 18).], место для “тучных доспехов”, которые, следуя моему примеру, будут приносить потомки, убив неприятельских царей и вождей». Таково происхождение первого храма, посвященного в Риме[32 - …первого храма, посвященного в Риме. – Храм этот находился на западном склоне Капитолийского холма.]. Так затем судили боги, чтобы не напрасны были эти слова основателя храма, возвестившего, что потомки будут приносить сюда доспехи; но вместе с тем честь принесения этого дара не сделалась обычною, так как она выпала на долю немногих: в последующее время, в течение стольких лет и при столь большом числе войн, дважды только были приобретены «тучные доспехи» [33 - …дважды только были приобретены «тучные доспехи»… – В первый раз после Ромула «тучные доспехи» принес Авл Корнелий Косс, убив вейского царя Толумния (IV, 19), во второй – Марк Клавдий Марцелл, убив инсубрийского царя Виридомара (222 до н. э.).] – так редко посылала судьба это отличие.

11. Тем временем полчища антемнян, пользуясь удобным случаем – отсутствием римского войска, напали на их пределы. Но и против них быстро приведено было римское войско и захватило их, когда они рыскали по полям. Вследствие этого при первом натиске, при первом крике неприятель бежал, а город был взят. Ромул торжествовал двойную победу, и жена его Герсилия, уступая просьбам похищенных, убеждает его простить их родителей и принять в число граждан, указывая, что так, путем соглашения, община может усилиться. Ромул легко склонился на ее просьбу. Затем он отправился на жителей Крустумерии, сделавших вражеское нападение. Тут борьба была еще короче, так как неприятели пали духом вследствие поражений, понесенных другими. В обе области были выведены колонии; так как Крустумерия была очень плодородна, то в те земли нашлось больше охотников; а оттуда многие переселились и в Рим, преимущественно из родителей и родственников похищенных.

Следующее нападение сделано было сабинянами, и оно было всех серьезнее. Они действовали не под влиянием раздражения и увлечения и объявили войну, лишь когда начали ее. К обдуманному плану присоединилось коварство. Начальником римской Крепости[34 - …римской Крепости… – Крепость – одна из двух вершин Капитолийского холма.] был Спурий Тарпей. Его дочь, девушку, Таций подкупил золотом, чтобы она впустила вооруженных в Крепость – она случайно пошла тогда за городские стены за водой для священнодействий. Войдя в Крепость, сабиняне забросали ее оружием, или с той целью, чтобы казалось, будто они силой заняли Крепость, или чтобы показать пример, что по отношению к предателю вовсе не обязательно держать слово. Присоединяют баснословный рассказ, будто она выговорила себе то, что они носят на левой руке, так как у всех сабинян на левой руке были тяжелые золотые браслеты и большие кольца с камнями; но они вместо даров из золота набросали ей щитов. Некоторые говорят, что она в условии передачи Крепости прямо требовала оружие, которое у них было в левой руке, вследствие чего была заподозрена в коварстве и умерщвлена тем, что сама себе выговорила как плату за услугу.

12. Так или иначе, но Крепость была в руках сабинян, и на следующий день, когда выстроившееся римское войско наполнило все пространство между Палатинским и Капитолийским холмами, они спустились на равнину лишь тогда, когда раздраженные римляне, горя желанием вернуть Крепость, пошли на приступ. И тут и там к битве поощряли вожди: со стороны сабинян – Меттий Курций, а со стороны римлян – Гостий Гостилий. Стоя в первом ряду, он своей бодростью и смелостью поддерживал римлян, хотя они занимали невыгодную позицию. Как только Гостий пал, римское войско тотчас дрогнуло и побежало по направлению к старым воротам Палатинского холма. Ромул, также увлекаемый толпою бегущих, подняв оружие к небу, воскликнул: «Юпитер! По приказанию посланных тобою птиц я положил здесь, на Палатинском холме, основание городу. И уже сабиняне, купив преступлением Крепость, владеют ею; оттуда с оружием в руках они стремятся сюда и уже перешли середину долины; но ты, отец богов и людей, хоть сюда не пусти врагов, освободи римлян от страха и останови позорное бегство. Здесь я посвящаю храм тебе, Юпитеру Статору[35 - …посвящаю храм тебе, Юпитеру Статору… – Храм Юпитера Статора (Становителя) был сооружен лишь в 294 году до н. э. консулом Марком Атилием Регулом по обету, данному им в битве при Луцерии.], который да послужит на память потомству, что город спасен твоей явной помощью». Так, помолившись и как бы чувствуя, что молитва его услышана, он сказал: «Отсюда, римляне, Юпитер Всеблагой Всемогущий[36 - …Юпитер Всеблагой Всемогущий… – Юпитер Всеблагой Всемогущий (Jupiter Optimus Maximus), или Юпитер Капитолийский – главное божество пантеона. Первоначально олицетворял силы солнечного света, молнии, грома и бури. – Примеч. ред.] приказывает остановиться и возобновить битву!» И римляне, точно по мановению небесного голоса, остановились; сам Ромул выбегает в первый ряд. Со стороны сабинян первым сбежал с Крепости Меттий Курций и гнал римлян по всему пространству, занятому теперь форумом[37 - …по всему пространству, занятому теперь форумом. – Форум – главная площадь Рима, в низине между Палатином и Капитолием.]. И уже он был недалеко от Палатинских ворот, крича: «Мы победители вероломных друзей и слабых врагов; теперь-то они знают, что одно – похищать девушек, а другое – сражаться с мужами!» Когда он так похвалялся, на него напал Ромул с

горсткой самых отважных юношей. Случайно Меттий сражался в ту минуту, сидя на коне; тем легче было обратить его в бегство; римляне преследовали его. И другой отряд, воспламененный смелостью царя, рассеял сабинян. Меттий бросился в болото, так как конь его был перепуган шумом преследующего неприятеля; это обстоятельство – опасность столь важного лица – отвлекло и сабинян. И когда он, одобренный многочисленными знаками сочувствия и криками своих, выбрался, римляне и сабиняне среди равнины, лежащей между двумя холмами, возобновляют битву. Но перевес был на стороне римлян.

13. Тогда сабинские женщины, из-за оскорбления которых началась война, победив под влиянием беды женский страх, с распущенными волосами, в растерзанной одежде, решились броситься меж летающих стрел и разнять сражающиеся войска, разнять раздраженных; взывая, с одной стороны, к отцам, с другой – к мужьям, они просили их не обагрять себя безбожно кровью, указывая им на то, что они тести и зятья, не осквернять потомков – одни внуков, другие детей – убийством кровных своих. «Если вы негодуете на свойство, если вы негодуете на брак, то обратите свой гнев на нас; мы – причина войны, мы – причина ран и смерти наших мужей и родителей; лучше нам погибнуть, чем жить без кого-нибудь из вас или вдовами или сиротами». Это тронуло и толпу, и вождей; сразу водворяется тишина и спокойствие; затем выходят вперед вожди для заключения договора; и не только заключается мир, но два государства соединяются в одно; царское достоинство делают общим и всю верховную власть сосредоточивают в Риме. Чтобы и за сабинянами осталось хоть что-нибудь, жители удвоившегося таким образом города получили название «квиритов» от имени города Куры. Памятником этой битвы осталось название Курциева озера за тем местом, где остановилась лошадь Курция, выбравшись из болота.

Неожиданное и радостное водворение мира после столь прискорбной войны сделало сабинянок еще более дорогими и мужьям, и родителям, и прежде всех самому Ромулу. Поэтому, разделяя народ на тридцать курий, он назвал их именами женщин. Относительно того нет известия, давалось ли право наименования курий женщинам по их возрасту, или по знатности их или мужей, или по жребию, так как несомненно, что число женщин было гораздо больше числа курий. В то же время были набраны и три центурии всадников: Рамны получили имя от Ромула, Тиции – от Тита Тация, причина же наименования и происхождения Луцеров неизвестна. С этого времени оба царя царствовали не только сообща, но и в согласии.

14. Несколько лет спустя родственники царя Тация прогнали послов лаврентских, и, когда лаврентийцы на основании международного права стали требовать удовлетворения, Таций отдал предпочтение расположению к своим и их просьбам. Вследствие этого наказание, следовавшее им, он обратил на себя: прибыв в Лавиний для торжественного жертвоприношения[38 - …прибыв в Лавиний для торжественного жертвоприношения… – Как римский царь, Тит Таций приносил жертву богам Латинского союза на праздник пенатов; впоследствии это делали консулы и диктаторы при вступлении в должность и оставлении поста.], он был убит напавшей на него толпой. Рассказывают, что Ромул отнесся к этому случаю более спокойно, чем следовало бы, или потому, что управление сообща заключает в себе начало неверности, или потому, что считал это убийство совершенно справедливым. Итак, воздержавшись от войны, он, однако, возобновил договор между городами Римом и Лавинием[39 - …возобновил договор между городами Римом и Лавинием… – Договор этот возобновлялся ежегодно после Латинских празднеств даже тогда, когда латины были уже покорены.], чтобы очистить народ, повинный в оскорблении послов и убиении царя.

Таким образом, с ними, сверх чаянья, сохранен был мир; но зато возникла другая война, много ближе, почти у самых ворот города. Фиденяне, руководясь мыслью, что слишком близко от них растет могущественное государство, поспешили начать войну, прежде чем сила его достигнет тех размеров, которых она, очевидно, должна была достичь. Посланы были вооруженные юноши, которые опустошили все пространство между городом и Фиденами; затем, так как справа мешал Тибр, то, повернув в левую сторону, они продолжают опустошение, наводя великий страх на поселян; и неожиданное смятение, проникшее с полей в город, возвестило о беде. Так как столь близкая война не могла терпеть отлагательства, то встревоженный Ромул выводит войско и располагается лагерем в тысяче шагов[40 - …в тысяче шагов… – Тысяча шагов равна одной римской миле. «Шаг» (passus, т. е. двойной шаг) равнялся 5 футам (римский фут = 29,57 см).] от Фиден. Оставив здесь небольшой отряд, он двинулся со всеми силами, а части воинов приказал сесть в засаде в потаенном месте, окруженном густыми кустарниками; затем, двинувшись с большей частью пехоты и всей конницей, он начал шумную и грозную битву и, подъезжая почти к самым городским воротам, выманил неприятеля, чего и добивался. В то же время конная битва подала естественный предлог к бегству, в которое надо было обратиться притворно. И когда конница как бы колебалась, недоумевая, сразиться или бежать, а вследствие этого и пехота стала пятиться назад, враги, высыпав из настежь отворенных ворот, заставили римское войско отступить и, горя желанием наступать и преследовать, завлечены были в место засады. Внезапно выскочив оттуда, римляне напали с фланга на врага; паника усилилась при виде двигавшихся со стороны лагеря знамен тех отрядов, которые оставлены были на защиту его. Таким образом, пораженные ужасом со всех сторон фиденяне бросились бежать чуть ли не прежде, чем Ромул и бывшие с ним всадники успели повернуть лошадей. И вот те, которые только что гнались за притворно бегущими, неслись к городу в гораздо большем беспорядке, так как их бегство было настоящее. Однако они не ускользнули от рук неприятеля; преследовавшие по пятам римляне, смешавшись с ними, ворвались в город, прежде чем были заперты ворота.

15. Война, затеянная фиденянами, перекинулась на их родственников (фиденяне были тоже этруски), вейян, которых беспокоила близость Рима, в случае если римляне станут грозить оружием всем соседям. Вейяне сделали набег на римские пределы скорее с целью произвести опустошение, чем по обычаю настоящей войны; не располагаясь лагерем, не дожидаясь неприятельского войска, они вернулись в Вейи с добычей, награбленной с полей. Напротив, римляне, не обнаружив в полях врага, перешли Тибр, построившись и внимательно ожидая решительного сражения. Услыхав, что они располагаются лагерем и собираются подступить к городу, вейяне выступили навстречу им, предпочитая решить дело в открытом бою, чем, будучи запертыми, сражаться за свой кров и стены. Здесь римский царь победил без всяких искусственных средств, опираясь исключительно на силу старого войска; преследуя рассеявшегося неприятеля до стен, он не напал на город, так как последний был укреплен стенами и самим положением. На обратном пути он опустошает поля не столько ради добычи, сколько с тем, чтобы отомстить врагу. И эта беда не менее, чем несчастная битва, побудила вейян послать в Рим послов просить мира; часть полей была отнята у них, а затем им дано перемирие на сто лет.

Вот

приблизительно все, что совершено было в царствование Ромула дома и на войне [753–717 гг.]; все это нисколько не противоречит вере в его божественное происхождение и признанию, что после смерти он причислен к богам, – взять ли дух его, выразившийся в возвращении царства деду, или план основания города и укрепления его военными и мирными средствами. Он ведь дал ему столько силы, что в течение последующих сорока лет можно было безопасно жить в мире. Больше ему предан был народ, чем отцы, но наибольшим сочувствием он пользовался среди воинов; из них-то не только в военное, но и в мирное время он всегда держал при себе как телохранителей триста человек, которых наименовал «быстрыми» [41 - …наименовал «быстрыми». – «Быстрыми» назывались всадники, чье наименование Тит Ливий и другие писатели ошибочно перенесли на царских телохранителей.].

16. Когда, свершив эти бессмертные дела, он созвал собрание, чтобы произвести смотр войска на поле у Козьего болота[42 - …у Козьего болота… – Козье болото – озерцо или болото на Марсовом поле.], внезапно налетевшая буря, сопровождаемая раскатами грома, окружила царя столь густым облаком, что он сделался невидим собранию; и после того Ромула не стало на земле. Римские юноши, оправившись от страха, когда за такой бурей наступила тишина и возвратился солнечный свет, увидали царское седалище пустым; хотя они вполне верили стоявшим ближе отцам, что он взят бурею на небо, однако в унынии долго хранили молчание, как бы пораженные страхом своего сиротства. Затем, по почину немногих, все приветствуют Ромула как бога, сына бога, царя и родоначальника города Рима[43 - …все приветствуют Ромула как бога, сына бога, царя и родоначальника города Рима… – Обоготворенный Ромул, отец-основатель города, был отождествлен с сабинским, как считается, богом Квирином. Квирин впоследствии стал одним из наиболее чтимых в Риме богов, его культ часто объединялся с культами других богов – Януса, Марса, Юпитера.]; в молитвах испрашивают у него благоволения, чтобы он благосклонно и милостиво всегда охранял свое потомство.

Я полагаю, что уже тогда были некоторые, которые втихомолку подозревали, что он растерзан руками отцов, так как сохранилось и это предание, хотя и очень темное[44 - …сохранилось и это предание, хотя и очень темное… – Возникновение этой редакции сказания о кончине Ромула относят ко времени борьбы патрициев с плебеями.]; благоговение перед этим мужем и объявший всех в данную минуту страх придали больше веса первому преданию. К подтверждению его послужила еще, как рассказывают, находчивость одного человека. В то время как государство, тоскуя по царю, было в тревожном состоянии и враждебно настроено против отцов, выступил в собрании Прокул Юлий верным, как говорит предание, свидетелем, хотя и по чудесному делу. «Граждане! – сказал он. – Ромул, отец нашего города, совершенно неожиданно спустившись с неба, повстречался мне сегодня на рассвете. Когда я, пораженный ужасом, с благоговением стоял перед ним, моля, чтобы позволено было созерцать его, он сказал мне: “Иди и возвести римлянам: так хотят небожители, чтобы мой Рим был главою вселенной; поэтому пусть они усердно занимаются военным делом и пусть сами знают и так передадут потомкам, что никакие человеческие силы не в состоянии противиться римскому оружию”. Так сказав, он поднялся на небо». Замечательно, какую веру придали этому известию и до какой степени признание бессмертия Ромула успокоило тоску по нему в народе и войске[45 - …и до какой степени признание бессмертия Ромула успокоило тоску по нему в народе и войске. – Апофеоз Ромула относится к позднейшему времени; Энний передает его в другой форме, говоря, что Ромул взят был на небо в колеснице отца своего Марса.].

17. Между тем умы отцов волновало соперничество и желание захватить царскую власть. Но так как никто еще особенно не выдавался из среды молодого народа, то борьба шла не между отдельными лицами, а партийная – между племенами. Происходившие из сабинян, опасаясь потерять обладание царской властью, хотя союз был и равноправный, желали, чтобы царь был избран из их среды, так как после смерти Тация царя из них не было; коренные же римляне с презрением смотрели на царя-чужеземца. Так как прелесть свободы еще не была изведана, то, несмотря на различие симпатий, все же все желали, чтобы был царь. Затем отцы начали бояться, как бы государство без главы, войско без вождя не подверглись иноземному нападению со стороны многочисленных враждебно настроенных соседних государств. Поэтому, с одной стороны, желали, чтобы был какой-нибудь представитель власти, а с другой – никому и в мысли не приходило уступить сопернику. И вот сто отцов достигают соглашения между собою, установив десять декурий и распределив между ними отдельных лиц, к которым должна была переходить верховная власть. Управляли десять человек; из них один имел знаки власти и ликторов; пребывание в высшей власти ограничивалось пятидневным сроком, и так шло по всем вкруговую[46 - …и так шло по всем вкруговую. – Рассказ Тита Ливия был бы совершенно ясен, если бы сенат состоял из 100 человек; но в гл. 3 упомянуто, что с принятием сабинян в число римских граждан государство, а следовательно, и число сенаторов, удвоилось, т. е. их было 200. Думать, что участие в управлении принимали не все сенаторы, нельзя; поэтому приходится остановиться на предположении, что все сенаторы делились на десять равных частей, именуемых декуриями, но в каждой декурии было не непременно 10 человек, а могло быть и более. Нельзя с точностью сказать и того, в каком порядке управление переходило от одного лица к другому; чередовались ли между собою сперва все члены I декурии, затем II, III и т. д., или же составлялась коллегия из 10 первых членов каждой декурии, затем из 10 вторых и т. д., до конца. В том и другом случае как порядок декурий, так и порядок отдельных членов каждой декурии определялся жребием.]. Отсутствие царя продолжалось год[47 - Отсутствие царя продолжалось год… – И тут неясность: если даже предположить 100 участников в управлении, то и тогда междуцарствие продолжалось не менее пятисот дней, Тит Ливий же говорит о годичном промежутке.]; названо оно было «междуцарствием», каковым оно было и на самом деле и каковое имя сохраняется и по настоящее время.

Затем в народе поднялся ропот, что рабство усилилось, что вместо одного теперь сто повелителей; и казалось, что они не станут более повиноваться никому, кроме царя, и притом ими самими избранного. Когда отцы заметили, что движение принимает такое направление, то предпочли сами предложить то, что им предстояло потерять; таким образом, передав народу верховную власть, они заручаются его расположением, хотя предоставленные ему права были не больше удержанных ими самими. Ибо они постановили, чтобы избрание народом царя только тогда было действительно, если отцы утвердят его. И в настоящее время, когда предлагаются законопроекты и избираются должностные лица, сохраняется то же право, хотя оно и лишено значения; дело в том, что прежде, чем народ подает голоса, отцы дают утверждение неизвестному еще результату комиций. Тогда междуцарь, созвав собрание, сказал: «Да послужит это ко благу, счастью и благополучию! Квириты,

избирайте царя: таково соизволение отцов. А затем отцы утвердят, если вы изберете достойного стать вторым после Ромула». Это было так приятно народу, что он, не желая отстать в великодушии, сделал только постановление, чтобы сенат выбрал царя для Рима.

18. В то время пользовался известностью за свою справедливость и набожность Нума Помпилий. Жил он в сабинском городе Курах – муж опытнейший в божественных и гражданских законах, насколько это возможно было в те времена. За отсутствием другого, учителем его ошибочно называют самосца Пифагора, между тем как известно, что этот последний, больше ста лет после того, как царем в Риме был Сервий Туллий, живя на отдаленном конце Италии, около Метапонта, Гераклеи, Кротоны, собирал вокруг себя толпы юношей, искавших знания. И хотя бы он жил и в то же время, как молва о нем могла проникнуть из тех мест к сабинянам? Или на каком языке, беседуя, он мог возбудить в ком-нибудь желание учиться? Или при чьей помощи мог он один пробраться через столько племен, различных и по языку, и по нравам? Итак, я считаю более вероятным, что ум Нумы обязан природному дарованию и развился не столько под влиянием иноземной науки, сколько благодаря серьезному и строгому порядку, господствовавшему среди сабинян, благочестивее которых в те времена не было народа.

Услыхав имя Нумы, никто из римских отцов не решился предпочесть ему ни себя, ни кого-либо другого из своей партии, ни из отцов, ни из граждан, и единогласно постановили передать ему царскую власть, хотя и понимали, что с избранием его сила склоняется на сторону сабинян. Получив приглашение, он приказал вопросить и о себе богов по примеру Ромула, который принял царство согласно гаданию, произведенному при основании города. И вот, приведенный в Крепость авгуром[48 - …приведенный в Крепость авгуром… – Авгуры – римские жрецы; они улавливали поданные божеством знаки и толковали их. Особое значение придавалось гаданию по полету птиц (ауспиции). Авгур не предсказывал будущее – он должен был определять, благоприятствуют или не благоприятствуют боги задуманным действиям.], который после того получил в виде почести пожизненную жреческую должность от лица государства, он сел на камень, обратившись лицом к югу. Авгур, покрыв его голову, сел слева от него, держа в правой руке загнутую палку без сучков, именуемую жезлом. Обозрев затем город и поля и помолившись богам, он обозначил пределы от востока до запада, сказав, что правая сторона будет считаться на юге, а левая – на севере, а на земле мысленно наметил знак на расстоянии, какое только можно было видеть; затем, взяв жезл в левую руку, правую же возложив на голову Нумы, он молился так: «Отец Юпитер! Если есть на то твоя воля, чтобы этот Нума, голову которого я держу, был царем в Риме, то пошли нам верные знамения в тех пределах, которые я обозначил». Затем он исчисляет те знамения, о ниспослании которых он молил; когда же они были ниспосланы, то Нума был объявлен царем и сошел с места гадания.

19. Получив таким образом царство, Нума задумал путем установления права, законов и обычаев снова основать молодой город, основанный силою оружия. Понимая, что к этому нельзя привыкнуть среди войн, от которых люди делаются дикими, он решил смягчить суровый народ, отучив его от оружия, и для этого построил на краю Аргилета храм Януса[49 - …на краю Аргилета храм Януса… – Храм Януса имел только две стены и крышу; остальные две стены заменяли ворота; в храме стояло изображение Януса, во времена Нумы единственная статуя бога. Аргилет – улица на северо-востоке от форума.], который должен был служить показателем мира и войны: если он был отперт, то это показывало, что государство находится на военном положении, если же заперт, то значит все окрестные народы пользуются миром. Два только раза затем после царствования Нумы храм был заперт: в первый раз в консульство Тита Манлия, по окончании Первой Пунической войны; во второй (боги сподобили нас видеть это) – когда после битвы при Акции император Цезарь Август водворил мир на море и на суше. Заперев храм Януса и привязав к себе всех соседей союзными договорами, Нума, опасаясь, как бы народ, сдерживаемый до сих пор боязнью перед врагом и военной дисциплиной, освободившись от внешних опасностей, не впал среди мира в распущенность, решил прежде всего внушить страх перед богами – средство самое действительное против непросвещенной и грубой толпы, каковой были в то время римляне. Но так как, не выдумав чуда, нельзя было вложить этот страх в сердца людей, то он делает вид, что у него бывают по ночам свидания с богиней Эгерией; по ее-де совету он учреждает наиболее приятные богам священнодействия и поставляет для каждого бога особых жрецов.

Прежде всего, соответственно движению луны, он разделяет год на двенадцать месяцев[50 - …он разделяет год на двенадцать месяцев… – Создание первого римского календаря приписывалось античной традицией Ромулу. Царь Нума Помпилий (ок. 700 до н. э.) преобразовал древнейший римский календарь, состоявший из десяти месяцев (304 дня). Он высчитал, что в году 355 дней, и разделил каждый год на двенадцать месяцев; первым месяцем римского календаря считался март. Около 451 года до н. э. высшие римские чиновники (децемвиры) привели последовательность месяцев прежнего календаря к нынешнему виду, перенеся начало года с 1 марта на 1 января. – Примеч. ред.]; но так как лунный месяц не заключает в себе полных тридцать дней и недостает нескольких дней до полного года, образуемого оборотом солнца от одного солнцестояния до другого, то, вставляя промежуточные месяцы, он устроил дело так, что через каждые двадцать лет дни совпадали с положениями солнца, соответствующими тому году, с которого начали, и число дней всех годов вместе выходило полное. Он же установил дни неслужебные и служебные[51 - …установил дни неслужебные и служебные… – В «служебные» дни можно было заниматься общественной деятельностью и вести судебные дела. Занятие общественными делами в «неслужебные», праздничные дни требовало искупления очистительной жертвой.], так как представлялось полезным определить для будущего, чтобы в некоторые дни не позволялось вести дела перед народом.

20. Затем он обратил внимание на избрание жрецов, хотя большинство жреческих обязанностей он оставил за собой, преимущественно те, которые теперь переданы фламину Юпитера. Но так как он думал, что среди воинственного народа будет больше царей, похожих на Ромула, чем на Нуму, и что они сами будут ходить на войну, то для того, чтобы священнодействия, связанные с царским саном, не оставались в пренебрежении, он учредил Юпитеру постоянного жреца – фламина – и присвоил ему блестящую одежду и царское курульное кресло. К нему он присоединил двух фламинов – одного Марсу, а другого Квирину[52 - …он учредил Юпитеру постоянного жреца – фламина… К нему он присоединил двух фламинов – одного Марсу, а другого Квирину… – Фламин – в Риме жрец определенного бога, который должен был совершать ежедневные жертвоприношения. Упомянутые три фламина назывались «старшими» и всегда выбирались из патрициев; кроме того, было двенадцать младших фламинов. Бог Квирин считался ипостасью Марса (олицетворял Марса мирного в отличие от Марса

военного).] – и избрал дев Весте; это жреческое звание идет из Альбы и не чужое роду основателя Рима. Чтобы они были постоянными предстоятельницами храма, он назначил им жалованье от казны, а обязав их быть девами и окружив их церемониалом, он сделал их уважаемыми и неприкосновенными[53 - …он назначил им жалованье от казны, а обязав их быть девами и окружив их церемониалом, он сделал их уважаемыми и неприкосновенными. – Возведению в весталки предшествовали гадания; эти жрицы имели особенную, приличествующую их званию одежду и пользовались разными преимуществами. В храме Весты, этом очаге Римского государства, лежавшем на склоне Палатинского холма, обращенном к форуму, весталки должны были поддерживать неугасимый огонь. Жалование, о котором упоминает Тит Ливий, вероятно, не было постоянным, а выдавалось единовременно при вступлении в жреческое звание.]. Он избрал также двенадцать салиев[54 - …избрал также двенадцать салиев… – Салии – члены древнейших жреческих коллегий, Палатинской и Коллинской. Название салиев уже древние производили от salii – «прыгуны», имея в виду совершаемое ими по городу шествие на три счета (tripudium).] Марсу Защитнику и дал им вышитую тунику, поверх туники медный панцирь и небесные щиты, именуемые «анцилиями» [55 - …и небесные щиты, именуемые «анцилиями»… – Анцилии – священные щиты особой продолговатой формы. По легенде, однажды, когда Нума молился, ему упал на руки щит с неба, и раздался голос, говоривший, что пока этот щит у римлян, их могущество будет незыблемо. Вследствие этого Нума распорядился сделать одиннадцать таких же овальных щитов, так что нельзя было узнать настоящий, и похищение его становилось почти невозможным.], которое приказал носить, шествуя в торжественной пляске на три счета по городу и воспевая гимны[56 - …шествуя в торжественной пляске на три счета по городу и воспевая гимны. – Торжественная процессия салиев, обходивших город в марте, сопровождалась пением гимна в честь всех небожителей вместе и каждого в отдельности. Этот гимн (carmen saliare) есть древнейший памятник римской поэзии.]. Затем он избрал из среды отцов понтифика – Нуму Марция, сына Марка, и передал ему точное описание всех священнодействий, какие жертвы, в какие дни и при каких храмах следует приносить и откуда испрашивать потребные для этого деньги. Равным образом все остальные общественные и частные священнодействия он подчинил решению понтифика[57 - …все остальные, общественные и частные, священнодействия он подчинил решению понтифика… – Понтифики – высшая жреческая коллегия, надзиравшая за другими жреческими коллегиями, ведала составлением календарей, обрядами, сакральным правом и т. д. Здесь, очевидно, речь идет о верховном понтифике, который, не заведуя культом определенного божества, наблюдал за всеми вообще священнодействиями; это звание долго оставалось за патрициями, державшими плебеев в зависимости и в религиозном отношении.], чтобы было к кому обращаться народу за советом, во избежание нарушения божественных законов, происходящего от небрежения отеческими преданиями или заимствования иноземных обычаев. Тому же понтифику предоставлено было давать наставления не только касательно обрядов, сопровождающих служение небожителям, но и относительно надлежащего погребения и умилостивления тени усопшего, а равно какие знамения, посылаемые в виде молнии или иного явления, должны быть принимаемы и предотвращаемы жертвами. Чтобы выведать их у богов, он посвятил на Авентинской горе жертвенник Юпитеру Элицию[58 - …жертвенник Юпитеру Элицию… – Элиций – т. е. вызванный с неба, являющийся в виде молнии и тем обнаруживающий свою волю.], и узнал от бога при помощи авгура, какие знамения следует принимать.

21. Пока обсуждалось и установлялось все это, народ забыл совершенно о военных делах, умы постоянно были заняты чем-нибудь, а непрестанная забота о богах, заставлявшая думать, что они сами участвуют в человеческих делах, наполнила сердца таким благочестием, что государственная жизнь была более управляема добросовестностью и клятвой, чем страхом перед карой закона. И в то время, как сам народ подражал в своих нравах примеру царя, этого отменного мужа, и соседние народы, думавшие прежде, что среди них возник не город, а лагерь, чтобы нарушать общий мир, прониклись уважением и считали безбожным оскорблять государство, всецело обратившееся к богопочтению. Была роща, середину которой постоянно орошал источник, вытекавший из тенистой пещеры. Так как Нума часто удалялся туда один, будто бы для свиданий с богиней, то и посвятил ее Каменам, потому что, по его словам, там они собирались с супругой его Эгерией[59 - …и посвятил ее Каменам, потому что, по его словам, там они собирались с супругой его Эгерией. – Камены – нимфы источника, имеющие дар прорицания, впоследствии были отождествлены с Музами; посвященная им роща находилась у Капенских ворот; из находившегося тут источника весталки брали воду для храма. Эгерия – италийское божество водных источников. – Примеч. ред.]. Установил он и почитание богини Верности. К капищу ее[60 - К капищу ее… – Капище богини Верности находилось на Капитолии.] он велел ездить фламинам на паре в колеснице с дугообразной покрышкой и совершать жертвоприношение рукою, завернутой до пальцев, в знак того, что Верность должна быть почитаема и что священное седалище ее находится и в деснице. Он учредил и много других священнодействий и для совершения их освятил места, именуемые понтификами «Аргеями» [61 - …освятил места, именуемые понтификами «Аргеями». – В Риме было 24 часовни (по 6 в каждой городской трибе), которые носили имя Аргеи; 16 и 17 марта совершался ход от одной часовни к другой, причем жена фламина Юпитера являлась в трауре, знаком которого были непричесанные волосы. Вторая процессия совершалась 15 мая; в ней принимали участие понтифики, весталки, преторы и те граждане, которые имели на это право; все шли на Свайный мост и по принесении жертвы бросали в Тибр двадцать четыре куклы, также называвшиеся Аргеями.]. Но главным делом всего его правления была охрана мира наравне с царством.

Таким образом, два царя, следовавших один за другим, укрепили государство каждый по-своему: один – войною, другой – мирными средствами. Ромул царствовал тридцать семь лет, Нума – сорок три года. Государство было сильно и хорошо организовано и для мира, и для войны.

22. Со смертью Нумы вновь наступило междуцарствие. Затем народ избрал в цари Тулла Гостилия[62 - …избрал в цари Тулла Гостилия… – Тулл Гостилий – легендарный царь Рима, правивший в 672–640 годах до н. э. – Примеч. ред.], внука Гостилия, прославившегося битвою против сабинян у подножия Крепости; отцы утвердили избрание. Этот не только не походил на своего предшественника, но был еще воинственнее Ромула. Побуждали его к тому столько же его возраст и силы, сколько слава деда. Итак, считая, что государство слабеет от мира, он искал повсюду случаев затеять войну. Как раз римские поселяне угнали скот с альбанских полей, а альбанские – с римских. Во главе правления в Альбе стоял в то время Гай Клуилий[63 - Во главе правления в Альбе стоял в то время Гай Клуилий. – Об отношениях Рима и Альбы Тит Ливий ничего не говорит, и в существовании

договора, о котором упоминается ниже, можно сомневаться. На основании рассказа об избрании Меттия Фуфетия диктатором сомнительно, что и Клуилий был царем; вернее всего то, что с прекращением рода Сильвиев вместо царей стали избирать ежегодно сменяемых диктаторов.]. Из обоих государств почти одновременно отправлены были посольства требовать удовлетворения. Тулл наказал своим послам прежде всего вести переговоры о том, что им поручено, хорошо зная, что альбанцы откажут; таким образом можно будет объявить войну вполне законно. Альбанцы действовали беспечнее. Любезно и милостиво принятые Туллом как гости, они охотно участвуют в царском пиршестве. Тем временем римляне первые потребовали удовлетворения и вследствие отказа альбанцев объявили, что через тридцать дней начнется война. С этим известием они вернулись к Туллу; а тогда и он предложил послам высказать, зачем они пришли. Ничего не зная, они сперва напрасно оправдывались, что против воли своей, повинуясь приказанию, должны сказать нечто неприятное Туллу: они пришли требовать удовлетворения, и если оно не последует, то им приказано объявить войну. На это Тулл отвечал: «Возвестите вашему царю, что римский царь призывает в свидетели богов, пусть они взыщут за все ужасы предстоящей войны с того народа, который первый пренебрег требованием послов, просивших удовлетворения». Это известие и приносят альбанские послы домой.

23. И вот с обеих сторон начались усиленные приготовления к войне, весьма похожей на междоусобную, более того, чуть ли не к войне между родителями и детьми, ведь все они были потомки троянцев, так как Лавиний обязан своим происхождением Трое, Лавинию – Альба, а римляне – роду альбанских царей. Но исход войны не был особенно печален, так как до сражения дело не дошло и оба народа, ограничившись каждый разорением вражеского города, соединились в один. Альбанцы первые с огромными силами напали на римскую область и, расположившись лагерем не более как в пяти тысячи шагов от города, окапывают его рвом; в течение нескольких веков ров этот назывался Клуилиевым, по имени вождя, пока время не изгладило вместе с предметом и самого названия. В этом лагере умер царь альбанский Клуилий, и альбанцы избрали диктатором Меттия Фуфетия[64 - …альбанцы избрали диктатором Меттия Фуфетия. – Диктатор – должностное лицо с чрезвычайными полномочиями на срок, не превышающий шесть месяцев. Избирался в случае военной опасности, а позднее – для ведения определенных внутригосударственных дел. Назначался консулом по предложению сената. Меттий – латинизированная форма оскского титула meddix. – Примеч. ред.].

Между тем Тулл, храбрость которого особенно возросла после смерти царя, миновав ночью неприятельский лагерь, двинулся с войском в Альбанскую область, заявляя, что всемогущие боги, начав с царя, накажут весь альбанский народ за эту нечестивую войну. Это обстоятельство заставило и Меттия двинуться со стоянки; подойдя к неприятелю на возможно близкое расстояние, он посылает вперед посла с приказанием сказать Туллу, что прежде, чем вступать в битву, надо переговорить: если они сойдутся, то он сделает сообщение, несомненно столь же интересное для римлян, сколько и для альбанцев. Тулл, не отказываясь от приглашения, на случай неподходящего предложения, вывел войска на битву. Вышли и альбанцы.

Когда оба войска стали друг против друга в боевом порядке, на средину выступили вожди в сопровождении немногих приближенных. Начинает альбанский вождь так: «Кажется, я слышал, что царь наш Клуилий считал причиной настоящей войны то, что вы обидели нас и не дали удовлетворения, хотя оно было потребовано на основании договора; уверен, что и ты, Тулл, выставляешь то же основание. Но если говорить правду, а не нынешние фразы, то властолюбие подстрекает к войне два родственных и соседних народа. И я не вдаюсь в рассуждения о том, правильно ли это или неправильно: пусть об этом судит тот, кто начал войну; меня альбанцы выбрали вождем, чтобы вести ее. И я хотел бы тебе, Тулл, указать на одно: живя ближе к этрускам, ты лучше меня знаешь, какие большие силы их окружают нас и особенно тебя. Они очень сильны на суше, очень сильны и на море. Помни, что, как только ты дашь сигнал к битве, они будут наблюдать за обоими войсками, чтобы одновременно напасть на утомленных и истощенных победителя и побежденного. Итак, не довольствуясь верной свободой и начиная опасную игру в господство или рабство, изыщем, если мы угодны богам, способ решить без большой беды, без большого кровопролития с обеих сторон, вопрос: кому над кем властвовать».

Тулл одобряет предложение, хотя и по складу характера, и вследствие надежды на победу он был более склонен к войне. Изыскивая способ, обе стороны пришли к решению, осуществлению которого помогла и судьба.

24. Случилось так, что в обеих армиях было тогда по три брата-близнеца, одинаковых и по возрасту, и по силе. Точно известно, чуть ли не точнее всех других событий древности, что то были Горации и Куриации. Но, несмотря на эту точность, остается сомнение относительно имен, к которому народу принадлежали Горации, к которому Куриации. Писатели говорят и то и другое, хотя я нахожу большее число свидетелей, именующих римлян Горациями. На эту сторону склоняется и мое мнение. Цари начинают переговоры с тремя братьями-близнецами, чтобы они сразились за свое отечество: на чьей стороне будет победа, там будет и господство. Они соглашаются; сговариваются относительно времени и места. Перед поединком между римлянами и альбанцами заключен был договор с условием, чтобы тот народ, граждане которого выйдут из этого сражения победителями, в полном согласии повелевал другим народом.

Всякий договор, несмотря на различие условий, заключается одинаковым способом. Известий о каком-нибудь более древнем договоре нет, но тогда дело происходило таким образом. Фециал[65 - Фециал… – Фециалы – коллегия жрецов, ведавшая принципами международного права. Они совершали обряды, которыми сопровождалось объявление войны и заключение мира, и только при условии строгого выполнения этих обрядов война считалась справедливой, а договор действительным. – Примеч. ред.] спросил царя Тулла так: «Повелеваешь ли, царь, заключить союз с уполномоченным[66 - …союз с уполномоченным… – Уполномоченный (pater patratus) избирался особо всякий раз из коллегии фециалов и получал особое посвящение, о котором говорит здесь Тит Ливий. При заключении договора он являлся представителем всего римского народа, произносил клятву за него; он же объявлял войну, выдавал нарушителей международного права. Он назывался pater, как представитель всего народа, уподобляемого семье, patratus, как выбранный и посвященный (глаг. patrare) для совершения всех необходимых действий и принесения клятвы за народ.] народа альбанского?» Получив приказание от царя, он сказал: «Я требую у тебя, царь, священной травы[67 - …священной травы. – Трава эта (ее называют железняк) бралась на Капитолии и вырывалась непременно с землей, что служило символом территориальных владений государства. Траву эту вручал фециалу царь, а после – консул.]». Царь отвечал: «Вырви чистую траву». Фециал принес пучок чистой травы из Крепости, затем спросил царя такими словами:

«Царь!

Уполномочиваешь ли ты меня с моими сосудами и спутниками[68 - …и спутниками… – По свидетельству Варрона, спутников обычно было четверо.] быть царским вестником римского народа квиритов?» Царь отвечал: «Уполномочиваю, и да совершится это без ущерба для меня и римского народа квиритов». Фециалом был Марк Валерий, уполномоченным он сделал Спурия Фузия, коснувшись волос на его голове священной травой. Уполномоченный назначается для произнесения клятвы, то есть для освящения договора, и производит это многословно, в длинной формуле, которую не стоит воспроизводить. Затем, по прочтении условий договора, он говорит: «Услышь, Юпитер, услышь, уполномоченный народа альбанского, услышь ты, альбанский народ! Римский народ не уклонится первым от исполнения всех условий, которые без злого коварства ясно прочитаны от начала до конца из этих навощенных досок и здесь сегодня вполне правильно истолкованы. Если же по общему совету, со злым умыслом он первый уклонится, то ты, Юпитер, в тот день так порази римский народ, как я здесь сегодня поражу этого поросенка, но ты порази тем чувствительнее, чем больше у тебя силы и могущества!» Сказав эти слова, он поразил поросенка кремнем[69 - …он поразил поросенка кремнем. – В храме Юпитера Феретрийского хранился кремень, служивший символом Юпитера, карающего нарушителя клятвы ударом молнии.]. Так точно альбанцы через своего диктатора и жрецов произнесли свою клятвенную формулу.

25. По заключении договора братья, согласно условию, берутся за оружие. Тем и другим соотечественники напоминали, что на их оружие, на их руки взирают теперь родные боги, отечество и родители, все сограждане, оставшиеся дома, и все находящиеся в войске; и вот они, мужественные и по своему собственному характеру, и вследствие одобрительных возгласов земляков, выступают на середину меж двумя армиями. С той и другой стороны перед лагерем сели воины, скорее свободные от настоящей опасности, чем от тревоги: дело ведь шло о господстве, и защита его возложена была на доблесть и счастье столь немногих. Итак, в крайне напряженном ожидании они устремляют свое внимание на это далеко не приятное зрелище.

По данному знаку шесть юношей, мужество которых равнялось мужеству больших армий, враждебно с оружием в руках сходятся, точно два строя. И ни те ни другие не думают о собственной опасности, но о господстве или рабстве государства, о последующей судьбе отечества, которую создадут они сами. Как только при первой схватке зазвучало оружие и сверкнули обнаженные мечи, страшная дрожь пробежала по членам зрителей, и когда победа не склонялась ни в ту ни в другую сторону, у них захватывало дыхание и прерывался голос. Уже видны были не только движения членов борющихся и ничего не решающие взмахи наступательного и оборонительного оружия, но и раны и кровь, как они схватились врукопашную, и два римлянина, ранив трех альбанцев, пали один за другим бездыханными. При виде этого альбанское войско подняло радостный крик, римские же легионы, потеряв всякую надежду, в ужасе терзались лишь заботой об участи одного, окруженного тремя Куриациями. По случаю он был невредим, так что, далеко не будучи равен всем вместе, был страшен каждому порознь. Итак, чтобы разделить битву с ними, он обращается в бегство, рассчитывая, что они будут преследовать, насколько каждому позволят раны. Уже он пробежал значительное пространство от того места, где сражались, как, оглянувшись, видит, что они гонятся за ним на значительных промежутках и один очень недалеко от него. Стремительно он обращается на него, и пока альбанское войско кричит Куриациям, чтобы они помогли брату, Гораций, убив уже врага, победоносно несся для второй битвы. Тогда римляне поддерживают своего воина кликами, в каких обыкновенно выражается участие к потерявшему было всякую надежду[70 - Тогда римляне поддерживают своего воина кликами, в каких обыкновенно выражается участие к потерявшему было всякую надежду… – Тит Ливий прибегает к сравнению, заимствованному из обычаев гладиаторских игр, когда бойца, потерявшего уже надежду на победу, начинает ободрять сочувственными возгласами стоящая за него партия.], и он спешит окончить битву. Итак, прежде чем подоспел третий, находившийся недалеко, он убивает второго Куриация, а когда шансы уже уравнялись и оставался один против одного, то ни уверенность, ни силы их не были равны: одному для третьей битвы прибавляло мужества отсутствие ран и двойная победа; другой идет навстречу победоносному врагу, ослабев от раны, утомленный бегом, удрученный смертью двух братьев. И это уже не было сражение. Ликующий римлянин кричит: «Двух я принес в жертву теням братьев; третьего я принесу в жертву во имя того, что возбудило настоящую битву, чтобы римляне повелевали над альбанцами». И когда тот еле держал оружие, он вонзил ему меч сверху в горло и снял доспехи с убитого.

Римляне, ликуя и поздравляя, встречают Горация, и тем большею была их радость, чем страшнее казалось дело. Затем приступают к погребению убитых далеко не в одинаковом настроении, так как одни получили главенство, другие подпали под чужую власть. Могилы находятся на тех местах, где каждый пал: две римских вместе, ближе к Альбе, три альбанских – по направлению к Риму, но на некотором расстоянии друг от друга, соответственно тому, как происходило сражение.

26. Прежде чем разошлись оттуда, на вопрос Меттия, какой приказ будет отдан согласно заключенному договору, Тулл велит держать молодых людей под оружием: ему нужна будет их помощь в случае войны с вейянами. Так войска были оттуда уведены по домам.

Впереди шел Гораций, неся перед собой тройные доспехи; перед Капенскими воротами его встретила сестра – девица, просватанная за одного из Куриациев; узнав на плечах брата плащ жениха; ею самой сделанный, она, распустив волосы, с плачем зовет погибшего жениха по имени. Вопль сестры, несмотря на его победу и столь великую радость государства, привел в негодование свирепого юношу. И вот, обнажив меч, он пронзил девушку с такими бранными словами: «Иди отсюда к жениху со своей несвоевременной любовью, ты, забывшая о павших братьях и о живом, забывшая об отечестве! Так погибнет всякая римлянка, которая будет оплакивать врага».

Этот поступок признан был жестоким и отцами, и народом, но недавняя заслуга смягчала его; тем не менее Гораций был схвачен и приведен на суд к царю[71 - …на суд к царю. – Царь является высшим судьей в государстве; он или сам расследует дело и произносит приговор, или же уполномочивает других лиц, назначая их перед народным собранием; в последнем случае царь уступает судебную власть народу, к которому обвиненный может апеллировать.]. Царь, не желая быть виновником столь печального и неприятного народу приговора и вызываемой им казни, созвав народное собрание[72 - …созвав народное собрание… – Так называемое contio, которое, не предпринимая никаких решений, должно лишь выслушать волю царя.], сказал: «На основании закона назначаю дуумвиров, которые будут судить Горация за государственное преступление» [73 - «На основании закона назначаю дуумвиров, которые будут судить Горация за государственное преступление». – Хотя Горация и выражала сочувствие врагу отечества, но брат,

убив ее, присвоил себе принадлежащее государству право судить виновного. Комиссия для выполнения какого-нибудь дела назывались у римлян по числу членов – дуумвиры (2 лица), триумвиры (3 лица), децемвиры (10 лиц) и т. д.]. Закон[74 - Закон… – Из текста не ясно, существовал ли закон о наказании государственного преступника раньше или был издан только теперь.] заключал в себя ужасную формулу: «Дуумвиры должны судить государственного преступника; если на их приговор последует со стороны подсудимого обращение к народу[75 - …если на их приговор последует со стороны подсудимого обращение к народу… – Народ как высшая инстанция стоит выше спорящих сторон (в данном случае судьи и подсудимого) и имеет право миловать.], то он должен вести дело в апелляционном порядке; если дуумвиры выиграют, то голова его должна быть закрыта, его следует повесить на несчастном дереве[76 - …на несчастном дереве… – Так назывались деревья, посвященные подземным богам.] и бить или в городской черте, или за городской чертой». На основании этого закона были назначены дуумвиры. Они полагали, что, руководствуясь этим законом, они не могут оправдывать даже невинного, и когда обвинительный приговор был произнесен, то один из них сказал: «Я объявляю тебя, Гораций, государственным преступником; иди, ликтор, свяжи ему руки». Ликтор приблизился и уже готов был набросить веревку, как Гораций, по совету Тулла, снисходительного истолкователя закона, сказал: «Я апеллирую». Таким образом прения начались перед народом в апелляционном порядке. При этом на суде наибольшее впечатление на собравшихся произвел Публий Гораций-отец, заявивший, что, по его мнению, дочь убита заслуженно; в противном случае он наказал бы сына сам по праву отцовской власти. Затем он просил не лишать вовсе детей его, которого так недавно видели отцом прекрасного потомства. При этом старик, обняв юношу и указывая на доспехи Куриациев, водруженные на месте, именуемом «Горациевы копья» [77 - …на месте, именуемом «Горациевы копья»… – Место это находилось на краю форума у одного из окружавших его портиков.], сказал: «Ужели вы, квириты, можете видеть привязанным к колодке, претерпевающим побои и мучения того, которого вы только что видели шествующим с трофеями и торжествующим победу? Столь ужасное зрелище едва ли могли бы перенести даже альбанцы. Иди, ликтор, свяжи руки, которые только что оружием стяжали главенство народу римскому; иди, покрой голову освободителя этого города, повесь его на несчастном дереве, бей его хоть в черте города, только среди оружия и доспехов врагов, или вне черты города, только между могилами Куриациев. Куда в самом деле вы можете увести этого юношу, где бы его собственные трофеи не защищали его от столь позорной казни?» Не вынес народ слез отца и спокойствия самого подсудимого, одинаково относившегося ко всякой опасности, и освободил его, руководствуясь уважением к доблести, а не обстоятельствами дела. Но чтобы очевидное убийство было хоть чем-нибудь искуплено, отцу приказано было принести за сына очистительную жертву на общественный счет.

Он совершил некоторые искупительные священнодействия[78 - Он совершил некоторые искупительные священнодействия… – Так как народ оставил в своей среде преступника, то он считался оскверненным, и необходима была очистительная жертва.], переданные потом роду Горациев, перекинул через дорогу жердь и, закутав голову юноши, как бы провел его под ярмом. Эта церемония по сей день ежегодно устраивается на общественный счет и именуется «сестрин брус» [79 - …как бы провел его под ярмом. Эта церемония по сей день ежегодно устраивается на общественный счет и именуется «сестрин брус». – «Ярмо» сооружалось из двух столбиков (копий) с перекладиной; проведение под ярмом было унижающей процедурой.]. На могиле Горации, устроенной на том месте, где она была убита, воздвигнут памятник, состоящей из квадратных плит.

27. Мир с Альбой продолжался недолго. Негодование народа, что судьба государства поручена была трем воинам, поколебало неустойчивый ум диктатора, и так как справедливым его начинаниям не посчастливилось, то он пожелал снова привлечь к себе сердца соотечественников преступными средствами. И вот, как прежде, во время войны, он искал мира, так теперь, во время мира, начал искать войны; но видя, что у его государства больше храбрости, чем силы, он побуждает другие народы начать войну открытую, а для своих, под видом союзников римлян, приберегает роль изменников. Вооруженную борьбу начинают Фидены, римская колония, в союзе с Вейями, обеспечив себе переход альбанцев на их сторону. Когда Фидены открыто отпали, то Тулл, вызвав из Альбы Меттия с войском, двинулся на неприятеля. Перейдя Аниен, он располагается лагерем при слиянии рек. Между этим местом и Фиденами перешло Тибр вейское войско. Они заняли правый фланг строя, расположенный около реки, а на левом, ближе к горам, стали фиденяне. Тулл направляет своих против вейян, а альбанцев помещает против отряда фиденян. У альбанцев было столько же храбрости, сколько и верности. Итак, не дерзая ни оставаться на месте, ни открыто перейти на сторону врага, Меттий понемногу двигается к горам. Затем, считая, что достаточно подвинулся, он вытягивает весь строй и в нерешительности, чтобы оттянуть время, расставляет ряды. План его был – склониться на ту сторону, на которой будет перевес. Близко стоявшие римляне сперва удивлялись, видя, что их фланги за уходом союзников остаются открытыми; затем всадник, пришпорив коня, возвещает царю, что альбанцы уходят. В критическом положении Тулл дает обет учредить двенадцать салиев[80 - …дает обет учредить двенадцать салиев… – Упоминаемые здесь салии называются Квиринальскими, в отличие от старшей коллегии салиев, именовавшихся Палатинскими; они приносили жертвы на Квиринальском холме и были первоначально, вероятно, жрецами Квирина.] и построить храм Страху и Ужасу[81 - …храм Страху и Ужасу. – Божества, приводившие в смятение врагов; их признают тождественными Пику (лесному божеству, дававшему оракулы) и Фавну.]. Выражая порицание всаднику так громко, что враги могли слышать, он приказывает ему вернуться на место: нечего-де бояться; альбанское войско делает обходное движение по его распоряжению, чтобы ударить на открытый тыл фиденян. Вместе с тем он велит всадникам поднять вверх копья; это загородило большей части римской пехоты вид удаляющегося альбанского войска; а те, которые видели, доверяя словам царя, сражались с тем большею храбростью. Страх теперь переходит на неприятелей; они ясно слышали слова царя, и так как большая часть фиденян были римскими колонистами, то понимали по-латыни; так, чтобы не быть отрезанными от города внезапным движением альбанцев с гор, они обращают тыл. Тулл наступает, рассеяв фланг фиденян, с ожесточением бросается на вейян, смятенных чужим страхом. И они не выдержали натиска, но поспешному бегству мешала находившаяся сзади река. Добежав до нее, одни, позорно бросая оружие, в ослеплении кидались в реку, другие, остановившись на берегу и не зная, сражаться или бежать, были смяты римлянами. И никогда до того римляне не сражались с большим ожесточением.

28. Тогда альбанское войско, оставшееся зрителем битвы, выведено было на

равнину. Меттий поздравляет Тулла с решительной победой над врагами; Тулл, со своей стороны, приветливо разговаривает с Меттием. Затем, что да послужит ко благу, приказывает альбанцам присоединиться к римскому лагерю; на следующий день приготовляется очистительное жертвоприношение.

С рассветом, когда все было готово, согласно обычаю, царь приказывает созвать оба войска на собрание. Глашатаи, начав с конца лагеря, сперва позвали альбанцев. Эти, заинтересованные делом, бывшим им в новинку, стали ближе всех, чтобы слышать речь римского царя. Римское войско нарочно становится вокруг с оружием; центурионам приказано было немедленно исполнять приказания. Тогда Тулл начинает так: «Римляне! Если когда раньше во время войн вам следовало прежде всего благодарить бессмертных богов, а затем уже свою доблесть, то это было во вчерашнем сражении. Ибо сражались мы не столько с врагом, сколько с изменой и вероломством союзников, а такое сражение и важнее, и опаснее. Не оставайтесь в заблуждении – альбанцы без моего приказания двинулись к горам, не делал я такого распоряжения, а сообразил и притворился, будто они повинуются мне, чтобы вы, пребывая в неведении, что вас покидают, продолжали храбро сражаться, неприятели же, думая, что их обходят, испугались и бросились бежать. И преступление, в котором я обвиняю их, совершено не всеми альбанцами: они последовали за вождем, что сделали бы и вы, если бы я вздумал куда-нибудь направить войско с места битвы. Меттий – тот вождь, который повел их по этому пути, Меттий же устроил эту войну, Меттий – нарушитель договора римлян с альбанцами. Пожалуй, и другой когда-нибудь отважится на такое дело, если я не покажу на нем пример, знаменательный для всех».

Вооруженные центурионы становятся вокруг Меттия, а царь продолжает: «Да послужит это ко благу, счастью и благополучию народа римского, мне и вам, альбанцы, – я решил весь альбанский народ переселить в Рим, плебеям дать право гражданства, старейшин назначить в отцы, сделать один город, одно государство. Как некогда альбанское государство разделилось на два народа, так теперь пусть соединится в один». На эту речь безоружная альбанская молодежь, окруженная вооруженными римлянами, отвечала молчанием, к чему вынуждал их общий страх, хотя желания у них и были различны. Затем Тулл сказал: «Меттий Фуфетий! Если бы ты мог научиться держать свое слово и блюсти договоры, то я живого тебя поучил бы этому; теперь же, так как ты неисправим, то, по крайней мере, научи человеческий род своей казнью считать священным то, что ты осквернил. Итак, подобно тому как недавно ты колебался между фиденянами и римлянами, так растерзано будет теперь на части твое тело». Затем подъехали две четверки и к колесницам был привязан распростертый Меттий; после того настеганные кони были пущены в разные стороны и разнесли на колесницах привязанные к ним члены. Все отвернулись от столь страшного зрелища. Это была первая и последняя казнь у римлян, явившая собою пример забвения законов человечности; в других случаях можно похвалиться, что ни один народ не употреблял более мягких наказаний.

29. Тем временем в Альбу уже посланы были вперед всадники перевести поселение в Рим. Затем отправлены были легионы разорить город. Когда они вступили туда, то не было там шума и смятения, как обыкновенно бывает во взятых городах, когда ломаются ворота, рушатся под ударами тарана стены, или как бывает по взятии крепости, когда крик врагов и бегающие по городу вооруженные люди мечом и огнем приводят все в смешение; напротив – печальное молчание и тихая грусть так поразили всех, что, не помня себя от страха, люди в недоумении спрашивали друг друга, что оставить, что взять с собой, они то стояли у дверей, то бродили по домам, чтобы в последний раз взглянуть на покидаемое. И когда раздался уже крик всадников, приказывавших уходить, когда на краю города послышался треск разрушаемых домов и поднявшаяся с разных сторон пыль точно облаком окутала все, – быстро вынося, что было можно, они начали выходить, покидая и ларов с пенатами[82 - …покидая и ларов с пенатами… – Домашние, фамильные лары были связаны с домашним очагом, семейной трапезой, почитались наравне с пенатами и Вестой как главные домашние божества. – Примеч. ред.], и жилища, где они родились и выросли; и уже непрерывная вереница удалявшихся заняла дорогу, взаимное сострадание при виде других вновь вызывало слезы, а порой слышны были жалобные возгласы, преимущественно женщин, когда они проходили мимо священных храмов, занятых вооруженными, и покидали как бы полоненных богов. По выходу альбанцев из города римляне сравняли с землей все общественные и частные здания и в один час предали разрушению то, что сооружалось в течение четырех столетий, которые просуществовала Альба; впрочем, храмы богов, согласно приказанию царя, были пощажены.

30. Между тем Рим с разрушением Альбы усилился: число граждан удвоилось, присоединен был Целийский холм и, чтобы он гуще заселялся, Тулл избрал его местом для дворца и жил там с того времени. Старейшин альбанских он избрал в отцы, чтобы усилить и эту часть государства; тут были Юлий, Сервилий, Квинкций, Геганий, Куриаций, Клелий. Священным местом собраний[83 - Священным местом собраний… – Тит Ливий называет место собраний сената templum потому, что оно должно было соответствовать всем требованиям авгуров и быть освящено; без этого решения сената не могли иметь законной силы.] усиленного им сословия он сделал курию, именовавшуюся до времени наших отцов Гостилиевой[84 - …сделал курию, именовавшуюся до времени наших отцов Гостилиевой. – Гостилиева курия находилась на юго-восточном склоне Капитолийского холма. В 52 году до н. э. сгорела и была заменена на Юлиеву.]. А чтобы с присоединением нового народа усилились все сословия, он набрал из альбанцев десять отрядов всадников[85 - …набрал из альбанцев десять отрядов всадников… – Триста всадников набрали из альбанцев. Соответственно трем центуриям Ромула в военном отношении эти три центурии делились на 10 отрядов по 30 человек каждый.], из того же источника он пополнил старые легионы и набрал новые.

Опираясь на такие силы, Тулл объявляет войну сабинянам, племени в то время самому могущественному после этрусков по многочисленности войск. С обеих сторон были нанесены обиды и напрасно требуемо удовлетворение: Тулл жаловался, что у храма Феронии[86 - …у храма Феронии… – Богиня Ферония почиталась сабинянами, этрусками и латинами; у храма ее, находившегося на горе Соракта, проходили многолюдные ярмарки.] во время многолюдного торжища захвачены римские купцы, сабиняне – что еще раньше их граждане бежали в рощу и были приняты в Риме[87 - …еще раньше их граждане бежали в рощу и были приняты в Риме. – Речь об убежище, открытом Ромулом (см. гл. 8), но и позже, по-видимому, сохранявшем свое назначение.]. Такие выставлялись предлоги к войне. Сабиняне, хорошо помня, что Таций переселил в Рим часть их войска и еще недавно Римское государство было усилено присоединением альбанского народа, тоже стали искать союзников. По соседству была Этрурия и ближе всех этрусков – вейяне. Так как там народ вследствие раздражения, оставшегося от войн, особенно легко поддавался соблазну

нарушить договор, то оттуда они и привлекали добровольцев, а некоторых бродяг из неимущей черни приманивала и плата; от лица же государства они не получили поддержки, и вейяне остались верны заключенному с Ромулом перемирию; верность других народов не представляется столь удивительной. Во время напряженных приготовлений обеих сторон к войне, когда выяснилось, что все дело зависит от того, кто первый нападет, Тулл предупреждает врагов и переходит в Сабинскую область. У Злого леса произошла ожесточенная битва, в которой римляне получили перевес частью благодаря силе пехоты, но особенно благодаря недавнему увеличению конницы. Ряды сабинян были приведены в замешательство внезапным нападением конницы, а затем уже они не могли ни устоять в битве, ни беспрепятственно бежать, не терпя большого урона.

31. После победы над сабинянами, когда власть Тулла и все Римское государство достигло высшей славы и могущества, царю и отцам было возвещено, что на Альбанской горе шел каменный дождь. Это известие представлялось маловероятным, а потому были посланы люди посмотреть на это чудо; на глазах их действительно часто сыпались с неба камни, совершенно так же, как когда ветер гонит на землю смерзшиеся градины. Им показалось даже, что они слышали страшный голос, раздававшийся из рощи, лежавшей на вершине горы, и повелевавшей альбанцам совершать священнодействия по отеческому обычаю; между тем они, как будто покинув вместе с отечеством и богов, предали их забвению; они или приняли римские священнодействия, или же, разгневавшись по обычаю на судьбу, совсем бросили почитать богов. Под впечатлением того же чуда и римляне учредили девятидневное общественное жертвоприношение, или повинуясь небесному голосу, слышанному с Альбанской горы (существует и такое придание), или согласно предостережению гаруспиков[88 - …согласно предостережению гаруспиков… – Гаруспики – толкователи предзнаменований, разъясняли их по внутренностям животных.]; во всяком случае остался обычай назначать девятидневное празднество всякий раз, как возвещается подобное чудо.

Немного спустя разразилась моровая язва. Хотя она ослабляла энергию к военной службе, но воинственный царь, думая, что юноши на войне здоровее, чем дома, не давал отдыха, пока и сам не впал в продолжительную болезнь. А тогда вместе с телом сокрушился и его неугомонный дух предприимчивости до того, что он, считавший прежде менее всего приличным для царя заниматься жертвоприношениями, сразу поддался всем большим и малым суевериям и на тот же лад настроил народ. И люди, желая того же положения, какое было при царе Нуме, уже верили, что больным можно помочь только в том случае, если будет испрошена милость и снисхождение богов. Рассказывают, что сам царь, перечитывая записки Нумы, нашел, что были какие-то таинственные священнодействия в честь Юпитера Элиция, и отправился совершать их; но то ли начал, то ли повел это жертвоприношение ненадлежащим образом, а потому не только не явилось никакого небесного знамения, но Юпитер, раздраженный извращенным поклонением ему, сжег молнией дом царя вместе с ним самим. Тулл процарствовал с великой военной славой тридцать два года.

32. По смерти Тулла, согласно установившемуся уже сначала обычаю, власть перешла к отцам, а они назначили междуцаря. На собранных им комиссиях народ избрал царем Анка Марция[89 - …народ избрал царем Анка Марция… – Анк Марций – один из семи легендарных царей Древнего Рима, внук Нумы Помпилия; правил, по преданию, в 640–616 годах до н. э. – Примеч. ред.]; отцы утвердили избрание. Анк Марций был внуком царя Нумы Помпилия, происходя от его дочери. Приняв царство, он, помня о славе деда своего и принимая во внимание, что предшествующее царствование, замечательное во всех отношениях, в одном было несчастливо, вследствие ли небрежения, или ненадлежащего исполнения богослужения, счел за лучшее совершать общественные священнодействия согласно уставам Нумы, а потому распорядился, чтобы понтифик выписал их из комментариев Нумы на белую доску и выставил на публичном месте. Это обстоятельство подало надежду и гражданам, жаждавшим мира, и соседним государствам, что царь обратится к обычаям, установленным дедом.

Итак, латины, с которыми в царствование Тулла был заключен договор, подняли головы и, сделав набег на римские поля, на требование удовлетворения отвечали гордым отказом, рассчитывая на бездеятельность римского царя и на его мирное царствование среди капищ и жертвенников. По характеру своему Анк занимал середину между Нумой и Ромулом; он верил, что для царствования его деда мир был более необходимым ввиду молодости и излишней воинственности народа, но в то же время понимал, что ему, не подвергаясь обидам, не добиться того мира, которым пользовался его предшественник: теперь испытывают его терпение, а убедившись в нем, станут презирать; вообще по теперешним обстоятельствам более пригоден Тулл, чем Нума. Тем не менее, желая установить воинские церемонии – мирные были установлены Нумой, – чтобы войны не только велись, но и объявлялись по известному ритуалу, он заимствовал у древнего племени эквиколов[90 - …у древнего племени эквиколов… – Эквиколы, составная часть воинственного и разбойничьего племени эквов, жили в сабинской земле.] формы, в которые облекается требование удовлетворения и которыми ныне заведуют фециалы.

Посол, приблизившись к границе народа, от которого требуется удовлетворение, надевает на голову повязку (покров этот делается из шерстяной материи) и говорит: «Услышь Юпитер, услышьте, пределы, – называет имя племени, которому они принадлежат, – услышь, Священное Право! Я, вестник, явившийся от лица всего римского народа, – по праву и согласно с человеческими законами являюсь я послом и да слушаются слова мои с доверием». Затем он излагает требования. После этого он призывает в свидетели Юпитера: «Если я против законов божеских и человеческих требую выдачи поименованных людей и поименованных вещей, то не дай мне никогда больше видеть отечество!» Это говорит он, переходя границу, это говорит он тому, кто первым попадается ему на дороге, это же – вступая в город, это же – прибывая на форум, изменяя лишь немногие слова формулы и содержащие клятвы. Если требуемое не выдается, то по истечении тридцати трех дней, назначенных в праве фециалов, он так объявляет войну: «Услышь, Юпитер, и ты, Янус Квирин[91 - …и ты, Янус Квирин… – Прозвище Квирин придано Янусу потому, что он, по объяснению древних, – владыка войны, а орудие ее, копье, называется по-сабински curis.], и все боги-небожители, и вы, обитающие на земле, и боги подземного царства, услышьте! Вас я призываю в свидетели, что такой-то народ – называет его по имени – не прав и не исполняет долга; но об этом, как нам добиться принадлежащего нам по праву, посоветуемся дома со старейшими». Затем вестник возвращается в Рим для совещания.

Немедленно затем царь обращается к сенату приблизительно в таких словах: «Что думаешь ты, – он обращается к первому, мнение которого спрашивает, – о всех тех предметах, о спорных пунктах и о тяжбе, относительно которых уполномоченный римского народа квиритов предъявил требование к уполномоченному древних латинов и их гражданам,

но которых они не выдали, не уплатили, не исполнили, хотя долг их был выдать, уплатить, исполнить!» Тогда тот отвечал: «Я думаю, что их следует искать войною честною и законною, с этим я согласен и так решаю». Затем по порядку спрашивал других, и когда большинство присутствующих высказывало то же мнение, то война считалась решенной. Затем, согласно обычаю, фециал нес к их границам железное или обожженное на одном конце копье, запачканное кровью, и в присутствии не менее трех способных носить оружие говорил: «Я и римский народ объявляю и открываю войну против народов древних латинов и их граждан за то, что народы древних латинов и их граждане сделали и погрешили против римского народа квиритов, так как римский народ квиритов повелел быть войне с древними латинами и сенат римского народа квиритов высказал мнение, согласился и признал, чтобы была война с древними латинами». Сказав это, он бросал копье в их пределы. Таким образом было тогда потребовано удовлетворение от латинов и объявлена война, и этот обычай приняли и потомки[92 - …и этот обычай приняли и потомки. – Церемония объявления войны сохранялась во все время существования республики, с тем, однако, ограничением, что фециал бросал копье от так называемой «воинской колонны» (columna bellica) у храма Беллоны. Изменение это вызвано было невозможностью точного исполнения ритуала, так как римляне вели войны с отдаленными народами и государствами, а не с соседними, как было в первое время.].

33. Поручив заботу о культе фламинам и другим жрецам, Анк набрал свежее войско, выступил с ним, взял город латинов Политорий и, по примеру прежних царей, усиливших Римское государство принятием в граждане неприятелей, перевел все население в Рим. И так как вокруг Палатина, первоначального места поселения римлян, сабиняне занимали Капитолий и Крепость, альбанцы – Целийский холм, то новым поселенцам дан был Авентинский холм. Туда же присоединились еще новые граждане немного спустя, по взятии Теллен и Фиканы. Затем снова началась война против Политория, который после опустошения заняли древние латины; это обстоятельство послужило для римлян основанием разрушить город, чтобы он не стал постоянным пристанищем для врагов. Когда, наконец, вся латинская война сосредоточилась около Медуллии, она довольно долго велась с переменным счастьем, так как победа склонялась то на ту, то на другую сторону; дело в том, что и город силен был своими укреплениями и надежным гарнизоном, и войско латинское, пользуясь положением римского лагеря на открытом месте, не раз сражалось врукопашную с римлянами. Наконец, собрав все силы, Анк сперва победил в битве; затем с огромной добычей вернулся в Рим, приняв и на этот раз много тысяч латинов в граждане; поселены они были около жертвенника Мурции[93 - …около жертвенника Мурции… – Жертвенник Венеры Мурции (Венеры Успокаивающей) находился в узкой долине между Палатинским и Авентинским холмом.], чтобы таким образом Авентин соединился с Палатином. Присоединен был и Яникул[94 - Присоединен был и Яникул… – Яникул – холм на правом берегу Тибра. Был присоединен с тем, чтобы можно было защищаться от нападения со стороны Этрурии.] – не потому, чтобы было тесно, но чтобы когда-нибудь он не сделался вражеской крепостью. Решено было соединить его с городом не только стеною, но еще мостом на сваях, который тогда в первый раз сооружен был на Тибре; последнее было сделано для удобства сообщения. Анком же вырыт и ров Квиритов, весьма важное укрепление для ровной, а потому и доступной местности[95 - …для ровной, а потому и доступной местности. – Имеется в виду местность между Целийским и Авентинским холмами.].

Огромный приток населения усилил государство, но так как среди такого множества людей стало путаться различие между справедливыми и неправильными действиями и появились тайные преступления, то для устранения усиливающейся дерзости сооружена была тюрьма посреди города[96 - …сооружена была тюрьма посреди города… – На Капитолийском холме были высечены своды в два этажа, из которых в нижнем находилась тюрьма Туллиан. В ней совершалась и смертная казнь.], над самым форумом. И не только город вырос в это царствование, но расширились и границы области: с отнятием Месийского леса[97 - …с отнятием Месийского леса… – Месийский лес находился на правом берегу нижнего течения Тибра.] у вейян государство достигло моря и у устья Тибра был основан город Остия; в окрестностях его устроены бассейны для соленой воды[98 - …бассейны для соленой воды… – Вода испарялась, а оставшаяся соль разрабатывалась для удовлетворения потребности горожан.], а за блестящие успехи на войне расширен храм Юпитеру Феретрийскому.

34. В царствование Анка переселился в Рим Лукумон[99 - …переселился в Рим Лукумон… – Лукумон – у этрусков правитель города. Тит Ливий ошибочно принимает за собственное имя наименование лица, стоявшего во главе каждого из двенадцати племен, на которые была разделена Этрурия.], муж деятельный и сильный своим богатством, руководимый преимущественно желанием и надеждой на большие почести, достичь которых в Тарквиниях не было возможности, так как и там он был чужеземцем. Он был сын коринфянина Демарата, который, бежав из отечества вследствие мятежа[100 - …бежав из отечества вследствие мятежа… – Демарат принадлежал к коринфскому царскому роду Бакхиадов, свергнутому около 660 года до н. э. тираном Кипселом.], случайно поселился в Тарквиниях, женился там и имел двух сыновей. Имена их были Лукумон и Аррунт. Лукумон пережил отца и унаследовал все его богатства; Аррунт умер раньше отца, оставив жену беременной. Отец ненадолго пережил сына; не зная, что невестка беременна, он умер, не упомянув в завещании о внуке, который, родившись после смерти деда и не получив ничего из его богатств, за свою нищету назван был Эгерием[101 - …за свою нищету назван был Эгерием. – От лат. egere – «нуждаться».]. Напротив, Лукумон, наследник всего имущества, гордился своими богатствами; его гордость разжигала жена его Танаквиль, происходившая из знатного рода и не допускавшая, чтобы положение ее мужа было ниже положения ее рода. А так как этруски презирали Лукумона как сына изгнанника-пришельца, то она не в состоянии была вынести этого унижения и, забыв о врожденной любви к отечеству, задумала переселиться из Тарквиниев, лишь бы видеть мужа в почете. Наиболее удобным для этого представлялся Рим; среди нового народа, где знатность возникает вдруг и всецело основывается на доблести, найдется место энергичному и деятельному мужу; царствовал же сабинянин Таций, приглашен же был на царство Нума из Кур, да и Анк, сын сабинянки, знатен лишь настолько, что мог выставить изображение одного только Нумы[102 - …знатен лишь настолько, что мог выставить изображение одного только Нумы. – Тит Ливий переносит на время царей позднейший обычай, по которому плебей, первый из своего рода получивший курульную должность (homo novus – «новый» человек), приобретал дворянство (nobilitas) и вместе с этим право оставить потомкам свое изображение (imago). Это была восковая маска, которая помещалась в зале (atrium) в особом шкафу (armarium). Чем больше у кого-либо было таких изображений, тем знатнее считался человек.]. Она легко склоняет мужа, так как ему

хотелось почестей, да и Тарквинии были его родиной лишь по матери. Итак, собрав свое имущество, они выселяются в Рим.

Подъехали они случайно к Яникулу. Когда он сидел с женой в повозке, орел, паря в воздухе, тихо спустился и снял с него шапку, затем, летая с громким криком над повозкой, опять ловко возложил ее на голову его, точно посланный с неба для служения ему; затем он скрылся в высоте. Говорят, что Танаквиль, женщина знакомая, как все этруски, с небесными знамениями, приняла с радостью это предвещание. Обняв мужа, она уверяет, что его ждут высокие почести: такая явилась птица, с такой стороны неба, вестница такого бога; знамение свершилось над головой: птица сняла возложенное на нее человеком украшение, чтобы вернуть его с неба. С такими надеждами и мыслями они въехали в город и, купив там себе дом, он назвался Луцием Тарквинием Древним. Как человек новый и богатый, он сделался заметен в Риме. Этому он помогал сам, вступая снисходительно в беседы, любезно приглашая к себе и привлекая, кого можно было, благодеяниями; так молва о нем дошла и до дворца. Это знакомство с царем он скоро обратил в самую тесную дружбу, с достоинством и удачно оказывая услуги, так что принимал одинаково участие в общественных и частных, мирных и военных совещаниях, и наконец, испытанный во всех делах, назначен был по духовному завещанию даже опекуном царских детей.

35. Анк царствовал двадцать четыре года и был равен любому из предшествовавших царей славой и умением править в мирное и военное время. Его сыновья были близки к совершеннолетию. Тем более Тарквиний настаивал, чтобы поскорее были созваны комиции для избрания царя; когда они были назначены, то к этому самому времени он отослал отроков на охоту. Рассказывают, что он первый, обходя всех[103 - …обходя всех… – В республиканское время ищущие какой-либо должности обыкновенно обходили избирателей, брали их за руку, называли по имени и просили о содействии. Этот обычай позднейшего времени Тит Ливий переносит сюда.], просил царства и держал речь, составленную так, чтобы привлечь на свою сторону народ[104 - …просил царства и держал речь, составленную так, чтобы привлечь на свою сторону народ. – Очевидно, Анк хотел сделать царскую власть наследственной в своем роду, но пока прежний порядок избрания царя народом сохранился, с тем лишь изменением, что Тарквиний сам выступает кандидатом.]. Он говорил, что не просит ничего особенного, так как он не первый, что могло бы возбудить негодование или удивление, а третий, будучи иноземцем, стремится к царской власти: и Таций из врагов даже – не просто из иноземцев – стал царем, и Нума, не зная города, без просьб, добровольно был призван на царство; он же, как только стал самостоятельным, переселился в Рим с женою и всем имуществом. Большую часть той поры, когда люди исполняют гражданские обязанности, он прожил в Риме, а не в прежнем отечестве; дома и на войне, под руководством опытного наставника, самого царя Анка, он изучил римские законы и римские обычаи; повиновением и почтительностью к царю он соперничал со всеми, а благодеяниями, оказываемыми другим, даже с самим царем. После этой его правдивой речи римский народ с замечательным единодушием высказался за вручение ему царской власти. Этого мужа, отличного во всех отношениях, и на троне преследовало то же честолюбие, как и при домогательстве царства. Заботясь столько же об укреплении своей власти, сколько об усилении государства, он избрал сто человек в сенаторы, которые потом были названы младшими[105 - …он избрал сто человек в сенаторы, которые потом были названы младшими… – Откуда были взяты эти сенаторы, точно нельзя сказать; выражение Тита Ливия толкуется в том смысле, что они происходили из плебейских родов.]; эта часть сената, конечно, была на стороне царя, благодаря которому попала в курию.

Первую войну вел он с латинами, взял их город Апиолы и, привезя оттуда больше добычи, чем можно было ожидать по слухам о той войне, отпраздновал игры великолепные и с большими приготовлениями, чем предшествовавшие цари[106 - …отпраздновал игры великолепные и с бульшими приготовлениями, чем предшествовавшие цари. – Ранее упомянуты были лишь Консуалии (гл. 9), но, очевидно, существовали и Римские (Великие) игры.]. Тогда впервые намечено было место для цирка, именуемого теперь Большим[107 - …для цирка, именуемого теперь Большим. – Большой цирк (Circus Maximus) – древнейший и самый крупный на территории Рима; был расположен в долине между Палатином и Авентином. – Примеч. ред.]. Назначены были места для сенатаров и всадников, где они могли устраивать себе ложи[108 - …где они могли устраивать себе ложи… – Лишь на время игр, а не как постоянные места. Позже сенаторам было отведено место перед самой сценой, а с 67 года до н. э. всадникам предоставили следующие 14 рядов.]; названы эти места fori. Смотрели они из лож, поддерживаемых подпорами высотою в двенадцать футов. Зрелища состояли из конских бегов и кулачных боев; бойцы большею частью вызывались из Этрурии. С этого времени эти игры стали повторяться ежегодно и именуются различно – то Римскими, то Великими[109 - …то Римскими, то Великими. – Римские (Великие) игры появились под влиянием этрусков, и до того, как стать ежегодными, они были вотивными, т. е. давались по обету – в благодарность богам по особым поводам (обычно за победу). – Примеч. ред.]. Тот же царь роздал частным лицам места около форума для постройки, и были сооружены портик и лавки.

36. Он собирался еще обвести город каменной стеной, но осуществлению этого плана помешала сабинская война. Она была до того неожиданна, что неприятели перешли Аниен прежде, чем римское войско успело выступить навстречу и задержать их. В Риме господствовало смятение. В первом сражении понесены были огромные потери с обеих сторон, но победа осталась нерешенной. Затем, когда неприятель отвел свои войска в лагерь и дал римлянам возможность приготовиться к новой войне, Тарквиний, видя, что его силы больше всего нуждаются в коннице, решил к центуриям Рамнов, Тициев и Луцеров, набранным Ромулом, прибавить другие и назвать их своим именем. Так как Ромул учредил их на основании гадания, то Атт Навий, славный авгур того времени, заявил, что ни изменения, ни нововведения тут невозможны без согласия богов. Раздраженный этим, царь, издеваясь над искусством его, говорят, спросил: «Ну-ка ты, пророк, погадай, может ли быть то, что я задумал»? Тот, узнав точно посредством гадания, в чем дело, дал утвердительный ответ. «Так я задумал, – сказал царь, – что ты рассечешь оселок ножом; возьми вот это и исполни то, возможность чего предсказали тебе твои птицы». Тогда тот, как говорит предание, немедленно рассек оселок ножом. На том месте, где совершилось это событие, – на Комиции[110 - …на Комиции… – Комиций – место в Риме между форумом и курией, назначенное для народных собраний. Там исполнялись также казни и другие тяжкие наказания. – Примеч. ред.], на левой стороне самой лестницы, ведущей в курию, – находится статуя Атта, с покрытой головой; говорят, что там же положен был и оселок, чтобы служить для потомства памятником этого чуда. Во всяком случае авторитет гаданий и жреческого служения авгуров возрос настолько, что после того ни дома, ни на войне ничего не

предпринималось без ауспиций[111 - …ни дома, ни на войне ничего не предпринималось без ауспиций… – Ауспиции («птичьи знамения») делились на государственные и частные, смотря по тому, касались ли они государства или частных лиц. Право совершать ауспиции принадлежало в ту пору исключительно патрициям.]: были распускаемы народные собрания и собранные войска, останавливалось все, если только этому противились гадания по птицам. И тогда тоже Тарквиний не произвел никакой перемены в организации центурий всадников, он только прибавил к существующим такое же число всадников, так что в трех центуриях их стало тысяча восемьсот[112 - …он только прибавил к существующим такое же число всадников, так что в трех центуриях их стало тысяча восемьсот. – Тит Ливий противоречит себе: Ромул установил 300 всадников (гл. 13), Тулл Гостилий прибавил еще 300 (гл. 30), удвоенное число, следовательно, должно было бы быть 1200, а не 1800. Очевидно, это известие Тит Ливий взял из другого источника, где говорилось о неизвестном нам увеличении числа всадников до 900.]. Теперь, ввиду удвоенного числа, эти центурии прозваны «шестью центуриями», а тогда прибавленные центурии, сохранив прежние имена, назывались только «младшими».

37. По увеличении этой части армии последовало новое столкновение с сабинянами. Но, помимо усиления римского войска, тайно прибегли к хитрости: посланы были люди, которые набросали в Аниен большое количество зажженного леса, лежавшего по берегам этой реки; эти бревна, большею частью связанные в плоты, сильно разгорались от ветра и, зацепившись за сваи, зажгли мост. Это обстоятельство во время битвы тоже навело на сабинян страх, а когда они были рассеяны, то помешало им бежать; и много народу, убежав от врага, погибло в самой реке. Их оружие, плывшее к городу по Тибру, было узнано и дало знать о победе чуть ли не прежде, чем можно было известить о ней. В этой битве особенно отличились всадники. Расположенные по обоим флангам, когда стоявший в средине их строй пехоты дрогнул, они столь стремительно атаковали врага с боков, что не только остановили сабинские легионы, яростно наступавшие на дрогнувшую пехоту, но сразу обратили их в бегство. Сабиняне в беспорядочном бегстве устремились в горы, но немногие достигли их: большая часть, как выше сказано, была загнана всадниками в реку. Тарквиний, считая необходимым преследовать испуганного врага, отослал добычу и пленников в Рим, доспехи врагов, посвященные Вулкану[113 - …посвященные Вулкану… – Вулкан – в римской мифологии бог разрушительного и очистительного пламени. Вулкану служил один из двенадцати младших жрецов-фламинов. В более поздние времена Вулкан был отождествлен с греческим Гефестом.], сжег, сложив в огромную кучу, а сам повел войско далее в Cабинскую область. Хотя сабиняне потерпели уже неудачу и нельзя было надеяться на успех в будущем, однако, так как обстоятельства не давали времени одуматься, то они выступили навстречу с кое-как набранным войском, снова при этом были рассеяны и, потеряв уже почти все, просили мира.

38. Коллация и все сабинские земли, лежащие по сю сторону ее, были отняты; Эгерий, племянник царя, оставлен там с отрядом. Я нахожу известия, что таким образом совершилась сдача Коллации и таков был порядок сдачи. Царь спросил: «Вы ли послы и ораторы, посланные коллатинским народом, чтобы сдать себя и коллатинский народ?» – «Да». – «Может ли распоряжаться собой по своей воле коллатинский народ?» – «Да». – «Сдаете ли вы себя и коллатинский народ, город, поля, воду, границы, капища, движимость – все, принадлежащее богам и людям, во власть мою и римского народа?» – «Сдаем». – «А я принимаю». Окончив сабинскую войну, Тарквиний с триумфом возвращается в Рим. Затем объявляет войну древним латинам. Там нигде не дошло дело до решительного сражения: весь латинский народ был покорен путем постепенного занятия отдельных городов. Корникул, Старая Фикулея, Камерия, Крустумерия, Америола, Медуллия, Номент, принадлежавшие древним латинам или отпавшие к ним, были взяты. Затем последовало заключение мира.

После этого он приступил к мирным занятиям с энергией, превышавшей то напряжение, с каким ведены были войны; он хотел, чтобы народ дома был не менее занят, чем на войне. Поэтому город в тех частях, где он не был укреплен, царь собирается окружить каменной стеной (начало этого предприятия было приостановлено сабинской войной); низкие места города около форума и другие равнины, лежащие между холмами, осушает при помощи каналов, проведенных покато в Тибр, так как сама вода не могла выйти из равнин; укрепляет площадь на Капитолии для храма Юпитера, обещанного в сабинскую войну, уже тогда предчувствуя, как священно некогда будет это место.

39. В то время во дворце случилось чудо, удивительное и по виду, и по результату: говорят, что на глазах многих пылала голова спавшего мальчика по имени Сервий Туллий. При виде этого чуда поднялся страшный шум, явился царь с царицей, и, когда кто-то из домашних принес воды, чтобы затушить огонь, царица остановила его; успокоив волнение, она запретила трогать мальчика, пока он не проснется сам. Вскоре вместе со сном исчезло и пламя. Тогда Танаквиль, уведя мужа в уединенный покой, сказала: «Посмотри ты на этого мальчика, которому мы даем столь простое воспитание; очевидно, он некогда будет спасителем нашим в критическом положении и опорою царского дома в минуту опасности; поэтому будем со всею тщательностью воспитывать его, и он послужит к великой славе государства и нашей!»

С этого времени мальчика стали держать как сына и обучать таким искусствам, которые подготавливают человека к великой будущности. Так как это дело было угодно богам, то оно имело счастливый успех: юноша вышел поистине царственного ума, и когда пришлось искать зятя Тарквинию, то никто из римских юношей не мог ни в чем с ним состязаться, и царь обручил с ним дочь свою. Столь великий почет, чем бы он ни был вызван, не позволяет верить, что он был сын рабыни, а в детстве и сам раб. Я склоняюсь более к мнению тех, которые рассказывают, что при взятии Корникула захвачена была беременная жена главного начальника этого города, Сервия Туллия, который при этом был убит; римская царица, узнав ее в толпе прочих пленниц, вследствие знатности ее рода не допустила ее стать рабыней, и она родила сына в Риме, в доме Тарквиния Древнего; столь великое благодеяние сблизило женщин, и мальчик, выросший с малых лет в доме, пользовался любовью и почетом. Судьба матери, попавшей по взятии родного города в руки врагов, заставила верить, что он был сын рабыни.

40. Около тридцать восьмого года царствования Тарквиния Сервий Туллий был в величайшем почете не только у царя, но и у сенаторов и народа. Тогда два сына Анка, уже раньше возмущавшиеся, что опекун обманом лишил их отцовского царства, что в Риме царствует пришелец не только не соседнего, но даже не италийского племени, особенно начали негодовать, опасаясь, что и после царство Тарквиния не будет им возвращено, а, опускаясь все ниже и ниже, перейдет к рабам; таким образом, в том государстве, где около ста лет назад тому царствовал Ромул, пока был на земле, сын бога, а затем и сам бог, власть захватит раб, сын рабыни. Будет бесчестием как для всего римского

народа, так и особенно для их дома, если при существовании мужского потомства Анка царская власть в Риме станет доступна не только пришельцам, но даже рабам.

И вот они решаются предотвратить это бесчестие с помощью оружия. Но огорчение за нанесенную обиду больше вооружало их против Тарквиния, чем против Сервия, и они строят козни на самого царя, так как царь, если бы остался в живых, был бы более страшным мстителем за убийство, чем частное лицо, а затем, по убиении Сервия, он выбрал бы себе кого-нибудь другого в зятья и сделал бы его наследником царства. Для совершения злодеяния были выбраны два самых отчаянных пастуха; вооружившись обычными для них сельскими орудиями, они с величайшим шумом подняли притворно драку у самого преддверия дворца и обратили на себя внимание всех царских слуг; затем так как они оба призывали царя и поднятый ими шум услышан был во дворце, то их погласили к царю. Сперва оба они кричали и наперерыв перебивали друг друга; остановленные ликтором и получив приказание говорить поочередно, они наконец перестают спорить, и один, согласно уговору, начинает рассказ. Пока царь с напряженным вниманием слушал его, другой, подняв секиру, ударяет его по голове; оставив оружие в ране, оба бросились вон.

41. Окружающие приняли умирающего Тарквиния, а ликторы схватили бегущих. Поднялся крик, сбежался парод, с удивлением спрашивая, что случилось. Среди этой суматохи Танаквиль приказывает запереть дворец, удаляет свидетелей. Одновременно она старательно приготовляет все необходимое для лечения раны, как будто бы еще оставалась надежда, а на случай, если она окажется тщетной, готовить иные средства безопасности. Призвав поспешно Сервия и показав ему почти бездыханного мужа, она берет его правую руку и умоляет не оставлять без отмщения убиение тестя, не позволить врагам издеваться над тещей. «Если ты муж, Сервий, – сказала она, – то царство принадлежит тебе, а не тем, которые чужими руками совершили гнуснейшее злодеяние. Ободрись и следуй указаниям богов, которые предсказали тебе величие, окружив некогда твою голову небесным огнем. Да возбудит тебя теперь то божественное пламя, ныне проснись на самом деле! И мы, несмотря на то что были пришельцами, царствовали; и ты думай о том, кто ты, а не о том, какого ты рода! Если неожиданность сковывает твой ум, то руководись моими советами!» Когда крик и натиск толпы почти невозможно было сдерживать, Танаквиль обращается к народу с речью с верхнего этажа дома через окно, выходящее на Новую улицу[114 - …с верхнего этажа дома через окно, выходящее на Новую улицу… – Нижний этаж римского дома обыкновенно был окружен портиками, его окна выходили во двор, с верхнего же этажа – на улицу. Новая улица пролегала по северной и западной сторонам Палатинского холма.], – царь жил тогда около храма Юпитера Статора. Она приказывает не падать духом; царь-де был ошеломлен внезапным ударом; оружие не глубоко проникло в тело; он уже пришел в себя; кровь обтерта и рана исследована; все обстоит благополучно; она не сомневается, что скоро они увидят его самого; а тем временем царь повелевает повиноваться Сервию Туллию; он будет творить суд и исполнять другие обязанности царя. Сервий выходит в военной накидке в сопровождении ликторов и, сидя на царском седалище, одни дела решает, а о других притворно обещает посоветоваться с царем. Таким образом в несколько дней, когда Тарквиний уже скончался, но смерть его была скрываема, он, будто бы исправляя чужую обязанность, укрепил свое положение. Тогда только поднялся во дворце плач, и смерть была обнародована. Сервий, окружив себя крепкою стражей, первый принял царство не по решению народа, а только с согласия отцов. Сыновья же Анка удалились в изгнание в Свессу Помецию еще тогда, когда разнеслась весть, что совершившие злодеяние схвачены, царь жив, а Сервий заручился такой силой.

42. Для укрепления своей власти Сервий прибегал как к государственным мероприятиям, так и к частным: чтобы дети Тарквиния не были против него так же враждебно настроены, как дети Анка против Тарквиния, он выдал двух дочерей своих за царских сыновей Луция и Аррунта Тарквиниев. Но человеческие соображения не отвратили предопределения судьбы: жажда царской власти породила вероломство и вражду даже среди домашних.

Для сохранения спокойствия в настоящее время как нельзя более кстати была предпринята (за истечением срока перемирия[115 - …за истечением срока перемирия… – О каком перемирии говорит Ливий, непонятно, так как о войне речи не было.]) война с вейянами и другими этрусками. В этой войне проявилась и доблесть Туллия, и счастье; рассеяв огромное войско неприятелей, он вернулся в Рим несомненным царем, спросил ли бы он мнение сената или народа.

Затем он приступил к великому мирному делу, чтобы, подобно тому как Нума был творцом божественного права, молва среди потомства называла Сервия основателем сословного деления государства, которое определило различие в правах и положении. Он учредил ценз[116 - …учредил ценз… – Ценз (от лат. census – подсчет, оценка) – перепись населения, проводившаяся в Риме каждые пять лет для оценки имущества граждан с целью урегулирования податей и военной службы. Согласно таким критериям, как размер имущества и происхождение, граждане причислялись к тому или иному разряду. Завершался ценз очистительной жертвой.] – установленье в высшей степени благотворное для государства, которому суждено было достичь такого величия: на основании его военные и гражданские обязанности были распределяемы не поголовно, как прежде, а по имущественному положению. Тогда установлены были разряды и центурии[117 - …установлены были разряды и центурии… – Деление граждан на разряды было установлено, прежде всего, для целей военных: чем состоятельнее был гражданин, тем больше требовало от него государство. Еще это деление важно было и для всей государственной жизни: чем больше служил государству гражданин, тем большими правами он пользовался. Это выражалось в числе центурий: старшие разряды имели больше центурий, младшие – меньше. Самое слово «центурия» имеет двоякое значение: с военной точки зрения центурия – отряд в 100 человек, с политической – она состояла из неопределенного числа лиц, принимаемых вместе за единицу при подаче голосов: чем старше разряд, тем меньшее число граждан составляло центурию.] и на основании ценза сделано было следующее распределение, удобное и для мирного, и для военного времени.

43. Из тех, кто имел сто тысяч ассов или еще больший ценз[118 - …кто имел сто тысяч ассов или еще больший ценз… – Тит Ливий приводит ценз времени конца республики; первоначально принадлежность к тому или другому разряду определялась количеством земли, которым владел гражданин. Переведено оно было на деньги впервые, полагают, при цензоре Аппии Клавдии, когда асс был в пять раз дороже, чем при Тите Ливии (тогда асс равнялся фунту меди); со времен Первой Пунической войны цена асса стала меньше в три раза. Следовательно, ценз I разряда составлял 20 тысяч тяжелых ассов или 20 югеров земли (по 1000 ассов) и т. д. соответственно.], он образовал восемьдесят центурий – по сорок центурий старших и младших[119 - …по сорок центурий старших и младших… – Старшие – от

46 до 60 лет, младшие – от 16 до 45 лет; только в случае крайней опасности первых призывали на службу вне города.]; входившие в состав их граждане названы были первым разрядом; старшие предназначены были для охраны города, младшие – для ведения войн вне города. Оружие для защиты тела определено им: шлем, круглый щит, поножи, панцирь – все из бронзы, оружие наступательное – копье и меч. К этому разряду присоединено было две центурии ремесленников[120 - …две центурии ремесленников… – Не принадлежа по цензу к I разряд у, они имели право подавать голоса вместе с центуриями I разряда.], которые несли службу без оружия; на них возложено было сооружение военных машин. Второй разряд образован был из имеющих ценз от ста до семидесяти пяти тысяч ассов, и из них составлены двадцать центурий, старших и младших. Оружие назначено: вместо круглого щита – продолговатый, а все остальное – то же, кроме панциря. Ценз третьего разряда определен в пятьдесят тысяч ассов; из них образовано столько же центурий и с тем же подразделением по возрасту. В вооружении также не сделано никаких изменений, кроме того, что отняты поножи. Ценз четвертого разряда – двадцать пять тысяч; из него образовано столько же центурий; вооружение изменено: им назначены только длинное копье и дротик. Пятый разряд многочисленнее: из него образовано тридцать центурий; они носили с собой только пращи и пращные камни; к ним причислены были[121 - …причислены были… – Позже под «причисленными» разумелись все граждане, выступавшие на войну без оружия и составлявшие запасные силы; они брали оружие убитых воинов и становились на их место.] горнисты и трубачи, разделенные на две центурии; ценз этого разряда был четырнадцать тысяч. Из остального населения, имевшего меньший ценз, образована была одна центурия, свободная от военной службы.

Устроив и распределив таким образом пехоту, он набрал двенадцать центурий всадников из самых состоятельных граждан. Кроме того, хотя Ромул образовал всего три центурии, он сделал из них шесть, дав им те же имена, которые были утверждены авгурами. На покупку лошадей назначено было по десять тысяч ассов из казны, а по две тысячи на прокормление их ежегодно должны были вносить вдовы[122 - На покупку лошадей назначено было по десять тысяч ассов из казны, а по две тысячи на прокормление их ежегодно должны были вносить вдовы. – Сумма на покупку лошади выдавалась единовременно, а кормовые деньги ежегодно; деньги эти уплачивались всеми независимыми и состоятельными женщинами, которых указывало государство каждому всаднику.].

Все эти повинности с бедных сложены были на богатых. Зато прибавлены были и почести. Не дано было одинакового права подачи голоса всем поголовно (как это было установлено Ромулом и сохранялось при прочих царях), а установлены степени, так что казалось, будто никто не лишен права голоса, и все же вся сила сосредоточена была у самых состоятельных граждан государства[123 - …и все же вся сила сосредоточена была у самых состоятельных граждан государства. – К подаче голосов сперва приглашались 18 центурий всадников и 80 центурий I разряда; если они голосовали согласно, то дальнейшая подача голосов являлась излишней, так как они составляли уже большинство (98 из 193).]. Прежде всего приглашались к подаче голосов всадники, затем восемьдесят пехотных центурий первого разряда; если там возникало разногласие, что случалось редко, то должно было приглашать и второй разряд, и почти никогда не спускались так низко, чтобы дойти до последних. И нечего удивляться, что тот порядок, который существует теперь, по установлении тридцати пяти триб, каковое число удваивается вследствие деления их на центурии, старших и младших, не сходится с числом, установленным Сервием Туллием[124 - И нечего удивляться, что тот порядок, который существует теперь, по установлении тридцати пяти триб, каковое число удваивается вследствие деления их на центурии, старших и младших, не сходится с числом, установленным Сервием Туллием. – Это место представляет некоторую неясность. Из существующих объяснений мы останавливаемся на следующем: в 241 году до н. э. произошло смещение деления на трибы и центурии таким образом, что каждая из 35 триб выставляла для каждого из пяти разрядов по одной центурии старших и младших, не касаясь, однако, 18 центурий всадников: таким образом, вместо 175 центурий Сервия Туллия (не считая 18 центурий всадников) появляются 350 новых центурий, и Тит Ливий указывает на невозможность согласовать оба деления.]. Ибо, разделив весь город, все его округи и заселенные холмы на четыре части, он назвал их трибами (как я думаю, от слова tributum[125 - …от слова tributum… – Tributum – налог, идущий на чрезвычайные нужды государства.], равномерное взимание коего, сообразно с цензом, установлено было им же), но эти трибы не имеют никакого отношения к разделению на центурии и числу их.

44. Окончив ценз (дело было ускорено законом, который грозил не предъявившим ценза тюремным заключением и казнью), царь приказал всем римским гражданам – всадникам и пехотинцам – собраться на рассвете на Марсовом поле, каждому в свою центурию. Здесь расставлено было все войско, и он принес за него очистительную жертву, состоявшую из свиньи, овцы и быка. Этот обряд[126 - Этот обряд… – Подобный смотр, сопровождаемый принесением очистительной жертвы, совершался каждые пять лет.] назван был «заключительным жертвоприношением», так как послужил окончанием ценза.

Говорят, что при этом смотре насчитано было восемьдесят тысяч граждан; древнейший писатель Фабий Пиктор[127 - …древнейший писатель Фабий Пиктор… – Фабий Пиктор – древнеримский историк, жил во время Второй Пунической войны; в «Истории» он описал на греческом языке события со времен Энея до своего времени, на котором остановился более подробно.] прибавляет, что это число заключало в себе только тех, которые способны были носить оружие. Соответственно такому большому числу населения решено было увеличить и город: присоединены были два холма – Квиринал[128 - …присоединены были два холма – Квиринал и… – По свидетельству других историков, Квиринал еще был занят сабинянами; Тит Ливий не говорит об этом в 33 гл.] и Виминал; вскоре царь увеличивает население и Эсквилинского холма, а чтобы место это приобрело значение, поселился там сам. Город он окружает валом, рвами и стеной; таким образом расширен был и померий[129 - …расширен был и померий. – Померий – незастроенное пространство вдоль городской стены, отделявшее город от сельской местности; эта территория была освящена птицегаданием и находилась под защитой богов от внешнего мира.]. Некоторые, обращая внимание только на происхождение этого слова, объясняют, что так называется пространство, лежащее вне стен города, тогда как на деле это, скорее, пространство, лежащее по обе стороны стены. Такое пространство некогда этруски освящали при основании города там, где собирались вести стену[130 - Такое пространство некогда этруски освящали при основании города там, где собирались вести стену… – Согласно ритуалам этрусков, основатель города должен был запрячь в плуг быка и корову, вспахать все пространство, предназначенное для стены; где предполагались ворота, там плуг следовало приподнять,

оставив это место невспаханным. Корова должна была быть запряжена со стороны города, бык – с наружной стороны. Назначенное гаданиями пространство для померия обозначалось пограничными камнями.], точно определив предварительно посредством гадания его пределы; установлено было, чтобы изнутри здания не доходили до стен (тогда как теперь они обыкновенно примыкают к ним) и с внешней стороны оставалась некоторая часть земли свободной от возделывания. Это-то пространство, которое не позволено было ни заселять, ни пахать, римляне наименовали померием, столько же потому, что оно находится за стеной, сколько и потому, что стена находится за ним; и при постепенном расширении города, насколько предстояло подвинуть вперед стены, настолько же всегда были подвигаемы и эти освященные пределы.

45. Увеличив с расширением города число граждан, установив дома все учреждения и для мирных, и для военных целей и не желая, чтобы усиление государства совершалось исключительно при помощи оружия, Сервий Туллий попытался достичь его мирным путем, имея в виду вместе с тем приобрести и некоторое украшение для города. Уже тогда славился храм Дианы Эфесской[131 - Уже тогда славился храм Дианы Эфесской… – Диана – в римской мифологии богиня растительности, родовспомогательница, олицетворение луны. Была отождествлена с Артемидой, чей знаменитый храм служил общим святилищем двенадцати ионийских городов. Сервий Туллий задумал то же самое и не обращал внимания на существенное различие, состоявшее в том, что Рим не принадлежал к числу городов Латинского союза. Храм Дианы был сооружен на северной стороне Аветинского холма.]; по преданию, он был построен сообща государствами Азии. Такое согласие и общность богов Сервий особенно хвалил перед старейшинами латинов, с которыми тщательно поддерживал гостеприимство и дружбу и официальным путем, и частным образом. Постоянно повторяя одно и то же, он добился наконец того, что латинские народы вместе с римлянами соорудили в Риме храм Дианы. Это было признанием главенства Рима, из-за которого столько раз вступали в вооруженную борьбу. Хотя после стольких неудачных попыток латины и перестали уже заботиться о нем, но один сабинянин возмечтал, что ему представляется случай вернуть первенство при помощи частного предприятия. Рассказывают, что в сабинской земле у одного хозяина родилась телка удивительной величины и вида; рога ее, прибитые в преддверии храма Дианы, много веков оставались памятником этого чуда. Это принято было за предзнаменование, каковым оно и было на самом деле, и гадатели предрекли, что первенство будет принадлежать тому народу, гражданин которого принесет ее в жертву Диане. Это пророчество дошло до слуха предстоятеля капища Дианы. Сабинянин, как только наступил день, подходящий для жертвоприношения, привел телку в Рим к храму Дианы и поставил ее перед жертвенником. Тут римский предстоятель, заметив удивительную величину телки, известную ему по слухам, и помня о пророчестве, обратился с такой речью к сабинянину: «Как это ты, чужеземец, нечистым собираешься принести жертву Диане? Разве ты не омоешься сперва в проточной воде? Внизу в долине течет Тибр». Под влиянием религиозного сомнения, чужеземец, желавший все совершить надлежащим образом, чтобы результат соответствовал пророчеству, быстро спускается к Тибру. Тем временем римлянин закалывает телку Диане. Это было очень приятно царю и народу.

46. Будучи на деле уже без всякого сомнения царем, Сервий тем не менее решился обратиться к народу, расположение которого он предварительно снискал, разделив поголовно отнятую у неприятелей землю, – желает ли он и повелевает ли ему царствовать; это вызвано было слухами о заявлениях, делаемых порой молодым Тарквинием, что Сервий царствует без воли народа. И он провозглашен был царем с таким единодушием, с каким не был избран доселе ни один царь. Но и это не уменьшило у Тарквиния надежды добиться царства. Напротив, будучи и сам пылким юношей и встречая поощрение своему беспокойному характеру дома, со стороны жены Туллии, видя, что раздел земли плебеям совершается против воли отцов, он полагал, что ему представляется повод тем настойчивее нападать на Сервия перед сенаторами и усиливать свое влияние в курии. И римский царствующий дом явил пример трагического злодеяния, так что свобода явилась раньше, потому что цари успели надоесть, и царствованию, приобретенному преступлением, суждено было стать последним.

У этого Луция Тарквиния (не вполне ясно, был ли он сын или внук царя Тарквиния Древнего; на основании большинства свидетелей я склоняюсь считать его сыном) был брат – Аррунт Тарквиний, юноша кроткого характера. За них, как выше было сказано, были выданы две дочери Туллии, также вовсе не похожие одна на другую по характеру. Случайно брачные узы соединили не два стремительных нрава, полагаю, по воле судеб римского народа, чтобы царствование Сервия было продолжительнее и могли окрепнуть государственные порядки. Свирепая Туллия не могла успокоиться, что муж ее вовсе не имеет наклонности ни к честолюбивым замыслам, ни к дерзким предприятиям; обратив свое внимание всецело на другого Тарквиния, она восхищается им, называет его истинным мужем и потомком царской крови; негодует на сестру, которая имеет такого мужа, но не обнаруживает смелости, доступной и женщине. Как обыкновенно случается, сходство скоро сближает их; зло ведь больше всего тяготеет ко злу. Но начало всеобщего беспорядка произошло от женщины. Она, привыкнув к тайным беседам с чужим мужем, не стеснялась в выражении презрения к своему мужу перед братом его, к сестре – перед мужем ее; настаивает, что ей лучше бы остаться в девушках, а ему холостым, чем вступить в неравный брак и изнывать от чужого малодушия. Если бы боги дали ей мужа, какого она достойна, то скоро она увидала бы у себя в доме царскую власть, которую теперь видит у отца. Вскоре свое безрассудство она передает юноше: Луций Тарквиний и Туллия-младшая, освободившись для нового брака двумя непосредственно следовавшими одно за другим убийствами, сочетаются брачными узами скорее без возражений со стороны Сервия, чем с одобрения его.

47. С этого времени старость Сервия и его власть стала со дня на день подвергаться большей опасности. От одного преступления женщина уже спешит к другому и не дает ни ночью ни днем мужу покоя, побуждая его не оставлять бесцельными прежних убийств. У нее был человек, чьей называться женой и с кем молча переносить рабство; но не было человека, который бы считал себя достойным царства, который бы помнил, что он сын Тарквиния Древнего, который бы предпочитал иметь, а не надеяться только на царство. «Если ты тот, за кого я думала выйти, то я приветствую тебя и мужем, и царем; если же нет, то я сделала тем худшую перемену: в тебе с трусостью соединена преступность. Но воспрянь! Тебе не нужно, как отцу твоему, домогаться царства в чужой стране, происходя из Коринфа или Тарквиний; боги-пенаты, унаследованные от отца, отцовское изображение, царский дом, а в доме царском трон и имя Тарквиния – все избирает и называет тебя царем. Или если у тебя не хватает на то мужества, то к чему ты обманываешь государство? Зачем ты допускаешь смотреть на тебя как

на царственного юношу? Уходи отсюда в Тарквинии или в Коринф, вернись назад к незначительному роду, ты похож больше на брата, чем на отца!» Этими и иными речами укоряет и подстрекает она юношу и сама не может успокоиться, что хотя она и происходит из царского рода, но царская власть даруется и отнимается помимо ее, тогда как Танаквиль, женщина иноземного происхождения, могла иметь настолько решимости, что два раза подряд дала царство – раз мужу, а затем зятю.

Возбужденный этой безумной страстью женщины, Тарквиний ходит и заискивает расположение преимущественно у младших сенаторов, напоминает им о благодеянии своего отца и за то просит себе благодарности; юношей привлекает подарками; свое влияние он всюду усиливает и давая щедрые обещания, и взводя обвинения на царя. Наконец, полагая, что уже настало время действовать, он врывается на форум в сопровождении толпы вооруженных. Затем, среди всеобщего ужаса, он садится на царском месте впереди в курии и приказывает глашатаю созвать сенаторов в курию к царю Тарквинию. Скоро сошлись все: одни уже ранее были к тому подготовлены, другие опасались, в случае неявки, навлечь на себя беду и, ошеломленные небывалым случаем, думали, что с Сервием уже покончено. Здесь Тарквиний начал злословить самое его происхождение: этот раб и сын рабыни после возмутительной смерти его родителя захватил царство, получив его в дар от женщины, не назначив, согласно прежнему обычаю, междуцарствия, не собрав комиций, не получив голосов народа и утверждения отцов. Будучи такого происхождения и так став царем, он покровительствовал людям низшего класса, к которому принадлежал и сам, и, завидуя почетному положению других, разделил самым презренным людям поле, отнятое у первых людей государства; все повинности, некогда бывшие общими, он сложил на самых состоятельных. Он установил ценз, чтобы имущество богатых было известно и возбуждало зависть, а вместе – чтобы был готов источник, откуда, в случае желания, можно было бы раздавать нуждающимся.

48. Во время этой речи явился Сервий, вызванный трепещущим от страха вестником, и вдруг громким голосом из преддверия курии заговорил так: «Что это значит, Тарквиний, что за дерзость сметь при жизни моей созывать сенаторов и садиться на мое кресло?» Тот яростно возразил на это, что он занимает место своего отца, что он царский сын, более полноправный наследник царства, чем раб; достаточно долго тот, благодаря дерзости, вел свою игру и издевался над господами. Тут сторонники того и другого подняли крик, народ бежал в курию, и становилось ясно, что царствовать будет тот, кто победит. Тогда Тарквиний, вынужденный уже самою силою необходимости, решается на крайнее средство: будучи сильнее и по возрасту своему, и по сложению, он схватывает в охапку Сервия и, вытащив его из курии, бросает вниз по ступеням; затем возвращается в курию, чтобы собрать сенаторов. Прислужники и свита царя бегут; сам же он, полуживой, был убит преследователями Тарквиния, которые настигли его, когда он бежал. Полагают, что это сделано было по приказанию Туллии, что согласно со всем ее преступным поведением. По крайней мере, точно известно, что, въехав на форум в колеснице и не стесняясь присутствием мужчин, она вызвала мужа из курии и первая приветствовала его царем. Он приказал ей удалиться из этой шумной толпы. Когда она возвращалась домой и, достигнув верхней части Киприйской улицы, – еще недавно там было капище Дианы, – чтобы въехать на Эсквилинский холм, хотела повернуть направо на Урбийскую возвышенность, испуганный возница остановился и сдержал лошадей, показывая госпоже на лежавший труп Сервия. Тут, по преданию, совершилось позорное и нечеловеческое злодеяние, памятником которому остается это место, именуемое Злодейской улицей: преследуемая тенью[132 - …преследуемая тенью… – Или преследуемая фуриями, которые отождествлялись с греческими эриниями – богинями, мстившими за убийство родственников. – Примеч. ред.] сестры и мужа и обезумевшая от этого, Туллия, как говорят, погнала лошадей через тело отца и, осквернившись и обрызгавшись сама кровью, пролитой при умерщвлении его, принесла часть ее на окровавленной колеснице к пенатам своим и своего мужа; разгневанные домашние боги послали дурное начало царствования, а вскоре подобный же конец.

Сервий Туллий царствовал сорок четыре года и притом так, что даже доброму и скромному преемнику трудно было состязаться с ним. Впрочем, слава его усилилась еще тем, что вместе с ним прекратились царствования, основанные на праве и законе. Некоторые свидетельствуют, что даже эту столь кроткую и умеренную власть, потому что она была властью одного, он имел в виду сложить, если бы злодейство, вышедшее из недр его семьи, не разрушило его плана освободить отечество.

49. После того начал царствовать Луций Тарквиний, прозванный по делам своим Гордым за то, что не позволил похоронить тестя, говоря, что и Ромул исчез без погребения, и за то, что он истребил сенаторов, которых считал сторонниками Сервия. Затем он окружил себя телохранителями, сознавая, что с него самого против него же можно взять пример приобретения царства преступлением; и в самом деле, он не имел никакого другого права царствовать, кроме права силы, так как правил без решения народа и без утверждения отцов. Кроме того, так как он вовсе не мог полагаться на расположение граждан, то ему приходилось ограждать свою власть страхом; чтобы внушить его большему числу людей, он производил сам без советников расследование уголовных дел и таким образом получал возможность казнить, отправлять в изгнание и лишать имущества не только людей подозрительных или ненавистных, но и таких, от смерти которых мог ждать только добычи. Уменьшив таким образом преимущественно число отцов, он решил никого не выбирать на их место, чтобы этим сословием, по самой малочисленности его, можно было пренебрегать и чтобы меньше было с его стороны неудовольствий на то, что все решается без него; ибо он первый из царей уничтожил существовавший прежде обычай обо всем совещаться с сенатом и управлял государством, привлекая на советы лишь домашних. Он начинал и кончал войны, заключал и нарушал мир, договоры, соглашения, с кем хотел сам, без воли народа и сената. Больше всего он привлекал к себе народ латинский, чтобы, опираясь и на иноземную помощь, быть в большей безопасности среди сограждан, и не только заводил с их старшинами дружбу, но даже вступал в родство. За Октавия Мамилия Тускуланца – он был знаменитее всех в латинском племени и, если верить преданию, являлся сыном Улисса и богини Кирки[133 - За Октавия Мамилия Тускуланца – он был знаменитее всех в латинском племени и, если верить преданию, являлся сыном Улисса и богини Кирки… – Мамилии – знатный род из Тускула, города в Лации. Основателем Тускула считали Телегона, сына Одиссея (Улисса) и Кирки (Цирцеи).] – он выдал дочь свою и благодаря этому браку привлек на свою сторону многочисленных его родственников и друзей.

50. Приобретя уже большой авторитет среди латинской знати, Тарквиний издает повеление собраться в определенный день в роще Ферентины: он-де имеет сделать сообщение по общему делу. На рассвете сбирается много народу; сам же Тарквиний день-то

запомнил, но явился однако немного ранее заката солнца. Там целый день много было в собрании разных разговоров. Турн Гердоний, родом из Ариции, жестоко нападал на отсутствующего Тарквиния; нечего-де дивиться, что его прозвали в Риме Гордым (ибо, хотя втихомолку, шепотком, но все уже называли его так). Или можно представить большую гордыню, чем издеваться так над всем латинским племенем? Вызвав издалека, из дому первых людей государства, сам, назначивший собрание, не является! Конечно, он испытывает их терпение, желая угнетать покорных в случае, если они пойдут под ярмо. Кому, в самом деле, не ясно, что он домогается власти над латинами? Если его сограждане хорошо поступили, вверив ему власть, или, вернее сказать, если она действительно ему вверена, а не похищена им при помощи отцеубийства, то даже при этом условии латины не должны поступить так, потому что он чужеземец; если же свои страдают от него, так как он убивает одних за другими, посылает в изгнание, лишает имущества, то что предвещает латинам надежду на лучшее? Если они послушаются его, то все разойдутся по домам и забудут о дне собрания, как забыл о нем сам назначивший его.

Пока этот мятежный и преступный человек, подобными средствами приобретший дома значение, рассуждал в таком роде, явился Тарквиний. Речь на этом и кончилась; все отвернулись приветствовать Тарквиния. Когда водворилась тишина, он по совету приближенных начал оправдываться: он-де пришел так поздно, что был выбран третейским судьей между отцом и сыном, что, стараясь примирить их, запоздал, и так как настоящий день потерян, то он будет завтра говорить то, о чем собирался сказать сегодня. Говорят, что и тут Турн не смолчал; он сказал, что не бывает расследования короче, как между отцом и сыном, что дело можно покончить немногими словами: если-де не послушаешься отца, то будет плохо.

51. Сказав это против римского царя, арицийский гражданин ушел из собрания. Огорченный этим гораздо сильнее, чем казалось, Тарквиний тотчас замышляет убить Турна, чтобы навести на латинов тот же страх, при помощи которого он держал в трепете сограждан. Но, не имея власти убить его открыто, он погубил его без вины, выставив против него ложное обвинение. При посредстве некоторых граждан Ариции, принадлежавших к противной партии, он подкупил золотом раба Турна, чтобы тот позволил принести тайно в его палатку большое количество мечей. Когда в одну ночь это было сделано, Тарквиний немного раньше рассвета призывает к себе латинских старейшин и, точно напуганный неожиданностью, заявляет, что вчерашнее промедление, случившееся как бы по воле богов, спасло и его, и их. Говорят-де, что Турн собирался убить его и старейшин, чтобы одному править латинами; он имел в виду сделать нападение вчера в собрании, но дело отложено было по причине отсутствия виновника собрания, на которого он преимущественно и посягал. Оттого-то он и нападал так на отсутствующего, что вследствие опоздания его потерял надежду. Если донос верен, то, конечно, на рассвете, когда соберутся в собрание, он явится с отрядом заговорщиков и с оружием; говорят, что к нему свезено большое число мечей. Сейчас же можно узнать, ложь это или нет. Он просит их отправиться вместе с ним к Турну.

Возбуждали подозрение и суровый характер Турна, и вчерашняя речь его, и опоздание Тарквиния, так как очевидно было, что оно могло расстроить замысел об убийстве. Они идут готовыми поверить обвинению, но в то же время решившись признать все ложью, если не будут найдены мечи. Когда они прибыли туда, Турн был разбужен и окружен стражей; рабы, из преданности к господину собиравшиеся сопротивляться, были схвачены, а когда из всех углов палатки стали вытаскивать спрятанные мечи, то дело признано было ясным и на Турна надеты цепи. И немедленно поднимается страшный шум и созывается собрание латинов. Когда мечи были вынесены на середину, то последовал такой взрыв негодования, что без суда была совершена небывалая казнь: он был сброшен в исток Ферентинского ключа и утоплен, после того как покрыли голову плетенкой, а самого завалили камнями.

52. Созвав затем снова латинов на собрание и похвалив их за то, что они по заслугам казнили Турна за попытку произвести переворот и за очевидное покушение на убийство, Тарквиний держал речь: он может, конечно, действовать, опираясь на старинное право, так как все латины, происходя из Альбы, связаны договором, по которому все альбанское государство вместе с колониями уже со времени Тулла подчинилось римской власти; но ради общей пользы он предпочитает возобновить этот договор и сделать латинов участниками благополучия народа римского, освободив их от необходимости постоянно ожидать или терпеть разорение городов и опустошение полей, которым они подвергались сперва в царствование Анка, а потом в царствование его отца. Латинов не трудно было убедить: хотя по этому договору Римское государство оказывалось выше, но вожди латинского племени, очевидно, были заодно и соглашались с царем, да и недавняя судьба Турна служила напоминанием каждому о грозящей ему опасности в случае сопротивления. Таким образом возобновлен был договор, и младшему поколению латинов приказано было, согласно договору, в определенный день явиться к роще Ферентины вооруженными и в большом числе. Когда, согласно вызову римского царя, сошлись представители всех народов, он, не желая, чтобы они имели своего вождя, отдельное главное начальство или собственные знамена[134 - …собственные знамена… – Знаменем легиону служило укрепленное на конце копейного древка серебряное изображение распростершего крылья орла. – Примеч. ред.], соединил манипулы латинов и римлян, составляя из двух полуманипулов один полный манипул, а из полного манипула – два полуманипула[135 - …соединил манипулы латинов и римлян, составляя из двух полуманипулов один полный манипул, а из полного манипула – два полуманипула… – Полуманипул латинский и полуманипул римский соединялись в один манипул, затем воины того и другого племени пополам распределялись в каждый полуманипул. Командовали этими смешанными манипулами два римских центуриона. Прежний порядок, по которому всякое племя составляло собственный отряд и имело своего командира, признан был ненадежным.]; составленные таким образом из двух частей манипулы вверены были центурионам.

53. Впрочем, он не был таким дурным предводителем на войне, каким несправедливым царем в мирное время; напротив, в этом искусстве он сравнялся бы с прежними царями, если бы испорченность его в других отношениях не помешала и этой славе. Он первый поднял войну против вольсков, продолжавшуюся более двухсот лет после него, и взял у них Свессу Помецию. Набрав от продажи добычи сорок талантов серебра, он задумал соорудить такой величественный храм Юпитеру, чтобы он достоин был царя богов и людей, достоин был Римского государства, наконец, самого величия места. Добытые деньги были отложены на сооружение этого храма.

Затем Тарквиний занялся войной, затянувшейся сверх ожидания: открытое нападение на соседний город Габии было неудачно, отнята была и надежда на осаду города, так как царь был прогнан от стен, и наконец он прибег к хитрости и коварству – средствам вовсе не римским. Ибо,

когда он, как бы оставив войну, прикинулся занятым закладкой храма и другими городскими сооружениями, сын его Секст, младший из трех, преднамеренно перебежал в Габии, жалуясь на невыносимую жестокость отца; с чужих-де он перенес гордость уже и в отношения к своим, ему надоела даже многочисленность детей, и он хочет так же опустошить дом, как опустошил курию, чтобы не оставить потомства, не оставить наследника престола. Он, по крайней мере, спасшись от направленного против него оружия отца, считает себя в безопасности только у врагов Тарквиния. Пусть они не заблуждаются, он только прикидывается покинувшим войну; она продолжается, и, воспользовавшись случаем, он нападет на них неожиданно. Итак, если у них нет места умоляющим о помощи, то он обойдет весь Лаций, затем отправится к вольскам, эквам и герникам, пока не найдет таких людей, которые сумеют защитить детей от жестоких и безбожных истязаний родителей. Может быть, он найдет и желание начать войну и выступить с оружием против гордого царя и жестокого народа. Сделав вид, что он возмущен и собирается идти оттуда дальше, если они не задержат его, он был ласково принят жителями Габий. Нечего дивиться, рассуждали они, что каков он был с гражданами, каков был с союзниками, таким в конце концов он стал и по отношению к детям; если не будет против кого, то он еще станет неистовствовать против себя; они весьма рады его прибытию и полагают, что в скором времени, при его помощи, война от ворот Габий будет перенесена под стены Рима.

54. Затем Секста начали приглашать на общественные совещания. Здесь, объявляя себя во всех других вопросах согласным со старожилами Габий, как людьми боле опытными, сам он постоянно настаивал на войне и в этом деле приписывал себе особенный авторитет, так как ему известны силы обоих народов и он знает, что гордость царя наверное ненавистна гражданам, если даже дети оказались не в состоянии выносить ее. Побуждая таким образом постепенно знатнейших габийцев к возобновлению войны, сам он с наиболее отважными юношами предпринимал набеги с целью грабежа, а вводя их в обман всеми словами и делами, увеличивал доверие к себе, конечно неосновательное, и в конце концов был избран вождем для этой войны. Тут, пока происходили незначительные стычки, перевес в большинстве случаев оказывался на стороне габийцев, и так как масса не знала цели всех этих действий, то знатнейшие и самые простые габийцы наперерыв друг перед другом верили, что Секст Тарквиний богами послан им в вожди. А принимая одинаковое участие в опасностях и трудах и разделяя щедро добычу, он приобрел такое расположение среди воинов, что Тарквиний-отец не был сильнее в Риме, чем сын в Габиях.

Итак, видя, что сил собрано достаточно для любого предприятия, он посылает одного из приближенных в Рим к отцу спросить, что он должен делать, так как боги даровали ему стать всемогущим в Габиях. Этому вестнику, вероятно, потому, что он казался не особенно надежным, на словах не дано было ответа; но, как бы размышляя, царь перешел в находившийся при доме сад в сопровождении вестника сына и, прогуливаясь здесь молча, говорят, стал сбивать палкой головки мака. Утомленный вопросами и ожиданием ответа, вестник вернулся в Габии, все равно что ничего не сделав; передает, что он сам сказал и что видел; вследствие ли раздражения, или ненависти, или врожденной гордости, царь не сказал-де ни одного слова. Когда Сексту стало ясно, чего хочет отец и какое он дает ему наставление обиняками без слов, он истребляет знатнейших габийцев, одних при помощи обвинения перед народом, других – пользуясь ненавистью, вызванной их собственными действиями. Многие были убиты открыто, другие, обвинение которых не могло быть достаточно внушительно, – тайно. Некоторым, если они того хотели, предоставлено было бежать, другие были отправляемы в изгнание, а имущество отсутствующих, наравне с имуществом умерщвленных, шло в раздел. Это было источником щедрых раздач и наживы; и чувство удовольствия, испытываемое отдельными людьми от выгоды, отнимало сознание общественной беды, пока осиротелая и беспомощная габийская община не была передана без битвы в неограниченную власть римскому царю.

55. Овладев Габиями, Тарквиний заключил мир с эквами, а с этрусками возобновил договор. Затем он сосредоточил свое внимание на городских сооружениях; первым его делом было воздвигнуть храм Юпитеру на горе Тарпейской, который должен был остаться памятником его царствования и имени царей Тарквиниев, из коих отец дал обет, а сын выполнил его. И чтобы вся площадь не принадлежала никакому другому божеству, кроме одного Юпитера и его храма, который сооружался, он решил снять посвящение с капищ и часовен, которых там было несколько; они сперва были обещаны царем Тацием в критический момент битвы против Ромула, а затем освящены и посвящены[136 - …а затем освящены и посвящены. – О посвящении см. гл. 10; оно предшествовало освящению; о последнем см. II, 8.]. Рассказывают, что при закладке этого сооружения боги явили свою силу, чтобы показать величие государства, а именно: допустив снятие посвящения со всех остальных капищ, птицы не согласились на таковое же при храме Термина[137 - …при храме Термина. – Термин – в римской мифологии божество границ и межевых знаков, разделявших земельные участки. Учреждение культа Термина приписывалось Нуме. По древнему закону, человека, сдвинувшего межевой камень, предавали проклятию. Общественный культ Термина на Капитолии символизировал нерушимость границ Рима и их постоянное расширение. – Примеч. ред.]. Это знамение и гадание было понято так: то, что Термин сохранил прежнее место, так как он один из всех богов не был вызван из посвященных ему пределов, предвещает прочность и незыблемость всего государства. За этим знамением вечности последовало другое, предвещавшее величие государства: когда рыли землю для фундамента, говорят, найдена была человеческая голова с сохранившимися чертами лица. Это явление совершенно ясно предсказывало, что тот храм будет твердыней государства и главою его, и в этом смысле высказывались как те прорицатели, которые были в городе, так и те, которые для совещания об этом были вызваны из Этрурии. Царь все больше не жалел затрат; таким образом, пометийской добычи, предназначавшейся, чтобы довести здание до вершины, едва хватило на фундамент. Тем более я склонен верить Фабию – помимо его древности, – что денег было только сорок талантов, чем Пизону, который сообщает, что на это дело было отложено сорок тысяч фунтов серебра: такой суммы нельзя было ожидать от добычи с одного тогдашнего города, и ее, во всяком случае, не превысила бы стоимость фундамента даже теперешних великолепных зданий.

56. Стараясь окончить храм и вызывая мастеров отовсюду из Этрурии, он пользовался для этого не только общественными деньгами, но и работой простого народа. Хотя этот труд, весьма тяжелый сам по себе, присоединялся к военной службе, но народ не так тяготился, сооружая своими руками храмы богов, как после, когда его стали переводить на другие работы, менее видные, но гораздо более трудные, – сооружение лож в цирке и проведение под землей главной трубы[138 - …проведение под землей главной трубы… – Имеется в виду Большой

канал (Cloaca Maxima) – огромный подземный коридор со сводчатым потолком из трех рядов больших камней, находящийся на глубине 47 футов. При его помощи все подпочвенные воды Рима собирались в один канал и отводились в Тибр. – Примеч. ред.] для вмещения всех городских нечистот. Современное великолепие едва ли может выставить что-нибудь равное этим двум сооружениям. Заняв этими работами простой народ и в то же время полагая, что многочисленная чернь, когда в ней не будет надобности, будет в тягость городу, а также желая высылкой колоний расширить пределы государства, он основал колонии Сигнию и Цирцеи, будущий оплот города на море и на суше.

В это время явилось страшное предзнаменование: из деревянной колонны выползла змея; это обстоятельство произвело смятение и беготню в царском дворце, но в сердце царя вселило не внезапный ужас, а постоянное тревожное чувство[139 - …из деревянной колонны выползла змея… в сердце царя вселило не внезапный ужас, а постоянное тревожное чувство. – Змеи считались провозвестницами смерти.]. Итак, в то время как для общественных знамений приглашаемы были только этрусские прорицатели, пораженный этим, так сказать, домашним видением, он решил послать в Дельфы к славнейшему на земле оракулу. Но, не решаясь доверить ответ оракула кому-нибудь другому, он послал двух сыновей в Грецию через неведомые в то время земли и еще более неведомые моря. Отправились Тит и Аррунт. В спутники им дан был Луций Юний Брут, сын сестры царя Тарквиния, юноша далеко не такого слабого ума, каким он прикидывался. Узнав по слухам, что знатнейшие люди, в том числе его брат, перебиты дядей, он решил не давать места в душе царя ни страху перед его умом, ни желанию воспользоваться его состоянием и жить безопасно, подвергая себя презрению там, где мало было надежды на право. Итак, нарочито прикинувшись глупым и предоставив себя в распоряжение царя, а имущество в добычу ему, он не отказался и от прозвища Брута[140 - …он не отказался и от прозвища Брута… – Т. е. «Тупица». Вернее, впрочем, что прозвище подало повод к составлению сообщаемого рассказа.], чтобы, скрываясь под прикрытием его, тот, которому суждено было освободить римский народ, выждал своего времени. Его-то тогда Тарквинии взяли с собой в Дельфы скорее ради потехи, чем как спутника, и он, говорят, понес в дар Аполлону золотой жезл, спрятанный в вишневый, нарочно для того выдолбленный, символически изображая свой ум.

Прибыв туда и выполнив поручение отца, юноши пожелали узнать, к кому из них перейдет царская власть в Риме. Говорят, что из глубины пещеры раздался голос: «Верховную власть в Риме будет иметь тот из вас, юноши, кто первый поцелует мать». Тарквинии строго приказывают молчать об этом, чтобы Секст, оставшийся в Риме, не знал об ответе и не получил власти; сами же между собой предоставляют решить жребию, кому первому по возвращении в Рим поцеловать мать. А Брут, полагая, что голос пифии имеет в виду другое, как бы поскользнувшись, упал и поцеловал землю, потому, конечно, что она общая мать всех людей. Затем они вернулись в Рим, где шли усиленные приготовления к войне против рутулов.

57. Рутулы, народ по тем местам и по тому времени весьма богатый, владели Ардеей. Это-то обстоятельство и было причиной войны, так как царь римский, истощив средства на великолепные общественные сооружения, желал обогатиться сам и задобрить поживой граждан, которые, негодуя на царскую власть за разные проявления гордости царя, возмущались и тем, что он так долго пользуется ими как ремесленниками и рабами. Попробовали, нельзя ли взять Ардею приступом; когда же это не удалось, то начали теснить врага обложением и осадными сооружениями.

На этой стоянке, как это обычно при более продолжительной, чем ожесточенной войне, отпуска были довольно свободные, хотя больше для знатных людей, чем для простых воинов; так, царские юноши проводили досужее время в своем кругу, иногда среди пиров и попоек. Когда они бражничали у Секста Тарквиния и в числе их находился и Тарквиний Коллатин, сын Эгерия, случайно вспомнили о женах; каждый чрезвычайно расхваливал свою. Когда разгорался спор, то Коллатин заметил, что нечего тратить слова, что через несколько часов можно убедиться, насколько его Лукреция выше других. «Если в нас есть юношеские силы, то сядем на коней и увидим воочию характер наших жен: что представится взорам неожиданно приехавшего мужа, то и должно быть для каждого наиболее убедительным». Они были разгорячены вином. «Ну конечно!» – заявили все. Пришпорив коней, они ускакали в Рим. Прибыв туда в начале сумерек, они отправляются в Коллацию, где находят Лукрецию не как царских невесток, которые проводили время в роскошном пиру со сверстницами, а занятой в позднюю ночь пряжей, сидящей посредине дома и окруженной прилежными служанками. Победа в этом состязании жен была за Лукрецией. Прибывший муж и Тарквиний были приняты приветливо, и победитель-супруг любезно приглашает царских сыновей. Тут Секстом Тарквинием овладела преступная страсть опозорить насильно Лукрецию; пленяла его и красота, и всем известное целомудрие. Но пока что с ночной юношеской прогулки они возвращаются в лагерь.

58. Через несколько дней Секст Тарквиний, без ведома Коллатина, с одним провожатым отправляется в Коллацию. Не зная о его намерении, его приняли приветливо и после обеда отвели в спальню для гостей; пылая страстью и видя, что вокруг безопасно и все спят, обнажив меч, он явился к спящей Лукреции и, схватив ее левой рукой за грудь, сказал: «Молчи, Лукреция, я Секст Тарквиний, в руках у меня меч, если ты издашь хоть звук, то умрешь». Испуганной со сна, беспомощной женщине, видевшей перед собою смерть, Тарквиний стал признаваться в любви, просить, примешивать к мольбам угрозы, с разных сторон действовать на женский ум. Но, видя, что она упорна и не поддается даже перед страхом смерти, он к угрозам присоединяет бесчестье: убив-де ее, он положит с ней зарезанного нагого раба, чтобы говорили, что она убита во время гнусного прелюбодеяния. Когда страсть, победа которой была только кажущаяся, одержала при помощи этой угрозы верх над упорным целомудрием и Тарквиний удалился оттуда, гордый бесчестием женщины, опечаленная столь великой бедой Лукреция послала одного и того же вестника в Рим к отцу и в Ардею к мужу, прося их явиться каждого с одним верным другом: так-де нужно и притом очень скоро, случилось ужасное дело. Спурий Лукреций является с Публием Валерием, сыном Волезия, Коллатин – с Луцием Юнием Брутом; случайно возвращаясь с ним в Рим, он повстречался с вестником жены. Они находят печальную Лукрецию сидящей в спальне. При виде своих она заплакала и на вопрос мужа: «Все ли благополучно?» – отвечала: «Нет. Какое может быть благополучие для женщины, когда она потеряла целомудрие? На твоем ложе, Коллатин, следы чужого мужа; но осквернено только тело, душа же невинна; смерть моя будет ручаться за то. Но дайте руку и слово, что это не пройдет безнаказанно прелюбодею. Секст Тарквиний – тот, который, явившись врагом под видом гостя, в прошедшую ночь насильно с оружием в руках унес отсюда гибельное для меня и для себя – если вы мужи – наслаждение!» Все по порядку дают слово; утешают печальную, слагая вину с принужденной на

виновника позора: погрешает дух, а не тело и где нет намерения, там нет и вины. «Вы решите, чему он повинен, – сказала она. – Я же, не признавая за собой греха, не освобождаю себя от казни; и никакая распутница, нарушившая целомудрие, не будет жить, ссылаясь на пример Лукреции». И она вонзила в сердце нож, который спрятан был под одеждой и, склонив голову к ране, упала замертво. Муж и отец вскрикнули.

59. Пока те плакали, Брут, держа перед собою извлеченный из раны Лукреции меч, обагренный кровью, сказал: «Этой непорочной до царской обиды кровью я клянусь и вас, боги, призываю в свидетели, что буду преследовать Луция Тарквиния Гордого с его преступной женой и всеми потомками мечом, огнем и чем только буду в состоянии и не позволю ни им, ни кому-либо другому царствовать в Риме». Затем он передает нож Коллатину, затем Лукрецию и Валерию, оцепеневшим от удивления, откуда это в Бруте неведомый доселе ум. Они клянутся, как им было приказано; затем, сменив слезы на гнев, следуют за Брутом, призывавшим прямо оттуда же идти, чтобы отнять силою царскую власть. Вынеся тело Лукреции из дому, они идут с ним на форум и возбуждают население, дивящееся, как и следовало ожидать, небывалому делу и негодующее. Каждый жалуется на царское злодеяние и насилие. Производит впечатление печаль отца, порицания, высказываемые Брутом слезам и бессильным жалобам, и совет его взять оружие против дерзнувших на безбожное дело – так подобает мужам, так подобает римлянам. Наиболее храбрые юноши добровольно являются с оружием, за ними следуют и остальные. Затем, оставив часть у ворот Коллации для охраны и поставив караулы, чтобы кто-нибудь не известил царскую семью об этом движении, остальные вооруженные, под предводительством Брута, отправились в Рим.

Прибыв туда, вооруженная толпа производит смуту и панику всюду, где ни появляется; однако, видя, что впереди идут знатнейшие люди, полагают, что это, как бы то ни было, что-то важное. И это ужасное событие произвело не меньшее движение в Риме, чем немного ранее в Коллации. Итак, из всех частей города бегут на форум. Когда все собрались туда, глашатай созвал народ к трибуну «быстрых», в каковой должности тогда случайно состоял Брут. Здесь он держал речь, обнаружившую далеко не такой слабый ум и способности, какие он притворно показывал до того дня, о насилии и похотливости Секста Тарквиния, о неслыханном оскорблении Лукреции и ее печальной смерти, о сиротстве Триципитина[141 - …о сиротстве Триципитина… – Триципитин – прозвище Спурия Лукреция.], для которого причина смерти дочери более возмутительна и прискорбна, чем сама смерть. Прибавлено было и о гордости самого царя, и о страданиях и трудах народа, принужденного копать рвы и клоаки; римские граждане, победители всех соседних народов, из воинов превращены в ремесленников и каменщиков. Упомянуто и о возмутительном убиении царя Сервия Туллия, и о том, что безбожная дочь проехала в колеснице по телу отца, сделано воззвание и к богам – мстителям за родителей. Упомянув об этих ужасных преступлениях, а вероятно, и о других, что подсказывало негодование против настоящих событий и что нелегко воспроизвести писателю, он заставил возмущенную толпу лишить царя власти и изгнать Луция Тарквиния с женою и детьми. Сам же, выбрав и вооружив юношей, вызвавшихся добровольно, отправился оттуда в лагерь в Ардею бунтовать войско против царя; высшую власть в городе он оставил Лукрецию, который уже раньше царем назначен был префектом города[142 - …назначен был префектом города. – Префект города исполняет неотложные дела и заботится об охране. – Примеч. ред.]. Среди этого смятения Туллия бежала из дому, и, где она ни появлялась, мужчины и женщины проклинали ее и призывали фурий, мстительниц за родителей.

60. Когда весть об этом дошла в лагерь, царь, встревоженный неожиданностью, отправился в Рим, чтобы подавить движение, а Брут, узнав о его приближении, свернул с дороги, чтобы не повстречаться; и почти в одно время разными дорогами прибыли Брут в Ардею, а Тарквиний – в Рим.

Перед Тарквинием были заперты ворота и ему объявлено изгнание; напротив, освободитель города был с радостью принят в лагере, дети же царя изгнаны оттуда. Двое последовали за отцом, отправившись в изгнание в Церу в Этрурии. Секст Тарквиний, ушедший в Габии, будто в свое царство, был убит недругами в отмщение за прежнюю вражду, которую он навлек на себя убийствами и грабежом.

Луций Тарквиний Гордый царствовал двадцать пять лет. Царская власть в Риме от основания города до его освобождения продолжалась двести сорок четыре года. Затем центуриатными комициями[143 - …центуриатными комициями… – На этих собраниях ежегодно принимали участие в выборах все граждане – патриции и плебеи.], созванными префектом города, были выбраны, на основании записок Сервия Туллия[144 - …на основании записок Сервия Туллия… – Этой прибавкой Тит Ливий хочет придать характер законности совершившемуся перевороту.], два консула[145 - …два консула… – Сам Тит Ливий (III, 55) говорит, что в первое время не было имени консулов, а эти должностные лица назывались преторами.] – Луций Юлий Брут и Луций Тарквиний Коллатин [509 г.].

Книга II

Мероприятия Брута к обеспечению свободы; увеличение числа сенаторов (1). Удаление в изгнание Тарквиния Коллатина (2). Казнь сторонников Тарквиния и расхищение царского имущества (3–5). Война с вейянами и тарквинийцами; смерть Брута (6). Законы консула Валерия; освящение храма Юпитера Капитолийского (7–8). Война с Порсеной; подвиг Горация Коклеса (9-10). Осада Рима этрусками; подвиг Муция (11–12). Мир с Порсеной (13–14). Последняя попытка Порсены возвратить Тарквиния в Рим (15). Война с сабинянами и переселение многих из них в Рим (16). Осада и взятие Помеции (17). Избрание диктатора и битва при Регилльском озере (18–20). Смерть Тарквиния Гордого (21). Колебание вольсков; договор с латинами (22). Волнения среди плебеев (23–24). Победоносная война с вольсками (25). Отражение сабинян и аврунков (26). Притеснения плебеев; война с эквами, вольсками и сабинянами (27–31). Удаление плебеев на Священную гору; миссии Менения Агриппы (32–33). Подвиг Гнея Марция Кориолана и изгнание его (33–35). Чудесная болезнь и исцеление Латиния (36). Оскорбление вольсков (37–38). Кориолан, вождь их, под стенами Рима (39–40). Аграрный закон Кассия и гибель последнего (41). Аграрные смуты и внешние войны; раздражение плебеев (42–43). Измена трибунов интересам плебеев; борьба с вейянами и победа римлян (44–47). Подвиг Фабиев и гибель их (48–50). Отражение вейян от стен Рима (51). Суд над Титом Менением и Спурием Сервилием (52). Война с вейянами и сабинянами; нападение вольсков и эквов на латинов (53). Перемирие с вольсками; суд над Фурием и Менлием; убиение народного трибуна Гнея Генуция (54). Плебеи сопротивляются набору (55). Закон Волерона (56–57). Выбор пяти народных трибунов; вражда плебеев против Аппия и бегство их перед вольсками (58–59). Удачная война Квинкция с эквами (60). Суд над Аппием и смерть его (61). Опустошение полей эквов и сабинян (62). Отражение эквов, вольсков и сабинян; взятие Антия (63–65).

1. Отсюда я начну повествовать о подвигах, совершенных уже свободными римским народом в мирное и военное время, о ежегодно сменяющихся магистратах и господстве законов, более прочном, чем

господство людей. Гордость последнего царя сделала свободу еще более приятной. Ибо первые цари царствовали так, что все, один за другим, совершенно заслуженно считаются основателями, по крайней мере, частей города, которые они вновь присоединяли, чтобы поселять там прибавившихся при них граждан. И нет сомнения, что тот же Брут, который приобрел такую славу изгнанием царя Тарквиния Гордого, оказал бы очень дурную услугу государству, если бы, несвоевременно увлеченный страстью к свободе, отторг власть у кого-нибудь из предшествовавших царей. Ведь что было бы, если бы среди того сброда пастухов и пришельцев, бежавших из своих родных стран, добившихся под охраной неприкосновенного храма свободы или, по крайней мере, безнаказанности, сброда, не сдерживаемого страхом перед царем, начались волнения, вызванные трибунскими смутами, и граждане, живя в чужом городе, начали враждовать с патрициями, прежде чем успели сблизиться между собою, женившись и обзаведшись семьями, а с течением времени привязывались и к самой земле? Раздоры рассеяли бы слабые еще элементы государства, которые спокойное управление укрепило и, постепенно развивая, довело до той зрелости, при которой уже возможны добрые плоды свободы. Начало свободы надо видеть в том, что консульская власть сделана была годичной, а не в каком-нибудь ограничении царской власти. Первые консулы удержали все права и все знаки ее; были приняты меры только против того, чтобы страх не оказался удвоенным, если оба одновременно будут иметь ликторов[146 - …были приняты меры только против того, чтобы страх не оказался удвоенным, если оба одновременуно будут иметь ликторов. – На этот счет показания авторов расходятся: одни говорят, что каждый консул имел по двенадцать ликторов и все они носили фаски, секиры же передавались поочередно каждый месяц ликторам консула, ведущего текущие дела; сам Тит Ливий высказывается в этом смысле в гл. 55. По свидетельству других, упоминаемый здесь Титом Ливием порядок был установлен Валерием Публиколой.].

С согласия товарища Брут первый принял знаки власти; впоследствии он с таким же рвением охранял свободу, с каким вначале добивался ее. Прежде всего, чтобы впоследствии царские просьбы или дары не могли поколебать народ, с жадностью ухватившийся за неведомую свободу, он заставил его поклясться, что он не допустит никого царствовать в Риме. Затем, чтобы сама многочисленность сената содействовала усилению этого сословия, он посредством избрания старейших из всадников пополнил до трехсот число сенаторов, уменьшившееся вследствие казней, произведенных царем; по преданию, отсюда установился обычай, чтобы были приглашаемы в сенат отцы и «приписанные» [147 - …чтобы были приглашаемы в сенат отцы и «приписанные»… – Наименование всех членов римского сената patres conscripti есть сокращение из patres et conscripti, причем под patres («отцы») разумелись сенаторы-патриции, приобретшие это право по рождению; образуя особую корпорацию, они, например, избирали из своей среды междуцаря; conscripti («приписанные») – вновь присоединенные из плебеев сенаторы.]; именем последних называли избранных после, то есть новый сенат. Это удивительно помогло установлению согласия в государстве и привязанности плебеев к патрициям.

2. Затем позаботились о делах божественных. Так как некоторые жертвоприношения за государство были совершаемы самими царями, то, чтобы в чем-нибудь отсутствие царя не стало заметным, выбирают царя-жреца[148 - …выбирают царя-жреца. – Царь-жрец (лат. rex sacrorum, царь священнодействий) – римский жрец, на которого возлагались сакральные функции изгнанных царей. Избирался из среды патрициев и не мог быть должностным лицом; в его обязанности входило принесение жертв в твердо установленные дни. – Примеч. ред.]. Этот жрец был подчинен понтифику, чтобы почет, связанный с этим именем, не оказался помехой свободе, о которой тогда имели наибольшее попечение.

И, пожалуй, перешли меру, ограждая свободу со всех сторон, даже в самых пустых делах. Так, например, у одного из консулов, безупречного во всех отношениях, имя оказалось ненавистным государству: очень-де Тарквинии привыкли царствовать – начало положил Древний, затем царствовал Сервий Туллий. Тарквиний Гордый даже во время перерыва не забыл о царстве как о чем-то чужом и захватил его путем преступного насилия, точно свою родовую наследственную собственность. По изгнании Гордого власть оказывается у Коллатина: Тарквинии не могут жить частными людьми! Не нравится имя: оно опасно для свободы. Такие мысли, которыми сперва исподволь испытывали настроение народа, распространились по всему государству, и Брут сзывает на собрание народ, встревоженный подозрением. Здесь он прежде всего читает клятву народа, что он не допустит никого царствовать или даже быть в Риме такому человеку, от которого могла бы грозить опасность свободе. От этого всячески надо остерегаться и нельзя пренебрегать ничем, относящимся сюда. Неохотно-де он говорит, ввиду личности, о которой идет речь, и не стал бы говорить, если бы любовь к государству не одерживала верх: не верит римский народ в прочность приобретенной свободы; царский род, царское имя не только остаются в государстве, но и пользуются властью; это противодействует, это препятствует свободе. «Устрани ты этот страх добровольно, Луций Тарквиний, – говорит Брут. – Признаемся, мы помним, что ты изгнал царей; заверши же свое благодеяние, удали отсюда царское имя! По моему совету граждане не только выдадут тебе все твое имущество, но даже сделают щедрую прибавку, если тебе чего-нибудь недостает. Уйди другом; освободи государство от страха, быть может неосновательного; все убеждены, что вместе с родом Тарквиниев устранена будет отсюда царская власть».

Сперва консул от удивления перед этим новым для него и неожиданным обстоятельством не мог сказать ни слова; затем, когда он попробовал заговорить, то его окружили главные лица государства и начали усиленно просить о том же. Все эти речи, однако, производили на него не особенное впечатление; когда же начал говорить Спурий Лукреций, старший по возрасту и по почету, и притом его тесть, то прибегая к просьбам, то к убеждениям, чтобы он преклонился пред единодушной волей государства, тогда консул, опасаясь, что потом, как только он станет частным лицом, все это будет приведено в исполнение с лишением его всего состояния да еще с присоединением какого-нибудь бесчестия, отказался от консульства и, перевезя все свое имущество в Лавиний, удалился из государства. Брут, согласно постановлению сената, внес к народу предложение, чтобы все, принадлежащее к роду Тарквиниев, объявлены были изгнанниками. В центуриатных комициях он избрал себе в товарищи Публия Валерия, содействовавшего ему при изгнании царей.

3. Хотя никто не сомневался, что со стороны Тарквиниев грозит война, но она последовала позже, чем можно было ожидать. Впрочем, сверх чаяния, свобода едва не была потеряна вследствие коварства и измены. Между римской молодежью было несколько юношей довольно знатного происхождения, страстям которых во время господства царей было больше простора; то были сверстники и приятели молодых Тарквиниев, привыкшие жить без стеснения. Тогда же, по уравнении

прав всех, тоскуя по прежней воле, они начали жаловаться друг перед другом, что свобода других обратилась для них в рабство: царь – человек, рассуждали они, а потому у него можно выпросить необходимое, будет ли то законно или незаконно; тут есть место расположению, благодеянию; он может и гневаться, и миловать; он умеет различить друга и недруга; между тем законы глухи, неумолимы, удобнее и лучше для слабого, чем для сильного, и если преступишь предел, то нет тебе ни снисхождения, ни милости! Рискованное дело, среди стольких человеческих заблуждений, жить, опираясь лишь на невинность!

Когда уже само собой существовало такого рода недовольство, являются царские послы, требуя лишь выдачи имущества и ни словом не упоминая о возвращении царей. Когда их требование было выслушано в сенате, то совещание о нем продолжалось несколько дней; опасались, что отказ в выдаче может подать повод к войне, а выдача послужит средством и помощью вести ее. Между тем послы начали усиленно хлопотать о другом: открыто требуя возврата имущества, они тайно строили планы восстановления царской власти и испытывали настроение знатных молодых людей, обходя их, будто бы с целью добиться того, о чем они говорили. Кто выслушивал без возражений их речи, тем они передавали письма от Тарквиниев и вели переговоры о том, чтобы ночью тайком впустить семью царя в город.

4. Сперва это дело было доверено братьям Вителлиям и Аквилиям. Сестра Вителлиев была замужем за консулом Брутом, и от этого брака были дети, уже юноши, Тит и Тиберий; дядья сделали и их участниками своего плана. Кроме того, привлечены были к этому замыслу еще несколько знатных юношей, имена которых утратились с течением времени. Между тем в сенате взяло верх мнение, что имущество следует выдать; это самое обстоятельство послужило для послов основанием оставаться в городе, так как они испросили у консулов срок на приготовление телег для вывоза царского имущества; все это время они проводили в совещаниях с заговорщиками и своими настояниями добились того, чтобы им дано было письменное удостоверение к Тарквиниям, ведь каким-де образом иначе они могут поверить, что послы докладывают им о столь важном деле не вымышленное? Письма были даны; но, будучи предназначены служить гарантией верности дела, они помогли открыть преступление.

Ибо, когда накануне отъезда к Тарквиниям послы случайно обедали у Вителлиев и заговорщики, удалив свидетелей, вели там между собой, по обыкновению, длинные беседы о своей затее, их разговор подслушал один из рабов; он уже и раньше подозревал, в чем дело, но ждал момента, когда послам будут вручены письма, захватив которые можно было изобличить заговор. Увидев, что они вручены, он донес о случившемся консулам. Консулы, выйдя из дому, чтобы арестовать послов и заговорщиков, без шума захватили врасплох весь заговор; прежде всего озаботились, чтобы письма не были уничтожены. Изменники немедленно были закованы, а относительно послов несколько призадумались, и хотя они были признаны виновными в деле, за которое их следовало считать врагами, тем не менее международное право восторжествовало.

5. Дело относительно имущества царского, которое решили было выдать, поступило вновь на рассмотрение сената. Под влиянием раздражения сенат запретил выдачу, но запретил и конфискацию в казну: оно было отдано на разграбление народу, чтобы, получив часть этой добычи, он навсегда потерял надежду на примирение с царями. Поле Тарквиниев, находившееся между городом и Тибром, посвящено было Марсу и стало после того называться Марсовым полем[149 - …называться Марсовым полем. – Марсово поле (Campus Martius) – низменность в излучине Тибра между Тибром и Фламиниевой дорогой, где происходили народные собрания по центуриям, проводилась перепись населения, устраивались военные смотры, спортивные соревнования и т. п. – Примеч. ред.]. Говорят, что там была посеяна пшеница и она уже созрела для жатвы, но так как есть плоды с этого поля было грешно[150 - …есть плоды с этого поля было грешно… – Так как поле было посвящено божеству, то считалось преступным, чтобы люди пользовались его плодами.], то посланная туда толпа народу, срезав хлеб, перетащила его в коробах вместе с соломою в Тибр, в котором было мало воды, как это обыкновенно бывает в жаркое лето. Вследствие этого кучи хлеба, останавливаясь на мелких местах, затянуты были тиной; из этого и других туда же нанесенных предметов, которые без разбора несет течение реки, образовался мало-помалу остров. После, вероятно, сделана была насыпь, и вообще труды рук человеческих помогли образованию возвышенной площади, достаточно прочной даже для сооружения храмов[151 - …труды рук человеческих помогли образованию возвышенной площади, достаточно прочной даже для сооружения храмов… – Имеется в виду остров Тиберина (insula Tiberina), на котором был сооружен в 291 году до н. э. храм Эскулапа.] и портиков.

По расхищении царского имущества изменники были осуждены и казнены; казнь эта потому особенно бросалась в глаза, что консульское звание налагало на отца обязанность наказать детей; и того именно, которого следовало бы удалить как зрителя, судьба сделала исполнителем казни. Стояли привязанными к позорному столбу знатнейшие юноши; но от всех остальных, словно неизвестных, отвлекали всеобщее внимание дети консула и вызывали сожаление не столько наказанием, сколько преступлением, которым они заслужили его: они решились предать некогда Гордому царю, а ныне враждебному изгнаннику только что освобожденное отечество, отца-освободителя, консульство, основанное домом Юниев, сенаторов, народ, наконец, всех римских богов и граждан. Консулы сели на свои места и послали ликторов совершать казнь. Раздев их, они секут розгами и казнят секирами, и во все время обращало на себя внимание выражение лица отца, и при совершении предписанной законом казни ясно проявилось родительское чувство[152 - …ясно проявилось родительское чувство. – По рассказу других писателей, Брут сохранял безучастное выражение лица; Тит Ливий, находя это неестественным, изменил редакцию сказания.]. После казни виновных, чтобы и в том и в другом отношении[153 - …и в том и в другом отношении… – Т. е. и наказанием виновных, и наградой донесшему властям о грозящей опасности.] дать достойный пример для удержания от преступления, назначена была награда донесшему: деньги из казны, освобождение и право гражданства. Говорят, что он первый был освобожден розгой; по мнению некоторых, само название «виндикта» произошло от него, так как его имя было Виндиций[154 - …он первый был освобожден розгой; по мнению некоторых, само название «виндикта» произошло от него, так как его имя было Виндиций. – Одна из форм отпущения на волю называлась manumission vindicta. Это была фиктивная процедура заявления в суде о том, что обладание вещью – в данном случай рабом – представляется спорным. Для совершения этого акта необходимы были, кроме отпускаемого на волю раба, три лица: претор, перед которым делалось заявление, господин раба и лицо, оспаривающее принадлежность раба господину, – сперва друг, а после обыкновенно ликтор. Это лицо, касаясь раба палочкой (фестукой), заявляло, что тот свободен; господин, взяв раба за руку, изъявлял свое

согласие и выпускал его руку. Претор на основании этих заявлений присуждал свободу. Сообщаемая Титом Ливием со слов других этимология, разумеется, неверна; напротив, слово «Виндиций» (Vindicius) произошло от описанного акта.]. После него было соблюдаемо, чтобы освобождаемые этим способом признаваемы были гражданами.

6. Получив известие о случившемся, Тарквиний, под влиянием не только огорчения, что рушатся его великие надежды, но также ненависти и раздражения, решил готовиться к открытой войне, после того как увидел, что путь для коварства прегражден. И вот, умоляя, он стал обходить города Этрурии; больше всего он упрашивал жителей Вей и Тарквинии, чтобы они не допустили его, их соотечественника, одной с ними крови, погибнуть на их глазах вместе с юными сыновьями изгнанником, нищим, который еще недавно обладал столь сильным царством. Другие из чужой земли были призываемы в Рим на царство, а он, царь, прогнан преступными заговорщиками из близких ему людей как раз в то время, когда был на войне, заботясь об увеличении Римского государства. Не найдя одного человека, достойного царствовать, они расхитили власть по частям; имущество его они отдали на разграбление народу, чтобы не осталось никого, кто бы не был участником злодеяния. Он хочет вернуться в свое отечество и получить назад царскую власть, хочет преследовать неблагодарных граждан. Пусть они поддержат его, помогут ему; пусть они отомстят вместе и за свои прежние обиды – многократное избиение легионов[155 - …многократное избиение легионов… – Обычное у Ливия перенесение римских наименований разных учреждений на учреждения других народов.] и отнятие полей. Эти речи подействовали на вейян, и они грозно и громко заявляют, что, хоть под предводительством римского вождя, следует уничтожить позор и вернуть потерянное на войне. Жителей Тарквинии побуждало имя царя и родство с ним: лестным представлялось, чтобы их соотечественники царствовали в Риме. Таким образом, две армии двух государств пошли за Тарквинием добиваться возвращения царства и преследовать войною римлян.

Когда неприятель вступил в римскую область, консулы вышли ему навстречу: Валерий вел пехоту, выстроив ее в каре; впереди Брут вел разведку с конницей. Точно так же впереди неприятельского войска шла конница под начальством царского сына, Аррунта Тарквиния; сам царь с легионами шел сзади. Узнав издали по ликторам консула, а затем ближе и яснее увидав и лицо Брута, Аррунт с гневом воскликнул: «Вот тот человек, который изгнал нас из отечества; вон он величественно выступает, украшенный нашими знаками власти! Боги – мстители за царей, помогите мне!» Он пришпоривает коня и в ярости направляет его на самого консула. Брут заметил, что он идет на него. В то время считалось почетным, чтобы вожди лично участвовали в битве, поэтому он с жаром бросается навстречу поединку. Забыв о прикрытии своего тела, лишь бы ранить врага, они с таким ожесточением налетали один на другого, что оба, пронзив сквозь щит друг друга, с копьями в ранах упали замертво с коней. В то же время началась общая конная битва, а немного спустя подошла и пехота. Победа склонялась то на ту, то на другую сторону, и никто не взял верх: с обеих сторон победил правый фланг, а левый был побежден. Вейяне, привыкшие терпеть поражения от римлян, были рассеяны и обращены в бегство, зато тарквинийцы, новые враги, не только устояли, но даже прогнали находившихся против них римлян.

7. После такого сражения на Тарквиния и этрусков напал столь великий ужас, что ночью обе армии, вейская и тарквинийская, оставив свое предприятие как напрасное, разошлись по домам. Присоединяют чудесные рассказы об этой битве: среди тишины следующей ночи из Арсийского леса слышен был громкий голос; признали его за голос Сильвана[156 - …за голос Сильвана… – Сильван – в римской мифологии бог лесов и дикой природы; отождествлялся с греческим Паном.]; он сказал следующее: «В битве пало у этрусков на одного больше: победа на стороне римлян». По крайней мере, благодаря этому римляне ушли оттуда как победители, а этруски – как побежденные; после того как рассвело и не видно было никого из врагов, консул Публий Валерий собрал доспехи и с триумфом вернулся оттуда в Рим. Товарища он похоронил с возможною для того времени торжественностью; но гораздо более почетным для погибшего был общественный траур, замечательный особенно тем, что матроны оплакивали его год, как отца, за то, что он явился столь суровым мстителем за оскорбление целомудрия.

Затем оставшийся в живых консул, пользовавшийся расположением, не только возбудил зависть, но даже подвергся подозрению, соединенному с ужасным обвинением – так изменчиво настроение толпы! Молва гласила, что он стремится к царской власти, так как не потребовал выбора товарища на место Брута и строил себе дом на вершине Велии[157 - …на вершине Велии… – Велия – один из холмов Рима. Находилась к северо-востоку от форума, между Палатином и Эсквилином. – Примеч. ред.]: это-де сооружается неприступная крепость на высоком и укрепленном месте. Эти речи и доверие к ним в народе возмущали дух консула, а потому, созвав граждан на собрание, он с опущенными пучками прутьев[158 - …с опущенными пучками прутьев… – Пучки прутьев (фасции) – атрибут власти царей. Представляли собой пучки березовых или вязовых прутьев, связанные ремнем красного цвета, из середины которых выступал топор. – Примеч. ред.] вошел на кафедру. Приятно было толпе видеть, что знаки власти преклонились перед ней и тем было признано, что выше величие и сила народа, а не консула. Здесь, потребовав внимания, консул хвалил судьбу своего товарища, так как он, освободив отечество, в высшей должности, сражаясь за родину, умер в расцвете славы, когда она не успела еще обратиться в ненависть; он же, пережив свою славу, спасен для ненавистного обвинения и, будучи освободителем отечества, приравнен к Аквилиям и Вителлиям. «Неужели же, – сказал он, – никогда никакая доблесть не будет уважаема у вас настолько, чтобы ее не могло оскорбить подозрение? Мне ли, жесточайшему врагу царей, было бояться, что я сам подвергнусь обвинению в стремлении к царской власти? Мне ли было думать, что меня могут бояться сограждане, хотя бы я поселился в самой Крепости и на Капитолии? От столь ничтожного обстоятельства зависит у вас моя репутация? Неужели до того слабо обосновано доверие ко мне, что важнее где я, чем кто я? Не помешает вашей свободе, квириты, дом Публия Валерия; безопасна будет для вас Велия. Я снесу свой дом не только на ровное место, но даже поставлю его под горой, чтобы вы жили выше меня, подозрительного гражданина; пусть на Велии строятся те, которым лучше можно доверить свободу, чем Публию Валерию!» Немедленно весь материал был отвезен под Велию, и дом построен у подножья холма, где теперь находится храм Вики Поты[159 - …храм Вики Поты. – Вика Пота – римская богиня могущества и победы.].

8. Затем консул предложил законопроекты, которые не только освобождали его от подозрения в домогательстве царской власти, но до такой степени повернули дело совсем в другую сторону, что сделали его любимцем народа, почему и дано было ему прозвание Публикола[160 - …прозвание Публикола. – Имя Публикола (Попликола) – по

народной этимологии происходит от лат. populum colere – «заботиться, печься о народе».]. Особенно приятны были толпе законопроекты об апелляции к народу на решение магистратов и об объявлении вне покровительства законов и конфискации имущества того, кто замыслит захватить царскую власть. После того как он провел их один, чтобы одному пользоваться и благодарностью за них, под его председательством состоялись комиции для избрания товарища. Консулом был выбран Спурий Лукреций, который уже не имел по преклонности возраста достаточно сил для исполнения консульских обязанностей и умер через несколько дней. На место Лукреция избран был Марк Гораций Пульвилл. У некоторых древних писателей я не нахожу имени консула Лукреция; на место Брута они ставят прямо Горация; память о Лукреции утратилась, вероятно, потому, что он не прославил своего консульства никаким деянием.

Храм Юпитера на Капитолии не был еще освящен; консулы Валерий и Гораций бросили жребий, кому сделать это; жребий пал на Горация, а Публикола отправился на войну с Вейями. Родственники Валерия огорчились гораздо сильнее, чем следовало, тем, что освящение столь славного храма предоставляется Горацию. После всевозможных попыток помешать этому, напрасно испробовав все другие средства, в тот момент, когда консул держался уже за косяк храма и молился богам[161 - …когда консул держался уже за косяк храма и молился богам… – Освящающий магистрат держал косяк двери храма и повторял слова читаемой жрецом молитвы, заключающей в себе передачу храма божеству.], они передают страшную весть, что сын его умер и что он, член пораженного несчастием дома, не может освящать храм. Не поверил ли он или был столь силен духом, точно не засвидетельствовано, и решение вопроса является трудным; но при этом известии он будто бы лишь распорядился похоронить его, а затем, держась за косяк, окончил молитву и освятил храм.

Вот что свершилось в первый год по изгнании царей дома и на войне.

9. Затем были избраны консулами Публий Валерий (во второй раз) и Тит Лукреций[162 - …были избраны консулами Публий Валерий (во второй раз) и Тит Лукреций… – У Тита Ливия недостает наименования консулов того года, когда шла война с Порсеной, так как сам он называет в гл. 19 Валерия консулом в четвертый раз, по нашему же тексту насчитывается всего три консульства. Кроме того, по свидетельству других историков, эта война началась в третий год республики.] [508 г.]. Уже Тарквинии бежали к Ларту Порсене, царю Клузия[163 - Уже Тарквинии бежали к Ларту Порсене, царю Клузия. – Каждый из двенадцати союзных городов Этрурии имел своего царя, но для общих предприятий, вероятно, избирали одного вождя. Ларт – титул этрусских царей, вероятно, означает «повелитель».]. Здесь, соединяя советы и просьбы, они то просили не допускать оставаться нищими в изгнании их, по происхождению этрусков, одной с ними крови, носящих то же имя, то даже советовали не оставлять без отмщения зарождающийся обычай изгонять царей. Свобода-де сама по себе достаточно заманчива; если цари не станут защищать своей власти с той же энергией, с какой государства домогаются свободы, то высшие сравняются с низшими; не будет в государствах ничего высокого, ничего выдающегося; близок конец царской власти, учреждения прекраснейшего, какое только существует у богов и у людей. Порсена, считая для этрусков весьма почетным как то, чтобы в Риме был царь, так особенно то, чтобы он был этрусского племени, двинулся с враждебным войском на Рим. Никогда раньше сенат не был в столь великом страхе; до того сильно было тогда государство Клузийское и велико имя Порсены. И боялись не только врагов, но и своих граждан, опасаясь, как бы римская чернь со страха не впустила царей и не приняла мира даже под условием рабства. Ввиду этого сенат сделал в то время много угодного народу. Прежде всего позаботились о продовольствии[164 - Прежде всего позаботились о продовольствии… – Если опасались недостатка в продовольствии, то делали запасы на казенный счет, которые затем продавались гражданам по умеренным ценам.]: для закупки хлеба отправлены были одни в землю вольсков, другие – в Кумы. Равным образом все расходы по добыванию соли были приняты на казенный счет и частные лица лишены были права продавать ее, так как назначали непомерную цену; освобожден был народ и от уплаты пошлин и налога на военные издержки, так что вносили их богатые, которые в состоянии были платить; бедные достаточно-де вносят, выращивая детей. Благодаря этой снисходительности сенаторов, при последовавших тяжелых обстоятельствах, во время осады и голода, сохранялось такое согласие в государстве, что самые безправные столько же страшились имени царя, сколько высокопоставленные, и никто впоследствии не достиг преступными средствами такой популярности, какой пользовался в то время весь сенат за хорошее управление.

10. Когда появились враги, то все из деревень переселяются в город; вокруг самого города расставляют сторожевые отряды. Одни пункты, казалось, были защищены стенами, другие – Тибром. Мост на сваях[165 - Мост на сваях… – Имеется в виду так называемый Свайный мост. – Примеч. ред.] чуть было не пропустил неприятелей, если бы не нашелся один человек – Гораций Коклес[166 - …Гораций Коклес… – Гораций Коклес (букв.: «Кривой», «Одноглазый») – легендарный римский герой, олицетворение доблести. – Примеч. ред.]: в лице его в тот день судьба города Рима нашла своего защитника. Находясь случайно на сторожевом посту у моста, он увидел, что неприятели, внезапно напав, овладели Яникульским холмом и оттуда быстро бегут вперед, тогда как его воины в ужасе бросают оружие и покидают ряды. Удерживая отдельных воинов, становясь им на дороге и заклиная их, он призывал в свидетели богов и людей, что они напрасно бегут, покинув пост; ведь если они перейдут и оставят за собой мост, то в один миг неприятелей будет больше на Палатинском и Капитолийском холме, чем на Яникульском. Поэтому он просит и объясняет им, чтобы они разрушили мост мечом, огнем, чем только могут; он же встретит напор врагов и окажет им возможное для одного сопротивление.

И вот он идет к входу на мост и, выделяясь из толпы беглецов, спины которых были видны, оружием, обращенным на врага, для того чтобы вступить врукопашную, он озадачил его самой своей неслыханной дерзостью. Впрочем, стыд удержал с ним двух – Спурия Ларция и Тита Герминия, мужей знаменитых происхождением и подвигами. Вместе с ними он короткое время выдерживал первое нападение и самую ожесточенную схватку; затем, когда оставалась уже небольшая часть моста и разрушавшие звали их к себе, он заставил и этих отступить в безопасное место. Затем, грозно обводя суровыми взорами знатнейших этрусков, он то вызывает отдельных лиц, то бранит всех, говоря, что они, рабы гордых царей, не знающие своей свободы, идут отнимать чужую. Некоторое время они медлили, смотря один на другого, не начнет ли кто бой. Стыдно затем стало войску, и, подняв крик, они со всех сторон пускают стрелы в одинокого врага. Так как он все стрелы принял на противопоставленный щит и, твердо стоя, с тем же упорством продолжал защищать мост, то неприятели начали уже пытаться столкнуть этого мужа; но вдруг треск разрушенного моста, а вместе

с ним крик римлян, ободренных окончанием работы, напугал врагов и остановил нападение. Тогда Коклес воскликнул: «Отец Тиберин! К тебе я молюсь, милостиво прими на свои волны это оружие и этого воина!» С этими словами он прыгнул в оружии в Тибр и под градом сыпавшихся стрел невредимо переплыл к своим, дерзнув на подвиг, которому суждено было встретить среди потомства больше славы, чем веры. Государство было благодарно за такую доблесть: на площади для выборов была поставлена его статуя и подарено ему столько земли, сколько он мог обвести плугом в день. Рядом с общественными почестями выражалось и усердие частных лиц: несмотря на крайнюю нужду, каждый по мере достатка приносил что-нибудь, отнимая у себя насущно необходимое.

11. Потерпев первую неудачу, Порсена, вместо штурма города, решился на осаду его: расположив на Яникульском холме гарнизон, сам он стал лагерем на ровном месте на берегу Тибра, стянув отовсюду суда и для караулов, чтобы они не допускали подвоза хлеба в Рим, и для того, чтобы они перевозили через реку в разных местах, где представится случай, воинов для грабежа. В короткое время он сделал всю римскую область до того небезопасной, что не только все остальное имущество свозили с полей в город, но даже сгоняли туда весь скот, и никто не решался выпускать его за ворота. Впрочем, столько простора предоставлено было этрускам скорее намеренно, чем вследствие страха: консул Валерий, ожидая случая врасплох напасть на большую и беспорядочную толпу и не желая мстить за пустяки, берег силы, чтобы жестоко наказать за более серьезное. Итак, с целью выманить грабителей он велит своим на следующий день выгнать большое количество скота за Эсквилинские ворота, наиболее удаленные от неприятеля, полагая, что враги узнают об этом от неверных рабов, перебегавших к ним из-за осады и голода.

И действительно, они узнали об этом из показания перебежчика и, рассчитывая захватить всю добычу, переправились через реку в гораздо большем числе. Тогда Публий Валерий приказывает Титу Герминию спрятаться с небольшим отрядом у второго камня[167 - …у второго камня… – Речь о милевых камнях. Такие камни, расположенные на каждой миле, поставлены были позже, но Тит Ливий пользуется этим привычным способом обозначения расстояния на дорогах.] по дороге в Габии, а Спурию Ларцию – стоять с легковооруженными юношами у Коллинских ворот, пока неприятель минует их, а затем выступить оттуда, чтобы отрезать ему отступление к реке. Один из консулов, Тит Лукреций, вышел через Невиевы ворота с несколькими манипулами, а сам Валерий вывел отборные когорты с Целиева холма. Их первых увидали враги; Герминий, услыхав шум, выбежал из засады и, повернув этрусков на Лукреция, рубил их с тыла; криком отвечали справа и слева – от Коллинских и Невиевых ворот; попав в середину, грабители были перебиты, так как не были равны силами, чтобы сразиться, а к отступлению отрезаны были все пути. На этом кончились столь беспорядочные нападения этрусков.

12. Осада тем не менее продолжалась, равно как и нужда в хлебе, который чрезвычайно поднялся в цене, и Порсена уже надеялся взять город при помощи обложения, но в это время знатный юноша Гай Муций вознегодовал, что римский народ в пору рабства, находясь под властью царей, ни в одну войну и ни одним врагом не был осажден, а теперь, освободившись, заперт теми самыми этрусками, войска которых часто разбивал. И вот, полагая, что следует отомстить за этот позор каким-нибудь великим и смелым предприятием, он сперва хотел на свой страх пробраться в неприятельский лагерь. Однако опасаясь, что его могут схватить римские стражи как перебежчика, если он пойдет без разрешения консулов и без чьего бы то ни было ведома (а нынешнее положение города будет подтверждать это подозрение), он обратился к сенату. «Я хочу, отцы, – сказал он, – перейти Тибр и, если возможно, пробраться в неприятельский лагерь не с целью грабежа и не с тем, чтобы мстить за опустошения; если боги помогут, то я имею в уме более серьезное дело!» Сенаторы одобряют. Спрятав под одежду меч, он отправляется.

Прибыв туда, он остановился в самой густой толпе перед трибуналом царя. Случайно там происходила раздача жалованья воинам, причем секретарь, сидевший вместе с царем, почти в такой же одежде, был очень занят, и все воины подходили к нему. Боясь спросить, который Порсена, чтобы не выдать себя сознанием, что он не знает царя, и слепо следуя руководству судьбы, он убил вместо царя секретаря. Пробираясь оттуда через испуганную толпу туда, куда открывал ему путь окровавленный меч, он был схвачен царскими телохранителями, сбежавшимися на крик. Став перед трибуналом царя и в такую страшную минуту более внушая другим боязнь, чем боясь сам, он сказал: «Я римский гражданин; зовут меня Гай Муций; как враг, я хотел убить врага, а так же готов умереть, как готов был совершить убийство. Римляне умеют храбро и действовать, и терпеть. И не один я замыслил это против тебя: за мною следует длинный ряд ищущих той же чести. Итак, если тебе угодно, то приготовься каждый час рисковать своей головой и видеть в преддверии своего дворца меч врага – такую войну объявляем тебе мы, римские юноши; не бойся войска, не бойся битвы; ты один будешь иметь дело с отдельными людьми!»

Когда царь, воспламененный гневом и напуганный опасностью, отдавал приказание развести кругом огни, грозя ему, если он не раскроет тотчас же, о каких засадах он говорил ему загадочно, тот ответил: «Вот тебе, чтобы ты понял, как мало ценят тело те, которые предвидят великую славу!» При этих словах он положил правую руку на огонь, разведенный для жертвоприношения. Когда он жег ее, точно ничего не чувствуя, царь, вне себя от удивления, вскочил со своего седалища, приказал оттащить юношу от алтаря и сказал: «Уходи ты, дерзнувший на более вражеское дело против себя, чем против меня! Я сказал бы: хвала тебе, если бы твоя доблесть стояла за мое отечество; теперь же я освобождаю тебя от ответственности, которой ты подлежал по праву войны, и отпускаю отсюда целым и невредимым». Тогда Муций, как бы желая отблагодарить, сказал: «Так как ты чтишь доблесть, то получи в дар от меня то, чего ты не мог добиться угрозами: мы, триста лучших римских юношей, поклялись бороться против тебя этим способом. Первый жребий пал на меня; остальные будут являться каждый в свое время, кому придется по жребию, пока судьба не даст попасть в тебя!»

13. По уходе Муция, получившего затем за потерю правой руки прозвище Сцевола[168 - …прозвище Сцевола… – Сцевола значит «Левша» (от лат. scaeva – «левая рука»).], в Рим явились послы от Порсены: первая опасность, от которой спасла его только ошибка убийцы, и перспектива подвергаться ей столько раз, сколько остается заговорщиков, произвели на царя такое впечатление, что он сам предложил римлянам мирные условия. Напрасно при этом заводилась речь о возвращении Тарквиниев на царство; впрочем, это делалось скорее потому, что он не мог отказать в просьбе Тарквиниям, чем потому, чтобы он не предвидел отказа со стороны римлян. Но он добился возвращения вейянам земель, и римляне вынуждены были дать заложников, если хотят, чтобы был сведен гарнизон с Яникульского холма. По заключении мира на этих условиях Порсена свел войско с

Яникульского холма и удалился из римских пределов. Гаю Муцию сенаторы за доблесть подарили поле за Тибром, названное потом Муциевыми лугами.

Такой почет, оказанный доблести, побудил и женщин к заслугам перед государством: девица Клелия, одна из заложниц, пользуясь тем, что этрусский лагерь находился недалеко от берега Тибра, обманула стражей, предводительствуя отрядом девиц, переплыла через Тибр под вражескими стрелами и вернула их всех в добром здоровье в Рим родственникам. Когда это было возвещено царю, он прежде всего, под влиянием раздражения, послал в Рим послов требовать выдачи заложницы Клелии; за остальными-де он не гонится. Затем, сменив гнев на удивление, он стал говорить, что это дело превышает подвиги Коклесов и Муциев, и заявил, что если заложница не будет выдана, то он сочтет договор нарушенным, если же будет выдана, то он отпустит ее невредимой домой. Обе стороны сдержали слово: и римляне вернули залог мира согласно договору, и царь этрусков не только не наказал, но и почтил доблесть и, похвалив девушку, сказал, что дарит ей часть заложников; пусть сама выберет, кого хочет. Говорят, что когда все они были выведены, то она выбрала несовершеннолетних, что делало честь ее целомудрию, да и сами заложники единодушно одобряли, что освобождаются из рук врага люди того возраста, в котором легче всего обидеть. По возобновлении мира римляне воздали невиданной доблести женщины небывалый почет, назначив ей конную статую: в конце Священной улицы поставлено было изображение девицы, сидящей на коне.

14. В числе формальностей, соблюдаемых при продаже добычи, существует обычай, сохранившийся с древности до наших дней, совершенно несогласный со столь мирным отступлением этрусского царя от города, – это обычай продавать имущество царя Порсены. Он непременно или возник во время войн и сохранился затем в мирное время, или же зародился по менее важному поводу, чем показывает название его – продажа имущества врага. Из дошедших до нас объяснений более всех подходит то, по которому Порсена, уходя с Яникульского холма, ввиду тогдашней нужды города, возникшей вследствие продолжительной осады, подарил римлянам богатый лагерь, куда свезено было с близких тучных полей Этрурии много хлеба; затем, чтобы народ, если его допустить, не разграбил все это, точно вражеское достояние, оно было продано и названо «имуществом Порсены»; следовательно, это название скорее обозначает благодарность за милость, чем аукционную продажу царского имущества, не бывшего даже во власти римского народа.

Оставив войну с римлянами, Порсена, чтобы не показалось, что войско напрасно было приведено в эти места, отправил с частью сил сына Аррунта осаждать Арицию. Неожиданность сперва поразила арицийцев; но затем, призвав помощь от латинских народов и из Кум, они прониклись такой надеждой, что отважились решить дело боем. В начале сражения этруски столь стремительно бросились, что первым же натиском рассеяли арицийцев; куманские же когорты, воспользовавшись против силы искусством, несколько уклонились, а когда враги пронеслись врассыпную вперед, то они, повернув знамена, напали на них с тыла; попав таким образом в середину, этруски, почти уже одержавшие победу, были перебиты. Незначительная часть их, потеряв вождя, в положении и в одежде умоляющих, без оружия бежала в Рим, не имея ближе никакого пристанища. Здесь они ласково были приняты и размещены как гости. По выздоровлении от ран одни отправились домой, извещая о гостеприимном обращении римлян; многих удержала в Риме привязанность к друзьям и к городу. Им отведено было место для поселения, наименованное после этого Этрусским кварталом[169 - …наименованное после этого Этрусским кварталом. – Этрусский квартал (Vicus Tuscus) – улица между Палатинским и Капитолийским холмами.].

15. Затем консулами были Спурий Ларций и Тит Герминий [506 г.]. В этот год в последний раз явились от Порсены послы для переговоров о возвращении на царство Тарквиния. Им дан был ответ, что сенат отправит к царю посольство; и действительно, немедленно снаряжены были наиболее почтенные отцы. Вместо ответа предпочли отправить избранных отцов не потому, чтобы нельзя было коротко ответить, что не примут царей, но с тем, чтобы навсегда прекратить даже упоминание об этом и чтобы люди, оказавшие столько взаимных услуг, не тревожили друг друга, ибо он станет просить о том, что идет наперекор свободе римского народа, а римляне, если не захотят легкомысленно губить себя, то должны будут отказывать человеку, которому они ни в чем не хотели бы отказать. У римского народа не царство, а свободное управление. Так решили они – скорее открыть ворота врагам, чем царям; таково желание всех, чтобы конец свободы в городе был концом самого города. Поэтому они просят его, если он желает Риму добра, оставить его свободным. Царь, объятый чувством уважения к ним, ответил: «Так как таково ваше решение и вы упорно стоите на нем, то я не стану больше надоедать вам, напрасно прося об одном и том же, и не стану обманывать Тарквиниев, подавая надежду на помощь, которой я вовсе не могу оказать им; чтобы ничто не нарушало мира моего с вами, пусть он ищет себе другого места изгнания, хочет ли он воевать или жить мирно». К этим словам он присоединил дело, обнаруживавшее еще более его дружеское расположение, – вернул остальных заложников и отдал вейские земли, отнятые по договору у Яникульского холма. Тарквиний, потеряв всякую надежду на возвращение, отправился в изгнание в Тускул к зятю своему Мамилию Октавию. Таким образом, у римлян установился прочный мир с Порсеной.

16. Консулы Марк Валерий и Публий Постумий. В этот год [505 г.] была удачно ведена война с сабинянами; консулы праздновали триумф. Затем сабиняне стали напряженно готовиться к войне. Против них, а вместе на случай опасности со стороны Тускула, с которым, хотя и не было открытой войны, но все же можно было опасаться ее, в консулы были выбраны Публий Валерий (в четвертый раз) и Тит Лукреций (во второй) [504 г.]. Возникший у сабинян спор между сторонниками войны и мира имел последствием переселение значительного числа людей оттуда в Рим. Так, Аттий Клавз, называвшийся потом в Риме Аппием Клавдием, стоявший за мир, но теснимый подстрекателями к войне, не имея сил справиться с их партией, перешел в сопровождении большой толпы клиентов[170 - …в сопровождении большой толпы клиентов… – Клиентами назывались свободные люди, находившиеся в зависимости от сильных и богатых членов рода, так называемых патронов (от лат. pater – «отец»). Клиент сопровождал на войне, оказывал ему помощь при материальных затруднениях, поддерживал его в политической жизни; патрон, со своей стороны, должен был защищать интересы клиента. – Примеч. ред.] из Инрегилла в Рим. Им дано было право гражданства и отведено поле за Аниеном. После того как к ним присоединились новые граждане из той же области, образовалась триба, которая получила название Старой Клавдиевой. Аппий, принятый в сенат, спустя немного времени приобрел уважение, каким пользовались старейшие члены его.

Консулы отправились с войском в Сабинскую область и с триумфом вернулись в Рим, после того как сперва опустошениями, а затем в сражении нанесли такой урон врагам, что

надолго можно было не бояться возобновления войны с их стороны. Спустя год, в консульство Агриппы Менения и Публия Постумия [503 г.], умер Публий Валерий, по мнению всех, первый человек и на войне, и в мире, пользовавшийся огромной славой, но имевший и столь скудные средства, что его не на что было похоронить: деньги были отпущены из казны. Матроны оплакали его, как Брута. В тот же год отпали к аврункам две латинские колонии, Помеция и Кора[171 - …отпали к аврункам две латинские колонии, Помеция и Кора. – Аврунки (авсоны) – древнее италийское племя, жившее в Лации к югу от вольсков, между реками Лирис и Волтурн. Их главным городом была Свесса. Вероятно, смешением названий городов (Свесса и Свесса Помеция) объясняется ошибка Тита Ливия, приписавшего аврункам захват Коры и Помеции, которые взяты были вольсками.]. Началась война с аврунками, но вся она была сосредоточена около Помеции после поражения огромного войска, храбро встретившего консулов при вступлении в их пределы. Резня происходила после битвы в таких же размерах, как и во время ее: число убитых было значительно больше числа пленников, да и те всюду были избиваемы. В пылу военного раздражения не пощадили и заложников, которых было взято до трехсот. И в тот год в Риме праздновали триумф.

17. Следующие консулы, Опитер Вергиний и Спурий Кассий [502 г.], окружили Помецию сперва армией, а потом винеями[172 - …винеями… – Винеи – переносные деревянные навесы, которыми прикрывались от вражеских стрел воины, производившие осадные работы или шедшие на приступ к неприятельскому укреплению.] и другими осадными сооружениями. Аврунки, руководясь скорее непримиримой ненавистью, чем какою-нибудь надеждой или удобным случаем, сделали против них вылазку, и так как большее число их вооружилось огнем, чем мечом, то они наполнили все кровопролитием и пожаром. Сжегши винеи, ранив и убив много врагов, они чуть не убили одного из консулов (авторы не передают которого), когда тот, тяжелораненый, упал с лошади. После этой неудачи вернулись в Рим. Среди большого числа раненых принесен был и консул, надежда на жизнь которого была сомнительна. По прошествии небольшого промежутка времени, достаточного для излечения ран и пополнения войска, сделано было нападение на Помецию с большим ожесточением и с усиленной армией. Когда винеи и другие осадные сооружения были восстановлены и дело было близко к тому, что воины могли взойти на стены, город был сдан. Впрочем, после сдачи произошла не менее жестокая расправа с аврунками, чем если бы город был взят силою: старейшины были казнены, другие колонисты проданы как военнопленные; город разрушен, поле продано. Консулы праздновали триумф не столько вследствие важности оконченной войны, сколько потому, что удовлетворили жажду мести.

18. В следующем году консулами были Постум Коминий и Тит Ларций [501 г.]. В этом году, когда во время игр в Риме сабинская молодежь, шутя, захватывала публичных женщин, вследствие стечения народа поднялась драка и почти что побоище, и этот пустячный случай едва не подал повода к мятежу. Кроме страха перед войной с латинами, присоединились еще точные известия о союзе тридцати народов[173 - …о союзе тридцати народов… – По преданию, тридцать городов входили в древнейший союз общин Лация. – Примеч. ред.], поднятых Октавием Мамилием. Когда государство встревожено было ожиданием столь серьезных событий, то в первый раз заговорили об избрании диктатора. Но нет точных известий, в котором году случилось это, каким консулам не доверяли за принадлежность их к партии Тарквиния (существует и такое известие) и кто был избран первым диктатором. Впрочем, у древнейших писателей я нахожу, что первым диктатором был выбран Тит Ларций, а начальником конницы – Спурий Кассий. Избираемые были из бывших консулов – так предписывалось в законопроекте, предложенном касательно выбора диктатора[174 - Избираемые были из бывших консулов – так предписывалось в законопроекте, предложенном касательно выбора диктатора. – Едва ли это так; по крайней мере, дальнейший рассказ Тита Ливия не подтверждает этого.]. Тем более я вижу основания верить тому, что руководителем и старшим над консулами[175 - …руководителем и старшим над консулами… – Итак, консулы не слагают своих полномочий, а исполняют обязанности, преимущественно судейские, в Риме, диктатор же отправляется для ведения войны.] поставлен был Ларций, консуляр[176 - …консуляр… – Консуляр – бывший консул. – Примеч. ред.], а не Марк Валерий, сын Марка, внук Волеза, не бывший еще консулом; мало того, если бы хотели избрать диктатора непременно из этого дома, то избрали бы скорее отца – Марка Валерия, человека выдающейся доблести и бывшего консула.

Таким образом избран был в Риме первый диктатор. При виде несомых перед ним секир народом овладел великий страх[177 - При виде несомых перед ним секир народом овладел великий страх… – Консулы имели лишь фаски, диктаторы же еще и секиры, что служило символом, что они, как цари, имеют право казнить.] – теперь его распоряжений стали слушаться еще больше. Нельзя тут было, как при консулах, пользовавшихся одинаковой властью, рассчитывать на поддержку другого, не было апелляции, вообще ничто не могло помочь, кроме беспрекословного послушания. Избрание диктатора в Риме напугало и сабинян тем более, что они знали, что это сделано из-за них. Поэтому они посылают послов просить мира. На просьбы их, обращенные к диктатору и сенату, простить проступок молодых людей, отвечали, что юношей простить можно, а старших нельзя, потому что они за одной войной затевают другую. Тем не менее переговоры о мире начались, и сабиняне получили бы его, если бы согласились, как того требовали римляне, уплатить издержки, произведенные на эту войну. Она была объявлена; но год прошел спокойно, так как обе стороны молча соблюдали перемирие.

19. Консулы Сервий Сульпиций и Маний Туллий [500 г.]; не случилось ничего достойного упоминания. Затем консулами были Тит Эбуций и Гай Ветусий [499 г.]. В их консульство последовала осада Фиден и взятие Крустумерии; Пренеста от латинов отпала к римлянам. Не отлагали долее и латинской войны, грозившей уже несколько лет. Диктатор Авл Постумий и начальник конницы Тит Эбуций отправились с большими пешими и конными силами, повстречались с неприятельским войском у Регилльского озера в Тускуланской области и, ввиду слухов о присутствии в латинском войске Тарквиниев, не могли удержаться от немедленной битвы. Поэтому и сражение это было гораздо серьезнее и ожесточеннее остальных; вожди ведь не ограничились высшим руководством в сражении, а дрались сами, лично вступая в битвы, и почти никто из начальников ни с той, ни с другой стороны не вышел без раны, кроме римского диктатора. Когда Постумий, находясь в первом ряду, ободрял и расставлял своих, Тарквиний Гордый, несмотря на преклонный уже возраст и слабые силы, направил на него коня, но, пораженный в бок, унесен был сбежавшимися воинами в безопасное место. И на другом фланге начальник конницы Тит Эбуций напал на Октавия Мамилия, но не застал врасплох тускуланского вождя; напротив, и он пустил на него коня. И с такой силой устремились они, держа копья друг против друга, что у Эбуция была пробита рука, а у Мамилия поражена

грудь; он отступил во второй ряд, Эбуций же, не будучи в состоянии держать копье в раненой руке, оставил поле сражения. А латинский вождь, не смущаясь раной, поощрял своих к битве; видя, однако, что его воины напуганы, он подзывает когорту римских изгнанников под командой сына Луция Тарквиния. Так как эти сражались с большим ожесточением вследствие потери имущества и родины, то на некоторое время битва была возобновлена.

20. Когда римляне начали уже отступать на этой стороне, Марк, брат Валерия Публиколы, увидел неустрашимого молодого Тарквиния выставляющим себя на показ в первом ряду изгнанников; воспламенясь славою своих предков и желая, чтобы честь убиения царей, как и изгнание их, принадлежала тому же роду, он пришпорил коня и с копьем в руке неистово устремился на Тарквиния. Тарквиний отступил перед свирепым врагом в ряды своих; Валерия же, неосторожно врезавшегося в ряды изгнанников, поразил кто-то, напав сбоку; рана всадника не остановила коня, и римлянин замертво покатился на землю, а оружие упало на его тело. Диктатор Постумий, увидев гибель столь важного лица, ожесточенное нападение изгнанников, несшихся в карьер, панику и отступление своих воинов, дает знак своей когорте, состоявшей из отборных воинов и находившейся при нем для охраны: считать за врага всякого, кто покинет строй. Таким образом, видя опасность с обеих сторон, бежавшие римляне повернули на врага и битва завязалась вновь. Только тут когорта диктатора вступила в сражение. Бодрые и смелые, напали они на усталых изгнанников и стали бить их.

Тут опять произошло сражение между вождями. Латинский главнокомандующий, видя, что когорта изгнанников почти окружена римским диктатором, быстро выводит в первую шеренгу несколько вспомогательных когорт. Легат[178 - Легат… – В войске легаты были помощниками полководца, один из них заступал на его место в случае его отсутствия или смерти. – Примеч. ред.] Тит Герминий, увидев, что они стройно приближаются, и узнав среди них по одежде и вооружению Мамилия, с гораздо большим неистовством, чем немного раньше начальник конницы, вступил в бой с неприятельским вождем, так что, поразив в бок Мамилия, убил его одним ударом; но и сам, снимая доспехи с врага, был поражен дротиком и, принесенный победителем в лагерь, скончался, пока принимались первые меры для лечения раны. Тогда диктатор подъезжает к всадникам, заклиная их, ввиду утомления пехоты, сойти с коней и вступить в бой. Те послушались: соскакивают с коней, выбегают в первую шеренгу и выставляют свои щиты вместо сражающихся перед знаменами. Пехота быстро собирается с духом, увидев, что битва стала одинакова для всех и что знатнейшие юноши сражаются вместе с ними и подвергаются одинаковой опасности. Тут только латины дрогнули и строй их подался. Всадникам подвели коней, чтобы можно было гнаться за врагом; последовал и пеший строй за ними. Тут диктатор, прибегая и к божеской, и к человеческой помощи, обещал, говорят, храм Кастору[179 - …храм Кастору… – Кастор и Поллукс (греч. Полидевк), также Диоскуры, – в греческой мифологии сыновья Леды и Зевса. В Риме они почитались как боги-покровители всадников. Храм этот был построен в 484 году до н. э. в честь обоих Диоскуров – Кастора и Поллукса, хотя обыкновенно называется именем первого. Он находился у подножия Палатинского холма, и доныне от него сохранилось три колонны.] и объявил награду тому воину, который войдет первым или вторым в неприятельский лагерь; и воодушевление было так велико, что римляне одним натиском прогнали врага и взяли лагерь. Так произошло сражение при Регилльском озере. Диктатор и начальник конницы с триумфом возвратились в Рим.

21. В течение следующих трех лет не было ни прочного мира, ни войны [498–495 гг.]. Консулами были Квинт Клелий и Тит Ларций, а затем Авл Семпроний и Марк Минуций. В их консульство освящен был храм Сатурна и установлен праздник Сатурналий[180 - …освящен был храм Сатурна и установлен праздник Сатурналий. – Храм Сатурна был построен у подножия Капитолия на месте древнего алтаря. Во время праздника Сатурналий все предавались забавам и наслаждению; господа пировали вместе с рабами. Сатурналии приходились на 17 декабря и продолжались три дня.]. Затем консулами были Авл Постумий и Тит Вергиний. У некоторых писателей я нахожу известие, что только в этом году произошла битва при Регилльском озере и что Авл Постумий, ввиду ненадежности товарища, отказался от консульства, и потому был выбран диктатор. Хронологические неточности сбивают исследователя, так как одни так, другие иначе распределяют должностных лиц, и при столь отдаленной древности не только событий, но и авторов нельзя разобрать ни того, какие консулы за какими следовали, ни того, что когда случилось.

Затем консулами стали Аппий Клавдий и Публий Сервилий [495 г.]. Этот год ознаменован был известием о смерти Тарквиния. Он умер в Кумах, куда ушел к тирану Аристодему[181 - …к тирану Аристодему… – Аристодем (кон. VI в. – нач. V в. до н. э.) – кумский тиран. Около 490 года до н. э., когда изгнанные им аристократы напали на город, был убит со всей семьей. – Примеч. ред.] после поражения латинов. Эта весть ободрила и патрициев, и плебеев; но у патрициев радость была чрезмерной: сильные люди начали обижать плебеев, за которыми до того времени они особенно ухаживали. В том же году колония Сигния, выведенная царем Тарквинием, была выведена снова, после того как пополнено было число колонистов[182 - …колония Сигния, выведенная царем Тарквинием, была выведена снова, после того как пополнено было число колонистов. – Предполагают, что посланные в первый раз колонисты были изгнаны туземцами; затем их число увеличили и снова отправили в Сигнию. Колония Сигния находилась на северном краю Вольских гор.]. В Риме образована двадцать одна триба[183 - …образована двадцать одна триба… – Четыре городских трибы были установлены при Сервии Туллии (I, 43); затем все римские владения вне города поделили на шестнадцать триб, во избежание же равенства при подаче голосов по трибам прибавлена была еще одна триба.]; в майские иды освящен храм Меркурия[184 - …храм Меркурия. – Храм Меркурия находился на Авентине около цирка. Был освящен 15 мая, в день, который был признан днем рождения Меркурия. – Примеч. ред.].

22. Во время латинской войны с вольсками не было ни мира, ни войны, ибо вольски приготовили вспомогательные отряды для латинов и послали бы их, если бы не были предупреждены римским диктатором, а этот последний торопился, чтобы не пришлось сражаться одновременно с латинами и вольсками. Раздраженные действиями вольсков, консулы двинули легионы в их область. Те не боялись наказания за одно только намерение, а потому были поражены неожиданностью: забыв об оружии, они дают триста заложников – детей первых людей в Коре и Помеции. Таким образом, легионы были уведены оттуда без сражения. Но, спустя немного времени, вольски, оправившись от страха, вернулись к прежнему плану: опять исподтишка они готовятся к войне, заручившись союзом с герниками. Кроме того, они рассылают всюду послов волновать Лаций, но латины вследствие недавнего поражения, понесенного при Регилльском озере, злобствуя и негодуя на всякого, кто бы ни стал советовать войну, не воздержались даже

от оскорбления послов: схватив вольсков, они привели их в Рим. Передав их там консулам, они заявили, что вольски и герники готовят войну против римлян. Доклад сенату по этому делу был столь приятен отцам, что они вернули латинам шесть тысяч пленников и передали новым магистратам дело о заключении с ними договора, в котором чуть не навсегда было отказано. Это, конечно, обрадовало латинов, и сторонники мира были в большой чести. В дар Юпитеру Капитолийскому они посылают золотой венец. Вместе с посольством, принесшем дар, явилась целая толпа отпущенных пленников: они отправляются в дома тех, у кого были в рабстве, благодарят за кроткое обращение с ними в пору их несчастия, затем заключают гостеприимный союз[185 - …заключают гостеприимный союз. – В Риме чужестранцы были вне покровительства законов; но существовали так называемые договоры о гостеприимстве, при заключении которых обменивались «почетными заложниками», которые передавались из рода в род и, таким образом, могли всегда удостоверить существование такого договора. Гость (гостеприимец) получал не только дружеский прием в доме, но даже, в случае надобности, поддержку в суде и вообще во всех политических и частных делах.]. Никогда прежде латинская община и граждане ее не были в более тесном единении с Римским государством.

23. Но, с одной стороны, грозила война в вольсками, с другой – внутри государства царило несогласие вследствие непримиримой ненависти между патрициями и плебеями, преимущественно из-за попавших в кабалу в силу долговых обязательств. Последние громко роптали, что, сражаясь в чужих краях за свободу и господство, дома они находятся в плену и угнетении у сограждан, что свобода плебеев более в безопасности на войне, чем во время мира, и среди врагов, чем среди сограждан. Это раздражение, которое само по себе было готово прорваться каждую минуту, разожжено было крайне несчастным положением одного человека. Какой-то старик, на котором видны были знаки всех его страданий, прибежал на форум; одежда была запачкана грязью, еще более жалкий вид имело тело его, по бледности и худобе похожее на скелет; отросшая борода и волосы делали выражение лица его диким. Но при всем таком безобразии его можно было узнать; говорили, что он был начальником центурий, упоминали со страданием и о других его военных отличиях; сам он показывал раны на груди, свидетельствовавшие о нескольких доблестных сражениях. Когда окружавшая его толпа, очень похожая на народное собрание, спросила, откуда эта одежда и этот безобразный вид, он ответил, что задолжал, служа в сабинскую войну, так как вследствие опустошения поля потерял урожай; мало того, пожар истребил его дом, все имущество было расхищено, скот угнан, и в это тяжелое для него время потребован был взнос на военные надобности. Увеличившийся от процентов долг сперва лишил его отцовской и дедовской земли, затем и остального имущества и наконец, точно тля, добрался и до тела: кредитор не только взял его в рабы, но отвел на работы в подземелье и предал на мучения. При этом он показал спину, обезображенную следами от недавно полученных ударов. Видя это и слыша его рассказ, народ поднимает страшный крик. И шум уже не ограничивается форумом, а распространяется всюду, по всему городу. Должники в оковах и без оков вырываются отовсюду на улицу и взывают к квиритам[186 - …взывают к квиритам… – Квириты – торжественное наименование римского народа.] о защите. Всюду являются готовые следовать за мятежниками; везде многочисленные толпы по всем улицам с криком бегут на форум.

Случайно находившиеся на форуме сенаторы, подвергаясь большой опасности, попали в эту толпу; и она дала бы волю рукам, если бы консулы Публий Сервилий и Аппий Клавдий не поспешили явиться для подавления мятежа. Тогда толпа обратилась на них и начала указывать на оковы и обезображенный вид свой; ссылаясь на службу в разных местах, они говорили, что вот до чего дослужились. Гораздо более угрожая, чем прося, они требуют созыва сената и окружают курию, собираясь сами решать и руководить общественным советом. Лишь очень немногие сенаторы, случайно встреченные, были собраны консулами; прочие боялись показаться не только в курии, но и на форуме, и по малочисленности сената не могло быть никакого совещания. Тогда народ решил, что над ним насмехаются и затягивают дело; неявившиеся сенаторы отсутствуют-де не случайно и не из страха, а чтобы затормозить дело; сами консулы отстраняются и, несомненно, издеваются над их бедственным положением. И дело было уже близко к тому, что даже высокое звание консулов не сдержит раздражения толпы, как, наконец, сенаторы собираются, не зная, что рискованнее, – медлить или идти; когда же наконец собрание курии стало многолюдно, то ни сенаторы, ни даже консулы не могли прийти к соглашению между собою. Аппий, муж крутого нрава, полагал, что следует воспользоваться консульской властью: схватить одного-другого, и все успокоятся; Сервилий же, более склонный к кротким мерам, считал и более безопасным, и более легким успокоить, а не сокрушить возбужденный народ.

24. Тем временем появилась другая, еще большая угроза: прискакали латинские всадники со страшной вестью, что вольски двигаются с армией осаждать город. Это известие произвело совершенно противоположное впечатление на патрициев и на плебеев – так резко разделило несогласие одно государство на две партии. Плебеи ликовали, говоря, что боги являются карателями гордости патрициев, и подстрекали друг друга не записываться в войско: лучше вместе погибать, чем поодиночке; пусть патриции служат, пусть берутся за оружие, чтобы одни и те же подвергались опасности войны и пользовались выгодами от нее! Между тем сенаторы, опечаленные и напуганные двойной опасностью – со стороны граждан и со стороны врагов, стали просить консула Сервилия, который лучше умел ладить с народом, спасти государство, обуреваемое столь великими опасностями. Тогда консул, распустив сенат, является в народное собрание. Здесь он сообщает, что сенат озабочен улучшением положения плебеев; но обсуждению вопроса хоть и о большей, но все же о части государства помешал страх за все государство. Да и возможно ли, когда неприятель почти у ворот города, предпринять что-нибудь прежде войны? Вместе с тем, если бы и последовало с этой стороны какое-нибудь облегчение, то и для плебеев не было бы почетно, что они взяли оружие за отечество лишь по получении награды, да и для патрициев неприлично, что они позаботились о бедственном положении своих сограждан под давлением страха, а не после, по доброй воле. Доверие к своей речи он вызвал эдиктом, которым запрещал кому бы то ни было держать римского гражданина в оковах или в заключении, лишая его тем возможности записаться у консулов в войско, и владеть или продавать имущество воина или держать в кабале его детей или внуков, пока он находится в лагере. По опубликовании этого эдикта и бывшие здесь должники записывались в войско, и отовсюду, со всего города, бежали на форум для принесения присяги узники, вырывавшиеся из домов, так как право держать их было отнято у кредиторов. Таким образом, составился большой отряд, и доблесть, и усердие его в войне с вольсками выделялись более всех других.

Консул выводит войска против неприятеля и разбивает лагерь на небольшом расстоянии от него.

25. В ближайшую затем ночь вольски, надеясь на раздоры римлян, пытались напасть на лагерь, рассчитывая, не перебежит ли кто, пользуясь ночным временем, или не последует ли какой-нибудь измены. Караульные услыхали и подняли войско; по данному сигналу все сбежались к оружию; таким образом, это предприятие не удалось вольскам. Остальную часть ночи оба войска спали. На рассвете следующего дня вольски, наполнив рвы, нападают на вал. И уже со всех сторон они разрушали укрепления, а консул медлил некоторое время, чтобы увериться в настроении воинов, хотя все, а особенно бывшие в кабале, громко требовали сигнала к сражению; убедившись же в большом воодушевлении, он дал наконец сигнал к вылазке и выпустил воинов, жаждавших сразиться. При первом же натиске враги были прогнаны; когда они бежали, их поражали с тыла, пока пехота могла преследовать; конница же гнала оробевших до самого лагеря. Затем сам лагерь, окруженный легионами, был взят и разграблен, после того как страх выгнал вольсков и оттуда. На следующий день легионы отведены были к Свессе Помеции, куда бежали враги, а через несколько дней город был взят и предан разграблению. Это несколько подкрепило терпевших нужду воинов. Консул с величайшей славою приводит победоносное войско назад в Рим. На пути в город к нему являются послы эцетрийских вольсков[187 - …послы эцетрийских вольсков… – Как латинское, так и вольское племя состояло из нескольких общин, называвшихся по их главному городу. Эцетра, по предположению, находилась на северных выступах Вольских гор.], которые, по взятии Помеции, испугались за свое существование. По постановлению сената[188 - По постановлению сената… – Сенат, не спрашивая народное собрание, объявлял войну и заключал мир, как это делали цари.] им был дарован мир, но земля отнята.

26. Вслед за тем и сабиняне напугали римлян; но это скорее был переполох, чем война. Ночью в город принесено было известие, что сабинское войско, производя грабеж, достигло реки Аниен: здесь повсюду разграбляются и сжигаются усадьбы. Туда немедленно со всеми конными силами послан был Авл Постумий, бывший диктатором в латинскую войну; с отборным отрядом пехоты последовал консул Сервилий. Всадники окружили большую часть бродивших врассыпную грабителей, а когда подошла пехота, то сабинское войско не оказало ей сопротивления: утомленная переходами и ночным грабежом, большая часть лежала объевшись и опившись по усадьбам и едва имела достаточно сил, чтобы бежать.

В одну ночь услыхали о сабинской войне и окончили ее, а на следующий день, когда уже надеялись, что везде царит полный мир, явились в сенат послы от аврунков с объявлением войны, если римляне откажутся отступить с полей вольсков. Одновременно с послами выступило из дому войско аврунков; известие о том, что его видели уже недалеко от Ариции, произвело такое смятение в Риме, что нельзя было по порядку спросить мнения сенаторов и, во всяком случае, нельзя было дать мирного ответа, когда враги шли войною и когда сами римляне готовили оружие. В Арицию двинулось войско с целью нападения; неподалеку от нее последовало столкновение с войсками аврунков, и дело было решено одной битвой.

27. Разбив аврунков, римский народ, победоносно окончивший в считанные дни столько войн, ожидал исполнения обещаний консула, подтвержденных сенатом, как вдруг Аппий, и по врожденной гордости, и с целью подорвать доверие к товарищу, начал с особенной строгостью решать дела о долгах. Один за другим стали поступать во власть кредиторов те, которые раньше были у них в кабале, такой же участи подвергались и другие. Если это касалось какого-нибудь воина, то апеллировали к товарищу; бегут к Сервилию, ссылаются на его обещания; с упреком указывают ему каждый на свои военные заслуги и на полученные раны. Требуют, чтобы он или доложил сенату, или сам помог им – гражданам как консул, воинам как главнокомандующий. Консул принимал это к сердцу, но обстоятельства заставляли его изменить свое мнение: до такой степени не только товарищ его, но и вся аристократическая партия упорно стояла за противную сторону. И вот, стараясь соблюсти середину, он не избежал ненависти плебеев и не заслужил расположения патрицеев: эти считали его за слабого и честолюбивого человека, плебеи же – за лживого; а вскоре стало ясно, что его ненавидят так же, как Аппия. Между консулами возник спор, кому освящать храм Меркурия. Сенат, отклонив решение этого дела от себя, передал его народу: кому из них воля народа предоставит освящение храма, тот должен будет заведовать продовольствием[189 - …тот должен будет заведовать продовольствием… – Забота о продовольствии (вместе с тем надзор за ценой и качеством продаваемого хлеба) в это время составляла обязанность консулов или же поручалась им сенатом; позже она была передана эдилам, и лишь в исключительных случаях назначалось для того особое лицо.], установить товарищество купцов[190 - …установить товарищество купцов… – Коллегия купцов, как состоявших под покровительством Меркурия, должна была заведовать культом этого бога. Члены этой коллегии именовались мужами Меркурия; праздник основания их коллегии был позже приурочен к 15 мая.], совершить церемонию освящения в присутствии понтифика[191 - …совершить церемонию освящения в присутствии понтифика. – Верховный понтифик произносил молитву посвящения, а консул повторял слова за ним.]. Народ предоставил освящение Марку Леторию, центуриону первого манипула, и было очевидно, что это сделано не столько для возвеличивания его – ибо предоставленное ему исполнение государственного дела было слишком высоко сравнительно с его положением, – сколько для унижения консулов[192 - Народ предоставил освящение Марку Леторию, центуриону первого манипула, и было очевидно, что это сделано не столько для возвеличивания его… сколько для унижения консулов. – Избрание плебея для исполнения столь важного поручения является делом вовсе не обычным для того времени; допуская его, народ преступил предложение сената, поставившего вопрос, которому из двух консулов посвящать храм. Центурион первого манипула – старший офицер в легионе.].

Это ожесточило, конечно, консула Аппия и патрициев; но плебеи ободрились и начали действовать совершенно иным путем, чем было решили: отчаявшись в защите со стороны консулов и сената, они собирались отовсюду всякий раз, как видели, что в суд ведут должника. И за шумом и криком нельзя было слышать решения консула, и никто не повиновался состоявшемуся приговору. Толпа на глазах консула оскорбляла отдельных лиц и действовала силой, так что весь страх и опасность с должников стали обращаться на кредиторов.

Сверх этого, распространился страх перед сабинской войной; когда объявлен был набор, никто не записывался; Аппий негодовал и нападал на честолюбие товарища, который предает отечество своим угодным народу молчанием, и к отказу разбирать дела о долгах присоединяет теперь отказ производить набор, несмотря на постановление сената; но государство не совсем покинуто и консульская власть не низвергнута: он один защитит величие свое и сената. И действительно, когда вокруг него

стояла обычная толпа, разбалованная своеволием, он приказал схватить одного выдающегося вождя мятежников. Когда ликторы уже тащили его, тот апеллировал к народу; и консул, ввиду несомненности решения народа, не уступил бы протесту, если бы его упорство не было, хоть и с трудом, сломлено скорее авторитетным советом знатных людей, чем криком народа; столько было у него мужества, чтобы выдерживать ненависть! Зло увеличивалось со дня на день не столько потому, что раздавались громкие крики, сколько, что было гораздо хуже, потому, что оно принимало вид крамолы и тайных совещаний. Наконец ненавистные народу консулы оставили власть; Сервилий не угодил ни тем ни другим, а Аппий приобрел решительное расположение патрициев.

28. Затем вступают в консульство Авл Вергиний и Тит Ветузий [494 г.]. Плебеи, не зная, каковы будут для них новые консулы, собираются по ночам частью на Эсквилийском холме, частью на Авентинском, чтобы потом не становиться на форуме в затруднительное положение, принимая решения без предварительного соглашения, и не действовать во всем безрассудно и случайно. Считая это опасным, как оно и было на самом деле, консулы докладывают сенату, но обсудить это сообщение по порядку не удалось: с таким шумом принято было это известие, со всех сторон так громко выражали негодование сенаторы на то, что консулы слагают ответственность на сенат в тех случаях, где они должны принимать решения сами в силу своей власти. Разумеется, если бы были в государстве настоящие должностные лица, то в Риме было бы только одно общественное собрание; теперь государство разделено на тысячу курий и собраний, так как одни совещания происходят на Эсквилине, другие – на Авентине. Один истинный муж (ведь это значит больше, чем быть консулом), каков был Аппий Клавдий, в минуту рассеял бы эти собрания. Выслушав порицание, консулы спросили, что же им делать; они заявили, что готовы действовать так энергично и сурово, как это будет угодно сенаторам; решено было строжайшим образом произвести набор: плебеи-де балуются от безделья.

Распустив сенат, консулы выступают на трибунал[193 - …выступают на трибунал… – Трибунал – четырехугольное возвышение из камня, дерева или земли, на котором восседали (в курульных креслах) должностные лица (в лагере – главнокомандующий) при отправлении обязанностей. В лагере находился перед палаткой вождя.] и вызывают поименно юношей. Когда никто не отзывался на вызов, стоявшая кругом толпа, точно народное собрание, заявляет, что больше нельзя уже обманывать плебеев: если государство не будет сдерживать обещаний, то никогда не найдется ни единого воина; прежде следует всем вернуть свободу, чем раздавать оружие, чтобы на бой шли за отечество и сограждан, а не за господ. Консулы видели, чего хочет сенат, но не видели, чтобы кто-нибудь из тех, которые за стенами курий держали такие страшные речи, делил с ними народную вражду. Ясно было, что борьба с народом будет жестокая. Итак, прежде чем решиться на крайнее средство, они постановили еще раз посоветоваться с сенатом. Тут к креслам консулов поспешно подбежали младшие сенаторы, требуя, чтобы они отказались от консульства и сложили власть, поддержать которую у них недостает мужества.

29. Достаточно испробовав то и другое[194 - …испробовав то и другое… – Т. е. произвести набор и понудить сенат указать другие меры для успокоения народа.], консулы наконец заявили: «Чтобы вы не говорили, что были в неведении, сенаторы, мы объявляем вам, что предстоит великое восстание. Мы требуем, чтобы те, которые особенно упрекают нас в трусости, присутствовали, когда мы станем производить набор; если вам так угодно, то мы будем действовать согласно мнению тех, которые стоят за самые решительные меры». Консулы возвращаются на трибунал и приказывают нарочито звать по имени одного из стоявших на виду. Так как тот стоял молча, а около него несколько человек образовали круг, чтобы его не обидел кто-нибудь, консулы посылают к нему ликтора. Когда ликтор был прогнан, стоявшие около консулов сенаторы кричат, что это возмутительно, и сбегаются, чтобы помочь ему. Но когда от ликтора, которому только лишь не позволили взять вызванного, народ бросился на сенаторов, то драка была остановлена только вмешательством консулов; дело, впрочем, обошлось без камней и без оружия и ограничилось больше криком и раздражением, чем насилием.

Бурно был созван сенат, еще более бурно происходило совещание, причем побитые требовали следствия и наиболее рассвирепевшие соглашались с этим, но не выражая толковых мнений, а крича и шумя. Когда наконец раздражение успокоилось вследствие упрека, сделанного консулами, что в курии не больше здравомыслия, чем на форуме, совещание началось в порядке. Было три мнения. Публий Вергиний полагал, что не следует обобщать дела, следует иметь суждение только о тех, которые, поверив Публию Сервилию, пошли на войну с вольсками, аврунками и сабинянами. Тит Ларций высказывался, что не то теперь время, чтобы только за заслуги награждать; все плебеи обременены долгами, и только общие мероприятия могут помочь им; напротив, если положение одних будет одно, а других другое, то несогласие усилится, а не прекратится. Аппий Клавдий, и по природе не склонный к кротким мерам и ожесточенный частью ненавистью к нему народа, частью похвалами сенаторов, заявил, что столь сильные беспорядки произошли не от бедствий, а от своеволия и что плебеи больше балуются, чем неистовствуют. И именно это зло есть следствие права апелляции, ведь консулы только грозят, а не управляют, когда можно апеллировать к тем, которые одинаково виноваты». «А ну-ка, – сказал он, – выберем диктатора, на которого нет апелляции! И эта ярость, которая теперь все повергает в пламя, стихнет. Пусть тогда кто-нибудь толкнет мне ликтора, когда будет знать, что право распорядиться его спиной и жизнью находится в руках диктатора, чье величие он оскорбил!»

30. Многим мнение Аппия казалось жестоким и суровым, каково оно и было на деле; с другой стороны, мнения Вергиния и Ларция подавали дурной пример, особенно же Ларция, так как оно уничтожало кредит. Средним и умеренным в обоих отношениях представлялся совет Вергиния; но вследствие партийных расчетов и соблюдения личных интересов, которые всегда мешали и будут мешать общественным решениям, победа осталась за Аппием, и дело было близко к избранию его диктатором. Это непременно ожесточило бы плебеев, а между тем положение было весьма опасно, так как вольски с эквами и сабиняне разом были под оружием. Но консулы и старшие сенаторы озаботились, чтобы власть, располагающая к крутым мерам, была предоставлена кроткому человеку. Диктатором был избран Маний Валерий, сын Волеза. Хотя плебеи и понимали, что диктатор избран против них, но, имея права апелляции по закону, проведенному его братом, не боялись ничего дурного для себя и никакого высокомерия со стороны этого рода. Затем изданный диктатором эдикт, весьма похожий на эдикт консула Сервилия, укрепил это настроение; полагая, что и на личность его, и на власть можно положиться, они, оставив борьбу, записались в войско. Набралась армия, как никогда до того времени, – десять легионов; по три было дано консулам, а четыре взял диктатор.

И войну уже

нельзя было откладывать. Эквы напали на латинскую землю. Латинские послы просили сенат или послать им помощь, или позволить им самим взяться за оружие для защиты своих пределов. Признано было более безопасным защитить безоружных латинов, чем позволить им снова взяться за оружие. Послан был консул Ветузий, и на этом опустошение кончилось. Эквы отступили с равнины и, полагаясь более на местоположение, чем на оружие, стали защищаться на вершинах гор.

Другой консул пошел на вольсков; чтобы тоже не терять времени, он, преимущественно опустошением их полей, заставил неприятелей придвинуть ближе лагерь и сразиться. На равнине, лежащей между двумя лагерями, обе враждебные армии выстроились, каждая перед своим валом. Вольски значительно превосходили численностью; поэтому они начали битву, разбившись на части и небрежно. Римский консул, не выдвигая вперед строя и не позволяя отвечать на крик врагов, приказал своим стоять, вонзив копья в землю, а когда враг подойдет очень близко, тогда начать со всей силой битву мечами. Утомленные бегом и криком, вольски бросились на римлян, которые, по-видимому, оцепенели от страха, но затем, почувствовав натиск лицом к лицу и увидев сверкающие перед их глазами мечи, в смятении, совершенно как будто попав в засаду, обратили тыл; однако и для бегства у них не было сил, так как они бегом шли на бой. Напротив, римляне, стоявшие в начале битвы спокойно, были со свежими силами, легко нагнали утомленных и взяли лагерь приступом; лишив же врага лагеря, они преследовали его до Велитр и ворвались в город – победители вместе с побежденными. И здесь при избиении всех без различия пролито было больше крови, чем в самом сражении. Пощада была оказана немногим – тем, которые сдались без оружия.

31. Пока это происходило в земле вольсков, диктатор разбивает, обращает в бегство и лишает лагеря сабинян, война с которыми была гораздо серьезнее. Послав конницу, он привел в смятение неприятельский центр, который был недостаточно укреплен вглубь вследствие растянутости флангов; на смешавшихся напала пехота. Одним натиском был взят лагерь и окончена вся война. После битвы при Регилльском озере не было в те годы другой – более славной. Диктатор с триумфом въезжает в город. Сверх обычных почестей ему и потомкам его было даровано место, чтобы смотреть представления в цирке, и на этом месте поставлено курульное кресло. После победы над вольсками у тех было отнято поле, лежащее около Велитр; а в Велитры отправлены поселенцы из Рима и выведена колония.

Несколько времени спустя дана была битва эквам, хотя и против воли консула, так как приходилось подступать к врагу на невыгодной позиции. Но обвинения со стороны воинов, что он затягивает дело, чтобы диктатор сложил должность, прежде чем они вернутся в город, – и таким образом обещания его остались столь же тщетными, как и обещания консула, – заставили его рискнуть двинуть войско на противолежащие горы. Это неосторожное предприятие удалось вследствие трусости врагов: прежде чем римляне подошли на расстояние полета стрелы, изумленные их смелостью неприятели покинули лагерь, хотя он был расположен в прекрасно укрепленном месте, и бросились в лежащую сзади равнину. Добычи здесь было много, и победа стоила мало крови.

После военной удачи в трех местах ни патриции, ни плебеи не перестали заботиться об исходе домашних недоразумений; ибо частью влиянием, частью происками ростовщики приняли такие меры, которые не только обманули надежды плебеев, но и сделали тщетными все старания диктатора. Валерий, по возвращении консула Ветузия, повел в сенате прежде всего речь о защите интересов победителя народа и сделал доклад, какие меры представляются ему необходимыми относительно попавших в кабалу. Когда предложения его были отвергнуты, то он сказал: «Не нравятся вам мои советы помириться; клянусь, скоро вы будете желать, чтобы защитники римских плебеев похожи были на меня. Я же не стану более обманывать своих сограждан и не буду напрасно оставаться диктатором. Внутренние раздоры и внешняя война вызвали необходимость для государства в этой должности: внешний мир достигнут, а дома этого не допускают; я буду присутствовать при мятеже лучше как частный человек, чем как диктатор». Выйдя после этих слов из курии, он сложил диктатуру. Для плебеев было очевидно, что он отказался от должности, возмущаясь за них; поэтому, когда он уходил домой, его провожали, выражая ему свое расположение и восхваляя его, как если бы он сдержал свое обещание, так как с его стороны не было препятствий к исполнению его.

32. Затем патрициями овладел страх, как бы в случае распуска войска не начались опять тайные сходки и совещания. И вот, полагая, что так как воины давали присягу консулам, то она для них обязательна и теперь, хотя набор произведен был диктатором, они приказали вести войска из города под предлогом возобновления эквами военных действий. Это распоряжение ускорило мятеж. И сперва, говорят, шла речь об убийстве консулов, чтобы освободиться от присяги; но узнав, что никакая святость обязательств не уничтожается преступлением, они, по совету некоего Сициния, без позволения консулов ушли на Священную гору[195 - …ушли на Священную гору… – Такие уходы плебеев из Рима получили название сецессии от лат. secessio – уход, удаление. В момент серьезных военных осложнений плебейское войско предъявляло патрициям свои требования и удалялось на Священную гору (холм, расположенный в окрестностях Рима). – Примеч. ред.] в трех тысячах шагах от города за Аниеном (это предание более распространено, чем сообщаемое Пизоном, что удаление последовало на Авентинский холм). Здесь без всякого вождя, укрепив лагерь валом и рвом, забирая с полей лишь необходимое для пропитания, они держались несколько дней спокойно, никем не задеваемые и никого не задевая.

В городе распространилась сильная паника, и обоюдный страх держал всех в напряженном состоянии: покинутые своими, плебеи опасались ярости патрициев, патриции боялись оставшихся в городе плебеев, не зная, чего лучше желать: чтобы они оставались или уходили? Долго ли ушедшая толпа будет спокойна? Что будет, если тем временем разразится какая-нибудь внешняя война? Тут, конечно, остается надежда лишь на согласие граждан; правдой или неправдой, но его надо восстановить в государстве! Ввиду этого решено было отправить к плебеям посредником Менения Агриппу, человека, обладавшего даром слова и приятного плебеям, из среды которых он сам происходил. Допущенный в лагерь, говоря по-старинному безыскусно, он рассказал, по преданию, лишь следующее: «В то время, когда в организме человека не было такой гармонии, как теперь, а каждый член имел свою волю, свои речи, все части тела вознегодовали, что их хлопоты, их труды и услуги достают все для желудка, а он, сидя спокойно в середине, только наслаждается доставляемыми ему благами; поэтому состоялось соглашение, чтобы руки не подносили пищу ко рту, рот не принимал предлагаемого, зубы не жевали. Желая в раздражении своем усмирить желудок голодом, сами отдельные члены и все тело исхудали до крайности. Из этого выяснилось, что и служба желудка не лишена значения, что он столько же питается, сколько питает, так как возвращает во

все части тела, распределяя равномерно по жилам, изготовленную из съеденной пищи кровь, благодаря которой мы живы и сильны». Проводя отсюда сравнение, как похоже возмущение членов человеческого тела на раздражение плебеев против патрициев, он изменил настроение умов.

33. Затем начались переговоры о примирении и было дано согласие на выставленное плебеями условие, чтобы у них были свои неприкосновенные магистраты[196 - … чтобы у них были свои неприкосновенные магистраты… – Посягнувший на трибуна считался вместе со всем имуществом посвященным богу подземного царства; становясь вне покровительства законов, он мог быть безнаказанно убит.], которые имели бы право подавать помощь против консулов, и чтобы никто из патрициев не мог занимать эту должность. Таким образом, были избраны два народных трибуна – Гай Лициний и Луций Альбин [493 г.]. Они избрали себе трех товарищей; в числе их был и Сициний, виновник удаления; кто были два остальные, о том существует разногласие. Некоторые утверждают, что на Священной горе было выбрано только два трибуна и там проведен закон о неприкосновенности их.

Во время удаления плебеев вступили в консульство Спурий Кассий и Постум Коминий. При них заключен был договор с латинскими народами. Для заключения его один из консулов остался в Риме, другой, посланный для ведения войны с вольсками, разбил и обратил в бегство антийских вольсков и, преследуя их до города Лонгулы, овладели стенами его. Вслед за тем он взял Полуску, также вольский город, а после того сделал ожесточенное нападение на Кориолы.

В то время находился в лагере в числе знатнейших юношей Гней Марций, молодой человек и умный, и храбрый, прозванный впоследствии Кориоланом. Он случайно стоял на сторожевом посту, когда римское войско, осаждавшее Кориолы, сосредоточив свое внимание на запертых в городе гражданах, нисколько не опасалось войны с другой стороны, а между тем подверглось нападению вольских легионов, пришедших от Антия[197 - …от Антия… – Антий изначально был латинским городом, а в конце VI века до н. э. попал во власть вольсков; лежал он к югу от Рима на расстоянии около 45 км.]; в то же время осажденные сделали вылазку из города. С отборным отрядом воинов он не только отразил нападение сделавших вылазку, но через открытые ворота мужественно ворвался в город, произвел резню в ближайшей части его и, схватив поспешно огонь[198 - …схватив поспешно огонь… – Из слов Ливия не видно, откуда взят огонь; вероятнее всего, с какого-нибудь жертвенника или из очага ближайшего дома.], зажег здания, прилегавшие к стене. Крик горожан, смешанный с плачем женщин и детей, поднявшимся, по обыкновению, при смятении, прибавил храбрости римлянам и напугал вольсков; показалось, что город, на помощь которому они пришли, был взят. Так антийские вольски были разбиты, а город Кориолы завоеван. Этим отличием Марций настолько затмил славу консула, что совсем исчезло бы воспоминание о войне Постума Коминия с вольсками, если бы не оставался памятником договор с латинами, вырезанный на бронзовой колонне[199 - …на бронзовой колонне… – Во время Тита Ливия этой колонны уже не было.] и заключенный, за отсутствием товарища, одним Спурием Кассием.

В том же году умер Менений Агриппа, всю жизнь свою пользовавшейся одинаковым расположением патрициев и плебеев, а после удаления сделавшийся еще дороже плебеям. Этого посредника и третейского судью в восстановлении согласия среди граждан, посла патрициев к плебеям, вернувшего плебеев в город, не на что было похоронить; погребение было устроено плебеями, внесшими поголовно по шестой части асса.

34. Затем консулами были избраны Тит Геганий и Публий Минуций. В тот год [492 г.], когда и на границах царило спокойствие, и дома было восстановлено согласие, государство постигло другое, более тяжелое бедствие – сперва дороговизна съестных припасов, явившаяся следствием того, что поля остались, по случаю удаления плебеев, невозделанными, а затем такой голод, какой бывает у осажденных. И дело непременно дошло бы до гибели рабов и плебеев, если бы консулы не приняли мер, разослав для закупки хлеба во все стороны, не только в Этрурию, в правую сторону по берегу от Остии, и не только в левую – через страну вольсков в Кумы, но даже в Сицилию; так вражда с соседями заставила искать помощи в отдаленных странах. Когда хлеб был закуплен в Кумах, то корабли с ним были задержаны тираном Аристодемом в залог за имущество Тарквиниев, которого он был наследником. В земле вольсков и Помптинской области даже купить ничего нельзя было; сами закупщики хлеба подвергались даже опасности нападения со стороны народа. Хлеб из Этрурии пришел по Тибру и поддержал плебеев. Несвоевременная при столь стесненном продовольствии война обрушилась бы на них, если бы вольсков, уже бравшихся за оружие, не поразила страшная моровая язва. Это бедствие так напугало врагов, что, даже когда оно ослабело, страх их не прошел; пользуясь этим, римляне увеличили число колонистов в Велитрах, а в горы, в Норбу, выслали новую колонию, которая должна была служить оплотом в Помптинской области.

В правление следовавших затем консулов Марка Минуция и Авла Семпрония [491 г.] привезено было из Сицилии большое количество хлеба и возбужден был в сенате вопрос, почем отпускать его народу. Многие высказались, что пришло время прижать плебеев и вернуть права, исторгнутые у патрициев насильственно – путем удаления. В числе первых Марций Кориолан, враг трибунской власти, говорил: «Если они хотят прежних низких цен на продовольствие, то пусть вернут прежние права патрициям. Почему я вижу силу плебейских чиновников, силу Сициния, сам находясь под ярмом, точно выкупив свободу у разбойников? Ужели я стану переносить этот позор долее, чем к тому вынуждает необходимость? Я, не потерпевший царя Тарквиния, стану терпеть Сициния? Пусть он теперь уходит, пусть зовет с собой плебеев: открыта им дорога на Священную гору и другие холмы. Пусть они грабят хлеб с наших полей, как они грабили три года тому назад; пусть они пожинают плоды дороговизны, которую создало их возмущение. Смело утверждаю, что, укрощенные этой бедой, они предпочтут сами стать земледельцами, чем с оружием в руках мешать возделыванию земли своим удалением». Насколько трудно сказать, следовало ли так поступить, настолько, по моему мнению, возможно было патрициям под условием удешевления продовольствия избавить себя и от трибунской власти, и от всех прав, тяготивших их.

35. Но и сенат признал это мнение слишком суровым, и раздраженные плебеи едва не взялись за оружие: их уже теснят голодом, точно неприятелей, лишают пищи и насущно необходимого; иноземный хлеб, единственное пропитание, неожиданно посланное судьбою, будет вырван изо рта, если Гнею Марцию не будут выданы трибуны связанными, если он не получит удовлетворения, бичуя римских плебеев. Он является новым палачом для них, так как приказывает: умирать или идти в рабство. При выходе из курии он подвергся бы нападению, если бы трибуны в пору не назначили ему срок явиться в суд[200 - …если бы трибуны в пору не назначили ему срок явиться в суд. – Право требовать на суд народа покусившихся на его права патрициев, вероятно, дано было вместе с законом о трибунах, а не

присвоено, как уверяет Кориолан; если бы трибуны незаконно привлекали его к ответственности, то, разумеется, сенат протестовал бы против такого превышения власти.]. Это успокоило раздражение: всякий видел себя судьей, господином над жизнью и смертью врага. Марций сперва с презрением слушал угрозы трибунов: им-де дано право защищать, а не наказывать; они трибуны плебеев, а не патрициев. Но плебеи были до того враждебно настроены, что патриции считали себя вынужденными пожертвовать одним человеком. Тем не менее, несмотря на негодование плебеев, они оказали им сопротивление, прибегая частью к личному влиянию, частью к влиянию всего сословия. Сперва попробовали, нельзя ли расстроить дело, отстраняя при помощи разосланных клиентов угрозами от сходок и совещаний. Затем выступили все – можно было подумать, что все патриции подсудимые, – умоляя плебеев подарить им одного только гражданина, одного только сенатора, как будто виноватого, если они уже не хотят освободить невинного[201 - …подарить им одного только гражданина… как будто виноватого, если они уже не хотят освободить невинного. – Виноватого – по мнению плебеев. Невинного – по мнению патрициев.]. Но так как он сам в назначенный день не явился, то раздражение упорно держалось. Осужденный заочно, он ушел в изгнание к вольскам, грозя отечеству и уже тогда питая враждебные замыслы.

Вольски любезно приняли его и с каждым днем тем с большим почтением относились к нему, чем больше он проявлял гнев на земляков и чем чаще слышались то жалобы, то угрозы его. Он пользовался гостеприимством Аттия Тулия. Последний выделялся в то время знатностью среди вольсков и был всегда врагом римлян. И вот они совещаются о войне против Рима, один – подстрекаемый старинной враждой, другой – недавней обидой. Они понимали, что нелегко побудить народ после стольких несчастных попыток снова взяться за оружие: многие предшествовавшие войны, а в последнее время моровая язва истребили молодежь, а это сокрушило дух сопротивления; так как ненависть ослабела уже от времени, то надо действовать искусственными средствами, чтобы вызвать раздражение какой-нибудь новой обидой.

36. Как раз в Риме готовились к Великим играм, подлежавшим возобновлению[202 - Как раз в Риме готовились к Великим играм, подлежавшим возобновлению. – По свидетельству Тита Ливия, Великие игры были вотивными, т. е. учреждены по обещанию (ср. I, 35). Если случалось во время игр что-нибудь, что могло служить дурным предзнаменованием, то их следовало устроить снова.]. Причина возобновления была следующая: во время игр рано утром, еще до начала представления, какой-то хозяин гнал через цирк раба под колодкой и сек его; затем начались игры, точно будто бы приведенное обстоятельство не имело никакого отношения к празднеству. Немного погодя плебей Тит Латиний видел сон: ему представилось, будто Юпитер сказал ему, что на играх ему не понравился предводитель процессии; если игры не будут повторены в великолепной обстановке, то город подвергнется опасности; пусть он идет и возвестит об этом консулам. Хотя ум его не был, конечно, свободен от религиозного страха, однако уважение к значению должностных лиц и опасение показаться смешным одержали верх. Эта нерешительность дорого обошлась ему: через несколько дней он потерял сына. Чтобы причина этой неожиданной беды не осталась сомнительной, душевно измученному явилось во сне то же лицо, спрашивая, достаточно ли он награжден за небрежение к воле божества. Предстоит еще горше, если он не отправится поскорее и не сделает сообщения консулам. Дело было уже ясно, а когда он, однако, медлил и откладывал, его поразила страшная болезнь, проявившаяся во внезапном параличе. Тут гнев богов уже подействовал на него. И вот, измученный предшествовавшими и настоящими бедами, он созывает на совет близких и излагает им виденное и слышанное, неоднократное явление во сне Юпитера, угрозы и гнев небожителей, сбывшиеся в его несчастиях; по единогласному решению всех присутствующих его несут на носилках на форум к консулам; внесенный оттуда по приказанию консулов в курию, он рассказал то же самое сенаторам к великому удивлению всех; и вот свершается новое чудо: рассказывают, что он, который внесен был в курию лишенным движения всех членов, исполнив свой долг, ушел домой пешком.

37. Сенат постановил отправить игры самым торжественным образом. На эти игры, по совету Аттия Туллия, явилось множество вольсков. Перед началом игр Тулий, согласно уговору с Марцием, явившись к консулам, заявляет, что имеет сделать секретное сообщение по государственному делу. По удалении свидетелей он говорит: «Против воли я должен сказать нечто дурное о своих согражданах. Но я являюсь не с обвинением, что они уже совершили что-нибудь, а с предостережением, чтобы им не удалось совершить. Наши граждане непостоянны в гораздо большей степени, чем я хотел бы. Это мы испытали во многих поражениях, так как самим существованием своим мы обязаны не своим заслугам, а вашему терпению. Теперь здесь большое количество вольсков; у вас игры, граждане будут заняты зрелищем. Я помню, что при таком же случае сделали в этом городе сабинские юноши; страх берет, чтобы не случилось чего-нибудь необдуманного и безрассудного. Я решил, консулы, в наших и ваших интересах наперед сказать вам об этом. Что касается до меня, то я решил теперь же уйти отсюда домой, чтобы, оставаясь, не попасть в какую-нибудь беду за участие в чем-нибудь словом или делом». Сказав это, он ушел.

Когда консулы донесли сенату об этом сомнительном деле, переданном, однако, верным лицом, то по обыкновению обратили больше внимания на свидетеля, чем на суть дела, а это повело к принятию даже излишних мер предосторожности. Состоялось сенатское постановление об удалении вольсков из города, и разосланы были глашатаи с приказом, чтобы они ушли до наступления ночи. Сперва, когда они бежали собрать у знакомых свои вещи, их объял великий ужас; а затем, когда они уходили, ими овладело негодование, что их, точно злодеев и оскверненных, удалили от игр, от праздника, от этого, так сказать, сообщества богов и людей.

38. Шли они почти сплошными вереницами, и Туллий, пришедший наперед к Ферентинскому источнику, встречал знатнейших, по мере прибытия их, жалобами и выражением негодования; все они, охотно слушая речи, вторившие их раздражению, пошли за ним на поле, лежащее ниже дороги, а за ними собралась и остальная толпа. Здесь, точно оратор в народном собрании, упомянув о прежних обидах, причиненных римским народом, и поражениях, понесенных вольсками, он сказал: «Забыв все остальное, как вы относитесь к этому сегодняшнему оскорблению – к празднованию игр, начатому нашим позором? Или вы не понимаете, что сегодня отпразднован триумф над вами? Что ваше удаление послужило зрелищем для всех граждан и пришельцев, для стольких соседних народов, а ваши жены и ваши дети уведены на глазах всех? О чем, по вашему мнению, думали все, которые слышали слова глашатая, которые видели вас уходящими, которые повстречались с этой опозоренной толпой, как не о каком-нибудь безбожном деле? Потому нас гонят с места благочестивых, из их собрания, что мы своим присутствием осквернили бы игры и вызвали бы очистительные

жертвоприношения. Что же далее? Вам не приходит в голову, что мы живы потому, что поспешили уйти? Разумеется, если то, что мы делаем, есть удаление, а не бегство. И вы не считаете вражеским этот город, оставшись в котором один день, вы все бы погибли? Они объявили вам войну, и великое горе будет объявившим, если только вы мужи!» Раздраженные сами по себе и воспламененные еще более этими словами, они разошлись оттуда по домам и, подстрекая каждый свое племя, добились отпадения всех вольсков.

39. Согласно решению всех племен, главнокомандующими для этой войны были выбраны Аттий Туллий и римский изгнанник Гней Марций, на которого полагали больше всего надежд [488 г.]. И он не обманул этих надежд, доказав, что Римское государство сильнее вождями, чем армией. Отправившись в Цирцеи, он прежде всего выгнал оттуда римских колонистов и, освободив таким образом этот город, передал его вольскам. Перейдя отсюда проселочными дорогами на Латинскую дорогу, он отнял недавно приобретенные римские города – Сатрик, Лонгулу, Полуску, Кориолы; затем взял Лавиний; затем, один за другим, Корбион, Вителлию, Требий, Лабики и Пед. Наконец от Педа он двинулся к Риму и, расположившись лагерем в пяти тысячах шагов от города у Клуилиева рва, начал опустошать оттуда римские поля, послав с опустошителями наблюдателей, которые следили бы за неприкосновенностью полей патрициев, – то ли потому, что он был более раздражен против плебеев, то ли с целью посеять раздор между патрициями и плебеями. И он бы возник, – так своими обвинениями трибуны возбуждали против знати и без того уже ожесточенных плебеев! – но страх перед внешним врагом, эти самые крепкие узы согласия, соединял умы, хоть и относившиеся друг к другу с подозрением и неприязнью.

В одном только не было согласия: сенат и консулы полагали всю надежду на оружие, а народ все предпочитал войне. Консулами были уже Спурий Навтий и Секст Фурий[203 - Консулами были уже Спурий Навтий и Секст Фурий. – Прибавляя уже, Тит Ливий показывает, что эти консулы не непосредственно следовали за предшествующими (гл. 34). Из позднейших списков (фастов) дополняют две пары: Квинт Сульпиций Камерин и Сергий Ларций Флав (264 г. до н. э.) и Гай Юлий Юл и Публий Пинарий Руф (265 г. до н. э.).]. Когда они делали смотр легионам и распределяли отряды по стенам и другим пунктам, где казалось необходимым иметь сторожевые посты и караулы, их сперва напугала мятежным криком огромная толпа, требовавшая мира, а затем заставила созвать сенат и сделать доклад относительно отправления послов к Гнею Марцию. Сенаторы согласились с докладом, когда убедились, что мужество плебеев поколебалось; но отправленные к Марцию послы с просьбой о мире принесли суровый ответ: переговоры возможны, если вольскам будут возвращены поля; если же они хотят спокойно пользоваться добытым на войне, то он, помня об обиде, нанесенной ему гражданами, и о гостеприимстве друзей, постарается доказать, что изгнание раздражило, а не сокрушило его. Когда те же лица вновь были посланы, то их не пустили в лагерь. Рассказывают, что ходили в неприятельский лагерь с просьбами и жрецы в своих священных одеждах; но и они не более, чем послы, имели успех.

40. Тогда матроны толпой собираются к матери Кориолана Ветурии и его жене Волумнии. Было ли то следствием общественного рвения или страха женщин, я не нахожу точных известий; во всяком случае они добились того, что и Ветурия, женщина преклонных лет, и Волумния, неся с собою двух своих маленьких сыновей от Марция, пошли в неприятельский лагерь, и так как мужи не в состоянии были защищать город оружием, то женщины попытались защитить его мольбами и слезами.

Когда они пришли к лагерю и Кориолану было возвещено, что явилась большая толпа женщин, то сперва, при виде женских слез, он обнаружил еще большее упорство, так как остался бесчувственным перед величием государства при появлении послов и перед святыней, представшей пред его взорами и умом, при прибытии жрецов. Затем один из приближенных, узнав среди других объятую горем Ветурию, стоявшую между невесткой и внуками, сказал: «Если меня не обманывают глаза, то тут твоя мать, жена и дети». Тогда Кориолан, приведенный в замешательство, почти как безумный, побежал со своего места навстречу матери с распростертыми объятиями; но эта женщина, сменив мольбы на гнев, сказала: «Прежде чем принять объятия, позволь мне узнать, к врагу или к сыну я пришла, пленница или мать я в твоем лагере. К тому ли влекла меня долгая жизнь моя и несчастная старость, чтобы я видела тебя сперва изгнанником, а потом врагом? Ты мог опустошать эту землю, которая родила и вскормила тебя? В каком бы враждебном и угрожающем настроении ты ни пришел сюда, неужели твой гнев не пал при вступлении в эти пределы? В виду Рима не пришло тебе на мысль: “За этими стенами мой дом и пенаты, мать, жена и дети?” Итак, если бы я не родила, то Рим не был бы в осаде; если бы у меня не было сына, то я умерла бы свободною в свободном отечестве. Но мне уже не осталось ничего более позорного для тебя и более прискорбного для меня, и если я весьма несчастна, то ненадолго; ты подумай об этих, которых, в случае твоего упорства, ждет или преждевременная смерть, или продолжительное рабство!» Затем объятия жены и детей, вопль всей толпы женщин, оплакивавших себя и отечество, сломили наконец решимость этого мужа. Обняв своих, он отпускает их, а сам отодвигает лагерь от города.

Рассказывают, что, когда войска были уведены из римской области, то вследствие негодования на его поступок он погиб – по одним одной, а по другим – другой смертью. У Фабия, древнейшего писателя, я нахожу известие, что он дожил до старости; по крайней мере, по его рассказу, на склоне дней он часто повторял, что для старика изгнание еще гораздо тяжелее. Римские мужи не лишили женщин должной им похвалы – столь чуждо было тому времени стремление порочить чужую славу! – и даже для увековечения этого события, соорудили и освятили храм Женскому Счастью[204 - …храм Женскому Счастью. – Храм Женскому Счастью (или Женской Фортуне) находился на Латинской дороге; в четырех милях от города, на милю ближе лагеря вольсков.].

Затем, присоединив эквов, вольски вернулись в римскую область, но эквы не согласились признавать долее вождем Аттия Туллия; из спора, вольски или эквы должны дать вождя соединенному войску, возник раздор, а затем ожесточенная битва. Тут судьба римского народа истребила два неприятельских войска в битве, столь же гибельной, сколь и упорной.

Консулами стали Тит Сициний и Гай Аквилий [487 г.]. На долю Сициния выпала борьба с вольсками, на долю Аквилия – с герниками[205 - .… с герниками… – Герники жили в горах и отличались храбростью; они делились на несколько самостоятельных племен, составлявших союз.], тоже взявшимися за оружие. В том году герники были окончательно побеждены; борьба с вольсками ничего не решила.

41. Затем консулами стали Спурий Кассий и Прокул Вергиний [487 г.]. С герниками заключен был договор; две трети полей у них было отнято[206 - …две трети полей у них было отнято. – Тут что-то неверно: если герники были побеждены, то приводимые условия чересчур выгодны для них; если все они добровольно вступили в союз, то чересчур суровы. Весьма возможно, что поровну делилась

между союзниками (римлянами, латинами и герниками) получаемая от врагов добыча и отнимаемая у них земля, а это ошибочно перенесено на землю самих герников.].

Половину их консул Кассий полагал отдать латинам, а половину плебеям. К этому дару он хотел присоединить часть общественного поля, с упреком указывая, что оно, будучи собственностью государства, находится в руках частных лиц[207 - …он хотел присоединить часть общественного поля, с упреком указывая, что оно, будучи собственностью государства, находится в руках частных лиц. – Неправда состояла в том, что патриции одни пользовались государственной землей, не допуская до нее плебеев. Консул предложил отнять эту землю от временных владельцев и раздать плебеям в собственность.]. Многим патрициям, состоявшим владельцами этой земли, такая мера грозила опасностью для их благосостояния. Но беспокоились они и за государство, полагая, что своею щедростью консул создает себе могущество, опасное для свободы. Тогда в первый раз опубликован был аграрный законопроект, обсуждение которого в последующее время до наших дней всегда сопровождалось великим потрясением государства.

Этой раздаче воспротивился другой консул, опираясь на сенат и встречая противодействие со стороны части плебеев, которые сперва начали роптать, что дар этот теряет цену, став общим для граждан и союзников; затем они неоднократно слышали в собрании как бы пророчества консула Вергиния, что предлагаемый товарищем дар гибелен, что эти поля приведут их будущих владельцев к рабству, что они открывают путь к царской власти. С какой стати, в самом деле, было привлекать сюда же союзников и латинское племя? Какая иная цель была возвращать третью часть отнятого поля герникам[208 - Какая иная цель была возвращать третью часть отнятого поля герникам… – По мнению Вергиния, герники – покоренный народ, а потому у них следовало отнять всю землю, не оставляя одной трети.], недавно бывшим врагами, как не та, чтобы эти народы вместо Кориолана считали вождем Кассия? И уже противник, мешавший проведению аграрного закона, стал делаться популярным. Затем оба консула наперерыв друг перед другом стали угождать народу. Вергиний заявлял, что он допустит отвод полей лишь в том случае, если он будет произведен только римским гражданам; Кассий, стремившийся раздачей полей заслужить симпатию и союзников и потому не особенно угодивший гражданам, желая склонить их на свою сторону иным даром, приказал разделить народу деньги, вырученные от продажи сицилийского хлеба. Но плебеи отвергли этот дар, считая его не чем иным, как наличной платою за царскую власть, – до такой степени, вследствие зародившегося подозрения в домогательстве царской власти, граждане презирали в душе его подарки, точно все у них было в изобилии.

Известно, что немедленно по сложении должности он был осужден и казнен. Некоторые передают, что виновником казни его был отец; он, расследовав дело дома, высек и казнил сына, а имущество его посвятил Церере[209 - …имущество его посвятил Церере… – Церера – древнейшая италийская и римская богиня производительных сил земли, главное божество плебейской триады богов (вместе с Либером и Либерой). Здесь выступает как подземное божество. Именно подземным богам обрекались нарушители божеского и человеческого права и именно им посвящалось имущество такого преступника. – Примеч. ред.]; на эти деньги была изготовлена статуя и на ней вырезано: «Дар дома Кассиев». У других я нахожу известие – и оно ближе к истине, – что квесторы Цезон Фабий и Луций Валерий привлекли его к суду за государственную измену, и он осужден был судом народа, а дом его разрушен по распоряжению властей. Это площадь, находящаяся перед храмом Земли[210 - …перед храмом Земли. – Храм Земли на Эсквилине был возведен только в 268 году до н. э.]. Во всяком случае, был ли то суд домашний или общественный, осуждение его состоялось в консульство Сервия Корнелия и Квинта Фабия [485 г.].

42. Раздражение народа против Кассия было непродолжительно. Прелесть аграрного законопроекта сама по себе, по устранении предложившего его, начала привлекать граждан, и страстное желание добиться его усилилось вследствие скаредности патрициев, которые после победы, одержанной в том году над вольсками и эквами, обошли воинов добычей: все взятое у врагов консул Фабий продал и отдал в казну. Из-за последнего консула имя Фабиев стало ненавистно плебеям; тем не менее патриции добились избрания в консулы Цезона Фабия вместе с Луцием Эмилием [484 г.]. Раздраженный этим еще более, народ вызвал домашними раздорами внешнюю войну, а во время ее гражданские распри были оставлены. Примирившиеся патриции и плебеи, предводимые Эмилием, в удачной битве разбили восставших вольсков и эквов. Но больше врагов погибло в бегстве, чем в битве: с таким упорством всадники преследовали рассеявшихся. В том же году в квинтильские иды был посвящен храм Кастора; обещан он был в латинскую войну диктатором Постумием; освящение совершил сын его, избранный для этого в дуумвиры[211 - …освящение совершил сын его, избранный для этого в дуумвиры. – Дуумвиры избирались для наблюдения за постройкой храма; если обещавший построить храм не мог сам освятить его, то в число дуумвиров назначался ближайший родственник, которому и поручалось это дело.].

И в этом году умы плебеев были волнуемы заманчивым аграрным законопроектом. Народные трибуны старались проявить свою популярную власть в угодных народу предложениях; патриции же, считая, что и без надежды на поживу народ слишком много неистовствует, с ужасом смотрели на эти подачки, побуждавшие его к безрассудству. Консулы оказались весьма деятельными вождями сопротивления патрициев. Поэтому победа оказалась на стороне этой партии и не только в настоящий момент, но и на следующий год [483 г.] привела к избранию в консулы Марка Фабия, брата Цезона, и Луция Валерия, еще более ненавистного плебеям за обвинение Спурия Кассия. И в этом году шла борьба с трибунами. Законопроект не прошел, а те, которые внесли его, оказались хвастунами, так как не дали предполагаемого дара. Имя Фабиев прославилось тремя следовавшими одно за другим консульствами, которые все сопровождались беспрерывными спорами с трибунами; поэтому эта высокая честь довольно долго оставалась за этим родом, так как считали, что она в надежных руках.

Затем началась война с вейянами и восстание вольсков. Сил для ведения внешних войн было почти в избытке, а ими злоупотребляли, затевая распри между собой. При всеобщем уже возбуждении умов почти ежедневно в городе и в деревнях стали появляться грозные небесные знамения. Прорицатели, вопрошаемые и от имени государства, и частными лицами и производившие гадания то по внутренностям животных, то по полету птиц, объясняли причину такого раздражения божества не чем иным, как ненадлежащим совершением священнодействий. Однако все эти ужасы разрешились тем, что весталка Оппия, обвиненная в прелюбодеянии, была казнена.

43. Затем консулами стали Квинт Фабий и Гай Юлий [482 г.]. В этом году не утихало внутреннее разногласие, а внешняя борьба шла еще более ожесточенная. Эквы взялись за оружие; кроме того, вейяне вступили в римскую область, опустошая поля. Когда тревога,

причиняемая этими войнами, усиливалась, консулами сделались Цезон Фабий и Спурий Фурий. Эквы осаждали латинский город Ортону; вейяне, награбив уже много добычи, грозили осадить сам Рим.

Эти ужасы, которые должны были укротить плебеев, напротив, содействовали подъему их духа. И не по собственному почину они вновь прибегли к отказу от службы, но трибун Спурий Лициний, полагая, что пришло время воспользоваться крайне стесненным положением и навязать патрициям аграрный закон, взялся мешать ведению войны. Впрочем, все раздражение, которое он вызвал, злоупотребляя трибунской властью, обрушилось на самого виновника, и нападение консулов на него не было более ожесточенно, чем нападение собственных его товарищей, при содействии которых консулы и произвели набор. Войско набирается для ведения одновременно двух войн: одно передается Фабию, чтобы он вел его против вейян, а другое Фурию – против эквов. И в земле эквов не случилось ничего достойного упоминания; у Фабия же гораздо более хлопот было с гражданами, чем с врагами. Один этот муж, сам консул, насколько то зависело от него, поддерживал государственное дело, которое войско, из ненависти к нему, старалось предать. Ибо когда консул, весьма многих талантов главнокомандующего, обнаруженных им и в приготовлении к войне, и в ведении ее, так построил войско, что рассеял врага, выпустив лишь конницу, пехота отказалась преследовать рассеянных; и ни увещания ненавистного вождя, ни даже преступность дела и позор государства в настоящую минуту, а затем и опасность, что мужество вернется к неприятелю, не могли заставить их ускорить шаг или хоть, по крайней мере, стоять в строю. Не получив приказания, они поворачивают знамена и печальные – можно было подумать, что они побеждены, – возвращаются в лагерь, проклиная то вождя, то усердие всадников. И полководец не изыскал никаких средств, чтобы побороть этот столь пагубный пример: до такой степени у человека выдающихся дарований скорее может не хватить уменья управиться с гражданами, чем победить врага. Консул вернулся в Рим, не столько увеличив свою славу, сколько раздражив и ожесточив против себя ненависть. Тем не менее патриции добились того, что консульство осталось за родом Фабиев: консулом выбирают Марка Фабия, а в товарищи ему дают Гнея Манлия.

44. И в этом году [480 г.] один трибун выступил с предложением аграрного закона. То был Тиберий Понтифиций. Вступив на тот же путь, что и Спурий Лициний, точно тому сопутствовал успех, он на некоторое время помешал набору. Когда среди патрициев снова произошло смятение, то Аппий Клавдий заявил, что в прошедшем году трибунская власть побеждена: на деле – только на время, а по примеру – на вечные времена, так как оказалось, что она разрушается своими силами[212 - …Аппий Клавдий заявил, что в прошедшем году трибунская власть побеждена… так как оказалось, что она разрушается своими силами. – В среде самих трибунов обнаружилось разногласие, вследствие которого одни мешали мероприятиям других. На такое разногласие патриции могли рассчитывать и в будущем.]. Всегда ведь найдется трибун, который захочет одержать победу над товарищем и заручиться расположением аристократии, содействуя благу государства; если нужно несколько, то и несколько трибунов всегда будет готово помогать консулам, но даже одного достаточно против остальных. Пусть только консулы и старейшие патриции стараются привлечь на сторону интересов государства и сената если не всех, то хоть нескольких трибунов. Убежденные советами Аппия, все патриции стали обращаться вежливо и приветливо с трибунами, да и бывшие консулы, пользуясь правами, вытекавшими из частных отношений к отдельным лицам, где влиянием, где авторитетом добились того, что те согласились обратить силу трибунской власти на пользу государства; таким образом, опираясь на содействие девяти трибунов[213 - …опираясь на содействие девяти трибунов… – В книге II (30) упомянуты лишь пять трибунов, так что здесь следовало бы сказать «четырех»; или Тит Ливий имел перед собой другой источник, или же мы имеем дело с ошибкой переписчика.] против одного противника общего блага, консулы произвели набор войска.

Затем они отправились на войну против Вей, куда сошлись вспомогательные войска со всей Этрурии, не столько из расположения к вейянам, сколько в надежде, что внутренние раздоры могут разрушить Римское государство. Знатнейшие люди в собраниях всех народов Этрурии громко заявили, что сила римская вечна, если они сами не станут уничтожать друг друга внутренними раздорами. Это единственная отрава, это единственная язва для сильных государств, делающая великое господство их конечным. Долго было сдерживаемо это зло – часто разумными планами патрициев, часто терпением плебеев, но уже дело дошло до крайности: из одного государства стало два, у каждой партии свои должностные лица, свои законы. Сперва беспорядки происходили при наборах, но во время войны все-таки оказывали повиновение вождям; что бы ни происходило в городе, но если в войсках сильна была дисциплина, то государство могло держаться; но обычай не слушаться властей следует за римским воином уже в лагерь. В последнюю войну во время самого боя, в минуту ожесточения, вследствие соглашения воинов, победа добровольно была передана побежденным эквам, знамена покинуты, вождь оставлен в строю, без приказания последовало возвращение в лагерь. Конечно, при настойчивости Рим может быть побежден собственными воинами; надо только объявить войну и открыть военные действия; остальное сделают сама судьба и боги. Эти надежды вооружили этрусков, бывших в многочисленных превратностях судьбы и побежденными, и победителями.

45. И консулы римские ничего не боялись, кроме своих собственных сил, своего оружия. Воспоминание о дурном примере, данном в последнюю войну, не позволяло доводить дело до того, чтобы одновременно надо было бояться двух войск. Итак, они держались в лагере, не решаясь сразиться ввиду двойной опасности: время и сами обстоятельства, думали они, быть может, ослабят раздражение и возвратят здравомыслие народу. Тем сильнее спешили действовать вейяне и этруски: сперва они вызывали на бой, подъезжая к лагерю с громким криком, а наконец, когда это нисколько не действовало, они стали бранить то самих консулов, то войско: притворные внутренние раздоры, говорили они, являются лишь прикрытием трусости и консулы столь же мало надеются на храбрость воинов, сколь мало доверяют их образу мыслей; небывалая форма мятежа – тишина и бездействие воинов. К этому они присоединяли частью верные замечания о необычайном происхождении римлян. К этим возгласам, раздававшимся под самым валом и у ворот, консулы относились довольно равнодушно; но неопытная толпа то выражала негодование, то стыдилась и забывала о домашних невзгодах: она не желает оставить неотмщенными врагов, но и не желает успеха ни патрициям, ни консулам; в душе плебеев происходит борьба между ненавистью к своим и к врагам. Наконец последняя одерживает верх: до такой степени высокомерно и нагло издевался враг! Толпой они собираются к палатке главнокомандующего, требуют, чтобы был подан сигнал. Консулы, как бы в раздумье, перешептываются и долго беседуют. Они

желали сразиться, но желание надо было подавить и скрыть, чтобы сопротивлением и медленностью усилить пыл разгоряченных воинов. Отвечают, что это преждевременно, что не пришла еще пора сразиться; пусть остаются в лагере. Поэтому издают распоряжение воздерживаться от сражения; если кто без приказания вступит в бой, то будет наказан, как враг. Разойдясь, воины воспламеняются тем большим желанием сразиться, чем меньше его видят в консулах; и враги еще с гораздо большим ожесточением раздражают их, узнав, что консулы решили не давать битвы: оскорбления, думали они, останутся безнаказанными, воинам не доверяют оружия, вспыхнет ожесточенное восстание, наступил конец Римскому государству. В надежде на это они подбегают к воротам, усиливают брань, едва удерживаются от штурма лагеря. Но тут римляне не могли уже дольше выносить обид: по всему лагерю, со всех сторон бегут к консулам; уже не в сдержанной форме, как прежде, не через посредство старших центурионов передают свои требования, но повсюду все кричат. Решение назрело, но консулы медлят. Когда затем побуждаемый усиливавшимся шумом товарищ готов был уже уступить, опасаясь восстания, Фабий, дав знак молчать, сказал: «Я знаю, Гней Манлий, что они могут победить; но по их собственной вине я не знаю, хотят ли они этого. Итак, я бесповоротно решил не давать сигнала к битве, если они не поклянутся вернуться из этого боя победителями. Консула римского воины раз обманули в битве, но богов не обманут никогда!» В числе первых, требовавших битвы, находился центурион Марк Флаволей. «Победителем, – сказал он, – Марк Фабий, я вернусь из сражения!» На случай обмана он призывает на себя гнев отца-Юпитера, Марса Защитника и иных богов. Затем все воины, выступая вперед один за другим, повторяют ту же клятву. После этого подается сигнал; берут оружие, идут на бой полными гнева и надежды. Пусть теперь злословят этруски, пусть теперь, когда они вооружены, идут на них эти враги, острые на язык. В тот день явили все отменную доблесть – и патриции, и плебеи; особенно отличился род Фабиев. Они решили этой битвой примирить с собою плебеев, которых вооружили против себя многими гражданскими распрями.

46. Войско выстраивается, не отказывается и враг: ни вейяне, ни этрусские легионы. Они почти уверены были, что с ними так же будут сражаться, как сражались с эквами; можно-де надеяться и на другое, более тяжкое преступление, ввиду столь сильного раздражения и когда к тому представляется двойственный случай[214 - …представляется двойственный случай. – Т. е. они могут убить вождей или перейти на сторону врагов и тем избавить себя от необходимости драться.]. Но дело вышло совсем иначе: ни на какую из предшествовавших битв римляне не шли с большим ожесточением – так озлобило их, с одной стороны, издевательство врага, с другой – медлительность консулов. Едва этруски успели развернуть ряды, как в самом начале суматохи дротики были не то что пущены, а, скорее, зря брошены, и дело дошло до рукопашной, до мечей, когда сражение отличается особенной яростью.

В первом ряду Фабии обращали на себя внимание и служили примером гражданам. Тут находился и Квинт Фабий, бывший три года назад консулом; стремительно несясь в густые ряды вейян и неосторожно попав в кучу врагов, он был пронзен мечом в грудь этруском, человеком страшной силы и мастером владеть оружием; когда меч был извлечен, Фабий упал, склонив голову к пробитой груди. Гибель этого одного мужа почувствовали оба войска, и римляне стали отступать; но консул Фабий перепрыгнул через тело и, выставив вперед небольшой щит[215 - …выставив вперед небольшой щит… – Таким щитом были вооружены всадники; даже спрыгнув с коня, консул не взял большого щита пехотинца.], сказал: «В том ли вы клялись, воины, что вернетесь в лагерь беглецами? Или вы даже трусливейших врагов боитесь более, чем Юпитера и Марса, которыми вы клялись? А я, не дававший клятвы, или вернусь победителем, или, сражаясь, лягу здесь около тебя, Квинт Фабий!» Тогда Цезон Фабий, консул предыдущего года, сказал консулу: «Или ты думаешь, брат, убедить их этими словами сражаться? Боги, которыми они клялись, заставят их; мы же, как подобает вождям, как прилично роду Фабиев, будем возбуждать мужество воинов сражением, а не увещеваниями». Так два Фабия с копьями наперевес выбежали в первый ряд и увлекли за собою все войско.

47. Когда на одной стороне битва была восстановлена, консул Гней Манлий поощрял сражаться на другом фланге, где счастье было почти таким же изменчивым. Как на том фланге было с Квинтом Фабием, так и тут за консулом Манлием, пока он гнался за врагами, точно они были уже разбиты, бодро следовали воины; когда же он, получив тяжкую рану, вышел из строя, они дрогнули, думая, что он убит, и отступили бы, если бы поколебавшееся счастье не поддержал другой консул, прискакавший во весь опор в эту сторону с несколькими отрядами всадников, крича, что товарищ жив и что он сам победил, так как другой фланг врагов рассеян. Для восстановления порядка является и сам Манлий. Узнав обоих консулов, воины ободрились.

Вместе с тем ряды врагов были уже редки, так как, надеясь на численное превосходство, они послали резервы брать лагерь. Сделав на него не особенно энергичное нападение, они тратили время, думая больше о добыче, чем о битве; тем временем римские триарии[216 - …римские триарии… – Триарии – опытные воины римских легионов (в построенном по манипулам войске они занимали последний из трех рядов), вступавшие в бой в случае крайней опасности и зачастую решавшие исход сражения. – Примеч. ред.], не бывшие в состоянии выдержать первого натиска, послали к консулам известие о своем положении, а сами по собственному почину собрались в кучу, возвратились к преторской палатке и возобновили сражение. Консул Манлий, вернувшись в лагерь, поставил у всех ворот воинов и отрезал врагам путь. Это отчаянное положение возбудило в этрусках скорее ярость, чем храбрость. Ибо после нескольких неудачных нападений в тех местах, где являлась надежда выйти, одна кучка юношей бросилась на самого консула, заметив его по оружию. Его спутники первыми приняли на себя стрелы, но затем не в состоянии были выдержать напор: консул пал, пораженный смертельной раной, и все рассеялись. Храбрость этрусков растет, а трепещущих римлян страх гонит через весь лагерь, и они дошли бы до крайности, если бы легаты, подхватив тело консула, не открыли одни ворота, освободив путь врагам. Тут они выскочили, но, уходя беспорядочной толпой, натолкнулись на победителя – другого консула. Здесь враги были снова рассеяны и перебиты.

Одержана была блестящая победа, но ее омрачила смерть двух столь славных мужей. Ввиду этого, хотя и состоялось сенатское постановление относительно триумфа, но консул заявил, что он вполне согласен допустить триумф войска вследствие особенной его доблести, проявившейся в этой войне, если только оно может праздновать триумф без вождя; сам же он по причине семейного траура по смерти брата Квинта Фабия, ввиду того, что государство, потеряв одного из консулов, отчасти осиротело, пораженный общественной и частной скорбью, не может принять лаврового венка. Этот отказ от триумфа был славнее всякого триумфа – так иной раз своевременно

отклоненное прославление воздавалось в большей мере. Затем он распоряжался подряд двумя похоронами, товарища и брата, и обоим сказал надгробные речи; уступая им при этом свои заслуги, он тем самым вызвал признание большей части их за собой. Вместе с тем, помня о задуманном в начале консульства примирении с плебеями, он распределил между патрициями лечение раненых воинов. Большая часть была помещена к Фабиям, и нигде за ними не было более тщательного ухода. С этого времени Фабии стали уже популярны исключительно благодаря своим качествам, полезным для государства.

48. Итак, вместе с Титом Вергинием получил консульство Цезон Фабий [479 г.], опираясь столько же на патрициев, сколько и на плебеев. Пользуясь тем, что надежда на примирение уже в некотором смысле возникла, он заботился о войне, о наборе и обо всем ином в такой же степени, как о том, чтобы при каждом удобном случае плебеи сближались с патрициями. С этой целью в начале года он высказал мнение, что, прежде чем выступит какой-нибудь трибун с аграрным законопроектом, сенаторы должны предупредить его своим даром, разделив возможно равномерно плебеям отнятое у врага поле: вполне справедливо, чтобы им владели те, чьей кровью и потом оно приобретено. Сенаторы отвергли это предложение; некоторые даже жаловались, что энергичный некогда характер Цезона вследствие чрезмерной жажды славы слабеет и исчезает. Дальнейшей борьбы партий в городе не последовало. Латины были тревожимы нападениями эквов. Цезон, посланный туда с войском, перешел в землю самих эквов, чтобы опустошать ее; последние отступили в города и держались в стенах; вследствие этого не произошло ни одной замечательной битвы.

Между тем вейяне нанесли поражение вследствие неосторожности другого консула, и не явись своевременно на помощь Цезон Фабий, войско погибло бы. С того времени не было ни мира ни войны с вейянами; дело стало очень похоже на разбой: перед римскими легионами они отступали в города; но как только узнавали об их удалении, делали набеги на поля, превращая попеременно войну в мир, а мир в войну. Таким образом, нельзя было ни бросить, ни закончить этой борьбы. А между тем предстояли и другие войны: со стороны эквов и вольсков, которые оставались спокойными лишь до тех пор, пока давала себя чувствовать свежая боль от последнего поражения, или же – в ближайшем будущем – со стороны сабинян, постоянно враждебно настроенных, а также от всей Этрурии. Но вейяне были врагами не столько страшными, сколько постоянными, и чаще тревожили обидами[217 - …и чаще тревожили обидами… – Речь о постоянных нападениях с целью грабежа и опустошения.], чем действительными опасностями; таким образом они ни минуты не позволяли забыть о себе и заняться чем-нибудь другим.

Тогда явились в сенат Фабии. За всех речь держит консул: «Как вам известно, сенаторы, война с вейянами нуждается не столько в большом, сколько в постоянном отряде. Вы заботьтесь о других войнах, а Фабиям предоставьте вейскую. Ручаемся вам, что величие римского имени не подвергнется там опасности. Мы имеем в виду частными средствами вести эту, так сказать, нашему роду принадлежащую войну; государство будет свободно от поставки туда воинов и отпуска денег». За это была выражена им глубокая признательность. Выйдя из курии, консул вернулся домой в сопровождении толпы Фабиев, стоявшей в ожидании сенатского постановления в преддверии курии. Им приказано было на следующий день явиться в оружии к дому консула; затем они разошлись по домам.

49. Молва об этом распространяется по всему городу; Фабиев превозносят до небес: один род принимает на себя государственное бремя, вейская война перешла на попечение частных лиц, ведется частным оружием. Если найдется в городе два столь сильных рода, если один возьмет себе вольсков, другой эквов, то все соседние народы могут быть покорены, тогда как римский народ будет жить в мире. На следующий день Фабии вооружаются и сходятся в назначенное место. Консул, выйдя в военном плаще[218 - Консул, выйдя в военном плаще… – Так как предприятие Фабиев имело частный характер, то едва ли рассказ Тита Ливия верен: правдоподобнее Дионисий Галикарнасский называет вождем бывшего консула Марка Фабия, указывая, что Квинт Фабий присоединился к отряду лишь в следующем году, сложив консульство.], видит перед домом своим весь род Фабиев построившимся в ряды. Вступив в середину, он приказывает нести знамена. Никогда еще по городу не двигалось войско столь малочисленное, но в то же время столь славное и возбуждающее большее удивление: триста шесть воинов[219 - …триста шесть воинов… – Показание Тита Ливия не противоречит свидетельству других историков, говорящих, что выступили 4000–5000 человек; естественно, что Фабии взяли с собой прислугу и кое-кого из клиентов.], все патриции, все одного рода, из коих никого даже деятельный сенат не отверг бы в любое время в роли вождя, шли, грозя силами одного рода погубить вейский народ. За ними следовала целая толпа: тут были и свои – родственники и друзья, которые мечтали не о чем-нибудь обыкновенном, будь то надежда или страх, но непременно о великом[220 - …мечтали не о чем-нибудь обыкновенном, будь то надежда или страх, но непременно о великом… – Они думали, что предприятие Фабиев или беспримерно прославит этот род, или кончится полным его истреблением.]; были и чужие, привлеченные заботами о государстве, недоумевающие, как выразить свое расположение и удивление. Желают им мужества и счастья в походе, желают исхода, соответствующего замыслу; после того обещают консульства и триумфы, всякие награды и почести. Когда они проходили мимо Капитолия и Крепости и других храмов, то сопровождавшие молились богам, которых видели и которых мысленно представляли себе, чтобы они даровали этому отряду счастливый и благополучный поход и вернули их в скором времени здоровыми к родителям на родину. Но молитвы были напрасны. Отправившись по Несчастной улице[221 - Отправившись по Несчастной улице… – Так эта улица стала называться после гибели рода Фабиев.], через правую арку Карментальских ворот, они дошли до реки Кремера[222 - …до реки Кремера. – Кремера – маленькая речка, правый приток Тибра.]. Это место было признано удобным для сооружения крепостцы.

Затем консулами стали Луций Эмилий и Гай Сервилий [478 г.]. И пока дело ограничивалось только опустошениями, то Фабиев было достаточно не только для защиты их крепостцы, но и на всем пространстве, где этрусские земли прилегают к римским, бродив по тем и другим границам, они защищали все свое и подвергали опасности вражеское. Затем последовал небольшой перерыв в опустошениях; тем временем вейяне, призвав войска из Этрурии, приступили к осаде крепостцы на Кремере, и римские легионы, приведенные консулом Луцием Эмилием, вступили в бой с этрусками; впрочем, вейяне едва имели время построить войско: в первые минуты лихорадочной поспешности, пока под знаменами размещаются ряды войска и резервы, налетавший внезапно с фланга отряд римских всадников не дал возможности не только начать битву, но и устоять на месте. Отброшенные таким образом к Красным Скалам[223 - …к Красным Скалам… – Красные Скалы – гористая местность, лежавшая недалеко от Рима у Фламиниевой дороги.], где у

них был лагерь, они умоляют о мире; но, по врожденному легкомыслию, еще до удаления римского отряда с Кремеры, стали жалеть, что получили его.

50. Опять у вейского народа началась с Фабиями борьба, хотя приготовлений к большой войне не было сделано и дело не ограничивалось уже набегами на поля или внезапными нападениями на грабителей; несколько раз сражались и в чистом поле, со знаменами с обеих сторон. И часто один род римского народа одерживал победу над могущественнейшим по тому времени этрусским городом. Это сперва огорчало и возмущало вейян, затем, сообразно с обстоятельствами, возник план уловить жестокого врага в засады; поэтому им даже приятно было видеть, что от больших успехов у Фабиев увеличивается храбрость. Ввиду этого неоднократно навстречу грабителям, как бы случайно, гнали стада, поселяне оставляли поля пустыми, а вооруженные отряды, которые были посылаемы, чтобы удержать опустошения, бежали чаще от притворного, чем от истинного страха.

И уже Фабии с презрением смотрели на врага, думая, что их непобедимого оружия не может сдержать никакое место и никакое время. Эта самонадеянность увлекла их так далеко, что они побежали за скотом, который увидели далеко от Кремеры за большим полем, хотя тут и там заметны были вооруженные враги. И когда, не замечая того, они проскакали мимо засад, расположенных на самом пути, и, рассыпавшись, ловили разбежавшийся по обыкновению от страха скот, внезапно враги поднимаются из засад и показываются перед ними. Сперва их испугал послышавшийся со всех сторон крик, а затем отовсюду посыпались стрелы. По мере того как этруски сходились, Фабии были окружаемы уже беспрерывной цепью вооруженных, и чем больше враг наступал, тем более и они вынуждаемы были собираться в тесный круг; это делало заметной их малочисленность и многочисленность этрусков, так как число рядов последних вследствие тесноты места увеличилось. Прекратив битву, которая велась равномерно на все стороны, они отступают в одно место; напирая туда телами и оружием и построившись клином, они проложили себе путь. Дорога вела на полого возвышавшийся холм. Здесь только они остановились; затем, получив возможность на возвышенном месте перевести дух, они оправились от страха и даже отразили подступавших; пользуясь удобством места, меньшинство победило бы, если бы посланные в обход горами вейяне не взобрались на вершину холма. Это дало опять перевес врагу. Фабии все до одного были перебиты и крепостца их занята. Согласно засвидетельствовано, что все триста шесть человек погибли и остался один только близкий к совершеннолетию наследник рода Фабиев[224 - Согласно засвидетельствовано, что все триста шесть человек погибли и остался один только близкий к совершеннолетию наследник рода Фабиев… – Уже Дионисий сомневался, что из всех Фабиев остался только один юноша; и сам Тит Ливий, называя его консулом 467 года до н. э., тем самым свидетельствует, что в 478 году он был вполне зрелым мужем. День истребления рода Фабиев приурочивали к 18 июля; в этот день считалось непозволительным предпринимать что-либо важное (т. е. был «неслужебный» день). Впрочем, относительно времени истребления Фабиев остается сомнение, если указанный день верен, то непонятна прибавка в начале 51 гл. «уже», указывающая на начало 477 года, а не на конец 478-го.], которому суждено было и в мире, и на войне неоднократно помогать римскому народу в критические минуты.

51. Во время этого поражения консулами были уже Гай Гораций и Тит Менений [477 г.]. Последний немедленно был послан против этрусков, возгордившихся победой. Но и тогда дело шло неудачно, и враги заняли Яникул; город, теснимый, кроме войны, дороговизной, был бы осажден – этруски перешли уже Тибр, – если бы консул Гораций не был отозван из земли вольсков. И эта война угрожала самим стенам, так что первая нерешительная битва была у храма Надежды[225 - …у храма Надежды… – Храм Надежды находился на Эсквилине. Не следует путать с воздвигнутым во время Первой Пунической войны храмом Надежды на Овощном рынке (см. XXI, 62). – Примеч. ред.], вторая – у Коллинских ворот. Хотя здесь на римской стороне был и незначительный перевес, но в этой битве к воинам вернулось прежнее мужество, укрепив их для будущих сражений.

Консулами стали Авл Вергиний и Спурий Сервилий [476 г.]. После поражения, понесенного в ближайшей битве, вейяне воздержались от боя; происходили опустошения и делались нападения на римские поля во все стороны с Яникула, точно из крепости; ни скот, ни поселяне нигде не были в безопасности. Но они были обмануты тем же способом, каким обманули Фабиев. Преследуя скот, разогнанный нарочито повсюду для приманки, они попали в засаду. И насколько число их было больше, настолько сильнее была резня. Возникшее из этого поражения крайнее ожесточение послужило основанием и началом для большего побоища. Ибо, переправившись ночью через Тибр, они бросились штурмовать лагерь консула Сервилия. Прогнанные оттуда с большими потерями, они едва отступили на Яникул. Немедленно консул сам переходит Тибр и укрепляет лагерь под Яникулом. На рассвете следующего дня, ободренный в значительной степени вчерашней удачной битвой и еще более побуждаемый нехваткой хлеба хоть и к рискованному предприятию, да лишь бы оно скоро кончилось, он неосторожно направил войско прямо на Яникул на неприятельский лагерь, был оттуда прогнан с большим позором, чем накануне враги, и спасся сам с войском лишь благодаря прибытию товарища. Попав между двух армий и поворачивая тыл то к одной, то к другой, этруски были совершенно уничтожены. Так, благодаря удачному, но безрассудному предприятию, окончена была вейская война.

52. С водворением мира подешевели съестные припасы в городе: и потому, что был привезен хлеб из Кампании, и потому, что вынуто было все припрятанное, после того как все перестали бояться голода в будущем. Затем обилие и мир снова сделали народ необузданным, и он стал искать прежнего, внутреннего, зла, когда не стало внешнего. Трибуны начали волновать плебеев, прибегая к своей обычной отраве – аграрному законопроекту – и возбуждая не только против всех патрициев, сопротивлявшихся им, но и против отдельных лиц. Предложившие аграрный законопроект Квинт Консидий и Тит Генуций привлекли к суду Тита Менения. В вину ставилась ему потеря крепостцы на Кремере, так как он, будучи консулом, стоял лагерем неподалеку. Это обвинение привело его к гибели, хотя патриции стояли за него не меньше, чем когда-то за Кориолана, и расположение к отцу его Агриппе еще не утратилось. Трибуны, однако, уменьшили наказание: хоть и требовали они казни, по обсуждении приговорили его к уплате двух тысяч медных ассов[226 - …приговорили его к уплате двух тысяч медных ассов. – Первоначально наказание определялось тем или другим количеством голов скота, но потом было переведено на деньги, а в законе определена высшая мера.]. Но и оно обратилось для него в смертную казнь: говорят, что он не вынес позора и огорчения, заболел и умер.

Затем предан был суду другой – Спурий Сервилий, как только сложил консульство, уже в начале года [475 г.]. Это было при консулах Га е Навтии и Публии Валерии; когда трибуны Луций Цедиций и Тит Стаций назначили ему срок явки в суд, он встретил

их вызов не просьбами своими или патрициев, как Менений, но выражением полной уверенности в своей невинности и в расположении к нему. И ему поставлена была в вину битва с этрусками у Яникула. Но, будучи человеком пылкого характера, как прежде при опасности государства, так тогда при своей, он уничтожил ее смелостью: в грозной речи он опроверг не только трибунов, но и плебеев и упрекал их за осуждение и смерть Тита Менения, несмотря на то что его отец своими стараниями некогда вернул их и благодаря ему они имеют теперь и эти законы, и этих должностных лиц, при посредстве которых неистовствуют. Поддержал его и товарищ Вергиний, выставленный свидетелем, уделив ему часть своей славы; особенно же помог ему суд над Менением – так переменилось тогда настроение.

53. Домашние споры кончились: началась война с вейянами, к которым присоединились сабиняне. Консул Публий Валерий, посланный по прибытии вспомогательных войск от латинов и герников с армией в Вейи, немедленно напал на сабинский лагерь, расположенный перед стенами союзников, и навел на сабинян такой страх, что, пока те делали вылазки отдельными манипулами в разных местах, чтобы удержать напор врага, взял лагерь, проникнув в него через те ворота, на которые направил свое первое нападение. За валом произошла затем не битва, а резня. Из лагеря смятение распространяется и на город; вейяне в страхе, точно их город взят, хватаются за оружие. Часть идет на помощь сабинянам, часть нападает на римлян, устремивших все свое внимание на лагерь. На некоторое время римляне поколебались и пришли в смятение; но затем, повернув знамена на обе стороны, они и сами оказывают сопротивление, и посланная консулом конница рассеивает и обращает в бегство этрусков; в один час побеждены были два войска, два могущественнейших и величайших соседних народа.

Пока это происходит у Вей, вольски и эквы расположились лагерем в латинской области и опустошали ее. Сами латины, без римского вождя или помощи, в союзе с герниками лишили их лагеря; вернув свое, они захватили еще большую добычу. Тем не менее против вольсков был послан из Рима консул Гай Навтий; я полагаю, в Риме не понравилось, что союзники без римского вождя и войска сами, собственными силами и по собственному плану, ведут войны. Все роды бедствий и обид применены были против вольсков, и все-таки нельзя было добиться, чтобы они вышли на бой.

54. Затем консулами были Луций Фурий и Гай Манлий [474 г.]. На долю Манлия достались вейяне; но войны не было; согласно просьбе, им дано было на сорок лет перемирие, после того как приказано было доставить хлеб и уплатить издержки. С водворением мира немедленно следуют внутренние раздоры. Плебеи неистовствовали, волнуемые аграрным законопроектом трибунов. Консулы, нимало не устрашенные осуждением Менения и опасностью Сервилия, усиленно сопротивлялись. Когда они слагали власть, то привлечены были к суду трибуном Гнеем Генуцием.

В консульство вступают Луций Эмилий и Опитер Вергиний [473 г.]; в некоторых летописях вместо Вергиния я нахожу консула Вописка Юлия. В этом году – какие бы там консулы ни были – обвиненные перед народом Фурий и Манлий обходят в траурной одежде как плебеев, так и младшее поколение патрициев. Убеждают, склоняют не принимать должностей и управления государством; консульские пучки, претексту и курульное кресло следует считать не чем иным, как принадлежностями похоронной церемонии; облеченные блестящими знаками власти, точно жертвенными повязками, предназначаются к смерти. Если им так нравится консульство, то пусть они уже теперь убедятся, что оно находится в плену и угнетении у всесильных трибунов; консул, точно трибунский служитель, должен делать все по мановению и распоряжению трибуна; если же он пошевелится, если обратит внимание на патрициев, если подумает, что в государстве есть еще что-нибудь, кроме плебеев, то он должен живо представить себе изгнание Гнея Марция, осуждение и смерть Менения. Возбужденные такими речами, патриции начали совещаться не в курии, а частным образом и не доводя о том до сведения большого числа лиц. Поскольку решено было, что подсудимых надо освободить правдой или неправдой, они одобряли все самые суровые мнения, и не было недостатка в исполнителях даже дерзкого дела. И вот в день суда плебеи в напряженном ожидании стояли на форуме, они сперва дивились, отчего не выходит трибун; затем, когда замедление начало уже представляться очень подозрительным, полагали, что он запуган знатью, и жаловались, что общественное дело покинуто и предано. Наконец бывшие у преддверия жилища трибуна возвестили, что он найден дома мертвым. Когда молва разнесла эту весть по всему собранию, то подобно тому, как войско рассеивается по убиении вождя, и плебеи разбежались все в разные стороны. Но особенно напуганы были трибуны, убедившиеся смертью товарища, сколь лишена значения помощь, представляемая законами о неприкосновенности их. И патриции неумеренно выражали свою радость: до того никто не раскаялся в вине, что даже невинные желали казаться свершившими ее и открыто говорили, что власть трибунов следует укротить злодеяниями.

55. Еще под впечатлением этой победы, дававшей очень дурной пример, объявляется набор, и консулы производят его без всякого протеста со стороны напуганных трибунов. Тогда плебеи стали гневаться больше на молчание трибунов, чем на распоряжения консулов, и говорили, что настал конец их свободе, что опять все вернулось к старому; вместе с Генуцием погибла и похоронена власть трибунов. Надо действовать иначе и изыскивать иные способы сопротивления сенату; способ же тут один: плебеи, не находя ни в ком защиты, должны сами защищать себя. Двадцать четыре ликтора служат консулам, и все они плебеи; нет учреждения более достойного презрения и более слабого, если только есть люди, которые могут не обращать на них внимания; но каждый представляет их себе чем-то большим и страшным. Такими речами возбудили они друг друга, и вот к плебею Волерону Публилию, который говорил, что он не обязан идти в солдаты, потому что он командовал ротой, консулы послали ликтора. Волерон обращается к трибунам; когда же никто не подавал ему помощи, консулы приказывают обнажить его и приготовить розги. «Я апеллирую к народу, – сказал Волерон, – так как трибуны предпочитают видеть, как на их глазах секут римского гражданина, чем погибать самим в своей постели от рук ваших». Чем громче кричал он, тем яростнее ликтор рвал с него тогу и раздевал его. Тогда Волерон, очень сильный сам по себе и поддерживаемый подошедшими, оттолкнул ликтора и скрылся в самой гуще толпы, откуда раздавался особенно сильный крик негодующих за него, и уже оттуда взывал: «Я апеллирую и умоляю народ о защите; помогите, граждане, помогите, товарищи! Нечего ждать трибунов, которые сами нуждаются в вашей помощи». Возбужденная толпа готовится будто к сражению; и было очевидно, что наступил решительный момент, что никакое ни общественное, ни частное право не будет ни для кого священным. Выйдя навстречу этой ужасной буре, консулы легко убедились в том, что величие без силы беззащитно. Ликторы были оскорблены, пучки сломаны, с форума они были загнаны в курию, не зная, насколько Волерон захочет пользоваться

своей победой. Когда шум стих, созвав сенат, они жалуются на причиненную им обиду, на насилие со стороны плебеев, на дерзость Волерона. Хотя было высказано много резких мнений, но верх одержали старейшие, решившие, что сенаторам не следует состязаться с неразумными плебеями в раздражении.

56. Обратив на Волерона свое расположение, плебеи в ближайшие комиции избирают его народным трибуном на тот год, когда консулами были Луций Пинарий и Публий Фурий [472 г.]. Наперекор всеобщему мнению, что он займет свое трибунство преследованием консулов предыдущего года, он, ставя личное оскорбление ниже общего дела, ни единым словом не затронул консулов, а внес к народу предложение, чтобы плебейские чиновники избирались на трибутных комициях. Предложение касалось очень важного предмета, хотя и озаглавливалось именем, на первый взгляд, вовсе не страшным: оно совершенно лишало патрициев возможности при помощи голосов своих клиентов выбирать угодных им трибунов[227 - Предложение касалось очень важного предмета, хотя и озаглавливалось именем, на первый взгляд, вовсе не страшным: оно совершенно лишало патрициев возможности при помощи голосов своих клиентов выбирать угодных им трибунов. – Предложение Волерона имело целью учреждение трибутных комиций, в которых бы избирались плебейские магистраты вместо куриатных комиций. При новом порядке в избрании принимали бы участие только те плебеи, которые имели недвижимую собственность, тогда как до сих пор в куриатных комициях, кроме самих патрициев, голоса подавали и их многочисленные клиенты, действуя, разумеется, не в интересах плебеев, а в интересах своих патронов. Понятно, что патриции самым энергичным образом воспротивились этому предложению. Надо заметить, что сам Тит Ливий не имеет вполне ясного представления о положении плебеев того времени, а потому в рассказе его встречаются противоречия. Так, например, сообщаемое в разбираемом месте не вяжется с гл. 23 и другими местами, где говорится о плебеях как о не имеющих никакой собственности и опутанных долговыми обязательствами патрициях.]. Этому весьма приятному для плебеев предложению упорно сопротивлялись патриции, и хотя ни консулам, ни знатнейшим лицам не удалось своим влиянием добиться вмешательства кого-нибудь из коллегий трибунов (что представляло единственную возможность противодействия), тем не менее это дело, трудное в силу своего важного значения, вследствие партийной борьбы затянулось на целый год. Плебеи вновь выбирают трибуном Волерона, патриции же, полагая, что дело дойдет до решительного столкновения, проводят в консулы Аппия Клавдия, сына Аппия, ненавистного и враждебного плебеям уже со времени борьбы, веденной его отцом. В товарищи ему дается Тит Квинкций.

С самого начала года [471 г.] речь шла прежде всего о новом законопроекте. Но как Волерон был автором закона, так товарищ его Леторий был столь же новым, сколь и усердным защитником его. Решительным делала его огромная военная слава, так как в то время не было никого, кто бы превосходил его личной храбростью. И между тем как Волерон говорил лишь о законопроекте, воздерживаясь от нападок на консулов, этот, начав с обвинения Аппия и рода его, высокомерного и жестокого против римских плебеев утверждал, что патриции выбрали не консула, а палача, чтобы мучить и терзать плебеев. Но грубая речь военного человека не соответствовала его свободолюбивому образу мыслей. И вот, ощущая недостаток в выражениях, он сказал: «Так как я нелегко говорю, но твердо держусь того, что сказал, то прошу вас, явитесь завтра сюда. Здесь я или умру на ваших глазах, или проведу законопроект».

На следующий день трибуны занимают освященное место[228 - …занимают освященное место… – Т. е. кафедру. Только с места, освященного авгурами, можно делать предложения народу.]; консулы и знать, чтобы помешать закону, остаются в собрании. Леторий приказывает удалить всех, кроме желающих подавать голоса[229 - …кроме желающих подавать голоса. – Право подавать голос имели все присутствующие, но не все, конечно, хотели им пользоваться: многие являлись, чтобы помешать правильному ходу дела.]. Но знатные юноши стояли, нимало не отступая перед курьерами[230 - …перед курьерами. – Курьеры исполняли все распоряжения трибунов.]. Тогда Леторий приказывает взять некоторых из них. Консул Аппий отрицает право трибуна против кого-нибудь, кроме плебеев; он ведь чиновник не всего народа, а плебеев; даже сам он, в силу своей высшей власти, не может, согласно обычаю предков, удалять[231 - …даже сам он, в силу своей высшей власти, не может, согласно обычаю предков, удалять… – Избираемые всем народом должностные лица имели право только просить расступиться, а не приказывать.], так как говорится: «Если вам угодно, квириты, уходите». Рассуждая небрежным тоном о законах, он легко мог взволновать Летория. И вот раздраженный трибун посылает к консулу курьера, а консул – к трибуну ликтора, крича, что он частный человек, не имеет высшей власти, что он не чиновник; и трибун подвергся бы оскорблению, если бы все собрание с яростью не поднялось на консула в защиту трибуна и не сбежалась бы со всего города на форум возбужденная толпа. Но Аппий упорно выдерживал эту бурю; и конечно дело дошло бы до кровопролития, но другой консул, Квинкций, поручил консулярам, если нельзя будет иначе, то хоть силой увести товарища с форума, а сам успокоил просьбами рассвирепевший народ и убедил трибунов распустить собрание; пусть дадут срок успокоиться гневу; время не лишит их принадлежащей им силы, а прибавит к силе рассудительность, и сенат подчинится народу, и консул – сенату.

57. С трудом успокоил Квинкций плебеев, еще с гораздо большим трудом патриции – другого консула. Когда наконец собрание плебеев было распущено, под председательством консулов происходит заседание сената. Здесь страх и раздражение поочередно вызывали различные мнения; но с течением времени, чем больше умы от увлечения обращались к размышлению, тем больше забывали о борьбе, так что даже выразили благодарность Квинкцию за его содействие успокоению раздоров. Аппия просят стремиться только к такому величию консульской власти, какое может быть в государстве, желающем согласия. В то время как трибуны и консулы все рвут к себе, посередине не остается вовсе сил; государство разделено и растерзано; стремятся не столько к целости его, сколько к обладанию им. Напротив, консул призывал в свидетели богов и людей, что из трусости государство предают и покидают; не сенату недостает консула, а консулу – сената; принимаются более тягостные законы, чем были приняты на Священной горе. Тем не менее, побежденный единодушием сенаторов, он смолк.

58. Закон прошел тихо. Тогда трибуны в первый раз были выбраны в трибутных комициях. Пизон свидетельствует, что прибавлено было три трибуна, как будто бы раньше было два. Он приводит и имена трибунов: Гней Сикций, Луций Нумиторий, Марк Дуиллий, Спурий Ицилий, Луций Мецилий.

Во время беспорядков в Риме началась война с вольсками и эквами. Они опустошили поля, чтобы, в случае какого-нибудь удаления плебеев, последние имели основание обратиться к ним; но когда восстановлено было согласие, они отодвинули лагерь назад. Аппий Клавдий послан был в

землю вольсков, а на долю Квинкция достались эквы. Ту же суровость, которую Аппий проявлял дома, проявил он и на войне, но только с большей свободой, потому что она не стесняема была трибунскими оковами. Он ненавидел плебеев ненавистью, превышавшей ту, которую он унаследовал от отца; он считал, что он побежден ими; хотя и избрали как противовес власти трибунов его, единственного консула, но закон прошел, тот закон, который при помощи некоторых крутых мер прежние консулы остановили, хотя сенат и не возлагал на них таких надежд. Это раздражение и негодование побуждали его суровый дух терзать войско жестокими распоряжениями. И ничем нельзя было укротить воинов; так сильно укрепился в них дух сопротивления! Все делалось медленно, вяло, небрежно, наперекор; ни стыд, ни страх не мешали идти тихо всякий раз, как вождь желал ускорить марш; если он являлся поощрять к работе, то все ослабляли прилежание, обнаруженное добровольно; в присутствии его опускали взоры, и если он проходил мимо, то втихомолку посылали ему проклятия; все это порой тревожило и этот дух, которого не могла сломить ненависть плебеев. Испробовав напрасно все крутые меры, он перестал уже разговаривать с воинами, говоря, что войско развращено центурионами, называл их иногда в насмешку народными трибунами и Волеронами.

59. Все это было известно вольскам, и тем сильнее они наступали, надеясь, что римское войско будет так же раздражено против Аппия, как было раздражено против консула Фабия. Впрочем, ненависть против Аппия была гораздо сильнее, чем против Фабия, ибо они не только не желали победить, как воины Фабия, но даже желали быть побежденными. Выведенные в строй, они в позорном бегстве устремились в лагерь и остановились только тогда, когда увидали движение вольсков на укрепления и позорное избиение арьергарда. Тогда они были вынуждены сразиться, так что победоносный уже враг был отброшен от вала; тем не менее ясно было, что римские воины не хотели только отдавать свой лагерь, а во всем остальном они рады своему поражению и бесчестию. Когда, нисколько не смущенный этим, суровый Аппий хотел еще прибегнуть к строгости и готов был созвать собрание, к нему сбегаются легаты и трибуны, убеждая его ни в каком случае не прибегать к власти, вся сила которой основывается на готовности слушаться. Все воины говорят, что они не пойдут на собрание, повсюду слышны голоса, требующие удаления лагеря из вольской области. Победоносный враг недавно был почти в воротах и на валу, и перед глазами всех очевидная, а не только призрачная великая беда.

Уступив наконец ввиду того, что выгадывается только отсрочка наказания, консул отменил собрание. Он приказал объявить на завтрашний день отправление, а на рассвете сигналом дал знак выступать. Когда войско выступило из лагеря, вольски, точно поднятые тем же сигналом, напали на арьергард. Шум, достигший оттуда до авангарда, произвел такое смятение среди частей и отрядов, что невозможно было ни слышать команды, ни строиться. Все думали только о бегстве. И они неслись врассыпную через груды тел и наваленного на них оружия так, что римляне только тогда остановили бегство, когда враг прекратил преследование. Собрав наконец воинов из рассеявшего их бегства, консул, напрасно посылавший вслед своим приказание вернуться, расположился лагерем на дружественной земле. Созвав собрание, он основательно упрекал войско, предавшее военную дисциплину, ушедшее от своих знамен, спрашивая отдельных лиц, где их знамена, где оружие. Затем, подвергнув наказанию розгами, он казнил безоружных воинов, знаменосцев, покинувших знамена, кроме того, центурионов и пользовавшихся двойным пайком[232 - …пользовавшихся двойным пайком… – Награда эта давалась за храбрость.], которые оставили свои ряды; из остального войска взят был по жребию для казни каждый десятый.

60. Напротив, в земле эквов консул и воины соперничали в предупредительности и услугах. Квинкций был более кроток по природе своей, а несчастная суровость товарища еще более склоняла его в пользу своего характера. Не решаясь выступить против вождя и войска, столь согласных между собою, эквы позволяли врагу ходить по их стране с целью опустошить ее; и ни в одну войну до того не была сгоняема добыча с более обширного пространства. Вся она была предоставлена воинам. Присоединялись и похвалы, которые не менее наград радовали сердца их. Войско вернулось более расположенным к вождю, а через него и к патрициям, говоря, что им дан сенатом отец, а другому войску – тиран.

Этот год, прошедший при различном военном счастье в жестокой борьбе дома и вне, особенно прославился трибутными комициями, имевшими более значения, как победа в затеянной борьбе, чем по реальной выгоде, ибо удаление из собрания патрициев не столько усилило плебеев или ослабило патрициев, сколько лишило достоинства сами комиции.

61. Последующий год [470 г.], год консульства Луция Валерия и Тита Эмилия, был более бурным как вследствие борьбы сословий из-за аграрного законопроекта, так и вследствие суда над Аппием Клавдием. Этот самый ожесточенный противник законопроекта, поддерживавший дело владельцев общественного поля, точно третий консул, был привлечен к суду Марком Дуиллием и Гнеем Сикцием. Никогда до того не был привлекаем к народному суду обвиняемый, столь ненавистный плебеям, накопившим злобу и против него, и против его отца. Но и патриции едва ли выступали так усердно в защиту кого-нибудь другого: предавался ведь раздраженным плебеям, думали они, борец за сенат и защитник его достоинства, стоявший против всех мятежей, поднимавшихся и трибунами, и плебеями, только перешедший меру в борьбе.

Сам Аппий Клавдий единственный из сенаторов ни во что не ставил ни трибунов, ни плебеев, ни суд над собою. Ни угрозы плебеев, ни мольбы сената ни на минуту не могли его склонить не только переменить одежду и просьбами заискивать расположения плебеев, но даже смягчить или убавить хоть сколько-нибудь обычную резкость речи, когда пришлось вести свое дело перед народом. То же выражение лица, то же презрение во взоре, тот же тон речи, так что большая часть плебеев так же боялась Аппия-подсудимого, как боялась Аппия-консула. Он сказал одну только речь в обычном своем обвинительном тоне, и до того поразил своей твердостью и трибунов, и плебеев, что они добровольно отсрочили дело, а потом позволили затянуть его. Между тем прошло немного времени; но прежде чем наступил назначенный срок, он заболел и умер. Когда трибуны попытались помешать произнесению над ним похвального слова, то плебеи не пожелали лишить погребения такого великого мужа обычной почести, и, явившись в большом числе на похороны, столь же спокойно выслушали хвалы умершему, как слушали обвинения против живого.

62. В том же году консул Валерий, отправившийся с войском в землю эквов, не будучи в состоянии вызвать врага на бой, приступил к осаде лагеря. Делу помешала посланная небом ужасная буря, сопровождавшаяся градом и громом. Удивление затем усилилось, когда за знаком к отступлению вернулась тихая и ясная погода; ввиду этого приступить вновь к штурму лагеря, как бы находящегося под защитою божества, представлялось безбожным. Все вызванное войною раздражение обратилось к

опустошению полей. Другой консул, Эмилий, вел войну в земле сабинян. И там поля были опустошены, так как враг держался в стенах. Вызванные затем сожжением не только усадьб, но и деревень, которые были густо заселены, сабиняне вышли навстречу грабителям, но после нерешительной битвы на следующий день отодвинули лагерь в более безопасные места. Консул признал это достаточным, чтобы оставить врага как побежденного, хотя вся война не была еще и начата.

63. Когда раздоры дома во время этих войн продолжались, консулами сделались Тит Нумиций Приск и Авл Вергиний [469 г.]. Было очевидно, что плебеи не допустят долее замедления в принятии аграрного закона, и готовилось жестокое возмущение; но в это время по дыму от пожара усадьб и по бегству поселян узнали, что вольски близко. Это обстоятельство подавило мятеж, уже подготовленный и почти прорывавшийся. Внезапно отправившиеся по распоряжению сената на войну консулы вывели из города всю молодежь и тем успокоили остальных плебеев. А враги форсированным маршем удаляются, напрасно только напугав римлян; Нумиций отправился против вольсков в Антий, а Вергиний – против эквов. Здесь, едва не потерпев большого поражения вследствие нападения из засады, воины поправили своей доблестью дело, погибшее было по небрежности консула. Лучше велась война в земле вольсков; разбитые в первом сражении, враги побежали к богатейшему по тому времени городу Антию. Не решившись штурмовать его, консул взял у антийцев другой город, далеко не такой богатый, – Ценон. Пока эквы и вольски отвлекали римское войско, сабиняне, производя опустошения, дошли до самых ворот города. Затем спустя немного дней, когда оба раздраженные консула вступили в их пределы, сами понесли от двух армий больше урона, чем причинили.

64. Конец года прошел довольно мирно, но его, как всегда, нарушила борьба патрициев и плебеев. Рассерженные плебеи не пожелали принять участия в комициях для избрания консулов; патрициями и их клиентами в консулы были выбраны Тит Квинкций и Квинт Сервилий. Этот год [468 г.] похож был на предыдущий – вначале мятежный, а затем спокойный вследствие войны с внешними врагами. Сабиняне, пройдя форсированным маршем через крустуминские поля, произвели резню и пожар за Аниеном и хотя были прогнаны чуть не от Коллинских ворот и стен города, но угнали огромную добычу и много пленных. Консул Сервилий, преследуя их с войском, готовым вступить в бой, самой армии догнать не мог, так как место было ровное, но произвел опустошение на столь обширном пространстве, что не оставил ничего нетронутым и вернулся, взяв гораздо большую добычу.

И в земле вольсков дело велось отменно, благодаря усердию как вождя, так и воинов. Сперва дана была битва на равнине с огромными потерями и большим кровопролитием с обеих сторон. И римляне, малочисленность которых делала потери более чувствительными для них, отступили бы, если бы консул не ободрил войска, прибегнув к обману, послужившему ко благу, крича, что на другом фланге враги бегут. Сделано было нападение, и римляне, считая себя одерживающими победу, победили на самом деле. Опасаясь, чтобы чрезмерное преследование не повело к возобновлению сражения, консул приказал трубить отступление. Прошло несколько дней, во время которых обе стороны как бы молча заключили перемирие; тем временем из всех племен вольсков и эквов сошлось в лагерь огромное количество людей, не сомневаясь, что если римляне заметят это, то ночью уйдут. Поэтому около третьей стражи они идут на штурм лагеря. Успокоив смятение, возникшее было от внезапного страха, Квинкций, приказав воинам спокойно оставаться в палатках, выводит на стражу когорту герников, а горнистам и трубачам приказывает, сев на коней, трубить перед валом и держать неприятеля в тревоге до света. Остальную часть ночи в лагере все было настолько спокойно, что римляне могли даже заснуть. А вольсков держал в напряженном состоянии вид вооруженных пехотинцев, которых, им казалось, было больше и которых они принимали за римлян, а также фырканье и ржание коней, которые горячились, чуя необычных всадников и, кроме того, звуки труб.

65. Когда рассвело, римляне, свежие и выспавшиеся, выведены были в строй и при первом натиске поколебали утомленных стоянием и караулами вольсков; впрочем, враги скорее отступили, чем были прогнаны, так как сзади были холмы, куда безопасно можно было отступить в полном порядке за первые ряды. Консул, дойдя до неровного места, остановил войска. Воины с трудом были сдерживаемы, кричали и требовали, чтобы им позволено было наступать на пораженных. Еще энергичнее действовали всадники: окружив вождя, они громко заявили, что пойдут вперед знамен. Пока консул медлил, надеясь на доблесть воинов, но, не доверяя месту, они кричали, что пойдут, и за криком последовало дело. Вонзив метательные копья в землю, чтобы с большей легкостью взбираться на крутизну, они устремляются бегом. Вольски, пустив при первом нападении копья, бросают валявшиеся под ногами камни на наступающих и, приведя их частыми ударами в смятение, начинают теснить с возвышенного места. И левый фланг римлян очутился бы в затруднительном положении, если бы консул не рассеял страх уже отступавших воинов, возбуждая стыд, упрекая их и в безрассудстве, и в трусости. Сперва они оказывают упорное сопротивление, затем, когда, не покидая своего места, отдохнули, решаются сами двинуться вперед и с новым криком наступают; возобновив нападение, они карабкаются вверх и преодолевают трудность местоположения. Уже они были близки к тому, чтобы взобраться на вершину холма, как враги обратили тыл; несясь врассыпную, и бегущие, и преследующие почти вместе вступили в лагерь. Во время этой паники лагерь был взят. Те вольски, которые могли убежать, устремились в Антий. В Антий приведено было и римское войско. После осады, продолжавшейся немного дней, город был сдан не вследствие необычайных нападений осаждавших, но потому, что уже со времени той несчастной битвы и потери лагеря вольски пали духом.

Книга III

Выведение колонии в Антий (1). Война Фабия с эквами; ценз (2–3). Восстание эцетрийских вольсков и измена антийцев; неудача Фурия; помощь латинов и герников (4–5). Нападение эквов и вольсков на латинов и герников и движение к Риму (6). Беспомощное положение государства; умилостивление богов (7). Избиение вольсков (8). Попытка ограничить власть консулов (9). Внутренние раздоры (10–11). Занятие Капитолия изгнанниками и рабами; трибунские интриги (15–17). Помощь из Тускула (18). Протест Квинкция против трибунов (19–21). Война с вольсками (22). Захват эквами тускуланской крепости и возвращение ее (23). Суд над Вольсцием (24). Восстание эквов (25). Нападение сабинян; Цинциннат избран диктатором (26). Поражение эквов и сабинян (27–29). Новое нападение эквов и сабинян; увеличение числа народных трибунов (30). Внутренние смуты; решено издать законы (31). Выбор децемвиров (32–33). Издание законов десяти таблиц; новый выбор децемвиров (34–35). Террор (36–37). Протест сената (38–39). Прения (40–41). Военные неудачи (42). Убийство Сикция (43). Гибель Вергинии (44–48). Восстание в Риме и в лагере (49–50). Выбор военных трибунов (50–51). Переход плебеев с Авентина на Священную гору; смятение сената (52). Переговоры с плебеями (53). Децемвиры слагают

власть; возвращение плебеев и избрание народных трибунов (54). Законы, обеспечивающие свободу (55). Суд над Аппием (56–57). Самоубийство Аппия; суд над Оппием и Марком Клавдием (58). Прекращение казней (59). Победа над эквами и вольсками (60–61). Победа над сабинянами; триумф консулов (62–63). Выборы новых магистратов на 306 год от основания Рима [448 г. до н. э.] (64). Вражда патрициев и плебеев (65). Нападение эквов и вольсков и победа над ними (66–70). Решение спора между арицийцами и ардеянами (71–72).

1. По взятии Антия консулами стали Тит Эмилий и Квинт Фабий [467 г.]. Это был тот Фабий, который один пережил истребление своего рода при Кремере. Эмилий же еще в первое консульство стоял за раздачу плебеям земли, вследствие этого и во второе его консульство в сторонниках раздела полей возникла надежда добиться аграрного закона, и трибуны снова принимаются за это дело, которое они неоднократно затевали вопреки консулам, рассчитывая, что они достигнут успеха, когда один консул во всяком случае будет на их стороне. И консул оставался верен себе. Напротив, владельцы земли – большая часть патрициев – жаловались, что глава государства забавляется делами, приличными трибунам, и щедростью за чужой счет добивается популярности; таким образом, всю ненависть за это дело они с трибунов обратили на консула. Предстояла жестокая борьба, но Фабий разрешил спор советом, который не обидел ни той ни другой партии. «Есть, – говорил он, – много земли, отнятой у вольсков в прошлом году под личным предводительством и главным начальством[233 - …под личным предводительством и главным начальством… – В выражении ductu etauspiciis первая часть указывает на личное командование, вторая – на верховное руководство, с которым связано было право производить гадания по полету птиц относительно того или другого предприятия. В императорское время, когда император был главнокомандующим всех войск государства, все войны велись под его ауспициями, а следовательно, и честь за все победы принадлежала ему, хотя он и не был в войске.] Тита Квинкция; можно вывести колонии в Антий, город соседний, удобный и притом приморский; таким образом, не обижая землевладельцев, плебеи получат поля, а согласие в государстве не будет нарушено». Это мнение было принято. Триумвирами для раздачи полей[234 - Триумвирами для раздачи полей… – Триумвиры – чрезвычайные чиновники, которые избирались в трибутных комициях под председательством консула и должны были организовать новую колонию; по крайней мере, такой порядок существовал в позднейшее время.] он выбирает Тита Квинкция, Авла Вергиния, Публия Фурия. Отдано было приказание, чтобы желающие получить землю записывались. Но, по обыкновению, изобилие сейчас же привело к пресыщению, и записалось до того немного, что для пополнения числа прибавлены были колонисты из вольсков; остальные предпочли требовать полей, оставаясь в Риме, чем получить их в другом месте. Эквы просили мира у Фабия, который явился туда с войском, но сами нарушили его, сделав внезапное нападение на латинские поля.

2. На следующий год [466 г.] Квинт Сервилий, бывший консулом со Спурием Постумием, послан был в землю эквов и расположился лагерем в латинской области. В войске развилась повальная болезнь, и оно бездействовало. Война затянулась на третий год, когда консулами были Квинт Фабий и Тит Квинкций [465 г.]. Она была поручена Квинту Фабию вне порядка[235 - …поручена вне порядка… – Обыкновенно консулы решали по жребию или путем соглашения, кому чем заведовать; теперь в первый раз этот порядок нарушается, и сенат определяет круг деятельности консулов.], так как он победил эквов и даровал им мир. Отправившись с непоколебимой уверенностью, что слава его имени усмирит эквов, он послал на собрание этого племени послов, приказав им объявить: консул-де Квинт Фабий говорит, что он из земли эквов принес в Рим мир, а из Рима несет к эквам войну, взяв оружие в ту же десницу, которую раньше он протягивал им в знак мира. Чье вероломство и клятвопреступление виною тому, об этом теперь знают боги, которые вскоре явятся мстителями. Но, как бы то ни было, он и теперь предпочитает, чтобы эквы добровольно раскаялись, чем стали врагами. Если они повинятся, то найдут прибежище в известном им милосердии, если же им приятно нарушение клятвы, то они будут воевать не столько с неприятелями, сколько с разгневанными богами. Речь эта не только не произвела никакого впечатления, но даже послы едва не были растерзаны, и против римлян отправлено было войско на Альгид[236 - …и против римлян отправлено было войско на Альгид. – Альгид – горный хребет, замыкающий на северо-востоке Альбанскую долину и составлявший границу эквов; отсюда частью одни, частью в союзе с вольсками и сабинянами они долго держали в страхе Рим; это видно и из рассказа, хотя они старались приукрасить действительность, выдумывая разные удачные битвы.]. Когда весть об этом дошла до Рима, то и другой консул двинулся из города, побуждаемый не столько грозившей опасностью, сколько возмутительностью поступка. Так два войска, предводимые консулами, приблизились к врагу, выстроившись, чтобы немедленно сразиться. Но так как оставалась лишь небольшая часть дня, то один воин с неприятельской стоянки закричал: «Это, римляне, значит пугать войной, а не вести войну: на ночь глядя вы строите войско!

Для предстоящего боя нам нужен очень длинный день. Завтра с восходом солнца вернитесь в строй, и можно будет сразиться, не бойтесь!»

Раздраженные этими словами, воины отведены были назад в лагерь до следующего дня, негодуя, что наступает длинная ночь, оттягивающая сражение. Подкрепившись пищею и сном, на следующий день с рассветом римское войско выстроилось значительно раньше врага; наконец выступили и эквы. Началась с обеих сторон ожесточенная битва, так как римляне дрались под влиянием раздражения и ненависти, а эквов вынуждало к отчаянной храбрости и крайним мерам сознание опасности, навлеченной их собственной виной, и отчаяние, что им уже больше не поверят. Но не выдержали эквы натиска римского войска и были прогнаны; вернувшись в свои пределы, ожесточенная толпа, не более прежнего склонная к миру, начала бранить вождей, что они рискнули сразиться, тогда как римляне превосходят их военным искусством; для эквов-де удобнее опустошения и набеги, и рассеянные повсюду многочисленные отряды с большей надеждой на удачу ведут войну, чем хоть и многолюдная, но одна армия.

3. Итак, оставив отряд на защиту лагеря, они выступили и столь грозно напали на римские пределы, что паника распространилась до самого города. Неожиданность еще увеличивала страх, так как меньше всего можно было бояться опустошений со стороны побежденного и почти осажденного в собственном лагере врага, а испуганные поселяне, вбегая в ворота, говорили не об опустошении и не о небольших отрядах грабителей, а, преувеличивая все под влиянием пустого страха, кричали, что близка армия, состоящая из легионов врагов, и что они несутся к городу колоннами, готовыми к нападению. Эти неверные слухи в еще более искаженном виде передавались другим. Беготня и крики призывавших к оружию очень походили на панику в захваченном врагами городе. В это время случайно вернулся в Рим с Альгида консул Квинкций.

Прибытие его успокоило страх; когда волнение улеглось, он, порицая за робость перед побежденными врагами, расставил караулы у ворот. Затем созван был сенат; объявив с одобрения отцов суды закрытыми[237 - …объявив с одобрения отцов суды закрытыми… – Закрытие судов и прекращение всякой общественной деятельности объявлялось с одобрения сената в случаях опасности, угрожавшей государству, или траура.] и оставив префектом в городе Квинта Сервилия, он выступил для охраны пределов, но не нашел врага в полях. Другой консул вел дело блистательно: зная, где пойдет неприятель, он напал на него, обремененного добычей и потому двигавшегося медленно, и сделал грабеж гибельным для него. Немногие враги избежали засады; вся добыча была отобрана. Так, с возвращением консула Квинкция в город, окончилось закрытие судов, продолжавшееся четыре дня.

Затем Квинкций произвел ценз[238 - Затем Квинкций произвел ценз… – Первый ценз, упоминаемый Титом Ливием после Сервия; так как цензоров еще нет, то его производят консулы.] и принес очистительную жертву. Говорят, что насчитано было сто четыре тысячи семьсот четырнадцать граждан, кроме сирот и вдов. В стране эквов не совершилось затем ничего достойного внимания. Они удалились в свои города, не оказав сопротивления сожжению и разграблению своего имущества. Консул, пройдя с целью опустошения несколько раз по всей неприятельской стране с войском, готовым к нападению, вернулся в Рим с огромной славой и добычей.

4. Затем консулами были Авл Постумий Альб и Спурий Фурий Фуз [464 г.]. Имя Фуриев некоторые пишут как Фузии; я напоминаю об этом, чтобы кто-нибудь это изменение имени не принял за наименование двух разных лиц. Не подлежало сомнению, что один из консулов будет вести войну с эквами. И вот они обратились за помощью к эцетрийским вольскам, и когда она была оказана с полной готовностью, – до такой степени эти народы соперничали между собою в непримиримой ненависти к римлянам! – начались усиленные приготовления к войне. Герники узнают об этом и предупреждают римлян об отпадении эцетрийской общины к эквам. Возбуждала подозрение и колония Антий, потому что по взятии города оттуда бежало большое количество народа к эквам; и действительно, во время войны с эквами это были самые свирепые воины. Когда затем эквы были разбиты и загнаны в крепости, эта шайка распалась и вернулась в Антий, она возбудила против римлян колонистов[239 - …возбудила против римлян колонистов… – Выражение Тита Ливия неточно: он говорит здесь лишь о прежних обитателях Антия, а не о последних колонистах.], которые и сами по себе уже не отличались верностью. И когда, еще до полной организации этого дела, сенату было доложено, что готовится отпадение, то консулам дано было поручение, вызвав в Рим главных лиц колонии, допросить их, что там затевается. Прибыв немедленно, они представлены были консулами в сенат и на предложенные вопросы дали такие ответы, что, уходя, возбудили еще большее подозрение, чем когда пришли.

С этого времени война считалась вне сомнения. Один из консулов, Спурий Фурий, на долю которого выпало это дело, отправившись против эквов, нашел в земле герников врагов, производивших опустошение, и, не зная об их многочисленности, так как они нигде не показывались все вместе, безрассудно пустил в бой неравное по силам войско. Отраженный при первой же стычке, он удалился в лагерь. Но это не был конец опасности: и в ближайшую ночь, и в следующий день лагерь был осаждаем и штурмуем с такою силой, что нельзя было даже вестника послать оттуда в Рим. Герники сообщили о неудачной битве и об осаде консула с войском и так напугали сенаторов, что другому консулу, Спурию Постумию, было предписано озаботиться, как бы государство не понесло какого-либо ущерба, каковая форма сенатского постановления всегда считалась признаком критического положения[240 - …каковая форма сенатского постановления всегда считалась признаком критического положения. – Сенатское постановление такого рода называлось постановлением о крайних мерах (ultimum senatus consultum) и давало неограниченную власть высшим должностным лицам, чаще всего консулам, а иногда и другим магистратам.]. Признано было за лучшее, чтобы сам консул оставался в Риме вербовать всех способных носить оружие, а на помощь лагерю был послан с союзным войском Тит Квинкций, как заместитель консула[241 - …на помощь лагерю был послан с союзным войском Тит Квинкций как заместитель консула. – Посылаемый заместитель (pro consule; позже proconsul) имел лишь военную власть, которой мог пользоваться только вне города; обыкновенно это делалось, когда ни одного консула не было в городе. Это первый случай назначения заместителя консула.]. Для пополнения же армии приказано было латинам, герникам и колонистам Антия дать Квинкцию наскоро набранных воинов[242 - …приказано было латинам, герникам и колонистам Антия дать Квинкцию наскоро набранных воинов… – Так как в Риме набираются все способные носить оружие, то и от союзников требуются резервы.] – так назывались тогда внезапно требуемые вспомогательные войска.

5. В течение тех дней много происходило передвижений и приступов с разных сторон, так как враги, пользуясь численным превосходством, решились всячески тревожить римские силы, рассчитывая, что их не хватит на все. Одновременно штурмовали лагерь, часть же войска отправили опустошать римские поля, а если представится удобный случай, то попробовать напасть и на сам город. Луций Валерий был оставлен на защиту города, а консул Постумий отправлен остановить опустошение страны. И нигде не сделано было никаких упущений по части бдительности или усердия: в городе были расставлены караулы, перед воротами патрули, а на стенах сторожевые посты, вместе с тем на несколько дней закрыты суды, что было неизбежно ввиду такого великого смятения. Тем временем консул Фурий, сперва спокойно переносивший осаду в лагере, сделал вылазку через задние ворота против неосторожного врага[243 - …сделал вылазку через задние ворота против неосторожного врага… – Так как задние ворота (porta decumana) находились на стороне лагеря, наиболее удаленной от неприятеля, то он и не ждал нападения оттуда; в этом смысле он назван «неосторожным».], и хотя имел возможность преследовать его, но остановился, опасаясь нападения на лагерь с какой-нибудь другой стороны.

Легат Фурий, брат консула, зашел слишком далеко; увлекаемый желанием преследовать, он не заметил удаления своих и нападения врагов с тыла. Отрезанный таким образом, после многих неудачных попыток проложить себе путь к лагерю, он пал, храбро сражаясь. Равным образом консул, получив известие, что брат его окружен, вернулся в бой и, врезавшись безрассудно в гущу врагов вопреки требованию осторожности, был ранен и едва вырван окружающими; это смутило его воинов и увеличило храбрость врагов: смерть легата и рана консула воспламенила их, а затем уже никакая сила не могла сдержать их, тогда как римляне, уступая уверенностью и силами, были загнаны в лагерь и осаждены; дело дошло бы до крайней опасности, если бы не явился на выручку Тит Квинкций с чужеземными силами – войском, состоявшим из латинов и герников. Напав с тыла на эквов, обративших все свое внимание на римский лагерь и яростно

показывавших голову легата, он окружил огромные полчища врагов, а вместе с тем по данному издали сигналу сделана была вылазка и из лагеря. Избиение эквов на римской земле было менее значительно, но бегство более беспорядочно. Когда они, блуждая врассыпную, гнали добычу, то Постумий сделал на них нападение в нескольких местах, где целесообразно были расположены отряды. Бежав в беспорядке, они наткнулись на победителя Квинкция, возвращавшегося с раненым консулом. Тогда консульское войско в блистательном сражении отомстило за рану консула, смерть легата и избиение когорт. Много в те дни и с той и с другой стороны было причинено и принесено потерь; соблюдая достоверность, трудно в таком древнем событии с точностью обозначить, сколько народу принимало участие в боях или пало; но Валерий Антиат решается подвести итог: римлян пало в земле герников 5800, а консул Авл Постумий убил 2400 грабителей из эквов, которые бродили по римским полям с целью производить опустошения; гораздо больший урон понесли остальные полчища, гнавшие добычу и наткнувшиеся на Квинкция, – он утверждает, что на основании точных исследований число убитых простиралось до 4230 человек[244 - …Валерий Антиат… утверждает, что на основании точных исследований число убитых простиралось до 4230 человек. – Валерий Антиат (I в. до н. э.) – римский историк-анналист. Славился преувеличениями; достоверность приводимых им сведений, и особенно цифр, вызывала большие сомнения. Тит Ливий, избегающий обыкновенно называть точные цифры, с недоверием относился к вычислениям Валерия Антиата, внесшего много неверных известий в свою «Римскую историю», где были описаны события с основания Рима до времени Суллы, по крайней мере, в 75 книгах.].

По возвращении в Рим суды были открыты. Казалось, что небо на широком пространстве пылает; являлись перед глазами или представлялись напуганному воображению и другие знамения. Для предотвращения этих ужасов назначено было трехдневное празднество, во время которого толпы мужчин и женщин наполняли храмы богов, испрашивая у них милости. Затем сенат распустил по домам когорты латинов и герников, выразив им признательность за усердную службу, тысяча же воинов антийцев, явившихся на помощь слишком поздно, уже после сражения, были отосланы почти с позором.

6. Затем созваны были комиции; консулами были выбраны Луций Эбуций и Публий Сервилий [463 г.]. В консульство они вступили в секстильские календы, с которых тогда начинался год[245 - В консульство они вступили в секстильские календы, с которых тогда начинался год. – Год служебный начинался 1 августа, тогда как год гражданский – 1 марта.]. Время года было вообще тяжелое, а в тот год еще распространилась моровая язва в городе и по деревням, на людей и на скот; болезнь усилилась вследствие того, что из боязни опустошений были приняты в город скот и поселяне. Это скопление всякого рода живых существ стесняло и горожан, так как распространялось необычное зловоние, и поселян, которые, будучи согнаны в тесные жилища, страдали от жара и бессонницы; а взаимные услуги и просто общение вело к распространению болезни. С трудом можно было переносить эти несчастия, как вдруг послы герников приносят весть, что соединенные силы эквов и вольсков расположились лагерем на их земле и оттуда огромное войско опустошает их пределы. Уже сама малочисленность сената показывала союзникам, что государство находится в стесненном положении вследствие моровой язвы, а кроме того, им дан был печальный ответ, чтобы герники с латинами собственными силами защищали свое достояние: внезапно обрушившийся гнев богов губит Рим болезнью; если эта беда хоть сколько-нибудь ослабеет, как год назад тому, то они помогут союзникам, как это делали и в других случаях. Союзники удалились, неся домой на печальную весть еще более печальный ответ, так как им самим приходилось выдерживать войну, которую они с трудом выдержали бы даже при содействии римских сил. Но враг не особенно долго оставался в земле герников; оттуда он направляется в римские поля, опустошенные и без бедствий войны. Не встречая никого даже безоружного и проходя по местам не только незащищенным, но и необработанным, они дошли до третьего камня по дороге, ведущей от Рима в Габии.

Римский консул Эбуций умер; товарищ его Сервилий был еще жив, но подавал мало надежды на выздоровление. Поражены были болезнью большая часть лиц, стоящих во главе государства, большая часть сенаторов, почти все лица призывного возраста, так что не только для похода, как того требовали тогдашние обстоятельства, но даже для караулов на месте едва хватало сил. Обязанности караульных исполняли даже сенаторы, которым позволяли года и состояние здоровья; плебейские эдилы[246 - …плебейские эдилы… – Плебейских эдилов (эдилы, первоначально – помощники трибунов) Тит Ливий упоминает здесь в первый раз, ставя их непосредственно за консулами.] обходили караулы и заботились о размещении их; к ним перешли высшее управление государством и верховная власть, принадлежавшая консулам.

7. Покинутое, лишенное главы и сил государство защищали боги-хранители и покровительница города Фортуна, вложив вольскам и эквам мысль быть более грабителями, чем врагами: в их сердцах не возникло надежды не только овладеть стенами Рима, но даже подойти к ним, и, увидав издали город и высокие холмы, они не захотели занять их; напротив того, по всему лагерю поднялся шум: зачем без дела тратить время в запустелых и покинутых полях среди гниющих трупов животных и людей, не получая добычи, когда можно идти в нетронутые опустошением места, в богатые тускуланские поля? И вот, внезапно схватив знамена, они перешли поперечными дорогами через лабиканские поля на Тускуланские холмы. Туда обратилась вся сила и все невзгоды войны. Между тем герники и латины, побуждаемые не только состраданием, но и стыдом, если они не задержат общего врага, двигающегося на Рим и готового к нападению, и не подадут никакой помощи осажденным союзникам, соединенными силами направляются к Риму. Не найдя там врага, они, руководясь слухами и следами, повстречали его, когда он шел с Тускуланских холмов в Альбанскую долину. Тут произошел далеко не равный бой, и верность союзников в данный момент принесла им несчастье.

Болезнь в Риме произвела не меньшее опустошение, чем оружие в рядах союзников. Остававшийся в живых единственный консул умер; умерли и другие славные мужи – авгуры Маний Валерий и Тит Вергиний Рутил и старший курион[247 - …и старший курион… – Каждая из тридцати курий имела свои священнодействия, который совершал так называемый курион (curio); во главе стоял старший (или главный) курион (curiomaximus), объявлявший об общих праздниках курий. Это первое упоминание о таком курионе.] Сервий Сульпиций; сильное опустошение производила болезнь и среди малоизвестных лиц. Не находя помощи у людей, сенат направил народные молитвы к богам; отдано было приказание отправиться на молитву с женами и детьми и испрашивать милости богов. Так как каждого побуждала к этому своя беда, то, получив распоряжение со стороны властей, они наполняют все капища. Распростертые всюду матроны, отирающие своими волосами храмы, испрашивают у разгневанных небожителей милость и

прекращение мора.

8. Затем пострадавшие от болезни начали мало-помалу поправляться, потому ли, что испрошена была милость богов, или потому, что уже прошло тяжелое время года. Когда умы обратились уже к заботе о государственных делах, после нескольких междуцарствий[248 - …после нескольких междуцарствий… – Был обычай, чтобы первый междуцарь не производил выборов. Междуцарь (интеррекс) выбирался сенаторами для проведения выборов в случае гибели обоих консулов. Каждый междуцарь оставался в должности пять дней, затем назначался преемник. – Примеч. ред.] Публий Валерий Публикола, на третий день по вступлении в звание междуцаря, провозглашает консулами[249 - …провозглашает консулами… – Точнее следовало бы сказать: «провозглашает (как председатель собрания), что народ избрал в консулы…»] Луция Лукреция Триципитина и Тита Ветурия (или, быть может, Ветузия) Гемина [462 г.]. За три дня до секстильских ид[250 - За три дня до секстильских ид… – Т. е. 1 августа. Римский календарь был лунным, а дни считались по нонам, идам и календам. Нонами назывались шесть дней месяцев марта, мая, июня и октября, со 2 по 7 число, а в другие месяцы – со 2 по 5. По окончании нон начинались иды, которые продолжались восемь дней, т. е. в месяцах марте, мае, июне и октябре до 15 числа, а в другие месяцы – до 13. После ид следовали календы, которые продолжались до 1 числа следующего месяца включительно. Римляне говорили не: «Такой-то день месяца», но: «Такой-то день до нон (или ид, или календ) такого то месяца». – Примеч. ред.] они вступают в консульство, когда государство уже достаточно оправилось, так что не только могло остановить нападение, но и само сделать его. Поэтому, когда герники известили, что враги перешли в их пределы, им охотно была обещана помощь. Было собрано два войска, которые были вверены консулам. Ветурий был отправлен в землю вольсков вести наступательную войну, Триципитин же, посланный в землю союзников, чтобы остановить опустошение, не пошел дальше пределов герников. Ветурий в первой битве разбивает и обращает в бегство врагов; от Лукреция же, пока он был в земле герников, ускользнул отряд грабителей, прошедший Пренестинскими горами и оттуда спустившийся в равнину. Они опустошили поля Пренесты и Габий, а из Габий повернули на Тускуланские холмы; наведен был великий страх и на Рим – не столько по недостатку сил для отражения нападения, сколько вследствие неожиданности его.

Префектом города был Квинт Фабий. Вооружив молодежь и расставив караулы, он устранил всякую опасность и успокоил умы. Поэтому враги, награбив добычу из ближайших мест, не рискнули подступить к городу; когда же, повернув, шли назад, ослабляя бдительность по мере удаления от города, то наткнулись на консула Лукреция, который, уже разведав раньше пути, построил войско и ждал битвы. И вот подготовленные римляне нападают на пораженных неожиданностью врагов и, значительно уступая им числом, обращают в беспорядочное бегство огромные полчища и, загнав их в долину, ввиду трудности выхода оттуда, окружают их. Здесь вольское племя было почти истреблено. В некоторых летописях я нахожу известие, что в битве и во время бегства были убиты 13 470 человек, взяты в плен живыми 1750 и принесено домой 27 военных знамен; хотя в числе и допущено некоторое преувеличение, но, во всяком случае, избиение было жестокое. Победоносный консул, захватив большую добычу, вернулся на прежнюю стоянку. Затем консулы объединяют войска, сводят вместе свои ослабленные силы и вольски с эквами. В тот год это была третья битва. Такая же удача сопровождала и это сражение: враги были разбиты, а лагерь их отнят.

9. Таким образом, Римское государство вернулось к прежнему положению, и счастье в войне немедленно вызвало волнение в городе. Народным трибуном в том году был Гай Терентилий Гарса. Решив, что отсутствие консулов открывает простор для трибунских интриг, он в течение нескольких дней обвинял перед плебеями патрициев в гордости, особенно же нападал на власть консулов как чрезмерную и нетерпимую в свободном государстве. Ведь только по имени она менее ненавистна, по существу же чуть ли не ужаснее царской власти; вместо одного господина принято два, с неограниченной, не знающей меры властью: ничем не стесняемые и не удерживаемые, они применяют к плебеям все угрозы и все казни, указанные в законах. Во избежание увековечения этого произвола он собирается предложить законопроект о назначение пяти мужей для составления законов о власти консулов; какие права по отношению к себе дарует народ, теми и будет пользоваться консул, а не станет считать законом собственное желание и произвол[251 - … какие права по отношению к себе дарует народ, теми и будет пользоваться консул, а не станет считать законом собственное желание и произвол. – За отсутствием писаных законов и ввиду того, что законы знали лишь патриции (преимущественно жрецы), консулы имели полную возможность произвольно толковать законы и теснить плебеев в пользу патрициев. Начинающаяся борьба, вызванная не нищетой, а желанием защитить себя от высокомерия знати, длилась почти сто лет.].

С опубликованием этого законопроекта патриции стали бояться, как бы в отсутствие консулов им не попасть под ярмо нового закона; но префект города Квинт Фабий созывает сенат и с таким ожесточением нападает на предложение и автора его, что даже если бы оба консула восстали против трибуна, то ничего не прибавили бы к его угрозам и запугиванию, – он говорил, что Гарса строит козни и, пользуясь удобным случаем, нападает на государство. Если бы в предыдущий год, во время эпидемий и войны, разгневанные боги послали трибуна, похожего на него, то не было бы никакого спасения. После смерти обоих консулов, когда государство страдало от болезни, при всеобщем смятении он внес бы законопроект об уничтожении консульской власти в государстве и стал бы вождем вольсков и эквов при осаде города. Да разве, наконец, он не имеет права, в случае высокомерного или жестокого поступка консула против какого-нибудь гражданина, привлечь того к ответу и обвинять перед судом тех самых людей, один из которых обижен? Не консульскую, а трибунскую власть делает он ненавистной и невыносимой, возвращая ей после успокоения и примирения с патрициями прежний преступный характер. И он не обращается к нему, Терентилию, с просьбой прекратить начатое. «Вас, – говорит Фабий, – прочие трибуны, мы просим прежде всего принять во внимание, что ваша власть установлена для охраны отдельных лиц, а не для гибели всех; вы выбраны трибунами плебеев, а не врагами патрициев. Нападение на покинутое государство нам приносит горе, а против вас возбуждает ненависть; вам следует уменьшить не права свои, а ненависть против вас. Убедите товарища, чтобы он отложил все дело до прибытия консулов. Даже эквы и вольски не воспользовались в прошлом году смертью консулов от эпидемии и не преследовали нас настойчиво и высокомерно жестокой войной».

Трибуны переговорили с Терентилием, и, когда предложение, по-видимому, было отложено, а на самом деле взято назад, немедленно были призваны консулы.

10. Лукреций вернулся с огромной добычей и с гораздо большей славой, которой он придал еще больший блеск тем, что разложил всю добычу на Марсовом

поле[252 - …придал еще больший блеск тем, что разложил всю добычу на Марсовом поле… – Так как он собирался требовать триумф, то остался вне города; там же происходило и обсуждение предложения трибуна.], где в течение трех дней всякий мог узнать свое и взять. Остальное, чему не нашлось хозяев, было продано. По общему мнению, консулу следовало дать триумф, но дело было отложено, так как трибун повел речь о законопроекте; этот вопрос консул признал более важным. Несколько дней он был обсуждаем в сенате и перед народом. Наконец трибун уступил обаянию консула и взял назад предложение. Тогда полководцу и войску воздана была подобающая честь: вождь праздновал триумф над вольсками и эквами, а за ним следовали его легионы. Другому консулу предоставлено было с овацией[253 - …с овацией… – Овация – малый триумф, который предоставлялся победившему полководцу, если не хватало оснований для триумфа. В то время как триумфатор въезжал в город на позолоченной колеснице, запряженной четверкой белых коней, в облачении Юпитера, с лавровым венком на голове, сопровождаемый кликами «Ио, триумф!», – полководец, удостоенный овации, вступал в город пешком или верхом на коне и был одет в тогу-претексту, с миртовым венком на голове; при овации полководец приносил в жертву овцу, тогда как триумфатор закалывал при жертвоприношении быка.] вступить в город без войск.

В следующий затем год новым консулам – то были Публий Волумний и Сервий Сульпиций – пришлось мириться с законопроектом Терентилия, предложенным всей коллегией. В том году [461 г.] казалось, что небо пылает, и было страшное землетрясение; поверили, что корова заговорила, к известию о которой в предыдущем году отнеслись с недоверием. Между прочими предзнаменованиями падали с неба, точно дождь, куски мяса, которые, как рассказывают, подхватывали птицы, летавшие среди них в огромном количестве; упавшее же мясо лежало разбросанным несколько дней, не издавая зловония. Духовные дуумвиры обратились к Книгам[254 - …обратились к Книгам. – Речь о Сивиллиных книгах, которые представляли собой собрание предсказаний в стихотворной форме. К ним обращались за советом в случае особенных знамений, для которых не было указано умилостивительных жертв в книгах понтификов. Сивиллины книги находились в ведении двух мужей (дуумвиров по священным делам), позже десяти (децемвиров), но они заглядывали в книги лишь по распоряжению сената.]. Предсказывались опасности от сборища чужеземцев: может-де произойти нападение на возвышенные пункты города и отсюда возникнуть побоище. Также было дано предостережение воздерживаться от мятежей. Трибуны жаловались, что это сделано с целью помешать законопроекту; предстояла великая борьба.

Но вот, как бы для того, чтобы ежегодно повторялся обычный круг событий, герники сообщают, что вольски и эквы, несмотря на истощение, снова собирают войска; центральное управление находится в Антии, а в Эцетрах открыто собираются на совещания антийские колонисты; там руководство, а тут средства для войны. Когда это было сообщено сенату, издается распоряжение о наборе. Консулам приказано распределить руководство войной между собой, чтобы один взял на себя вольсков, а другой – эквов.

Трибуны открыто заявляли на форуме, что рассказы о войне с вольсками одна комедия и что герникам дана роль в ней. Уже даже и не доблесть угнетает свободу римского народа, а издеваются над ней, прибегая к уловкам. Так как уже невероятно, чтобы почти совершенно уничтоженные вольски и эквы сами могли поднять оружие, то выискивают новых врагов, бесчестят верную и близкую колонию. Объявляют войну невинным антийцам, а ведут ее с римскими плебеями, которых хотят поскорее вывести из города, навьючив оружием; изгнанием и удалением граждан мстят трибунам. Результат всего этого один: законопроект погиб, если они, имея дело в своих руках, находясь дома, будучи еще мирными гражданами, не примут мер, чтобы не потерять обладания городом, чтобы не наложить на себя ярма. Если есть мужество, то не будет недостатка в средствах; все трибуны единодушны. Извне ничто не грозит, нет никакой опасности; в предыдущем году боги позаботились о том, чтобы можно было безопасно защищать свободу. Так рассуждали трибуны.

11. В другой стороне форума консулы, приказав поставить перед их глазами кресла, попробовали производить набор. Туда бегут трибуны и увлекают за собой толпу. Немногие были вызваны как бы для выяснений, но тотчас же началось насилие. Кого только ликтор схватывал по приказанию консула, того трибун приказывал отпустить. Не право руководило действиями каждого, а уверенность в превосходстве; силою приходилось домогаться того, к чему кто стремился.

Как вели себя трибуны, препятствуя набору, так действовали и патриции, мешая проведению законопроекта, который был предлагаем во все дни комиций. Когда трибуны отдавали народу приказание разойтись по трибам, то начиналась драка[255 - Когда трибуны отдавали народу приказание разойтись по трибам, то начиналась драка… – По прочтении предложения председательствующий чиновник приглашал присутствующих для подачи голосов разойтись по трибам, для которых на Комиции были особые места. Исполнению распоряжения мешали молодые патриции.], так как патриции противились удалению их. И старейшие из них почти не принимали участия, так как нужны были не советы, а лишь безрассудство и дерзость. Сторонились часто и сами консулы, чтобы среди всеобщей сумятицы не понесло ущерба обаяние их власти.

Жил тогда некто Цезон Квинкций, юноша решительный, отличавшийся как знатностью рода, так и огромным ростом и физической силой. К этим дарам богов он сам присоединил много военных отличий и красноречие на форуме, так что не было в государстве человека более речистого и более храброго. Стоя в толпе патрициев и будучи выше всех на целую голову, он один сдерживал нападения трибунов и неистовство толпы, точно совмещал в своем голосе и силах всю мощь диктатора и консула. Под его предводительством много раз были прогоняемы с форума трибуны и разгоняемы и обращаемы в бегство плебеи; если кто выступал против него, то уходил побитым и в разорванной одежде; было ясно, что если такой образ действий будет возможен и далее, то законопроект не будет проведен.

Когда уже почти все другие трибуны были в замешательстве, то один из всей коллегии Авл Вергиний назначил Цезону срок явиться в суд по обвинению в уголовном преступлении. Это скорее ожесточило, чем устрашило суровый нрав; тем яростнее он стал сопротивляться законопроекту, раздражать плебеев и преследовать трибунов, как бы формально объявив им войну. А обвинитель позволял подсудимому неистовствовать, раздувал пламя ненависти против него и собирал материал для обвинения; тем временем он внес законопроект не столько в надежде провести его, сколько с целью увеличить безрассудство Цезона. Тут все многочисленные необдуманные слова и поступки молодежи обрушились на одного подозрительного Цезона. Как бы то ни было, но законопроекту оказывали сопротивление. И Авл Вергиний неоднократно говорил плебеям: «Понимаете ли вы уже, квириты, что нельзя одновременно и оставить в числе граждан Цезона, и получить желаемый вами закон? Впрочем, что я говорю о

законе? Он стоит на дороге к свободе! Своим высокомерием он превосходит всех Тарквиниев. Ждите, пока станет консулом или диктатором тот, который, будучи частным лицом, как вы видите, царствует благодаря своей силе и дерзости». Многие соглашались, жалуясь, что они побиты, и даже настаивали, чтобы трибун довел дело до конца.

12. И уже близок был день суда, и ясно было, что, по убеждению большинства, с вопросом об осуждении Цезона тесно связан вопрос о свободе. Тут, наконец, поневоле, вызывая еще большее отвращение, он стал заискивать расположения отдельных лиц. Его сопровождали близкие люди, стоящие во главе государства. Тит Квинкций Капитолин, бывший три раза консулом, указывая на многочисленные военные отличия свои и своего рода, утверждал, что ни в роде Квинкциев, ни вообще в Римском государстве не было человека столь талантливого и притом так рано обнаружившего доблесть. В первый раз Цезон служил воином в его армии и не раз сражался против врагов на его глазах. Спурий Фурий говорил, что подсудимый, будучи послан Квинкцием Капитолином, помог ему в критическую минуту; по его мнению, никто в отдельности не содействовал более благоприятному исходу дела. Консул предшествующего года Луций Лукреций, чьи славные деяния были свежи, уделял часть своей славы Цезону, упоминал о битвах, говорил о его отменных подвигах и в походах, и в сражениях, настойчиво советовал удержать лучше в числе своих граждан, а не делать чужим этого талантливого юношу, наделенного всеми дарами природы и счастья, который станет важной опорой могущества всякого государства, в какое бы он ни пришел. Дурные его качества, горячность и дерзость, все больше исчезают с возрастом, желательное же – рассудительность – увеличивается со дня на день. Так как пороки старятся, а доблесть крепчает, то пусть они позволят такому способному мужу дожить до старости в государстве.

Находившийся тут же отец его, Луций Квинкций, по прозванию Цинциннат, не стал повторять перечень его заслуг, чтобы не усилить негодования, а просил снисхождения к заблуждениям молодости, умолял подарить сына отцу, не оскорбившему никого ни словом, ни делом. Но одни или из почтения к Цинциннату, или из страха перед его сыном как бы не слушали просьб, а другие, жалуясь на побои, нанесенные им и их близким, давали суровые ответы и тем наперед показывали, каков будет их приговор.

13. Кроме всеобщей ненависти, к подсудимому предъявлено было одно тяжкое обвинение, свидетелем по которому был Марк Вольсций Фиктор, бывший за несколько лет перед тем народным трибуном. Он говорил, что немного спустя после морового поветрия он наткнулся на юношей, бесчинствовавших на Субуре[256 - …на Субуре. – Субура – шумная улица Рима, лежала между холмами Эсквилин, Виминал и Квиринал. Позже это была из наиболее заселенных улиц, которая пользовалась дурной репутацией.]. Там произошла драка, и его старший брат, еще не совсем оправившийся от болезни, упал от удара кулаком, нанесенного ему Цезоном; еле живого, его на руках отнесли домой, где он и умер, по убеждению многих, именно от этого удара; между тем консулы предшествующих лет не позволили ему преследовать виновного судебным порядком. Эти громкие заявления Вольсция до того возбудили народ, что Цезон едва не сделался жертвою нападения толпы.

Вергиний приказывает схватить его и заключить в оковы. Патриции встречают насилие насилием. Тит Квинкций кричит, что нельзя до приговора, без разбирательства подвергать оскорблениям того, кто привлечен по уголовному делу и над кем скоро будет суд. Трибун заявляет, что он не будет казнить его ранее приговора, но до дня суда хочет содержать его в тюрьме, чтобы римский народ имел возможность наказать убийцу. Призванные на помощь другие трибуны, предложив среднюю меру, исполнили свой долг защитников: запретив заключать подсудимого в оковы, они объявили, что он должен явиться на суд, а в случае неявки представить народу денежное обеспечение. Возникало сомнение относительно суммы обеспечения; решение этого вопроса передается сенату. Пока происходило совещание сенаторов, подсудимого держали на форуме. Решено было представить поручителей; каждого из них обязали взносом в три тысячи медных ассов; а сколько их представить, должны были решить трибуны. Они определили десятерых. Этим поручителям обвинитель выдал подсудимого на поруки[257 - Этим поручителям обвинитель выдал подсудимого на поруки. – И в позднейшее время желавший добровольно удалиться в изгнание выставлял поручителей, оставляя им в обеспечение свое имущество.]. То был первый случай представления поручителей казне. Отпущенный с форума, он в следующую же ночь удалился в изгнание к этрускам. Хотя в день суда и выставляли в объяснение его неявки выселение его в изгнание, тем не менее под председательством Вергиния происходили комиции[258 - …тем не менее под председательством Вергиния происходили комиции… – По-видимому, Вергиний хотел настоять на смертной казни, но в этом ему помешали товарищи.]; но призванные на помощь товарищи его распустили собрание. Деньги были взысканы с отца так сурово, что, продав все имущество, он некоторое время жил за Тибром в отдаленной хижине, точно изгнанник.

14. Судебное разбирательство по этому делу и опубликование законопроекта держали государство в напряженном состоянии; внешних войн не было. Трибуны, точно одержав победу, считали законопроект уже почти проведенным, патриции были напуганы изгнанием Цезона и, поскольку это касалось знатнейших из них, отступились от участия в государственных делах; но молодежь, преимущественно составлявшая компанию Цезона, еще более озлобилась на плебеев и не потеряла присутствия духа. Но особенно полезным в этой борьбе оказалось для них то, что они несколько сдерживали свою стремительность. Как только после изгнания Цезона зашла речь о законопроекте и трибуны, попытавшись удалить их, подали повод, они, в сопровождении целой армии клиентов, сделали дружное нападение на трибунов. Никто не ушел домой оттуда, снискав единолично большую славу или вызвав большее ожесточение[259 - …снискав единолично бульшую славу или вызвав большее ожесточение… – Как это было с Цезоном, который выделялся из всех патрициев.]: плебеи жаловались, что вместо одного Цезона их стала тысяча.

В следующие дни, когда трибуны не заводили речи о законопроекте, они были кротки и спокойны, как никто другой: любезно приветствовали плебеев, заговаривали с ними, приглашали к себе в дома, помогали им на форуме, самим трибунам предоставляли созывать собрания для всяких других целей, не оказывая помехи. Ни в общественной, ни в частной жизни не обнаруживали суровости, если только не заходила речь о законопроекте; во всех других случаях молодежь угождала народу. И трибуны не только спокойно исполнили все свои дела, но даже были выбраны на следующий год. Не произнося ни одного грубого слова, не говоря уже о насилии, они мало-помалу приручили плебеев кротким и ласковым обхождением. При помощи таких уловок они в течение целого года задерживали проведение законопроекта.

15. Консулы Гай Клавдий, сын Аппия, и Публий Валерий Публикола приняли государство успокоенным. Новый год [460 г.] не принес ничего нового; одна часть граждан была

озабочена проведением законопроекта, другую тревожила необходимость принять его. Чем сильнее младшие патриции старались заручиться расположением плебеев, тем ожесточеннее трибуны своими обвинениями внушали народу подозрение против них: уже составлен заговор, Цезон в Риме; подготовлен план умерщвления трибунов и избиения плебеев; старейшие патриции поручили младшим принять меры к устранению из государства власти трибунов и восстановлению порядка, существовавшего до удаления на Священную гору.

В то же время со стороны вольсков и эквов боялись войны, почти привычной и чуть ли не из года в год повторяющейся, а между тем неожиданно разразилась другая, более близкая и небывалая беда. Изгнанники[260 - Изгнанники… – Очевидно, во время гражданских споров не одни Цезон и Кориолан вынуждены были покинуть Рим.] и рабы, числом до 2500, предводимые сабинянином Аппием Гердонием, заняли ночью Капитолий и Крепость. Немедленно в Крепости были перебиты все, не желавшие принять участие в заговоре и вместе с ними взяться за оружие, другие, пользуясь суматохой, стремглав в страхе бежали на форум. И слышны были попеременно крики: «К оружию!», «Враг в городе!» Консулы боялись и дать оружие плебеям[261 - …дать оружие плебеям… – Обыкновенно граждане сами заботились о своем вооружении, и лишь в крайних случаях им раздавали оружие из казенных складов.], и оставлять их безоружными, так как не знали, какая беда столь неожиданно обрушилась на город – со стороны ли внешнего или внутреннего врага, есть ли то следствие ненависти плебеев или коварства рабов. Они старались успокоить волнение, а, успокаивая, иной раз сильнее возбуждали его: нельзя ведь было, опираясь на власть, управлять испуганной и оробевшей толпой. Тем не менее раздают оружие не всем, а столько, чтобы иметь на всякий случай достаточно сильный отряд против неизвестного врага. Расставляя караулы во всех местах города, открытых для нападения, они провели остаток ночи в тревоге и неведении, кто такие враги и сколько их. С рассветом открылось, что за война и кто вождь ее. Аппий Гердоний звал с Капитолия рабов, обещая свободу; он-де взял на себя защиту всех несчастных, возвращение в отечество несправедливо удаленных изгнанников и освобождение рабов от тяжкого ига. Он предпочитает сделать это с соизволения народа римского, если же на такой исход дела не будет надежды, то он поднимет вольсков и эквов и вообще испробует самые крайние средства.

16. Дело становилось все более и более ясным для сенаторов и консулов. Но не одни эти известия устрашали их; они боялись, что участниками этого плана окажутся вейяне и сабиняне и что, в то время как столько врагов находится в городе, явятся, согласно уговору, сабинские и этрусские войска, а затем подойдут и вечные враги, вольски и эквы, не для опустошения пределов, как прежде, а к самому городу, пользуясь тем, что часть его взята. Представлялось много разнообразных оснований бояться; но особенный ужас наводили рабы: опасались, как бы не оказался у каждого дома такой враг, которому рискованно было верить, но вместе с тем опасно было недоверием вызвать большее озлобление его. Очевидно было, что трудно будет спасти государство даже при согласии граждан. Так как поднимались волны других бедствий и грозили потопить государство, то никто не боялся трибунов или плебеев: полагали, что это зло укротимо, что остановленное страхом опасности извне, оно покоится и поднимается только тогда, когда нет никакой другой беды. На самом же деле оно чуть ли не одно больше всего грозило потрясенному государству. Безумие трибунов было так велико, что они утверждали, будто не враги, а пустой призрак врагов, друзья и клиенты патрициев засели на Капитолии, чтобы отвлечь умы плебеев от заботы о законопроекте; если он пройдет и они поймут, что затеяли шум напрасно, то эти враги уйдут тише, чем пришли.

Затем трибуны остановили вооружение народа, и под их председательством происходит собрание для проведения законопроекта. А тем временем под председательством консулов происходит заседание сената, так как со стороны трибунов обнаруживалась другая, более грозная опасность, чем та, которая возникла с появлением врага в ночную пору.

17. Когда было возвещено, что народ складывает оружие и покидает посты, Публий Валерий выбежал из курии – товарищ его не распускал сенат, – а оттуда на ораторскую кафедру[262 - …на ораторскую кафедру… – Речь о том месте, откуда говорили к народу; оно называлось позже «ростра» (rostra). Место это должно было быть освящено и выбрано на основании гадания авгура.] к трибунам. «Что это такое, трибуны? – вскричал он. – Под личным предводительством и верховным начальством Аппия Гердония вы собираетесь разрушить государство? Он, который не повлиял на рабов, был настолько счастлив, что соблазнил вас?! Когда враг у вас над головой, вам угодно оставить оружие и проводить законопроекты?» Затем, обращая речь к толпе, он продолжал: «Если вы, квириты, нисколько не заботитесь ни о городе, ни о себе, то побойтесь ваших богов, которые в плену у врагов. Юпитер Всеблагой Всемогущий, Юнона Царица и Минерва, и прочие боги и богини в осаде. Лагерь рабов окружает пенаты вашего государства. Ужели вы признаете это положение государства нормальным? Столько врагов находится не только в стенах, но и в Крепости, над форумом и курией, а между тем на форуме происходят комиции, в курии – заседание сената; точно как будто у нас царит глубокий мир, сенаторы высказывают мнения, а другие – квириты – подают голоса. Не приличнее ли было бы всем патрициям и плебеям, консулам, трибунам, всем богам и людям с оружием в руках спешить на помощь, бежать на Капитолий, освобождать и умиротворять священнейшее жилище Юпитера Всеблагого Всемогущего? Отец Ромул! Ты вложи в своих потомков свой дух, силою которого ты некогда вернул Крепость, захваченную при помощи золота теми же самыми сабинянами; вели идти той же дорогой, которой шел ты и предводимое тобою твое войско. Вот я, консул, первый пойду за тобой и по твоим стопам, если только смертный может следовать за богом». Закончил он речь заявлением, что он берет оружие и призывает к оружию всех квиритов. Если кто будет мешать, то он, забыв о консульской власти, о власти трибунов и законах, гарантирующих их неприкосновенность, будет считать врагом всякого, кто бы он ни был, где бы он ни находился, на Капитолии или на форуме. Так как трибуны запрещают поднять оружие против Аппия Гердония, то пусть прикажут поднять его против консула Публия Валерия; он не побоится поступить с трибунами так, как не побоялся поступить с царями глава его рода.

Очевидно было, что собираются прибегнуть к величайшему насилию и что усобица в Риме будет зрелищем для врагов. Однако провести законопроект не удалось, но и консул не мог отправиться на Капитолий. Ночь положила конец начавшейся борьбе. Трибуны, боясь вооруженной силы консулов, к ночи отступили. Затем, по удалении виновников мятежа, патриции стали обходить плебеев и, вмешиваясь в кучки народа, заводили разговоры, соответствующее обстоятельствам, упрашивали подумать, в какое критическое положение ставят они государство: не между патрициями и плебеями идет борьба, а Крепость, храмы богов, общественные и частные

пенаты предаются врагам. Пока на форуме принимались такие меры для подавления мятежа, консулы удалились осмотреть ворота и стены, опасаясь движения со стороны вейян или сабинян.

18. В ту же ночь и в Тускул дошло известие о захвате Крепости и занятии Капитолия и вообще о смутах в городе. Там диктатором тогда был Луций Мамилий. Немедленно созвав сенат и приведя вестников, он настаивает, что нечего ждать прибытия из Рима послов с просьбой о помощи – этого требует и крайнее критическое положение, и боги – покровители союзов, и верность договорам. Никогда боги не представят такого удобного случая оказать услугу такому сильному и такому близкому государству. Решают подать помощь: собирают молодежь, раздают оружие. Приближение их на рассвете к Риму издали походило на приближение врагов; думали, что подступают эквы или вольски; затем, когда прошел ложный страх, они были впущены в город и стройно вступили на форум.

Там уже Публий Валерий, оставив товарища для охраны ворот, строил войско. Авторитет этого мужа произвел свое действие, так как он уверял, что, по возвращении Капитолия и умиротворении города, он не будет мешать собраниям плебеев, если они позволят уяснить ему, какое коварство скрыто в предложении трибунов; он помнит о своих предках, помнит о своем прозвище, в силу которого забота о благополучии народа, как бы по наследству, передана ему от отцов. Следуя за этим вождем, они направляются на Капитолийский холм, несмотря на крики трибунов, напрасно звавших назад. Присоединяется и тускуланское войско. Союзники и граждане состязались, кому из них будет принадлежать честь возвращения Крепости. Оба вождя ободряют своих воинов. Враги пришли в смятение и надеялись только на местоположение; пользуясь их испугом, римляне и союзники направляют на них свои знамена. И уже они ворвались в преддверие храма, как Публий Валерий, поощрявший, стоя в первом ряду, к битве, был убит. Бывший консул Публий Волумний видел, как он пал. Поручив своим прикрыть тело, сам он выбегает в первый ряд на место консула. В пылу битвы воины не заметили этого важного обстоятельства; они прежде победили, чем узнали, что сражаются без вождя.

Многие изгнанники кровью своей осквернили храм, многие были захвачены живыми. Аппий Гердоний был убит. Таким образом был возвращен Капитолий. Пленники были казнены каждый соответственно своему положению, был ли он свободным, или рабом; тускуланцам выражена благодарность; Капитолий был очищен и вновь освящен[263 - …Капитолий был очищен и вновь освящен. – Новое освящение было необходимо, так как храм был осквернен убийством.]. Рассказывают, что плебеи бросали в дом консула монеты по четверти асса на устройство более торжественных похорон[264 - …на устройство более торжественных похорон. – Намек на так называемое погребение на общественный счет; но здесь оно совершается не по постановлению сената и не на средства казны, а на добровольные пожертвования граждан, вызванные, помимо заслуг умершего, его бедностью.].

19. По восстановлении мира трибуны стали настойчиво требовать от сенаторов, чтобы они исполнили обещание Публия Валерия, от Гая Клавдия – чтобы он освободил манов товарища[265 - …освободил манов товарища… – Маны – боги загробного мира, связанные с душой умершего. – Примеч. ред.] от обвинения в обмане и позволил поднять дело о законопроекте. Но консул заявил, что он не допустит обсуждения законопроекта, пока не выберет товарища на место убитого. Эти споры продолжались вплоть до комиций для дополнительных выборов. В декабре, благодаря усиленным стараниям сенаторов, консулом был выбран отец Цезона Луций Квинкций Цинциннат, который немедленно должен был вступить в должность. Плебеи были в унынии, так как консулом являлся человек, раздраженный против них и в то же время сильный расположением патрициев, собственной доблестью, своими тремя сыновьями; из них ни один по мужеству не уступал Цезону, а по умению, в случае надобности, быть предусмотрительными и умеренными, они стояли выше его.

Как только он вступил в должность, то в своих постоянных речах он не с такой настойчивостью сдерживал плебеев, как порицал сенат, говоря, что вследствие вялости его трибуны стали уже бессменными и, пользуясь своим красноречием и предъявляя обвинения, распоряжаются не как в государстве римского народа, а как в заброшенном доме. Вместе с сыном его Цезоном изгнаны из города Рима и находятся в ссылке доблесть, постоянство, все высокие качества, отличавшие молодежь в мирное и военное время. Болтуны, мятежники, сеятели раздоров, делаясь при помощи самых грустных происков по два и по три раза трибунами, они пользуются царским произволом.

«Разве этот вот Авл Вергиний, – говорил он, – за то, что не был на Капитолии, меньше заслужил казнь, чем Аппий Гердоний? Клянусь Геркулесом! Гораздо больше, если оценивать дела по справедливости. Гердоний уже тем одним, что объявлял себя врагом, почти заставил вас взяться за оружие; этот же, утверждая, что нет войны, отнял у вас оружие и беззащитными поставил вас перед вашими рабами и изгнанниками. И вы – я не желаю тревожить мира усопших Гая Клавдия и Публия Валерия – решились двинуть знамена на Капитолийский холм прежде, чем удалить с форума этих врагов? Стыдно перед богами и людьми! Когда враг был в Крепости и на Капитолии, когда вождь изгнанников и рабов, осквернив все святое, поселился в храме Юпитера Всеблагого Всемогущего, в Тускуле прежде, чем в Риме, взялись за оружие. Неизвестно было, Луций ли Мамилий, вождь тускуланский, или консулы Публий Валерий и Гай Клавдий освободят римскую твердыню, и мы, прежде не позволявшие латинам брать оружие даже для защиты самих себя, когда в их пределах был враг, были бы в плену и разорены, если бы они самовольно не взялись за оружие. Итак, трибуны, предавать безоружных плебеев врагу, чтобы он убил их, значит помогать им? Конечно, если бы какой-нибудь самый последний из ваших плебеев, которых вы отторгли от остального народа, сделав как бы свое отечество и государство в государстве, – если бы кто-то из них заявил вам, что его дом осажден вооруженными рабами, то вы считали бы обязательным помочь ему; а Юпитер Всеблагой Всемогущий, окруженный вооруженными изгнанниками и рабами, не заслуживал уже помощи от людей? И эти люди требуют, чтобы их считали неприкосновенными, когда для них сами боги не священны и не неприкосновенны? Но вы, подавляемые преступлениями против богов и людей, заявляете, что проведете в этом году законопроект. В таком случае, то есть если вам удастся это, клянусь Геркулесом, плохую услугу оказали государству в тот день, когда меня избрали консулом, гораздо хуже, чем когда погиб консул Публий Валерий».

«Прежде всего, квириты, – закончил он, – я с товарищем намерен вести войска против вольсков и эквов. Вследствие какого-то рока боги милостивее к нам, когда мы воюем, чем когда мы живем и мире. Лучше догадываться, когда беда уже миновала, чем на деле испытать, какой бы опасности подверглись мы, если бы эти народы узнали, что Капитолий осажден изгнанниками».

20. Речь консула подействовала на плебеев; патриции ободрились и считали порядок в государстве восстановленным. Другой консул, будучи более энергичным помощником, чем инициатором,

охотно предоставил товарищу почин в столь важном деле, а для себя избрал только участие в исполнении консульских обязанностей. Тогда трибуны, издеваясь над его словами как праздными, настойчиво спрашивали, как это консулы выведут войско, когда им никто не позволит производить набор, Квинкций отвечал: «Да нам вовсе и не нужно производить набор, так как, когда Публий Валерий раздавал плебеям оружие для отнятия Капитолия, все поклялись собраться по приказанию консула и не расходиться без его воли. Итак, мы повелеваем всем, принесшим эту присягу, завтра явиться вооруженными к Регилльскому озеру». Тогда трибуны начали подтрунивать и хотели освободить народ от присяги: Квинкций-де был частным лицом, когда давалась присяга. Но тогда не дошли еще до того пренебрежения к богам, которым одержим наш век, и никто путем толкования не приспособлял себе присягу и законы, напротив, свои нравы все сообразовали с ними. И вот трибуны, не имея надежды помешать делу, стали думать о том, чтобы отсрочить сбор войска, тем более что распространился слух о приказании, отданном и авгурам, явиться к Регилльскому озеру и обозначить место, где бы, произведя ауспиции, можно было говорить с народом[266 - …распространился слух о приказании, отданном и авгурам, явиться к Регилльскому озеру и обозначить место, где бы, произведя ауспиции, можно было говорить с народом… – Собрание всего народа, созванное для принятия какого-нибудь решения, могло состояться только в том случае, если произведены ауспиции утром того же дня и на том месте, где оно должно происходить. Ауспиции же могли производиться лишь на месте, обозначенном и освященном авгурами для наблюдения за небесными знамениями. В городе и поблизости от него такие места были определены раз и навсегда; настоящий же случай исключительный, а потому templum должен быть освящен авгуром.], с целью отменить там, на комициях, все решения, которые будут приняты в Риме под влиянием трибунов; там-де все выскажутся за то, чего захотят консулы; ведь право апелляции к народу прекращается на расстоянии более тысячи шагов[267 - …ведь право апелляции к народу прекращается на расстоянии более тысячи шагов… – Право обжалования действий должностных лиц за пределами города было предоставлено римлянам только во II веке до н. э.] от города, и трибуны, явившись туда, окажутся, наравне с остальной толпой квиритов, в подчинении у консулов. Это внушало опасения; но особенно волновало умы неоднократное заявление Квинкция, что он не будет председательствовать в комициях для избрания консула: не таков недуг государства, чтобы его можно было спасти обычными средствами; для государства нужен диктатор, чтобы покусившийся на нарушение общественного спокойствия знал, что против диктатуры не существует апелляции.

21. На Капитолии происходило заседание сената; туда явились трибуны с взволнованными плебеями. Толпа громко взывала о защите то к консулам, то к сенаторам, но консул только тогда отказался от своего мнения, когда трибуны дали обещание подчиниться решениям сената. Когда затем последовал доклад консула о требованиях трибунов и плебеев, то состоялись сенатские постановления, что трибуны не должны в тот год вносить законопроект, а консулы – выводить войско из города; вместе с тем сенат признает на будущее время несогласным с интересами государства продление должностей и вторичное избрание тех же лиц трибунами.

Консулы повиновались сенату; трибуны, несмотря на протесты консулов, выбраны были вновь. Равным образом и сенаторы, чтобы не уступать ни в каком отношении плебеям, тоже хотели снова выбрать в консулы Луция Квинкция. Но больше ни разу в том году консул не держал такой энергичной речи. «Дивиться ли мне, сенаторы, – сказал он, – что ваш авторитет перед плебеями является призрачным? Вы ослабляете его; так как плебеи нарушили сенатское постановление относительно продления должностей, то и вы хотите нарушить его, чтобы не уступить безрассудству толпы. Точно будто бы могущество в государстве измеряется степенью непостоянства и своеволия! Ведь конечно о большем легкомыслии и ничтожестве свидетельствует нарушение собственных постановлений, чем чужих. Подражайте, сенаторы, бессмысленной толпе; лучше вам, которые должны бы служить примером для нее, заблуждаться, глядя на других, чем другим поступать правильно, глядя на вас; но только я не хочу подражать трибунам и не допущу назначения меня консулом вопреки сенатскому постановлению. Тебя же, Гай Клавдий, я тоже прошу удержать римский народ от такого произвола; будь уверен, что я приму такое твое действие не за желание помешать моему возвышению, а за стремление усилить славу роняемой почетной должности и ослабить ненависть, которая грозила бы мне в случае продления моей власти». Затем сообща они издают распоряжение, чтобы никто не избирал Луция Квинтия в консулы и что поданные за него голоса не будут ими приняты во внимание.

22. В консулы были выбраны Квинт Фабий Вибулан (в третий раз) и Луций Корнелий Малугинский. В тот год [459 г.] произведен был ценз; приносить же торжественную очистительную жертву боялись, потому что был взят Капитолий и убит консул[268 - …потому что был взят Капитолий и убит консул. – Эти несчастья могли быть истолкованы как помеха религиозному торжеству.].

В начале года, в консульство Квинта Фабия и Луция Корнелия, сразу начались смуты. Трибуны подстрекали плебеев, а между тем латины и герники сообщали, что вольски и сабиняне затевают огромную войну, что войско вольсков находится уже в Антии. Было много оснований бояться, что отпадет и самая колония; со стороны трибунов едва удалось добиться, чтобы они позволили сперва справиться с этой войной[269 - …чтобы они позволили сперва справиться с этой войной. – Т. е. отложив на время войны обсуждение законопроекта.]. Затем консулы разделили сферы деятельности: Фабию было поручено вести легионы на Антий, Корнелию – оставаться для защиты Рима из опасения, чтобы какая-нибудь часть врагов, по обычаю эквов, не явилась опустошать поля. Герникам и латинам приказано было, согласно договору, выставить воинов; таким образом, две трети войска состояли из союзников, а треть – из граждан. После того как союзники явились к назначенному дню, консул разбил лагерь за Капенскими воротами. Произведя затем смотр войск, он двинулся к Антию и остановился недалеко от города и от стоянки врагов. Пока вольски, не решаясь вступить в битву из-за неприбытия войска эквов, спокойно принимали меры по защите себя за валом, Фабий на следующий день выстроил вокруг неприятельского лагеря не смешанный строй из союзников и граждан, а три отдельных строя из трех народов; сам с римскими легионами стал в середине. Затем приказал наблюдать за сигналом, чтобы союзники одновременно начали дело и отступили, когда протрубят отбой. За первой шеренгой каждого отряда он помещает и соответствующие отряды конницы. Сделав таким образом нападение в трех пунктах, он окружает лагерь и, наступая со всех сторон, прогоняет с вала не выдержавших натиска вольсков. Пройдя затем через укрепления, он выгоняет из лагеря оробевшую и сбившуюся в одну сторону толпу. Когда враги бежали оттуда в беспорядке, всадники, остававшиеся зрителями этой битвы, так

как им трудно было перейти вал, нагнав их на открытой равнине, приняли участие в победе, избивая перепуганных врагов. И в лагере, и вне укреплений происходила большая резня бежавших, но еще больше была добыча, так как враги едва имели возможность унести с собой оружие. И войско было бы уничтожено, если бы бегущие не скрылись в лесу.

23. Пока эти события происходили под Антием, эквы, послав вперед отборных молодцов, внезапно ночью захватили тускуланскую крепость; с остальными силами они расположились недалеко от стен Тускула, чтобы разделить силы врага. Известие об этом быстро достигло Рима, а оттуда – лагеря в Антии и произвело на римлян такое же впечатление, как если бы сообщено было о взятии Капитолия, – так недавно оказана была услуга тускуланцами, и все были убеждены, что само сходство опасности делает обязательным за оказанную помощь отплатить тем же. Фабий, бросив все другие дела, поспешно свозит добычу из лагеря в Антий; оставив там небольшой гарнизон, он спешит ускоренным маршем в Тускул. Воинам запрещено было брать с собой что-нибудь, кроме оружия и приготовленной пищи, сколько было под руками; провиант консул Корнелий подвозит из Рима.

Война около Тускула длилась несколько месяцев. С одной частью войска консул осаждал лагерь эквов, другую дал тускуланцам для возвращения крепости. Штурмовать его было невозможно; наконец голод вынудил врагов выйти оттуда. Доведенные до крайности, безоружные и нагие, они были прогнаны тускуланцами под ярмом. Когда они в позорном бегстве стремились домой, римский консул настиг их у Альгида и перебил всех до одного. Приведя назад войско, победитель располагается лагерем у Колумена – таково название этого места. И другой консул двинулся от Рима, когда, по удалении врага, миновала уже опасность для римских стен. Таким образом, вступив с двумя армиями во вражеские пределы, консулы производят страшное опустошение – один в землях вольсков, другой – в землях эквов.

У большинства писателей я нахожу известие, что в том же году отложились антийцы, что консул Луций Корнелий вел эту войну и взял город. Но я не смею утверждать этого наверняка, так как у более древних писателей нет никакого упоминания об этом.

24. По окончании этой войны патрициев страшит домашняя распря с трибунами. Последние громко заявляют, что войско коварно держат вне отечества, что этот обман имеет целью помешать проведению законопроекта, что они, тем не менее, доведут до конца начатое дело. Однако Луций Лукреций, префект города, добился отсрочки замышляемых трибунами дебатов до прибытия консулов.

Появилось еще новое основание для волнения. Квесторы Авл Корнелий и Квинт Сервилий привлекли к суду[270 - Квесторы Авл Корнелий и Квинт Сервилий привлекли к суду… – Квесторы, бывшие первоначально заместителями, в случае надобности являлись ежегодно избираемыми должностными лицами, производящими следствие и созывающими комиции для суда над преступником.] Марка Вольсция за то, что он несомненно был ложным свидетелем против Цезона. Ибо из многих показаний вытекало, что брат Вольсция, с тех пор как заболел, не только не показывался никогда на форуме, но даже и не вставал с постели и, проболев много месяцев, умер и что в то время, к которому свидетель относил преступление, Цезона не было в Риме, так как товарищи его по службе удостоверяли, что он постоянно был с ними в войске и не пользовался никаким отпуском. Многие частные лица предлагали ему доказать третейским судом противное[271 - Многие частные лица предлагали ему доказать третейским судом противное. – Спорящие стороны представляли известную сумму, которую третейский судья присуждал правому; этот приговор представлял собою как бы предварительное решение дела на суде народном; отказываясь от него, Вольсций тем самым показывал, что он неправ.]. Так как он не решался идти на третейский суд, то все эти вполне согласные одно с другим обстоятельства так же мало позволяли сомневаться в осуждении Вольсция, как в свое время в осуждении Цезона на основании его показаний. Помехой служили трибуны, которые заявляли, что не позволят квесторам собрать комиции по делу подсудимого, если не состоятся предварительно комиции относительно законопроекта. Так оба дела затянулись до прибытия консулов.

Когда они с триумфом вступили в город в сопровождении победоносного войска, большая часть считала трибунов напуганными, так как относительно законопроекта они хранили молчание. А между тем они, ввиду окончания года, домогаясь в четвертый раз трибунства, перенесли борьбу со споров о законопроекте на выборные комиции. И хотя консулы ратовали против продления трибунства нисколько не меньше, чем если бы был опубликован законопроект об умалении их власти, победа, однако, оказалась за трибунами.

В том же году эквам, согласно их просьбе, дарован был мир. Ценз, начатый в предыдущем году, был закончен; рассказывают, что принесенная при этом очистительная жертва была десятой от основания города. Насчитано было сто семнадцать тысяч триста девятнадцать граждан.

Гражданская и военная слава консулов того года была велика, так как и вне отечества они установили мир, и дома государственная жизнь шла если не в полном согласии, то, во всяком случае, с меньшей враждой, чем прежде.

25. Последовавшие затем консулы Луций Минуций и Гай Навтий [458 г.] приняли два дела, оставшихся от предыдущего года. Так же, как прежде, консулы мешали проведению законопроекта, а трибуны – суду над Вольсцием; но новые квесторы были более сильны и пользовались большим авторитетом. С Марком Валерием, сыном Мания, внуком Волеза, квестором был Тит Квинкций Капитолин, бывший три раза консулом. Не имея возможности вернуть роду Квинкциев Цезона, а государству – лучшего юношу, он преследовал справедливой и законной враждой лжесвидетеля, лишившего невинного человека возможности защищаться. Так как Вергиний больше всех трибунов настаивал на обсуждении законопроекта, то консулам дан был двухмесячный срок для изучения его, с тем условием, что голосование будет допущено после того, как они объяснят народу, какое в предлагаемом законопроекте скрыто коварство. За назначением этого срока в городе наступило успокоение.

Но эквы ненадолго дали отдых: нарушив договор, заключенный с римлянами в прошлом году, они передали власть Гракху Клелию; он был тогда первым лицом среди эквов. Под предводительством Гракха они произвели вражеское опустошение в лабиканских, а затем и в тускуланских полях и с огромной добычей расположились лагерем на Альгиде. В этот лагерь явились из Рима послами Квинт Фабий, Публий Волумний и Авл Постумий жаловаться на обиды и требовать, согласно договору, удовлетворения. Вождь эквов приказывает им изложить требования римского сената дубу; а он-де тем временем займется другими делами. Огромный дуб этот возвышался над палаткой, и в тени его было прохладное место. Тогда один из послов, уходя, сказал: «И этот священный дуб, и все боги да услышат, что вы нарушили договор; да внемлют они теперь нашим жалобам и да помогут оружию, когда мы будем преследовать в недалеком будущем одновременное нарушение законов божеских и человеческих». Когда послы вернулись в Рим, сенат приказал одному консулу вести

войско против Гракха на Альгид, а другому поручил опустошать пределы эквов. Трибуны по обыкновению начали мешать набору и, быть может, до конца мешали бы, но неожиданно явилась новая опасность.

26. Огромные силы сабинян, производя ужасный разгром, подступили почти к самым стенам города: поля были страшно опустошены, на город наведен страх. Тогда плебеи, смилостивившись, взялись за оружие: несмотря на протесты трибунов, набрано было две больших армии. Одну повел Навтий против сабинян и, расположившись лагерем у Эрета, с малыми отрядами, нападая преимущественно в ночное время, произвел такое опустошение в сабинских полях, что сравнительно с ними римские пределы казались почти нетронутыми. Минуций в исполнении возложенного на него поручения не обнаружил такой же силы духа и не имел такого же счастья; расположившись недалеко от врага, не потерпев никакого значительного поражения, он робко держался в лагере. Заметив это, враги, став дерзкими при виде страха противника, как это обыкновенно бывает, напали ночью на лагерь; но так как открытое нападение не имело успеха, то на следующий день они обложили его окопами. Однако, прежде чем они успели заградить все выходы, пять всадников, пробравшись через неприятельские посты, принесли в Рим известие, что консул и армия в осаде. Ничего не могло случиться так нежданно-негаданно. Распространились такой страх и такое смятение, точно враги осаждали не лагерь, а город. Приглашен был консул Навтий; но так как на него мало было надежды и решено было выбрать диктатора, который бы поддержал потрясенное государство, то с общего согласия выбран был Луций Квинкций Цинциннат.

Нижеследующее должны внимательно выслушать те, которые презирают все людские блага, кроме богатств, и думают, что нет места ни почету, ни доблести там, где нет изобилия в сокровищах. Луций Квинкций, единственная надежда Римского государства, обрабатывал за Тибром, против того места, где теперь находится верфь, поле в четыре югера[272 - …в четыре югера… – Югер (jugerum) – римская земельная мера; представлял собой прямоугольную площадку 240 футов длиной и 120 футов шириной. – Примеч. ред.], именуемое Квинкциевым лугом. Там, когда он усердно рыл канаву заступом или пахал – во всяком случае занят был полевыми работами, это известно точно, – послы, обменявшись с ним взаимными приветствиями, попросили его, на благо ему и государству, выслушать в тоге[273 - …в тоге… – Тога – официальная одежда римлянина. – Примеч. ред.] поручение сената; спрашивая с удивлением, все ли благополучно, он приказывает жене своей Рацилии поскорее подать из хижины тогу. Когда, отерши пыль и пот и одевшись в тогу, он выступил вперед, послы, принося поздравление, приветствуют его диктатором, призывают в город, объясняют, какая паника в войске. Для Квинкция был приготовлен по распоряжению властей корабль, и, когда он переправился, его встретили три сына, затем остальные близкие и друзья и, наконец, большая часть сенаторов. В сопровождении этой толпы, в предшествии ликторов он отведен был в свой дом. И плебеи сбежались в большом количестве; но они далеко не с такой радостью смотрели на Квинкция, считая и власть эту чрезмерной, и мужа этого еще более крутым, чем сама власть. И в ту ночь ограничились тем, что расставили караулы в городе.

27. На следующий день, выйдя до рассвета на форум, диктатор назначает начальником конницы Луция Тарквиция, человека хотя и принадлежавшего к патрицианскому роду, но по бедности служившего в пехоте[274 - …человека хотя и принадлежавшего к патрицианскому роду, но по бедности служившего в пехоте… – Патриции служили обыкновенно в коннице.]; тем не менее по военной доблести он считался далеко превосходящим всю римскую молодежь. С начальником конницы он является в собрание, объявляет суды закрытыми, приказывает по всему городу запереть лавки, запрещает всем заниматься какими бы то ни было частными делами. Затем всем, находящимся в воинском возрасте, велит явиться до захода солнца на Марсово поле, вооружившись, запасшись готовой пищей на пять дней и взяв по двенадцать кольев; кто по преклонности лет не годен был для службы, тому он приказывает варить пищу для соседа-воина, пока тот будет готовить оружие и искать колья. Таким образом, юноши поспешно разошлись собирать колья; брали, где кому было ближе – никто не встречал противодействия; и все аккуратно явились согласно распоряжению диктатора. Построив затем строй, одинаково пригодный для марша и для сражения, если бы того потребовали обстоятельства, сам диктатор ведет легионы, а начальник конницы – всадников. В обоих отрядах сказаны были одобрительные речи, каких требовали обстоятельства: пусть прибавят шагу; надо спешить, чтобы за ночь добраться до врага; консул и войско римское в осаде, они заперты уже третий день; неизвестно, что принесет каждая ночь или день; часто в одну минуту решаются величайшие дела. И воины, угождая вождям, кричали также друг другу: «Спеши, знаменосец, не отставай, воин!» В полночь они достигают Альгида и останавливаются, заметив, что враг уже близко.

28. Тут диктатор, объехав и осмотрев, насколько позволяла ночь, протяжение и форму лагеря, распорядился, чтобы военные трибуны приказали воинам сбросить свое снаряжение в одно место и вернуться в ряды только с оружием и кольями. Приказание было исполнено. Затем в том же порядке, в каком были на пути, он располагает все войско вокруг лагеря врагов в одну шеренгу и приказывает по данному сигналу всем закричать, а затем каждому рыть перед собою канаву и насыпать вал. За распоряжением последовал сигнал. Воины выполняют приказание. Крик раздается вокруг врагов; он достигает и за пределы неприятельского лагеря и слышится в лагере консула. Это вызывает на одной стороне панику, на другой – радость. Римляне, поздравляя друг друга, что слышны крики сограждан и что близка помощь, также наводят страх на врага с караульных постов. Консул говорит, что дело откладывать нельзя; крик этот обозначает не только приближение помощи, но и начало дела; несомненно, что с наружной стороны лагерь врагов уже осажден. Поэтому он приказывает воинам взяться за оружие и следовать за ним. Ночью началось сражение; криком они дают знать легионам диктатора, что и на их стороне началось дело. Эквы уже готовились помешать окапывать их лагерь, как запертый враг начал битву; поэтому, обратившись от окружающих на напавших с внутренней стороны из опасения вылазки через их лагерь, они дали возможность осождающим беспрепятственно заниматься всю ночь укреплениями; а консул дрался до рассвета. К восходу солнца диктатор уже окружил врагов валом и они едва выдерживали бой с одним войском. Затем войско Квинкция, по окончании работы взявшись тотчас за оружие, бросилось на вал. Тут предстояла новая битва, а прежняя между тем нимало не ослабевала. Тогда, теснимые опасностью с двух сторон, они от сражения переходят к мольбам, упрашивая и диктатора, и консула, чтобы они не пользовались победою для избиения их, чтобы позволили им без оружия уйти оттуда. Консул отослал их к диктатору; тот в раздражении присоединяет позорное условие: приказывает привести к нему связанными вождя Гракха Клелия и других знатных лиц и удалиться из города Корбиона,

заявив, что кровь эквов не нужна ему; они могут уйти, но они будут прогнаны под ярмо, с целью вынудить у них, наконец, признание, что они подчинены и побеждены. Ярмо делается из трех копий, из которых два втыкаются в землю, а одно перекидывается сверху и привязывается. Под такое-то ярмо диктатор и прогнал эквов.

29. По взятии неприятельского лагеря, наполненного всяким добром – враги отпущены были нагими, – всю добычу он отдал только своим воинам; а консульскому войску и самому консулу он с упреком сказал: «Вы не получите, воины, части добычи с того врага, которому вы сами чуть не стали добычей; и ты, Луций Минуций, пока приобретешь дух, достойный консула, будешь командовать этими легионами в качестве легата». При таких обстоятельствах Минуций отказывается от консульства[275 - При таких обстоятельствах Минуций отказывается от консульства… – Ввиду своей высшей власти диктатор принуждает консула сложить свои полномочия.] и, повинуясь приказанию, остается у войска. Но в это время люди с такой готовностью преклонялись перед высшей властью, что это войско, более помня о благодеянии, чем о бесчестии, назначило диктатору золотой венок в фунт весом, а когда он уходил, приветствовало его именем защитника.

В Риме сенат, собравшийся под председательством городского префекта Квинта Фабия, приказал Квинкцию с триумфом вступить в город в том порядке, в каком он шел. Перед колесницей вели вождей врагов, несли воинские знамена, а за нею следовало нагруженное добычей войско. Говорят, что были накрыты столы с яствами перед всеми домами и пирующие провожали колесницу триумфальными стихами[276 - …триумфальными стихами… – Речь идет не о гимне, составленном специально для триумфа, а о стихах серьезного содержания, которые обыкновенно пелись при триумфе вместе с шутливыми стихами.] и обычными шутками, как бы гуляя с собутыльниками.

В тот день с общего одобрения было даровано право гражданства тускуланцу Луцию Мамилию[277 - …было даровано право гражданства тускуланцу Луцию Мамилию. – Первый пример дарования права римского гражданства иноземцу за заслуги перед государством.]. Диктатор тотчас сложил бы власть, если бы его не задержали комиции по делу лжесвидетеля Марка Вольсция. Страх перед диктатором остановил сопротивление трибунов. Осужденный Вольсций удалился в изгнание в Ланувий. Квинкций, получивший диктатуру на шесть месяцев, сложил ее на шестнадцатый день. В эти дни консул Навий дал блестящую битву сабинянам у Эрета; и этому поражению предшествовало опустошение полей. Фабий послан был на место Минуция на Альгид. В конце года трибуны завели речь о законопроекте; но, ввиду отсутствия двух армий, сенаторы настояли на том, чтобы не делалось никаких предложений народу; плебеи, однако, одержали верх в том, что избрали в пятый раз тех же трибунов. Рассказывают, что на Капитолии показались волки, но были прогнаны собаками; вследствие этого предзнаменования на Капитолии принесена была очистительная жертва. Такие события произошли в этом году.

30. Далее консулами были Квинт Минуций и Марк Гораций Пульвилл. В начале года [457 г.], пользуясь внешним миром, дома вызывали смуты те же трибуны, тот же законопроект; и дело пошло бы дальше – так сильно было раздражение умов, – если бы, точно нарочито, не пришло известие, что в Корбионе истреблен гарнизон при ночном нападении эквов. Консулы созывают сенат; им дается приказание произвести наскоро набор и отправиться с войском на Альгид. Это распоряжение, прекратив спор о законопроекте, вызвало новое препирательство из-за набора, и протест трибунов начинал уже одолевать власть консулов, как нагрянула новая беда: сабинское войско явилось для грабежа в римские поля, а оттуда двигалось к городу. Страх перед этой бедой заставил трибунов допустить набор, но под условием, чтобы с этого времени выбираемо было десять плебейских трибунов, так как над ними издевались пять лет и в них оказалось мало помощи плебеям. Крайность вынудила сенаторов согласиться на это; но они добились только того ограничения, чтобы после того не были избираемы те же самые трибуны. Немедленно собраны были комиции для избрания трибунов, чтобы после войны и это обещание, как многие другие, не оказалось ложным. На тридцать шестом году со времени избрания первых трибунов было выбрано их десять – по два из каждого разряда – и было выговорено, чтобы этот порядок остался и на будущее время. Затем, после окончания набора, Минуций отправился против сабинян, но не нашел врага. После того как эквы, перебив гарнизон в Корбионе, взяли уже и Ортону, Гораций дал битву на Альгиде, истребил много народу и прогнал врага не только с Альгида, но и из Корбиона и Ортоны. А Корбион он даже разрушил за предательство гарнизона.

31. Затем консулами сделались Марк Валерий и Спурий Вергиний [456 г.]. Внутри и вне государства господствовал мир; но граждане страдали от дороговизны съестных припасов, происшедшей вследствие проливных дождей. Был проведен законопроект о раздаче плебеям участков на Авентинском холме[278 - Был проведен законопроект о раздаче плебеям участков на Авентинском холме. – Так как Авентин был еще мало заселен, внесли закон, чтобы остающуюся свободной землю отдать плебеям. Желая отвлечь плебеев от Терентилиева законопроекта, патриции согласились на эту уступку.]. Вновь избраны были те же народные трибуны. На следующий год [455 г.], в консульство Тита Ромилия и Гая Ветурия, во всех своих речах они постоянно говорили о законопроекте: им-де стыдно, что число их напрасно увеличено, если в течение двух лет их службы дело остается так же без движения, как оно оставалось в предыдущее пятилетие. Когда всецело заняты были этим делом, из Тускула явились перепуганные гонцы с известием, что эквы находятся в тускуланской области. Недавняя услуга, оказанная этим народом, заставила стыдиться медлить с подачей помощи. Оба консула, отправившись с войском, находят врага на обычном месте – на Альгиде. Там произошла битва. Более 7000 врагов было убито, другие обращены в бегство, приобретена огромная добыча, которую консулы, вследствие оскудения казны, продали. Но эта мера вызвала негодование в армии и в то же время дала трибунам предлог к обвинению консулов перед плебеями.

Поэтому-то, как только они сложили власть, в консульство Спурия Тарпея и Авла Атерния, Ромилий был привлечен к суду Гаем Кальвием Цицероном, народным трибуном, а Ветурий – Луцием Алиеном, плебейским эдилом. Оба, к большому огорчению патрициев, были осуждены: Ромилий к уплате десяти тысяч медных ассов, а Ветурий – пятнадцати тысяч. Но несчастье, постигшее предшественников, не остановило новых консулов; они говорили, что осудить можно и их, но провести законопроект не в состоянии будут ни плебеи, ни трибуны. Тогда, оставив законопроект, сделавшийся уже старой песней, трибуны повели дело с сенатом мягче, говоря, что пора, наконец, положить конец спорам; если плебейские законопроекты не нравятся, то пусть позволять выбрать законодателей сообща – из плебеев и патрициев, которые бы внесли предложения, полезные тем и другим, и уравняли бы свободу. Сенаторы не отвергали предложения, но заявляли, что законодателями должны быть только патриции. Так как все согласны были относительно

необходимости законов и расходились только относительно того, кому предлагать их, то отправлены были в Афины послы – Спурий Постумий Альб, Авл Манлий и Публий Сульпиций Камерин; им приказано было списать знаменитые законы Солона[279 - …знаменитые законы Солона… – Солон (ок. 640 – ок. 560 до н. э.) – афинский политический деятель, поэт и законодатель. В 594–593 годах до н. э. Солон провел ряд реформ. Он отменил поземельную задолженность, ликвидировал долговое рабство, крестьян, проданных за долги в рабство за границу, велел разыскать и выкупить на государственный счет. Также он разделил всех граждан на четыре разряда в зависимости от дохода, определявшегося в продуктовых мерах. Высшей законодательной властью в Афинах стало народное собрание, однако был создан особый Совет четырехсот для предварительного обсуждения законов. – Примеч. ред.] и ознакомиться с учреждениями, обычаями и правом других греческих государств.

32. За отсутствием внешних войн год этот прошел спокойно, а следующий [453 г.], когда консулами были Публий Куриаций и Секст Квинтилий, был еще спокойнее, так как трибуны все время хранили молчание, сперва в ожидании отправившегося в Афины посольства и иноземных законов, а затем вследствие появления двух ужасных бедствий – голода и моровой язвы, истреблявшей и людей, и скот. Поля опустели, в городе постоянно происходили похороны, многие знатные дома были в трауре. Умер фламин Квирина Сервий Корнелий, авгур Гай Гораций Пульвилл; на место его тем охотнее авгуры избрали Гая Ветурия, что тот был осужден плебеями. Умерли консул Квинктилий, четыре народных трибуна. Многочисленные бедствия омрачили этот год, внешние враги были спокойны.

Затем консулами были Гай Менений и Публий Сестий Капитолин. И в этом году [452 г.] не было внешней войны, но возникли внутренние смуты. Уже послы вернулись с аттическими законами. Тем настойчивее требовали трибуны, чтобы наконец было приступлено к составлению законов. Решают избрать децемвиров без права апелляции на них и не назначать на тот год никаких других магистратов. Долго спорили о том, должны ли быть избираемы и плебеи; наконец патрициям была сделана уступка, с тем только условием, чтобы не был отменяем Ицилиев закон об Авентине и другие законы, объявленные неприкосновенными[280 - …наконец патрициям была сделана уступка, с тем только условием, чтобы не был отменяем Ицилиев закон об Авентине и другие законы, объявленные неприкосновенными. – Таковы законы об учреждении трибуната (II, 33) и о числе трибунов (III, 30); Тит Ливий присоединяет сюда и закон Ицилиев, так как этот закон, ввиду его важности для плебеев, был утвержден центуриатными комициями.].

33. В 302 году от основания Рима [451 г.] снова меняется форма правления, так как власть от консулов перешла к децемвирам, как раньше от царей к консулам. Но эта перемена не имела важного значения, так как продолжалась недолго. Восторг, проявившийся при установлении этой должности, привел к чрезвычайному развитию ее; тем скорее пало это учреждение, и потребовали, чтобы имя и власть консулов снова были переданы двум.

Децемвирами были избраны Аппий Клавдий, Тит Генуций, Публий Сестий, Луций Ветурий, Гай Юлий, Авл Манлий, Публий Сульпиций, Публий Куриаций, Тит Ромилий, Спурий Постумий. Клавдию и Генуцию, которые были выбраны консулами на тот год, вместо одной почести была дарована другая, а равно Сестию, одному из консулов предшествовавшего года, так как он против воли товарища докладывал сенату об этом деле. Ближайшие три были присоединены к ним как бывшие в качестве послов в Афинах, с одной стороны, чтобы почтить их за столь далекое путешествие, с другой стороны, в том предположении, что они, как люди, познакомившиеся с иноземными законами, будут полезны при составлении нового кодекса. Остальные послужили для заполнения требуемого числа мест. Говорят, кроме того, что при дальнейшем голосовании избраны были люди зрелого возраста, чтобы с меньшим ожесточением сопротивлялись предложениям товарищей. Главенство в коллегии принадлежало Аппию, так как он пользовался расположением плебеев; и он до того изменил свой образ мыслей, что из сурового и ожесточенного преследователя плебеев сразу стал поклонником их и усердно искал народного расположения.

Раз в десять дней каждый по очереди творил суд народу. И в тот день руководивший судом имел себе двенадцать ликторов; в распоряжении остальных девяти товарищей было по одному курьеру. И несмотря на замечательное согласие, господствовавшее между ними – оно вредит порой частным лицам, – они были в высшей степени справедливы к остальным. На одном примере достаточно доказать их умеренность. Хотя на них не было апелляций, но когда в доме патриция Публия Сестия был вырыт труп и принесен в собрание, по этому столь же очевидному, сколь и ужасному делу децемвир Гай Юлий привлек Сестия к суду и выступил обвинителем его перед народом, будучи сам по закону судьею его; он пожертвовал своим правом, чтобы это умаление его власти увеличило свободу народа.

34. В то время как все – знатные и незнатные – одинаково пользовались этим быстрым и нелицеприятным судом, точно по решению оракула, децемвиры заботились и о составлении законов; среди напряженного ожидания народа, выставив десять таблиц, они пригласили всех на собрание и предложили идти и читать законы на благо, счастье и благополучие государства, их самих и детей их. Они-де, насколько могут предусмотреть десять человек, уравняли права всех, знатных и незнатных; но ум и советь всех имеет большее значение. Пусть каждый обсудит каждый пункт, пусть посоветуются между собою, а затем изложат перед всеми, где и какие есть излишки или недостатки; тогда римский народ будет иметь законы, не предложенные другими и только принятые с общего согласия, а как бы предложенные им самим. Когда, согласно мнению народа, высказанному по поводу каждой статьи, законы десяти таблиц были признаны достаточно исправленными, то они были проведены в центуриатных комициях; и по настоящее время, среди массы нагроможденных один на другой законов, они остаются источником всего уголовного и гражданского права. Затем распространяется молва, что недостает двух таблиц, с прибавлением которых может быть завершен сборник всего римского права. Приближался день комиций, и ожидание этой прибавки породило желание снова выбрать децемвиров. Уже и плебеи, помимо того, что ненавидели имя консулов столь же сильно, как имя царей, не искали защиты у трибунов, так как децемвиры в ответ на протесты уступали друг другу.

35. А после того как объявлены были комиции для выборов децемвиров через три нундины[281 - …через три нундины… – Нундинами назывался последний (9-й, по нашему 8-й, римляне считают и тот день, от которого начинается счет, так что их неделя имела 9 дней, т. е. 7 дней рабочих между двумя нундинами) день недели, когда поселяне, свободные от полевых работ, приходили в город за покупками; в эти дни обыкновенно объявляли о времени комиций и о делах, подлежащих решению на них.], то честолюбие разгоралось так сильно, что даже знатнейшие лица в государстве ловили людей, униженно выпрашивая у плебеев, несмотря на вражду с ними, должность, на которую усиленно нападали. Причиной этого явления

было, вероятно, опасение, чтобы, за устранением их, такая сильная власть не попала в руки недостойных. Препятствия к достижению этой должности разжигали Аппия Клавдия, который, несмотря на свою молодость, уже занимал такие высокие посты. Трудно было разобрать, децемвир он или кандидат; порой он более походил на ищущего власти, чем на обладающего ею: он обвинял оптиматов, восхвалял самых ничтожных и низких кандидатов, сам среди бывших трибунов, Дуиллиев и Ицилиев, носился по форуму, через них распространял выгодное о себе мнение среди плебеев, пока наконец и товарищи, до того времени чрезвычайно преданные ему, не обратили на него внимание, недоумевая, чего это он замышляет. Очевидно, все это неискренно; разумеется, обходительность в столь гордом человеке не пройдет даром: кто так умаляет сам себя и сближается с частными лицами, тот не спешит покинуть власть, но ищет средств к продлению ее. Не решаясь открыто выступить против его увлечения, они берутся успокоить его стремительность угодливостью. Так как он моложе всех, то на него единогласно возлагают обязанность председательствовать в комициях. Это была уловка, чтобы он не мог избрать себя, чего никто никогда не делал, кроме народных трибунов, да и у них это считалось за дурной пример.

Объявив, что он, конечно, будет председательствовать в комициях, что послужит ко благу, он воспользовался как удобным случаем тем, что должно было служить помехой: лишив путем компромисса[282 - …путем компромисса… – Т. е. вступив в соглашение с другими кандидатами относительно передачи друг другу голосов центурии (или триб). Этим путем достигалась подтасовка голосов, и прием этот считался преступным.] должности двух Квинкциев, Капитолина и Цинцинната, и дядю своего Гая Клавдия, твердо стоявшего за дело знати, и других граждан того же ранга, он проводит в децемвиры людей, далеко не равных им по своему прошлому, и прежде всего себя; такой образ действий его благонамеренные граждане встретили неодобрением, так как никто не думал, что он дерзнет поступить так. Вместе с ним были выбраны Марк Корнелий Малугинский. Марк Сергий, Луций Минуций, Квинт Фабий Вибулан, Квинт Петилий, Тит Антоний Меренда, Цезон Дуиллий, Спурий Опий Корницин и Маний Рабулей.

36. На этом кончилось притворство Аппия; с этого времени он начал уже жить соответственно своему характеру и еще до вступления во власть учить своих новых товарищей действовать, как он. Ежедневно они собирались без свидетелей. Утвердившись здесь тайно от других в решениях, рассчитанных на установление тирании, они перестали уже скрывать гордость, редко допускали к себе, были неразговорчивы; так дело шло до майских ид. Майские иды были в то время обычным сроком вступления в должность.

И вот, вступив в должность, они ознаменовали первый день управления тем, что навели страшную панику. Ибо в то время, как у первых децемвиров был обычай одному иметь пучки и это царское отличие имел каждый поочередно, вдруг они все выступили, имея по двенадцать пучков. Сто двадцать ликторов наполнили форум, неся не только пучки, но и секиры; толковали так, что секиры отнять нельзя, так как децемвиры выбраны без права апелляции на их решения.

Походило на то, будто в Риме десять царей, и это усилило ужас не только простых людей, но и знатнейших из патрициев, так как они полагали, что ждут только повода начать резню, что в случае, если кто в сенате или в народном собрании проронит слово, напоминающее о свободе, немедленно пустят в ход розги и секиры для устрашения и остальных. Ибо, кроме того, что с уничтожением права апелляции не было никакой надежды на народное собрание, путем взаимного соглашения они уничтожили право обжалования товарищей, между тем как первые децемвиры допускали поправку своих решений посредством обращения к товарищу и некоторые дела, подсудные им, предоставляли решению народа.

Некоторое время они наводили страх одинаково на всех; но мало-помалу всецело начали обращать его на плебеев; патрициев оставляли в покое, а с людьми низкого происхождения стали поступать произвольно и жестоко. Как люди, у которых пристрастие заступает место справедливости, они исключительно обращали внимание на лица, а не на дела. Судебные решения составляли дома, а на форуме только объявляли. Если кто обращался к товарищу, то уходил от него с раскаянием, что не остался доволен решением первого. Распространился даже слух, неизвестно кем пущенный, что они не только согласились в настоящее время поступать несправедливо, но даже тайно заключили между собою клятвенный договор не собирать комиций и, оставаясь бессменными децемвирами, удерживать раз захваченную власть.

37. Тогда плебеи стали обращать свои взоры на патрициев и оттуда ждать проблеска свободы, хотя, боясь попасть к ним в рабство, сами же довели государство до такого положения. Знатнейшие сенаторы, думали они, ненавидят децемвиров, ненавидят и плебеев; они не одобряют того, что делается, но вместе с тем считают, что это случилось с ними поделом; они не желают помогать тем, которые, жадно стремясь к свободе, попали в рабство; они желают даже умножения обид, чтобы безотрадное настоящее сделало наконец желательным избрание двух консулов и вообще восстановление прежнего порядка вещей.

Уже прошла большая часть года [449 г.] и прибавлены были две таблицы законов к двум прошлогодним, и если бы и эти законы были проведены в центуриатных комициях, то не было бы уже никакого основания нуждаться государству в этой должности. Ожидали, скоро ли будут объявлены комиции для избрания консулов. Одно волновало плебеев: как им восстановить утраченную трибунскую власть, этот оплот свободы. А между тем о комициях и слуху не было. И децемвиры, которые прежде окружали себя бывшими трибунами, считая это приятным народу, теперь приблизили к себе патрицианских юношей. Толпы последних окружали трибуналы. Они преследовали плебеев и грабили их имущество, так как успех был на стороне сильного, чего бы он ни пожелал. И уже не оказывали пощады и спине: одних секли, других казнили, и чтобы жестокость не была напрасной, за казнью хозяина следовала раздача его имущества. Подкупленная такими наградами знатная молодежь не только не противилась несправедливостям, но открыто предпочитала свой личный произвол общей свободе.

38. Наступили майские иды. Так как на место старых магистратов не было выбрано никаких новых, то децемвиры стали частными лицами, сохраняя ту же решимость удерживать власть и не слагая внешних знаков своего звания. Очевидно было, что это несомненная царская власть. Оплакивают свободу, утраченную навеки: не выступает и не виднеется в будущем никакого защитника ее. И мало того, что сами римляне пали духом: они стали предметом презрения для соседей, возмущавшихся зависимостью от народа, который сам не пользуется свободой.

Большой отряд сабинян сделал нападение на римские поля; опустошив обширное пространство, угнав безнаказанно много людей и скота, эта повсюду блуждавшая толпа располагается лагерем у Эрета, надеясь на римские раздоры, которые, по их мнению, должны были помешать набору. И не одни вестники, но и бежавшие поселяне вызвали панику в городе. Децемвиры, чувствуя себя одинокими вследствие ненависти

патрициев и плебеев, совещаются, что делать. А судьба посылает и другую грозу: эквы с другой стороны располагаются лагерем на Альгиде и, производя оттуда набеги, опустошают тускуланские поля. Это известие приносят тускуланские послы, прося помощи.

Ужас побудил децемвиров, ввиду опасности войны, угрожавшей городу с двух сторон, обратиться за советом к сенату. Они приказывают пригласить сенаторов в курии, хорошо понимая, какой взрыв негодования ожидает их; вся ответственность за опустошение полей и грозящие опасности будет взвалена на них, и вместе с тем будет сделана попытка лишить их власти; и она будет успешна, если они не окажут единодушного сопротивления и, воспользовавшись властью со всей строгостью по отношению к немногим, наиболее яростным, не сдержат попыток остальных. На форуме раздался голос глашатая, призывавшего сенаторов в курию к децемвирам, и так как они уже давно оставили обычай совещаться с сенатом, то это обстоятельство, как нечто новое, обратило на себя внимание плебеев, удивлявшихся, что это заставило их прибегнуть к мере, сделавшейся вследствие продолжительного промежутка необычной: врагов и войну следует благодарить, что возвращаются к некоторым порядкам свободного государства.

Плебеи озираются кругом, ища по всему форуму сенаторов, и редко кое-где видят их; смотрят затем на курию и пустоту, окружающую децемвиров, которую и сами они объясняли единодушною ненавистью к их власти, и плебеи толковали, что отцы не собираются, так как частные лица не имеют права созывать сенат. Найдется уже вождь у желающих вернуть свободу, если плебеи станут заодно с сенатом, и как сенаторы, несмотря на приглашение, не идут в сенат, так плебеи откажутся от набора. Такие разговоры шли среди плебеев. Из сенаторов почти никого не было на форуме, немного их было и в городе. Негодуя на положение дел, они удалились в деревни и, потеряв руководящую роль в общем деле, жили своими личными интересами, полагая, что, отстранившись от сообщества и встречи с тиранами, они не участвуют в неправде. Когда приглашенные не собирались, то разосланы были по домам служители взять залоги[283 - …разосланы были по домам служители взять залоги… – Не явившегося без законного основания в сенат приглашающий магистрат мог оштрафовать и в обеспечение взыскания штрафа взять залог.] и разузнать, намеренно ли они отказываются явиться. Докладывают, что сенаторы в деревнях. Это было децемвирам приятнее, если бы им доложили, что они, находясь на лицо, отказываются повиноваться их распоряжению. Приказывают всех их вызвать и на следующий день назначают сенатское заседание; собрание оказалось гораздо более многочисленным, чем они надеялись. Ввиду этого плебеи решили, что патриции предали свободу, так как сенат, как будто законно созываемый, повинуется тем, которые сложили уже власть, которые, следовательно, уже частные лица, если они не прибегнут к насилию.

39. Но до нас дошло известие, что сенаторы, высказывая мнения, не обнаружили того послушания, с каким пришли в курию. Рассказывают, что после доклада Аппия Клавдия, прежде чем по порядку были опрошены мнения, Луций Валерий Потит потребовал разрешения говорить о положении государства и на грозное сопротивление децемвиров заявил, что он выйдет к плебеям; это было началом волнения. Не с меньшим ожесточением вступил в прения Марк Гораций Барбат, называя их десятью Тарквиниями и напоминая, что под предводительством Валериев и Горациев изгнаны цари. И не имя «царь» озлобило тогда людей: можно же называть так Юпитера, Ромула, основателя Рима, и последовавших за ним царей, сохранено оно как обычное и в священнодействиях; но возненавидели тогда гордость и жестокость царя. Если в свое время не признали возможным выносить этих качеств в царе и царском сыне, то кто станет терпеть их в стольких частных лицах? Как бы запрещая свободно говорить в курии, они не вызвали голоса и вне курии! И он не видит основания, почему он как частное лицо имеет меньше права созвать народное собрание, чем они собирать сенат. Если хотят, то пусть на опыте убедятся, насколько скорбное чувство защитников своей свободы сильнее страсти удержать беззаконное господство! Они делают доклад о сабинской войне, точно у римского народа есть какая-нибудь более важная война, чем с теми, которые, будучи выбраны для предложения законов, не оставили в государстве никаких законов, которые уничтожили комиции, ежегодно выбираемых должностных лиц, очередь в управлении, это единственное условие равенства свободы, которые, будучи частными лицами, имеют пучки и царскую власть. По изгнании царей существовали патрицианские магистраты, затем, после удаления плебеев, были выбраны плебейские. Он спрашивает их, к которой категории принадлежат они. Плебейских? А какую меру провели они при посредстве народа? Патрицианских? Они-то, которые уже чуть не целый год не собирали сената, а теперь собрали, но не позволяют говорить о положении государства? Пусть они не слишком надеются на страх перед иноземным врагом: народ считает более тяжелым то, что уже терпит, чем то, что грозит.

40. Таковы были громкие заявления Горация, и в то время как децемвиры не знали, в какой мере им должно сердиться или уступать, и не видели, чем все это кончится, выступил Гай Клавдий, дядя децемвира Аппия; речь его была более похожа на мольбу, чем на упреки, так как он заклинал его именем своего брата и его родителя более помнить о родном ему союзе с гражданами, чем о беззаконно заключенном договоре с товарищами. Просит он об этом гораздо больше ради него самого, чем ради государства; государство ведь добьется своего права и помимо их воли, если нельзя будет иначе. Но ожесточенный спор почти всегда ведет к сильному раздражению; его-то исхода он и боится.

Хотя децемвиры и не дозволяли высказываться о чем-нибудь другом, кроме предмета их доклада, но прервать Клавдия они постыдились. Итак, он высказался до конца, заявив в заключение, что, по его мнению, не может состояться сенатское постановление. Все понимали это в том смысле, что Клавдий считает децемвиров частными лицами; и многие бывшие консулы кратко выразили свое согласие с ним. Мнение других, которые требовали, чтобы сенаторы собрались для назначения междуцаря, было на первый взгляд суровее, но имело гораздо меньше силы; ибо сам факт подачи мнения служил признанием лиц, председательствовавших в сенате, все же за магистратов, тогда как советовавший не делать никакого постановления считал их за частных лиц.

Когда таким образом положение децемвиров было уже поколеблено, Луций Корнелий Малугинский, брат децемвира Марка Корнелия, которому нарочито было предоставлено говорить последним из бывших консулов, притворяясь озабоченным войною, начал защищать брата и его товарищей, выражая изумление, как это случилось, что если не исключительно люди, искавшие децемвирата, то, по крайней мере, преимущественно они нападают на него; или почему это в течение стольких месяцев, когда царил мир, никто не возбуждал вопроса, законные ли магистраты стоят во главе государства, а теперь только, когда враг почти у ворот города, затевают гражданские смуты. Разве по чему иному, а не вследствие убеждения, что в смутное время цель действий будет

менее заметна? Впрочем, считая неправильным предрешать столь важное дело, когда все озабочены более серьезными обстоятельствами, он полагает, что заявление Валерия и Горация о сдаче должности децемвирами до майских ид должно поступить на обсуждение сената после окончания угрожающих теперь войн, когда государство будет успокоено. И уже теперь Аппий Клавдий должен знать, что ему предстоит дать отчет относительно комиций для избрания децемвиров, в которых он председательствовал, будучи сам децемвиром, – выбраны ли они были на один год или пока проведут недостающие законы. В настоящую минуту следует оставить в стороне все, кроме войны; если они думают, что слух о ней распространен ложно, и не только вестники, но и тускуланские послы говорят неправду, то надо отправить соглядатаев, которые, разузнав, сделали бы более точное донесение; если же вестникам и послам верят, то следует как можно скорее произвести набор, децемвирам отправиться с войском, кто куда пожелает, и ничего другого не делать ранее.

41. Младшие сенаторы старались дать перевес этому мнению; но вот снова выступившие еще с большим ожесточением Валерий и Гораций стали громко требовать позволения говорить о положении государства; если приверженцы децемвиров не позволят сделать этого в сенате, то они станут говорить к народу; частные лица ведь не могут помешать им ни в курии, ни в народном собрании, и они не отступят перед их призрачными пучками. Тогда Аппий, полагая, что дело уже клонится к победе над властью, если стремительность противников не будет остановлена равной решительностью, сказал: «Лучше будет говорить только о том, о чем мы спрашиваем!» Когда же Валерий заявил, что он не замолчит перед частным лицом, то тот приказал ликтору подойти к нему[284 - …тот приказал ликтору подойти к нему. – Аппий имел в виду арестовать Валерия в сенате, что случалось весьма редко.]. Когда Валерий с порога курии уже взывал о помощи к квиритам, Луций Корнелий, обняв Аппия и заботясь не о том, чьей участью притворялся заинтересованным[285 - …заботясь не о том, чьей участью притворялся заинтересованным… – Т. е. заботясь на самом деле об Аппии, а не о Валерии.], разнял споривших. Благодаря Корнелию Валерий получил позволение высказать, что он хотел, но свобода не пошла дальше слов, и децемвиры достигли своей цели. Бывшие консулы и старейшие сенаторы, руководимые ненавистью к трибунской власти, о которой, думали они, народ гораздо более тоскует, чем о власти консулов, также склонялись к тому, чтобы децемвиры потом добровольно отреклись от власти, предпочитая такой исход новому бунту плебеев, который может быть вызван ненавистью к ним; если дело будет окончено мирно и управление возвращено консулам без народного волнения, то плебеи могут забыть о трибунах или занявшись войнами, или видя, что консулы умеренно пользуются своей властью.

Без сопротивления со стороны сенаторов объявляется набор. Ввиду того, что на власть децемвиров не было права апелляции, молодежь отзывается на вызов. Когда легионы были набраны, децемвиры распределяют между собой, кому идти на войну, кому иметь главное начальство над войском. Главными между децемвирами были Квинт Фабий и Аппий Клавдий. Очевидно было, что внутренняя борьба будет значительнее внешней. Свирепого Аппия признали более годным для подавления движения в городе, Фабия же – не столько постоянным в хорошем, сколько опытным в дурном. Этот муж, выдававшийся когда-то и в мирное и в военное время, так переменился под влиянием товарищей по децемвирату, что предпочитал походить на Аппия, чем на себя. Ему поручена была война с сабинянами вместе с Манием Рабулеем и Квинтом Петилием. Марк Корнелий отправлен на Альгид вместе с Луцием Минуцием, Титом Антонием, Цезоном Дуиллием и Марком Сергием. Спурия Оппия они назначили помощников Аппию Клавдию по охране города, распределив при этом власть между децемвирами поровну.

42. На войне дела шли не лучше, чем дома. Вожди были виноваты только в том, что вызвали раздражение граждан; вся остальная беда происходила от воинов, которые, позоря и децемвиров, и себя, давали себя побеждать, чтобы под личным предводительством и главным начальством децемвиров не совершено было какого-нибудь удачного дела. Войска были разбиты и сабинянами у Эрета, и эквами на Альгиде. Бежавшие в тиши ночи из-под Эрета стали поближе к Риму: на возвышенном месте между Фиденами и Крустумерией они укрепили лагерь; преследуемые неприятелем и нигде не вступая с ним в бой при одинаковых условиях, они защищали себя естественностью места и валом, а не доблестью и оружием. Больший позор и еще большее поражение было на Альгиде: там был потерян лагерь, и, лишившись всего имущества, воины удалились в Тускул, рассчитывая на честность и сострадание друзей, и эта надежда не обманула их. В Рим пришли такие страшные известия, что, забыв о ненависти к децемвирам, сенаторы постановили расставить караулы в городе, приказали всем, которые по возрасту своему способны были взяться за оружие, охранять стены и расположиться патрулями перед воротами. В Тускул же решили послать оружие и подкрепление и отправить децемвирам приказ: выйдя из тускуланской крепости, держать воинов в лагере, другой лагерь – от Фиден перенести в сабинскую землю и, начав наступательную войну, удержать врагов от намерения осадить город.

43. К поражениям, понесенным от врагов, децемвиры присоединили два страшных преступления – одно в войске, другое – дома. В земле сабинян высмотреть место для лагеря посылают Луция Сикция[286 - …посылают Луция Сикция… – Луций Сикций Дентат (ок. 514 – ок. 450 до н. э.) – легендарный древнеримский ветеран, герой плебса, прозванный за исключительную храбрость римским Ахиллом. – Примеч. ред.], который, ненавидя децемвиров, в тайных разговорах распространял среди воинов воспоминания о выборе трибунов и удалении плебеев. Воинам, спутникам его в этой экспедиции, дают поручение напасть на него в подходящем месте и убить его. Убийство совершено было не безнаказанно: около него погибли несколько изменников, когда этот богатырь, храбрость которого равнялась его силе, защищался, будучи окружен. Остальные приносят известие в лагерь, что Сикций попал в засаду; храбро сражаясь, он пал, и вместе с ним погибли несколько воинов. Сперва этому известию поверили; но отправившаяся затем с разрешения децемвиров когорта для погребения павших, увидав, что ни один труп там не ограблен, что Сикций с оружием лежит посередине и тела всех обращены в его сторону, вместе с тем нет ни одного трупа врага, нет и следов удалявшихся, принесли тело, говоря, что он несомненно убит своими. Негодование охватило лагерь; воины хотели было немедленно нести Сикция в Рим, но децемвиры поспешили устроить ему на казенный счет похороны с воинскими почестями. Велика была печаль воинов при его погребении, репутация же децемвиров в армии стала очень дурна.

44. Следующее преступление, вызванное сладострастием, совершилось в городе; исход его был так же позорен, как исход того преступления (позор и смерть Лукреции), которое привело Тарквиниев к изгнанию из города и лишило их царства; так что не только конец, но и причина потери власти у децемвиров была такая же, как у царей.

Аппию Клавдию

страстно захотелось опозорить плебейскую девушку. Отец ее, Луций Вергиний, занимал на Альгиде почетное место[287 - …занимал на Альгиде почетное место… – Он был старшим центурионом.] и был человек отменной репутации в гражданских и военных делах. Так же воспитана была жена его, так же воспитывались и дети. Дочь была просватана за бывшего трибуна Луция Ицилия, мужа решительного, доблесть которого в защите дела плебеев была испытана. Эту взрослую девушку замечательной красоты Аппий, пылая любовью, пытался соблазнить подарками и обещаниями; но, видя ее неприступное целомудрие, он задумал прибегнуть к жестокому насилию. Своему клиенту Марку Клавдию он поручает объявить девушку своей рабыней и, в случае требования предварительного решения вопроса относительно свободы, не уступать[288 - Своему клиенту Марку Клавдию он поручает объявить девушку своей рабыней и, в случае требования предварительного решения вопроса относительно свободы, не уступать… – Тот, который объявлял своим рабом человека, считавшегося до того времени свободным, клал на него руку и требовал его как свою собственность. Существовал и обратный процесс. В случае возникновения спора власть должна присудить временное (до решения процесса) обладание спорной вещью или лицом тому, в чьей власти оно состояло. Получивший такой приговор давал противной стороне поручителей за спорное лицо; в данном случае выставить поручителей должен был Марк Клавдий; но Аппий Клавдий советует ему отказаться идти в суд, так как-де в настоящем деле нет тех условий, при которых необходимо предварительное решение.], рассчитывая, что ввиду отсутствия отца неправда сойдет. Когда девушка шла на форум – там в палатках помещались начальные школы[289 - …девушка шла на форум – там в палатках помещались начальные школы… – На форуме разбивались временные палатки специально для обучения детей грамоте и счислению. Посещение девушками школ редко упоминается древними писателями. В том, что Вергилия выше названа взрослой, а между тем она лишь учится грамоте, нет ничего удивительного: ей могло быть лет двенадцать.], – прислужник похоти децемвира положил на нее руку, называя ее дочерью своей рабыни и рабыней, и приказал следовать за ним, стращая увести насильно, если она не послушается. Когда оробевшая девушка стояла в оцепенении, на крик кормилицы, взывавшей к гражданам о помощи, сбегается народ. Называют пользующиеся народными симпатиями имена Вергиния – отца и Ицилия – жениха. Расположение к ним склоняет на сторону девушки знакомых, а возмутительность поступка – целую толпу. Она была уже ограждена от насилия, но объявивший ее рабыней сказал, что возбуждать толпу нет никакой надобности: он действует законным образом, а не путем насилия. Он зовет девушку в суд. Защищавшие девушку советовали ей следовать; таким образом дошли до трибунала Аппия. Истец рассказывает перед судьей известную уже ему сказку, так как он сам придумал содержание ее: девушка-де родилась в его доме, затем была украдена, перенесена в дом Вергиния и подкинута ему. Это он заявляет на основании доноса и докажет, если судьей будет даже сам Вергиний, который еще больше других потерпел от этого обмана; а пока что она как служанка должна следовать за господином. Защитники девушки заявляют, что Вергиний находится в отлучке на службе государству, что если его известить, то через два дня он явится, что незаконно заочно вести тяжбу о детях, а потому требуют от Аппия отложить рассмотрение дела до прибытия отца, решить вопрос об освобождении на основании им самим проведенного закона и не допускать взрослую девушку рисковать своей репутацией еще до потери свободы.

45. Аппий предпослал своему решению замечание, что тот самый закон, на который ссылаются в своем требовании друзья Вергиния, доказывает, до какой степени он стоит за свободу. Но закон этот только в том случае будет твердым оплотом свободы, если не будет изменяться ни в каком случае, ни для какого лица. Право это установлено для тех людей, для которых требуют свободы, так как каждый гражданин может пользоваться законом; но относительно лица, находящегося во власти отца, господин должен только ему, и никому другому, уступить свои права. Итак, он решает призвать отца, а тем временем не лишать господина права увести девушку, пообещав представить ее по прибытии лица, именуемого отцом ее. На это несправедливое решение послышался ропот в толпе, но никто не решался один выступить против него; в это время являются Публий Нумиторий, дед девицы, и жених ее Ицилий. Толпа расступилась в надежде, что вмешательство Ицилия может оказать Аппию наибольшее сопротивление; но ликтор объявляет, что приговор состоялся, и пытается удалить Ицилия, несмотря на его протесты. Такая жестокая несправедливость раздражила бы и кроткого человека. «Оружием тебе придется удалить меня отсюда, Аппий, – сказал он, – чтобы я умолчал о том, что ты хочешь скрыть. Я женюсь на этой девушке и хочу, чтобы моя невеста была целомудренна. Поэтому зови сюда всех ликторов и товарищей своих; прикажи им приготовить розги и секиры; невеста Ицилия не останется вне дома отца ее. Если вы лишили нас защиты трибунов и права апелляции к римскому народу, этих двух оплотов свободы, то этим еще не дано вашему сладострастию царской власти над нашими детьми и женами. Изливайте вашу ярость на наших спинах и наших шеях; но пусть хоть целомудрие будет в безопасности. Если оно подвергнется насилию, то я буду умолять заступиться за невесту присутствующих здесь квиритов, Вергиний за единственную дочь – воинов, а все – богов и людей, и ты, не убив нас, никогда не приведешь в исполнение этого приговора. Я требую, Аппий, хорошенько подумай, куда идешь ты! Вергиний, когда явится сюда, увидит, как поступить ему со своей дочерью; но пусть он знает одно: если он уступит требованиям Марка Клавдия, то ему придется искать партии для своей дочери. Я же, требуя свободы для своей невесты, скорее умру, чем нарушу слово».

46. Толпа была возбуждена, и было очевидно, что предстоит борьба. Ликторы окружили Ицилия; однако дело не пошло дальше угроз; Аппий говорил, что не Вергинию защищает Ицилий, а, будучи беспокойным человеком, все еще нося в себе дух трибуна, ищет случая затеять мятеж. В этот день он не даст ему повода к тому; но да будет ему ведомо, что эта уступка делается не его дерзости, а отсутствующему Вергинию, имени отца и свободе, – дела этого он сегодня разбирать не будет и решения не постановит. Марка Клавдия он попросит отказаться от своего права и требовать себе девушку в следующий день; если же отец завтра не явится, то он объявляет Ицилию и ему подобным, что ни законодатель не откажется от своего закона, ни децемвир – от решительности. И чтобы обуздать виновников мятежа, ему вовсе не понадобится сзывать ликторов своих товарищей – с него хватит и его собственных.

Когда нарушение права было отсрочено и защитники девушки удалились на совещание, то решено было прежде всего, чтобы брат Ицилия и сын Нумитория, проворные юноши, отправились оттуда прямо к воротам и с возможной скоростью призвали Вергиния из лагеря, сообщив ему, что спасение девушки зависит от того, своевременно ли он явится на следующий день защитить ее от

несправедливости. Получив приказания, они отправляются и, пришпорив коней, приносят весть отцу. А Ициллий, в ответ на настояние истца предъявить требование на девушку и представить поручителей, говорил, что он об этом именно и хлопочет, а на самом деле тянул дело, чтобы посланные в лагерь выиграли время для дороги. Отовсюду из толпы граждане начали поднимать руки и изъявлять готовность быть поручителями. Растроганный до слез, он сказал: «Благодарю вас; завтра я воспользуюсь вашей помощью, а теперь поручителей довольно». Так Вергиния была отпущена на поруки родственников.

Аппий, помедлив некоторое время, чтобы не подумали, что он ради одного этого дела пришел сюда, удалился домой, когда никто не приходил к нему, так как все бросили другие дела и озабочены были одним; дома он написал товарищам в лагерь, чтобы они не давали отпуска Вергинию и даже заключили его под стражу. Бесчестный приказ, как и следовало, оказался слишком поздним: получив отпуск, Вергиний уже отправился в первую стражу[290 - …в первую стражу… – Т. е. с 6 до 9 часов вечера. Ночные караулы в римском лагере, продолжавшиеся с 6 часов вечера до 6 часов утра, делились на четыре стражи (смены), по три часа каждая.], а на следующий день рано утром напрасно было получено письмо о задержании его.

47. А в городе на рассвете, когда граждане в напряженном ожидании стояли на форуме, Вергиний в траурной одежде, с большой толпой готовых защищать его привел на форум дочь в изношенной одежде в сопровождении нескольких матрон. Здесь он стал обходить граждан, пожимая им руки, не только умоляя помочь ему из милости, но требуя этого, как должного: он-де ежедневно находился в строю, защищая их детей и жен, и нет другого человека, который может указать более отважных и решительных подвигов на войне; какая польза, если, несмотря на то что город цел, детям, однако, приходится терпеть того, чего боятся, как самого ужасного, если он взят? Говоря так, как будто в народном собрании, он обходил граждан. В том же роде говорил и Ицилий. Тихие слезы сопровождавших женщин производили более сильное впечатление, чем все речи. Оставаясь бесчувственным ко всему этому, – такое сильное безумие скорее, чем любовь, омрачило его разум! – Аппий входит на трибунал и после краткой жалобы истца, что вчера вследствие происков не решено было его дело, заговорил сам, не дав ему изложить свое требование и Вергинию ответить.

Быть может, древние писатели верно передали речь, которую он предпослал своему постановлению, но так как при такой гнусности приговора я не считаю ни одной из них правдоподобной, то я решил передать только несомненно известное: он постановил решение, по которому Вергиния была признана рабыней. Сперва все оцепенели от удивления перед столь страшным приговором; поэтому некоторое время все хранили молчание. Затем, когда Марк Клавдий двинулся в толпу матрон, чтобы взять девушку, и был встречен жалобными рыданиями женщин, Вергиний, простирая к Аппию руки, сказал: «С Ицилием, Аппий, а не с тобой обручил я дочь и воспитал, чтобы выдать ее замуж, а не отдать на позор. Вы хотите по обычаю животных и диких зверей без разбору вступать в сожительство? Потерпят ли это присутствующее, я не знаю, но я надеюсь, что те, у кого есть оружие, не допустят этого». Когда претендент был отогнан от толпы женщин и защитников, окружавших девушку, глашатай потребовал молчания.

48. Децемвир, обезумев от страсти, заявляет, что не из вчерашней только брани Ицилия и неистовства Вергиния, о которых может засвидетельствовать весь римский народ, но также из точных показаний ему известно, что всю ночь в городе происходили сборища с целью поднять восстание. Ввиду этого, хорошо зная о предстоящей схватке, он явился на форум с вооруженными людьми не для того, чтобы оскорблять мирных граждан, но чтобы обуздать нарушителей общественного спокойствия, как того требует величие его власти. «Поэтому лучше будет не бунтовать, – сказал он, – иди, ликтор, удали толпу и расчисти дорогу, чтобы господин мог взять свою рабыню».

Когда он с раздражением прокричал эти слова, толпа сама собой раздвинулась и девушка осталась покинутой на жертву обидчику. Тогда Вергиний, не видя ниоткуда никакой помощи, сказал: «Прежде всего, Аппий, прости огорченного отца, если я как-нибудь слишком резко отозвался о тебе; затем позволь здесь, в присутствии девушки, расспросить кормилицу, как было это дело, чтобы я спокойно мог уйти отсюда, если окажется, что я неправильно назывался отцом». Получив разрешение, он отвел девушку и кормилицу к лавкам, расположенным около часовни Венеры Очистительницы[291 - …к лавкам, расположенным около часовни Венеры Очистительницы… – Лавки эти, как видно из этого места, находились в северо-восточном углу форума; тут находилась часовня Венеры, почитаемой под именем Cloacina – «Очистительница».], именуемым теперь Новыми, и, выхватив у мясника нож, воскликнул: «Только так, дочь моя, я могу требовать твоей свободы!» Затем он пронзил грудь девушки и, обратившись к трибуналу, сказал: «Кровь эта да падет, Аппий, на тебя и на твою голову!»

Когда при виде этого страшного дела поднялся шум, раздраженный Аппий приказывает схватить Вергиния, но он всюду, где ни шел, пролагал себе путь мечом и, защищаемый также сопровождавшей его толпой, добрался до ворот. Ицилий и Нумиторий, подняв бездыханное тело, показывают его народу; жалуются на преступность Аппия, несчастную красоту девушки, безвыходное положение отца. Сопровождающие матроны взывают: на то ли должны мы родить детей? Такова ли награда за целомудрие? Такие речи подсказывают женщинам их скорбное чувство, которое они выражают тем сильнее, чем менее владеют собою. Мужчины, и прежде всех Ицилий, говорили только о том, что уничтожена власть трибунов и право апелляции к народу и вообще выражали негодование на положение дел в государстве.

49. Толпу возбуждает, с одной стороны, страшное преступление, с другой – надежда, воспользовавшись случаем, вернуть свободу. Аппий сперва приказывает позвать Ицилия, затем, ввиду отказа его, схватить; наконец, так как служителей не допускали, то он сам направляется к нему через толпу с горстью патрицианских юношей и велит заключить его в оковы. Около Ицилия не только уже образовалась толпа, но явились и вожди ее, Луций Валерий и Марк Гораций, которые, прогнав ликтора, говорили, что они защищают Ицилия от частного человека, если Аппий хочет действовать законным путем; если же он попытается действовать силой, то и тут они померятся с ним. Так начинается жестокая драка. Ликтор децемвира нападает на Валерия и Горация, но толпа ломает его пучки. Аппий является в собрание, но Валерий и Гораций следуют за ним. Их народ слушает, а децемвиру не дает говорить. Валерий, как бы опираясь на власть, уже приказывает ликторам оставить частного человека, а Аппий, забыв гордость и боясь за жизнь свою, незаметно для врагов, с закутанной головой, убежал в ближайший к форуму дом.

Спурий Оппий с другой стороны ворвался на форум на помощь товарищу. Видит, что сила одолела власть. Слыша со всех сторон советы и соглашаясь со всеми, он обнаруживает свое смятение; наконец отдает приказание созвать сенат. Мысль, что действия децемвиров не нравятся большей части сенаторов, успокоила

толпу, надеявшуюся, что сенат покончит с их властью. Сенат решил, что плебеев раздражать не следует, но особенно надо принять меры, чтобы прибытие Вергиния в лагерь не подняло военного бунта.

50. Поэтому посланы были в лагерь находившиеся в то время на горе Вецилийской[292 - …на горе Вецилийской… – Гд е находилась эта гора, неизвестно; полагают, что так называлась одна из вершин Альгида.] младшие сенаторы с приказанием децемвирам принять все меры, чтобы не допустить воинов до мятежа. Между тем Вергиний поднял там более сильное волнение, чем в Риме: видели его окруженным толпою почти в четыреста человек; все они последовали за ним из города под впечатлением возмутительного дела; кроме того, внимание всего лагеря было также обращено на обнаженный меч и брызги крови, покрывавшие его самого. Да и появление того в разных местах лагеря значительно увеличивало размеры толпы граждан сравнительно с тем, какова она была на самом деле. На вопрос, в чем дело, слезы долго не давали ему отвечать; наконец, когда уже собралась толпа и молчание сменило шум, он изложил по порядку все, как было. Затем, простирая руки к товарищам, он просил их не возлагать на него вину Аппия и не отворачиваться от него как детоубийцы; жизнь дочери была бы ему дороже его жизни, если бы она могла оставаться свободной и целомудренной; но, видя, что ее под предлогом рабства влекут для позора, он решил, что лучше гибнуть детям от смерти, чем от бесчестия, и, желая быть сострадательным, впал в кажущуюся жестокость. Он не пережил бы дочери, если бы не надеялся при помощи товарищей отомстить за смерть ее. И у них есть дочери, сестры и жены, и похоть Аппия Клавдия не угасла вместе с его дочерью, но безнаказанность увеличит только его необузданность. Чужое несчастье дает им пример остерегаться подобной же несправедливости. Что касается до него, то судьба похитила у него жену, а дочь, не имея долее возможности оставаться целомудренной, погибла горестной, но честной смертью. В его доме уже нет места для похоти Аппия, а от иных его жестокостей он сумеет защитить себя с таким же мужеством, с каким защитил дочь; прочие должны подумать о себе и своих детях.

Так взывал Вергиний, и толпа дружно отвечала ему, что она отомстит за его несчастье и защитит свою свободу. Смешавшиеся с толпой воинов граждане высказывали те же жалобы и заявляли, что видеть это было гораздо возмутительнее, чем слышать, и вместе с тем сообщали, что в Риме зло уже почти уничтожено; прибывшие вновь из города утверждали, что Аппий едва живой удалился в изгнание; все это привело к тому, что раздался призыв к оружию; схватив знамена, толпа двинулась к Риму. Децемвиры, потрясенные тем, что видели, и слухами о происшедшем в Риме, разбегаются по разным концам лагеря, чтобы подавить движение. Где они действовали кротко, там им не отвечали; но если кто прибегал к власти, то тем отвечали, что против них есть сила и оружие. Стройно направляются воины к городу и занимают Авентин, склоняя попадавшихся навстречу плебеев вернуть свободу и выбрать народных трибунов. Других речей, указывавших на ожесточение, не было слышно. Под председательством Спурия Оппия происходит заседание сената. Решено было не принимать никаких суровых мер, так как они сами подали повод к мятежу. Отправляют послами трех бывших консулов, Спурия Тарпея, Гая Юлия и Публия Сульпиция, спросить от имени сената, по чьему приказанию они оставили лагерь, или ради чего они заняли с оружием в руках Авентин и силою захватили родную землю, бросив войну с врагами. Отвечать было что, но не было человека, который бы отвечал, так как определенного вождя еще не оказалось, а отдельные лица не решались возбуждать против себя ненависть. Толпа заявила одно: чтобы им выслали Луция Валерия и Марка Горация; им они дадут ответ.

51. Когда послы были отпущены, Вергиний напоминает воинам, что в не особенно важном деле обнаружилось колебание, потому что у толпы не было руководителя; поэтому ответ дан был хотя и целесообразный, но более основанный на случайном согласии, чем на общем решении. Он предлагает избрать десять руководителей общего дела и соответственно их воинскому званию наименовать их военными трибунами. Когда ему самому первому предложена была эта почетная должность, он ответил: «Это суждение обо мне оставьте до того времени, когда и ваше, и мое положение улучшится; то обстоятельство, что моя дочь не отомщена, отравляет мне удовольствие, сопряженное с почетной должностью, и нехорошо, чтобы при смутном положении государства руководителями вашими являлись лица, наиболее заинтересованные. Если я могу принести какую пользу, то я принесу ее, хотя и останусь частным лицом». Таким образом, они выбирают десять военных трибунов.

Не было спокойно войско и в сабинской земле. И там, по совету Ицилия и Нумитория, отложились от децемвиров, так как умы столько же были взволнованы воспоминанием об убийстве Сикция, сколько новым рассказом о таком гнусном желании опозорить девушку. Ицилий, услыхав об избрании на Авентин военных трибунов и опасаясь, как бы городские комиции, следуя примеру военных, не избрали тех же лиц в народные трибуны, перед отправлением в город озаботился, чтобы и его войско избрало столько же трибунов с такой же властью; так хорошо он понимал, как надо действовать с народом, и так добивался он звания трибуна! Через Коллинские ворота вступили они со знаменами в город и стройно прошли посередине города на Авентин. Соединившись тут с другим войском, они поручили двадцати военным трибунам выбрать двух, которые бы руководили всем делом. Избраны были Марк Оппий и Секст Манилий.

Озабоченные положением государства, сенаторы, несмотря на ежедневные собрания, проводили время больше в препирательствах, чем в совещаниях. Децемвирам ставили в упрек убийство Сикция, похотливость Аппия, военное бесчестие. Высказывались за отправление на Авентин Валерия и Горация. Те соглашались идти только под тем условием, если децемвиры сложат знаки своей должности, срок которой истек уже с концом прошедшего года. Децемвиры, жалуясь, что им мешают пользоваться их властью, говорили, что они не сложат ее, пока не проведут законов, ради чего они и избраны.

52. Плебеи, извещенные бывшим народным трибуном Марком Дуиллием, что беспрерывные споры мешают прийти к какому-нибудь решению, переходят с Авентина на Священную гору. Они верили Дуиллию, что сенаторы только тогда призадумаются, когда увидят, что город покинут; Священная гора напомнит им о стойкости плебеев, они поймут, как мало можно надеяться на восстановление согласии в государстве, если не будет восстановлена трибунская власть. Отправившись по Номентанской дороге, которая ныне зовется Фикулейской, они расположились лагерем на Священной горе, ничего не трогая и таким образом подражая скромности своих отцов. За войском последовали плебеи, и никто из тех, которым возраст позволял идти, не отказывался. Их сопровождали жены и дети, жалобно спрашивая, на кого их покидают в этом городе, где не свято ни целомудрие, ни свобода.

Когда необычная малолюдность в Риме производила тяжелое впечатление пустыни и на форуме не было никого, кроме немногих стариков, а собиравшиеся в курии сенаторы видели совсем покинутый форум, уже не

одни Гораций и Валерий кричали: «Чего вы еще ждете, сенаторы? Если децемвиры не полагают конца своему упорству, то неужели вы готовы допустить всеобщее разрушение и истребление? И что это за власть, децемвиры, за которую вы так крепко держитесь? Вы собираетесь творить суд над кровлями и стенами? Не стыдно ли вам, что на форуме чуть ли не больше видно ваших ликторов, чем иных, мирных граждан? Что станете вы делать, если враги подойдут к городу? Что, если плебеи, видя наше равнодушие к их удалению, вскоре явятся с оружием в руках? Или вы хотите сложить свою власть только тогда, когда город погибнет? Ведь мы должны или потерять плебеев, или назначить народных трибунов. Скорее мы можем обойтись без патрицианских магистратов, чем они без плебейских. Не зная и не испытав этой власти, они исторгли ее у наших отцов; а теперь, вкусив сладость ее, они, конечно, не захотят лишиться ее, особенно ввиду того, что мы не знаем меры в пользовании властью, освобождая их таким образом от необходимости искать защиты? Слыша отовсюду такие речи и уступая единогласному мнению сенаторов, децемвиры заявили, что, ввиду такого решения, они подчинятся власти сената. Они просят лишь об одном, чтобы их оградили от народного негодования, и убеждают не показывать плебеям их кровь и не приучать их, таким образом, казнить патрициев.

53. Тогда отправлены были Валерий и Гораций, чтобы вернуть плебеев на условиях, какие они признают нужными, и устроить соглашение, озаботившись вместе с тем ограждением децемвиров от нападения раздраженной толпы. С большой радостью плебеи встретили их в лагере, так как считали их и на основании начала движения, и на основании результата его несомненными освободителями. За это при прибытии им выражена была благодарность. От лица всех говорил Ицилий. Когда зашла речь об условиях, то на вопрос послов, чего хотят плебеи, он же, на основании соглашения, состоявшегося еще до прибытия послов, предъявил требования, свидетельствовавшие, что они более полагаются на их справедливость, чем на силу оружия. Плебеи требовали восстановления власти трибунов и права апелляции к народу, каковыми средствами защиты они пользовались до избрания децемвиров; вместе с тем они настаивали, чтобы не подвергался преследованиям никто из лиц, побудивших воинов и плебеев удалиться и требовать этим путем обратно свободу. Жестоко было лишь требование казни децемвиров: они считали правильным, чтобы те были выданы, и грозились сжечь их живыми. Послы на это отвечали: «Спокойно обдуманные требования ваши были до того справедливы, что вам следовало предложить желаемое даже без вашей просьбы: вы требуете средств защищать свободу, а не произвола нападать на других. Но раздражение ваше заслуживает скорее извинения, чем поощрения, так как, возмущенные жестокостью, вы впадаете в жестокость же и, не добившись еще свободы для себя, хотите уже быть господами над своими противниками. Ужели в нашем государстве никогда не прекратятся казни, совершаемые или патрициями над римскими плебеями, или плебеями над патрициями? Вам нужен щит, а не меч. Довольно принижен тот, кто сравнялся в правах с другими гражданами и, не подвергаясь обидам, лишен возможности и сам наносить их. Впрочем, если когда-нибудь вы захотите заставить бояться себя, то, получив обратно своих магистратов и законы, а вместе с тем право произносить приговоры над жизнью и имуществом нашим, тогда уже вы будете постановлять решения, соответствующие каждому отдельному случаю. Теперь же следует удовольствоваться возвращением свободы».

54. Когда все предоставляли послам действовать по их усмотрению, они объявили, что, окончив переговоры, немедленно возвратятся. Отправившись, они изложили сенату требования плебеев; тогда все децемвиры, не слыша, сверх ожидания, ничего о казни их, были согласны на все условия; только Аппий, человек сурового характера и ненавистный более всех других, измеряя вражду к нему других по мере собственной ненависти, сказал: «Я хорошо знаю, какая судьба ждет меня. Я вижу, что нападение на нас отстрочено до того времени, пока противникам будет передано оружие. Кровь должна быть принесена в жертву ненависти. Тем не менее и я немедленно слагаю звание децемвира». Состоялось сенатское постановление, чтобы децемвиры немедленно сложили свои полномочия, чтобы Квинт Фурий, верховный понтифик, избрал народных трибунов и чтобы никто не подвергался преследованию за удаление воинов и плебеев.

Постановив эти решения, сенаторы разошлись, а децемвиры явились в народное собрание и сложили свои полномочия к величайшей радости народа.

Известие об этом сообщено было плебеям. Все остававшиеся в городе последовали за послами. К ним вышла навстречу из лагеря другая радостная толпа. Поздравляют друг друга с восстановлением свободы и согласия в государстве. Послы перед собранием держали такую речь: «Да послужит сие на благо, счастье и благополучие вам и государству, возвращайтесь в отечество к своим пенатам, женам и детям; но принесите с собой в город ту же скромность, какую вы сохраняли здесь, не тронув ничьего поля, несмотря на крайнюю нужду в средствах для продовольствия такой массы народа. Идите же на Авентин, откуда вы ушли; там, на этом счастливом месте, где вы положили начало восстановления своей свободы, вы выберете народных трибунов. Там будет верховный понтифик, который будет председательствовать в комициях». Велика была радость и единодушно выражалось одобрение. Затем они хватают знамена и, отправившись в Рим, выражают восторг наперебой с встречающими. Вооруженные тихо идут через город на Авентин.

Здесь под председательством верховного понтифика немедленно состоялись комиции, и были избраны народные трибуны: прежде всех – Луций Вергиний, затем – Луций Ицилий и Публий Нумиторий, дядя Вергиния – все советовавшие удалиться, потом – Гай Сициний, потомок того Сициния, который, по преданию, был выбран на Священной горе первым народным трибуном, и Марк Дуиллий, знаменитый своим трибунатом, предшествовавшим избранию децемвиров, не покинувший плебеев и в борьбе с ними. Затем, не столько по заслугам, сколько в надежде на них, были выбраны Марк Титиний, Марк Помпоний, Гай Апроний, Аппий Виллий, Гай Оппий. Вступив в трибунат, Луций Ицилий немедленно внес предложение, и народ согласился с ним, чтобы никто не был преследуем за измену децемвирам. Вслед за тем Марк Дуиллий провел предложение об избрании консулов с правом апелляции на их решения. Все эти постановления сделаны были собранием плебеев на Фламиниевом лугу, именуемом теперь Фламиниевым цирком[293 - …на Фламиниевом лугу, именуемом теперь Фламиниевым цирком. – Фламиниев луг был расположен между Крепостью и Тибром, где впоследствии консул Гай Фламиний (павший в битве при Тразименском озере) построил Фламиниев цирк.].

55. Затем междуцарь произвел выборы консулов; избранные Луций Валерий и Марк Гораций немедленно вступили в должность. Их приятное народу управление хотя и не сопровождалось обидами по отношению к патрициям, но все же возбуждало недовольство последних, ибо всякую меру, служившую к ограждению свободы плебеев, они считали умалением своего могущества. Прежде всего, ввиду того, что представлялось спорным, обязательны

ли для патрициев решения плебеев, они провели в центуриатных комициях закон, в силу которого решения трибутных комиции должны были быть обязательны для всего народа. Этот закон открыл трибунам широкую возможность вредить своими предложениями. Затем другой консульский закон о праве апелляции, этом единственном в своем роде средстве защищать свободу, уничтоженный децемвирами, они не только восстанавливают, но и закрепляют на будущее время, санкционируя новый закон, чтобы не были выбираемы магистраты без права апелляции на них, а кто внесет такое предложение, то чтобы того можно было убить и чтобы это убийство не считалось уголовным преступлением. Обеспечив достаточно плебеев и правом апелляции, и защитой трибунов, они восстановили и почти уже забытую неприкосновенность самих трибунов, возобновив после долгого промежутка некоторые церемонии; достигли они этого столько же религиозным путем[294 - …религиозным путем… – Плебеи давали клятвенное обещание мстить за всякое оскорбление трибунов.], сколько установив закон, в силу которого оскорбивший народного трибуна, эдила или судью из коллегии десяти считался посвященным Юпитеру, а его имущество продавалось у храма Цереры, Либера и Либеры[295 - …у храма Цереры, Либера и Либеры. – В честь этих богов, особенно почитавшихся плебеями в силу того, что они были покровителями земледелия, возвели храм у подножия Авентина. Этот храм был освящен в 493 году до н. э.]. Законоведы объясняют, что на основании этого закона никто не признается неприкосновенным, а только кто причинит вред кому-нибудь из упомянутых лиц, голова того посвящается Юпитеру; итак, высшие магистраты подвергают аресту эдила; хотя этот факт и представляется противозаконным – так как вред причиняется лицу, которому в силу этого закона нельзя причинять его, – но он служит доказательством того, что эдил не признается неприкосновенным[296 - …но он служит доказательством того, что эдил не признается неприкосновенным… – По свидетельству Катона, эдилы были неприкосновенны; в позднейшее время они не состояли уже в такой тесной связи с трибунами и причислялись к magistratus minores, а потому их могли арестовать «старшими магистратами». К этому времени и относится упомянутое воззрение юристов.]; напротив, трибуны неприкосновенны на основании древней клятвы, произнесенной плебеями при самом избрании их[297 - …при самом избрании их. – При первом удалении на Священную гору.]. Некоторые объясняли, что тот же самый Горациев закон ограждает и консулов, и преторов, избираемых при одних и тех же ауспициях, как и консулы, ибо консул именуется судьею[298 - …ибо консул именуется судьею. – Это толкование закона принадлежало аристократической партии, желавшей и консулов поставить под ту же гарантию, под которой находились трибуны. Когда явилось имя «судья», неизвестно; имя же «консул» впервые появляется после децемвиров вместо древнейшего «претор».]. Но это толкование опровергается тем, что в то время было еще обычай именовать консула не судьею, а претором. Таковы были законы, предложенные консулами Валерием и Горацием.

Они же постановили препровождать плебейским эдилам сенатские решения в храм Цереры[299 - …постановили препровождать плебейским эдилам сенатские решения в храм Цереры… – В храме Цереры находился архив плебеев, состоявший под надзором плебейских эдилов; таким образом, без ведома (и без согласия) трибунов нельзя было провести ни одного постановления в сенате. Важность доставки в плебейский архив копий с решений сената состояла еще и в том, что в то время для признания плебисцита состоявшимся требовалось утверждение сената.], тогда как прежде они были утаиваемы и подделываемы по произволу консулов. Затем народный трибун Га й Дуиллий вошел к плебеям с предложением, которое они и утвердили, чтобы всякий, оставивший плебеев без трибунов и избравший магистрата без права апелляции, подвергался наказанию розгами и казни. Все эти законы были проведены хотя и против воли патрициев, но все-таки без противодействия с их стороны, так как отдельные лица еще не подвергались нападениям.

56. Когда власть трибунов и свобода плебеев были обеспечены, тогда трибуны, решив, что уже безопасно и благовременно преследовать отдельных лиц, избрали первым обвинителем Вергиния, а обвиняемым Аппия. Когда Вергиний назначил Аппию день явки в суд и он явился на форум в сопровождении патрицианских юношей, сразу при виде его и его пособников ожило у всех воспоминание о его гнусной власти. Тогда Вергиний сказал: «Красноречие изобретено для темных дел; ввиду этого и я не стану терять времени, обвиняя перед вами человека, от жестокости которого вы сами защищались оружием, и ему не позволю к прочим своим преступлениям присоединить еще бессовестную защиту себя. Итак, я прощаю тебе, Аппий Клавдий, все те безбожные и преступные дела, которые ты в течение двух лет дерзко совершал одно за другим; но если по одному пункту обвинения ты не докажешь перед судьею, что ты не постановил, вопреки законам, решения против свободы и в пользу рабства, то я прикажу заключить тебя в оковы».

Аппий не мог надеяться ни на защиту трибунов, ни на суд народа; тем не менее он и обратился к трибунам и, арестованный курьером без всякого сопротивления с их стороны, воскликнул: «Я апеллирую!» Услыхав это слово, служившее прочной гарантией свободы, из уст человека, недавно постановившего решение против свободы, все смолкли. Поднимается глухой ропот, что есть же, наконец, боги, которые обращают внимание на человеческие дела, что хоть и поздно, но все-таки тяжкая кара настигнет гордость и жестокость; апеллирует уничтожавший право апелляции, умоляет народ о защите отнявший все права у народа, лишают права свободы и увлекают в темницу того, который осудил свободное лицо на рабство; и среди этого ропота в народном собрании слышен был голос самого Аппия, взывавшего о помощи к римскому народу. Он напоминал о гражданских и военных заслугах предков его по отношению к государству, о своем несчастном усердии по отношению к римским плебеям, из-за которого, ради уравнения прав посредством законов, он сложил консульство к величайшему неудовольствию патрициев, напоминает и о своих законах, при существовании которых предложивший их заключается в оковы. Впрочем, свои личные заслуги и свою виновность он узнает тогда, когда получит возможность защищаться; теперь на основании общего права граждан, он, римский гражданин, привлеченный к суду, требует позволения говорить, позволения испытать суд римского народа. Он не настолько боится ненависти, чтобы вовсе не надеяться на справедливость и сострадание своих сограждан. Итак, если его без суда ведут в темницу, то он снова обращается к помощи народных трибунов и просит не подражать тем, кого они ненавидят. А если трибуны сознаются, что они связаны таким же договором относительно уничтожения обращения к ним, в заключении какого они обвиняли децемвиров, то он апеллирует к народу, взывает к законам об апелляции, изданным в этом самом году и консулами, и трибунами. Кто же будет апеллировать, если этого не позволяют еще не осужденному, до выслушивания дела? Для какого плебея и вообще человека низкого происхождения будет охрана в законах,

если ее нет для Аппия Клавдия? Он на себе убедится, укрепили ли новые законы государство или свободу и право обращения к трибунам и право апелляции к народу против несправедливости должностных лиц написано ли только напоказ и останется мертвой буквой или дано на самом деле.

57. На это Вергиний возражал, что один Аппий Клавдий непричастен законам, гражданскому и общечеловеческому праву. Пусть граждане взглянут на трибунал, это убежище для всякого рода злодеяний, где этот бессменный децемвир, враг имущества, неприкосновенности и жизни граждан, угрожавший всем розгами и секирой, презирающий богов и людей, сопровождаемый палачами, а не ликторами, обратившись от грабежа и убийства к прелюбодеянию, на глазах римского народа подарил своему клиенту, служителю своего ложа, свободнорожденную девушку, точно военнопленную, вырвав ее из объятий отца; где своим жестоким постановлением и преступным решением он вооружил десницу родителя против дочери; где пораженный не столько убийством, сколько помехою прелюбодеянию, он приказал свести в тюрьму жениха и деда, несших бездыханное тело девушки. Тюрьма, которую он обыкновенно называл домом римских плебеев, выстроена и для него. Поэтому сколько бы раз Аппий ни апеллировал, столько же раз он предлагал ему третейского судью и готов потерять залог, если он не постановил решения против свободы в пользу рабства. Если же он не идет к судье, то он, Вергиний, приказывает свести его как осужденного в тюрьму. И он брошен был в темницу, хотя и без всяких протестов, но при сильном возбуждении плебеев, которые, видя наказание такого важного лица, уже сами считали свою свободу чрезмерной. Трибун отсрочил день суда.

Тем временем от латинов и герников явились послы с поздравлением по случаю примирения патрициев и плебеев и принесли за это на Капитолий в дар Юпитеру Всеблагому Всемогущему золотой венок небольшого веса, так как вообще богатства тогда не были велики и святыням поклонялись с большим благочестием, чем великолепием. От них же узнали, что эквы и вольски усиленно готовятся к войне. Ввиду этого консулам приказано было разделить сферы деятельности. На долю Горация достались сабиняне, на долю Валерия – эквы. Когда объявлен был набор для этих войн, то, при усердии плебеев, явились записаться не только молодые люди, но и большая часть добровольцев из отслуживших свой срок, а потому, вследствие присоединения ветеранов, войско это было сильно не только своей многочисленностью, но и качеством воинов. Прежде чем двинуться из города, консулы опубликовали законы децемвиров, именуемые законами Двенадцати таблиц, вырезав их на медных досках. Некоторые писатели сообщают, что это исполнено было эдилами по приказанию трибунов.

58. Гай Клавдий, возмущавшийся злодеяниями децемвиров, особенно же раздраженный надменностью племянника, удалился в древнее свое отечество Регилл; теперь этот старец, вернувшись, чтобы спасти от опасности того, от чьих пороков бежал, в траурной одежде, в сопровождении родственников и клиентов, останавливал на форуме каждого и просил не клеймить позором род Клавдиев, чтобы никто не признал их заслужившими тюремное заключение и оковы. Муж, изображение которого должно было бы пользоваться среди потомства большим почетом, законодатель и основатель римского права, валяется скованным среди ночных воров и разбойников! Пусть устранят на время гнев, подумают и взвесят дело; лучше помиловать одного за просьбы стольких Клавдиев, чем из-за ненависти к одному оставить без внимания просьбы многих. Сам он заботится об интересах рода и имени и не мирится с тем, которому хочет помочь в беде. Свобода возвращена доблестью; кротость может укрепить мир сословий.

Некоторые были растроганы не столько делом человека, за которого он хлопотал, сколько его родственною привязанностью. Но Вергиний просил скорее пожалеть его и дочь и слушать просьбы не рода Клавдиев, которые видят свое призвание в неограниченной власти над плебеями, а родственников Вергинии, трех трибунов, которые, будучи выбраны для защиты плебеев, теперь сами взывают к плебеям о помощи и защите. Их слезы были признаны более справедливыми. Итак, потеряв надежду, до наступления дня, назначенного для суда, Аппий наложил на себя руки.

Вслед за тем Публий Нумиторий напал на Спурия Оппия, почти столь же ненавистного, так как он был в городе, когда товарищ его решил несправедливо дело. Но большую ненависть против Оппия возбудила несправедливость, которую он совершил, а не та, которой он не остановил: выставлен был свидетелем воин, прослуживший двадцать семь лет и восемь раз получавший награды один от всей центурии; предъявляя все их народу, он, разорвав одежду, показал спину, истерзанную розгами; при этом он предоставлял подсудимому, хотя он и частное лицо, опять наказать его, если он сумеет назвать хоть одну его вину. Оппий был отведен в тюрьму и покончил там с собой до дня суда. Имущество Клавдия и Оппия трибуны конфисковали. Товарищи их удалились в изгнание; имущество их было конфисковано. И Марк Клавдий, требовавший Вергинию в рабство, привлечен был к суду и осужден; но Вергиний освободил его от казни, и он удалился в изгнание в Тибур. Тень Вергинии, более счастливой после смерти, чем при жизни, пройдя для свершения мщения по стольким домам, наконец успокоилась, покарав всех виновных.

59. Великий страх объял патрициев, и уже трибуны являли собою некоторое подобье децемвиров, но народный трибун Марк Дуиллий, вовремя поставив предел чрезмерной власти, заявил: «Довольно свободы нашей и казней противников; в течение настоящего года я не позволю больше никого привлекать к суду и заключать в тюрьму. Нечего вспоминать старые, уже забытые грехи, когда новые искуплены казнью децемвиров, а беспрерывная забота обоих консулов об охране вашей свободы служит ручательством, что не будет допущено ничего, где оказалась бы надобность в силе трибунов».

Такая умеренность трибуна освободила патрициев от страха, но вместе с тем усилила ненависть против консулов, так как-де они до того всецело преданы были плебеям, что плебейский чиновник скорее патрицианского позаботился о благе и свободе патрициев, и враги прежде пресытились казнями их, чем увидали возможность сопротивления их произволу со стороны консулов. Многие утверждали, что отцы были слишком уступчивы, утвердив предложенные консулами законопроекты, и не подлежало сомнению, что под влиянием смутного положения государства они покорились обстоятельствам.

60. Упорядочив дела в городе и обеспечив положение плебеев, консулы разошлись для исполнения своих поручений. Валерий, двинувшись против успевших уже соединиться на Альгиде эквов и вольсков, намеренно затягивал войну; и если бы он сразу вверился случайностям сражения, то, вероятно, борьба стоила бы больших потерь, принимая во внимание тогдашнее настроение римлян и врагов, вызванное несчастными предприятиями децемвиров. Расположившись лагерем в тысячи шагов от неприятеля, он не выходил из него. Враги, построившись, начали наполнять пространство, лежавшее между двумя лагерями, и когда вызывали на бой, то никто из римлян не отвечал им. Наконец, когда эквам и вольскам надоело стоять и напрасно ждать битвы, они ушли

грабить – часть в землю герников, часть – в землю латинов, решив, что победа почти уступлена им; оставленных войск было достаточно для охраны лагеря, а не для битвы. Заметив это, консул, в свою очередь, наводит на неприятелей страх и, выстроив войско, сам вызывает их на битву. Сознавая недостаток сил, неприятели отказывались от сражения; это сразу увеличило бодрость римлян, и они считали побежденными напуганных врагов, остававшихся в лагере. Простояв целый день готовыми к битве, они к ночи отступили. Римляне, полные надежд, укреплялись; враги же, бывшие в совершенно ином настроении, в страхе рассылают во все стороны вестников с целью вернуть назад грабителей. Те, которые были в ближайших местах, прискакали обратно; ушедших же дальше не нашли.

С рассветом римляне выступили из лагеря, решив напасть на вал, если не будет возможности сразиться. И когда солнце было уже высоко, а между тем враг не двигался, консул приказывает нести вперед знамена; это движение неприятеля вызвало негодование в эквах и вольсках, что их победоносные войска защищаются валом, а не доблестью и оружием. Поэтому и они вытребовали у вождей сигнала к битве. И уже некоторые отряды выступили из лагеря, а остальные в порядке, строй за строем, занимали каждый свои места, как римский консул, не дав всем неприятельским силам выстроиться, двинулся на них; когда последовало нападение, они еще не все были выведены, а вышедшие не успели развернуть своих рядов; оробевшая толпа колыхалась в разные стороны, воины озирались друг на друга и на своих товарищей; крик и стремительность римлян усилили их смятение. Враги сперва отступали; когда же собрались с духом и вожди со всех сторон начали упрекать их, как это они отступают перед побежденными, битва возгорелась вновь.

61. С другой стороны, консул напоминал римлянам, что сегодня они в первый раз свободные сражаются за свободный Рим. Для себя они одержат победу, а не для того, чтобы, победив, стать добычей децемвиров. Предводительствует не Аппий, а консул Валерий, потомок освободителей римского народа и сам освободитель. Они должны показать, что в предыдущих сражениях победе мешали вожди, а не воины. Позорно, если больше храбрости окажется в борьбе против граждан, чем против врагов, и домашнее иго страшнее иноземного. Целомудрие одной Вергинии подвергалось опасности в мирное время, один гражданин Аппий обнаружил опасную похотливость; но если военное счастье поколеблется, то дети всех граждан подвергнутся опасности со стороны стольких тысяч врагов. Не хочется предрекать, что город, основанный при столь счастливых предзнаменованиях, постигнет беда, которой не потерпел бы ни Юпитер, ни родоначальник Рима Марс. Он напоминал об Авентине и о Священной горе, прося, не опозорив государства, вернуться туда, где они несколько месяцев тому назад приобрели свободу, и показать, что дух римских воинов по изгнании децемвиров остался таким же, каким он был до избрания их, и уравнение прав посредством законов не уменьшило доблести римского народа. Сказав такую речь среди рядов пехотинцев, он скачет затем к всадникам.

«Ну, молодцы, превзойдите пехоту доблестью, как вы превосходите ее своим почетным положением. При первой стычке пехотинцы заставили дрогнуть врага, а вы, пустив коней, прогоните его с поля битвы. Они не выдержат вашего натиска, да и теперь они не столько сопротивляются, сколько медлят». Всадники пришпоривают коней и устремляются на врага, приведенного в замешательство уже в битве с пехотинцами; прорвав ряды его, они достигают арьергарда, причем некоторые, пользуясь свободным местом, делают обходное движение, отрезают от лагеря большинство уже бегущих отовсюду неприятелей и отгоняют их, проезжая назад и вперед. Пехота, сам консул и все вообще вооруженные силы устремляются в лагерь и, захватив его после ожесточенной резни, получают очень большую добычу.

Весть об этой битве, дошедшая не только в город, но и в сабинскую землю к другому войску, в городе вызвала радость, а в лагере воспламенила дух воинов желанием соперничать в славе. Уже Гораций, испытывая своих воинов в набегах и небольших стычках, приучил их больше полагаться на себя и забыть о поражении, понесенном под предводительством децемвиров; и эти незначительные стычки содействовали всеобщему подъему духа. А сабиняне, ободренные удачами предыдущего года, беспрестанно подзадоривали и приставали с вопросами: зачем тратить время, производя набеги, как разбойники, в небольшом числе и поспешно удаляясь назад, и разделять на многочисленные и небольшие стычки решение войны? Не лучше ли сойтись для окончательного боя и предоставить судьбе решить дело разом?

62. Не одно мужество, разгоравшееся само собою, но и негодование воспламеняло римлян; другое войско, думали они, уже победоносно вернется в город, а над ними все еще издевается враг, если не теперь, то когда же они будут в силах помериться с неприятелем? Услыхав такие разговоры в лагере среди воинов, консул созвал собрание и сказал: «Я полагаю, воины, вы слышали о случившемся на Альгиде. Войско держало себя так, как прилично войску свободного народа. Предусмотрительностью товарища и доблестью воинов приобретена победа. Что касается до меня, то у меня будет столько рассудительности и мужества, сколько дадите вы. Без ущерба можно тянуть войну, но можно и скоро покончить ее. Если придется тянуть ее, то принятым мною способом я добьюсь того, что ваша надежда и доблесть будут расти со дня на день; если же вы уже достаточно мужественны и хотите решить дело, то закричите здесь так, как вы закричали бы в строю, и тем покажите вашу волю и вашу доблесть». Когда воины с величайшей радостью закричали, то консул объявил: «Да послужит сие на благо, я послушаюсь вас и завтра выведу войско в битву!» Остальная часть дня была занята приготовлением оружия.

На следующий день, увидав, что римское войско строится, сабиняне, и сами уже давно желавшие сразиться, выступили. Сражение соответствовало уверенности в себе обоих войск, из которых одно ободряла старинная и постоянная слава, а другое – недавно одержанная победа, составлявшая для него новость. Сабиняне для подкрепления своих сил прибегли еще к хитрости: растянув свой строй вровень с римским, они оставили вне строя 2000 человек для нападения на левый фланг римлян во время самой битвы. Когда они, сделав нападение сбоку, стали приводить в замешательство почти окруженный фланг, около 600 всадников двух легионов спрыгивают с коней и выбегают в первый ряд перед отступающими уже товарищами; одновременно они становятся против врага и воспламеняют мужество пехотинцев, сперва подвергаясь одинаковой с ними опасности, а затем возбуждая в них чувство стыда. Стыдно было, что всадники принимают участие и в обычной им, и в чуждой битве, а пехотинцы не могут сравняться со спешившимися всадниками.

63. И вот они вступают в покинутый ими бой и возвращаются на прежнее место; в минуту битва не только возобновилась, но даже дрогнул фланг сабинян. Всадники, прикрытые рядами пехотинцев, вернулись к своим коням. Затем они ускакали на другую сторону возвестить своим о победе; вместе с тем они делают нападение на врагов, уже напуганных поражением более сильного фланга. Всадники отличились

в этой битве более всех других. Ничто не ускользало от внимания консула: он хвалил храбрых, порицал, если где видел битву ослабевающей. Пристыженные немедленно совершали подвиги мужества, и стыд возбуждал одних столько же, сколько других похвалы. Снова все римляне с воинственным криком дружно ударили со всех сторон на врага, и затем уже их натиска нельзя было выдержать. Рассеявшиеся повсюду по полям сабиняне оставили лагерь в добычу врагу. Здесь римляне вернули свое имущество, отнятое при опустошении полей, а не имущество союзников, как то было на Альгиде.

За двойную победу в двух разных сражениях сенат злонамеренно назначил молебствие на один день[300 - За двойную победу в двух разных сражениях сенат злонамеренно назначил молебствие на один день… – Следовало назначить по крайней мере по одному дню за каждого.] в знак признания заслуг консулов. Народ же без всякого приказания и на следующий день отправился большой толпой молиться. Но эта народная молитва, не сопровождавшаяся никаким церемониалом, была чуть ли не торжественнее вследствие усердия молившихся. Консулы по уговору подошли к городу в течение двух дней один за другим и позвали сенат на Марсово поле. Старейшие из отцов роптали, что консулы говорили о своих подвигах, здесь, среди воинов, с явным намерением застращать их сенат. Ввиду этого, во избежание обвинений, консулы пригласили сенат оттуда на Фламиниев луг, где теперь находится храм Аполлона, – уже тогда это место было посвященно Аполлону[301 - …где теперь находится храм Аполлона, – уже тогда это место было посвященно Аполлону. – Очевидно, здесь уже было здание, если могло состояться сенатское заседание. И в позднейшее время в этом храме Аполлона (или в храме Беллоны) возвратившиеся из похода вожди давали сенату отчет о своих действиях.]. Так как сенаторы с замечательным единодушием отказывали консулам в триумфе, то народный трибун Луций Ицилий внес это предложение к народу, хотя многие выступали с протестами, особенно же Гай Клавдий, говоривший, что, консулы хотят праздновать триумф над сенаторами, а не над врагами и требуют не почести за доблесть, а благодарности за частную услугу, оказанную трибуну. Никогда до того народ не решал дела о триумфе[302 - Никогда до того народ не решал дела о триумфе… – Позже это делалось, или же рядом с сенатским постановлением упоминается решение народа. Собственно сенатское постановление нужно было лишь для того, чтобы сопряженные с триумфом издержки отнести на казенный счет; без того триумфатор должен был нести их сам.], всегда сенат обсуждал и давал это отличие; даже цари не умаляли значения высшего сословия; трибуны не должны всюду распространять свою власть, уничтожая тем всякие общественные совещания. Только при этом условии государство останется свободным и законы равными, если всякое сословие сохранит свои права, свое значение.

Хотя в том же смысле много говорили и другие старейшие отцы, однако все трибы приняли это предложение. Тогда в первый раз триумф был отпразднован по решению народа, без утверждения отцов.

64. Эта победа трибунов и плебеев чуть не привела к вредному своеволию: трибуны согласились между собою относительно их вторичного избрания, а чтобы скрыть свое властолюбие, они решили продлить и власть консулов. Причиной они выставляли соглашение сенаторов, которые презрительным отношением к консулам пошатнули права народных трибунов. Так как законы еще не окрепли, то что может случиться, если патриции, избрав консулов своего лагеря, нападут на новых трибунов? Не всегда ведь консулами будут Валерий и Гораций, которые ставят свое могущество ниже свободы плебеев.

Благодаря счастливой случайности, председательство в комициях выпало на долю Марка Дуиллия, мужа разумного, предвидевшего, что продление власти грозит взрывом негодования. Он заявлял, что не допустит кандидатуры ни одного из старых трибунов, и товарищи его настаивали, чтобы он или допустил свободную подачу голосов по трибам, или передал председательство в комициях товарищам, которые будут направлять их на основании законов, а не на основании воли патрициев. Во время этого спора Дуиллий призвал консулов к трибунским скамьям и спросил их, каковы их намерения относительно консульских комиций; и когда они отвечали, что хотят избрать новых консулов, то с этими популярными представителями непопулярного мнения он вступил в собрание. Здесь консулы были поставлены перед народом и спрошены, как они поступят, если римский народ, помня, что при их помощи дома он вернул свободу, помня и о их воинских подвигах, изберет их вновь консулами? Они остались верны своему мнению; тогда, похвалив консулов за то, что они настойчиво не хотят быть похожими на децемвиров, Дуиллий открыл комиции. Когда пять народных трибунов были выбраны, а остальные кандидаты, ввиду старания девяти трибунов, открыто искавших власти, не получали большинства голосов триб[303 - …не получали большинства голосов триб… – При выборах считались трибы после предварительного счета отдельных голосов в каждой трибе.], то он распустил собрание и не созывал его более для выборов. Он говорил, что закон исполнен, так как, не определяя числа, он требует только сохранения трибуната и повелевает, чтобы избранные сами избрали себе товарищей; при этом он прочитал формулу предложения, гласившую так: «Я предложу десять народных трибунов; если вы сегодня изберете менее десяти народных трибунов, то выбранные ими в товарищи должны считаться столь же законными трибунами, как избранные вами сегодня». До конца упорно отказываясь признать пятнадцать народных трибунов в государстве, Дуиллий сломил страстное желание товарищей и сложил свою власть, одинаково угодив и патрициям, и плебеям.

65. Новые народные трибуны при выборе товарищей исполнили желание сенаторов, приняв в свою коллегию даже двух патрициев, бывших консулов, – Спурия Тарпея и Авла Атерния[304 - …приняв в свою коллегию даже двух патрициев, бывших консулов, – Спурия Тарпея и Авла Атерния. – Консулы 454 года до н. э. Из этого места видно, что и патриции могли получать трибунат, но не путем народного избрания (per rogationem), а путем дополнительного выбора членов коллегии (per cooptationem).]. Консулами былие выбраны Спурий Герминий и Тит Вергиний Целимонтан [448 г.], не склонявшиеся особенно ни на сторону патрициев, ни на сторону плебеев; внутри и вне государства при них был мир. Народный трибун Луций Требоний, негодуя на патрициев за то, что они, по его словам, перехитрили его при дополнительном избрании трибунов, а товарищи предали, внес предложение, чтобы руководящий плебеями при избрании народных трибунов продолжал это дело до тех пор, пока не будут выбраны десять народных трибунов; и весь свой трибунат он провел в преследовании патрициев, вследствие чего ему даже дано было прозвище Суровый.

Выбранные затем в консулы Марк Геганий Мацерин и Гай Юлий [447 г.] остановили нападки трибунов на знатную молодежь, не преследуя их власти и не нарушая достоинства патрициев. Мешая набору, назначенному для войны против вольсков и эквов, они не допустили плебеев до мятежа, утверждая, что если в городе мир, то и вне его все спокойно, а вследствие гражданских несогласий внешние враги поднимают

головы. Забота о внешнем мире привела и к внутреннему согласию. Но одно сословие всегда мешало сдержанности другого: когда плебеи были спокойны, то молодые патриции начинали обижать их. Когда трибуны выступали на защиту униженных, то сперва это мало помогало, а потом и сами они стали подвергаться оскорблениям, особенно в последние месяцы, так как обиды наносили общества сильных людей, да и вообще сила всякой власти обыкновенно значительно ослабевает под конец года. И уже плебеи стали говорить, что только тогда на трибунат можно полагаться, если трибуны будут похожи на Ицилия; в последние же два года они имели трибунов только по имени. Напротив, старейшие патриции, хотя и признавали, что их молодежь чересчур увлекается, однако предпочитали, уж если необходимо переступать пределы законного, то чтобы больше смелости было на стороне их, а не противников.

Так трудно, охраняя свободу, соблюсти меру, так как всякий, притворяясь стремящимся к равноправности, возвышается до унижения другого, и не желая бояться, люди делают самих себя предметом страха, отстраняя же обиду от себя, наносят ее другим, как будто необходимо или делать, или терпеть неправду.

66. Затем выбраны были консулами Тит Квинкций Капитолин (в четвертый раз) и Агриппа Фурий [446 г.]; они не застали ни внутреннего мятежа, ни внешней войны, но предстояло и то и другое. Уже нельзя было долее сдерживать несогласия в среде граждан, так как и трибуны, и плебеи были возбуждены против патрициев, в дни же, назначенные для суда над кем-нибудь из знатных, собрания всегда расстраивались вследствие новых беспорядков. При первых известиях об этом, точно по данному сигналу, эквы и вольски взялись за оружие; к тому же вожди, жадные до добычи, убедили их, что набор, назначенный два года тому назад, не мог состояться, так как плебеи уже отказываются повиноваться; оттого-то против них не было послано войско. Своеволие уничтожает воинскую дисциплину, и уже не все считают Рим общим отечеством. Все раздражение и вражду против внешних врагов они обратили на себя. Представляется случай напасть на волков, ослепленных яростью против своих. Соединив войска, они сперва опустошали латинские поля; затем, не встречая там никакого сопротивления, к торжеству виновников войны, они, с целью грабежа, подступили под самые стены Рима со стороны Эсквилинских ворот, производя нагло опустошения полей в виду города. Когда они безнаказанно в порядке удалились отсюда к Корбиону, гоня перед собою награбленный скот, консул Квинкций созвал народное собрание.

67. Здесь, по свидетельству писателей, он говорил так: «Квириты! Хотя я не сознаю за собой никакой вины, но выступаю перед вами под гнетом величайшего стыда. Знаете вы, передано будет и потомству, что в четвертое консульство Тита Квинкция эквы и вольски, едва равные по силам только герникам, безнаказанно с оружием в руках подступили под стены Рима. Хотя уже давно мы так живем и государство наше находится в таком положении, что нельзя ждать ничего хорошего, однако если бы я знал, что этому именно году грозит такой позор, то я, не имея иной возможности уклониться от почетной должности, избежал бы ее или удалившись в изгнание, или наложив на себя руки. Так значит, если бы то оружие, которое было у наших ворот, было в руках мужей, то Рим мог быть взят в мое консульство! Довольно имел я почестей, довольно и предовольно жил я! Мне следовало умереть, когда я был в третий раз консулом! Кого же, наконец, презирают эти трусливейшие враги? Нас, консулов, или вас, квириты? Если виноваты мы, то отнимите власть у недостойных ее, а если этого мало, то покарайте еще нас; если же вы виноваты, то вашего греха, квириты, пусть не карают ни боги ни люди; вы сами только покайтесь в нем. Не вашу трусость презирают они и не на свои силы они надеются! Эти люди, столько раз разбитые и обращенные в бегство, потерявшие лагерь, наказанные отнятием земли, посланные под ярмо, знают и себя, и вас. Подъем их духа вызвали раздоры сословий и язва этого города – спор патрициев с плебеями. Так как мы не знаем меры власти, а вы – меры свободы, вы ненавидите патрицианских магистратов, а мы – плебейских. Заклинаю вас богами, чего хотите вы? Вы пожелали народных трибунов; чтобы не нарушать согласия, мы уступили. Вы пожелали децемвиров – мы допустили избрание их. Нам надоели децемвиры – мы заставили их сложить власть. Так как ваше раздражение против них не успокаивалось, даже когда они стали частными людьми, мы допустили казнь и изгнание знатнейших и почетнейших лиц. Вы пожелали снова избрать народных трибунов – и избрали; пожелали сделать консулами людей вашей партии; признавая это обидным для патрициев, мы, однако, были свидетелями и того, что патрицианская должность была принесена в дар плебеям. Мы переносили и переносим защитников ваших трибунов, апелляцию к народу, навязывание патрициям постановлений плебеев, умаление наших прав под именем уравнения законов. Где же будет конец раздорам? Можно ли будет когда-нибудь иметь один город, считать это отечество общим? Мы, побежденные, равнодушнее сохраняем спокойствие, чем вы, победители. Довольно ли с вас вашего страха перед вами? Против нас вы занимаете Авентин, против нас – Священную гору; мы видели, что враг едва не завладел Эсквилинским холмом и никто не отразил врагов вольсков, поднимавшихся на вал; против нас вы мужественны, против нас у вас есть оружие.

68. Осадив курию, наведя страх на форум, наполнив тюрьму первыми людьми в государстве, с той же яростью выходите за Эсквилинские ворота или, если вы и на это не дерзаете, со стен посмотрите, что ваши поля опустошены мечом и огнем, скот угнан, повсюду дымятся сожженные дома. А ведь общее дело из-за этого еще в худшем положениии: поля горят, город в осаде, военная слава принадлежит врагам. Что же дальше? Ваше личное имущество в каком состоянии? Уже скоро каждый получит с полей весть об убытках. Чем, наконец, дома вы восполните их? Трибуны вернут и восстановят вам потерянное? Они наговорят вам слов и речей, сколько хотите, изыщут, сколько хотите, обвинений против знатнейших лиц, нагромоздят законопроекты одни на другие, созовут собрания; но из этих собраний никто из вас никогда не приходил домой богаче. Кто принес жене и детям что-нибудь, кроме ненависти, оскорбления, вражды, государственной и частной? От нее вы должны ограждать себя не своей доблестью и невинностью, а чужой помощью. А когда вы служили под предводительством нас, консулов, а не трибунов, и в лагере, а не на форуме, когда ваш крик в строю наводил страх на врагов, а не в народном собрании на патрициев, то, клянусь Геркулесом, вы с триумфом возвращались домой к пенатам, набрав добычу, отняв у врага землю, обогатившись, прославив государство и себя; теперь же вы позволяете врагу удалиться, обременив себя вашим имуществом! Оставайтесь постоянно в собраниях, живите на форуме; необходимость военной службы, от которой вы бежите, последует за вами. Вам тяжело было идти на эквов и вольсков; теперь война у ворот: не отразите врага оттуда, он проникнет за стены, поднимется в Крепость и на Капитолий, будет преследовать вас в ваших жилищах. Два года тому назад сенат приказал произвести набор и вести войско на Альгид; а мы сидим без дела дома, бранимся между

собою, как бабы, радуясь настоящему миру и не видя, что от бездеятельности в короткое время вырастет война в разных местах. Я знаю, что есть речи более приятные; но если бы даже мой ум не приказывал мне, то нужда заставляет говорить вам правду, а не приятное. Я желал бы быть угодным вам, квириты; но гораздо больше я желаю вашего благополучия, что бы вы обо мне ни думали. Так уж устроила природа, что говорящий перед толпою в своих интересах приятнее, чем тот ум, которого имеет в виду только общее благо; разве, может быть, вы думаете, что эти общественные льстецы, эти народолюбцы, не позволяющие вам ни взять оружия, ни жить в мире, разжигают и раздражают вас в ваших интересах? Приведенные в волнение, вы или даете им почести, или приносите им какую-нибудь иную выгоду; видя свое полное ничтожество при согласии сословий, они предпочитают быть лучше вождями в дурном деле, чем ни в каком, вождями смут и мятежей. В случае, если все это может наконец надоесть вам и от этих новых обычаев вы захотите вернуться к обычаям отцов и вашим прежним, то я не отказываюсь ни от какой казни, если в несколько дней я не лишу лагеря этих опустошителей наших полей, рассеяв и обратив их в бегство, и эту грозную войну, поразившую теперь вас, не перенесу от наших ворот и стен к их городам».

69. Редко когда речь популярного трибуна была приятнее плебеям, чем эта речь суровейшего консула. Даже молодежь, которая при таком критическом положении считала отказ от военной службы самым сильным средством против патрициев, желала оружия и войны. И прибежавшие поселяне, и ограбленные на полях и израненные, рассказы которых были ужаснее их вида, усилили раздражение во всем городе. Когда собрался сенат, то там все обратились к Квинкцию, смотрели на него как на единственного защитника величия Рима, а знатнейшие отцы признавали его речь достойною власти консула, достойною стольких прежних консульств, достойною всей его жизни, обильной почестями, которые он часто получал и еще чаще заслуживал. Другие консулы или льстили плебеям, изменяя патрициям, или, сурово защищая права этого сословия, своими попытками укротить раздражали еще более толпу; Тит Квинкций сказал речь, не забывая о значении патрициев, о примирении сословий и прежде всего о современном положении дел. Просили его и товарища его усердно взяться за государственные дела; просили трибунов, чтобы они единодушно с консулами позволили отразить войну от городских стен и внушили плебеям повиновение сенату ввиду такого критического положения: поля опустошены, город почти осажден; общее отечество взывает к трибунам и умоляет их о помощи. С общего согласия назначается и производится набор. Консулы заявили в народном собрании, что некогда заниматься разбором законности причин неявки; завтра на рассвете все молодые люди должны явиться на Марсово поле; расследованием причин неявки они займутся по окончании войны, и если признают их незаконными, то будут считать такого дезертиром. Вся молодежь на следующий день была налицо. Каждая когорта избрала себе центурионов и была вверена начальству двух сенаторов. Все это, как рассказывают, было сделано так быстро, что в тот самый день знамена были вынуты квесторами из казначейства[305 - …знамена были вынуты квесторами из казначейства… – Казначейство (aerarium) находилось при храме Сатурна в нижней части Капитолия; там хранились знамена, священные предметы и разные драгоценности. Здесь впервые квесторы упоминаются как хранители казначейства.] и вынесены на Марсово поле, еще до полудня подняты оттуда, и вновь набранное войско, сопровождаемое немногими когортами добровольно явившихся старых воинов, остановилось у десятого камня. На следующий день показались враги, и около Корбиона был расположен лагерь близ неприятельского лагеря. На третий день не замедлили сразиться, так как римлян побуждало раздражение, а врагов сознание вины – они так часто производили восстания! – и отчаяние.

70. Хотя в римском войске было два консула с одинаковой властью, но высшее начальство с согласия Агриппы было в руках его товарища, что в важных делах весьма полезно; который тем не менее, будучи поставлен выше, на уступчивость отвечал вежливостью, сообщая ему свои планы, делясь с ним славою и вообще равняя с собой неравного. В строю Квинкций командовал правым флангом, Агриппа – левым; центр был вручен легату Спурию Постумию, а другого легата, Публия Сульпиция, они делают начальником конницы. На правом фланге пехота дралась отлично, несмотря на энергическое сопротивление вольсков. Публий Сульпиций с конницей прорвался сквозь центр врага. Имея возможность тем же путем вернуться к своим, прежде чем неприятели соберут приведенные в замешательство ряды, он предпочел атаковать тыл их; это нападение на тыл вмиг рассеяло бы неприятелей, так как им угрожала опасность с двух сторон, если бы конница вольсков и эквов не задержала римлян на некоторое время, завязав с ними конное сражение. Видя, что медлить некогда, Сульпиций закричал, что они будут окружены и отрезаны от своих, если, напрягши все свои силы, не окончат боя с конницей; и мало обратить их только в бегство; надо истребить лошадей и людей, чтобы никто оттуда не вернулся в строй и не возобновил битвы; враги не могут сопротивляться им, так как перед ними отступил сплошной строй пехоты. Его словам повиновались. Одним ударом они рассеяли всю конницу, многих сбросили с коней и пронзили копьями как самих, так и лошадей. Так кончилась конная битва. Напав затем на пехоту, они посылают вестников о случившемся к консулам, перед которыми враг также уже колебался. Это известие ободрило побеждавших римлян и поразило отступавших эквов. Победа началась с центра, где всадники привели в беспорядок ряды, затем консул Квинкций погнал левый фланг; труднее всего было на правом фланге. Здесь Агриппа, полный юношеских сил, видя, что везде битва идет удачнее, чем у него, схватывая знамена у знаменосцев, сам шел с ними на врага или даже бросал их в густую толпу неприятеля; боясь этого бесчестия[306 - …боясь этого бесчестия… – Т. е. опасаясь, что брошенные в ряды неприятелей знамена останутся у них.], воины ударили на врага. Таким образом, победа была равна во всех пунктах. Тогда пришло известие от Квинкция, что он победил и уже угрожает неприятельскому лагерю; но он не хочет врываться туда, прежде чем не узнает, что и левый фланг победил; если товарищ уже рассеял врага, то пусть соединится с ним, чтобы все войско вместе овладело добычей. Победитель Агриппа при взаимных приветствиях подошел к победителю-товарищу и к лагерю врага. Рассеяв быстро немногих защитников, без боя врываются они в укрепление и возвращаются с войском, овладевшим огромной добычей, вернувши и все свое, что было потеряно при опустошении полей. Я не нахожу известия о том, чтобы или сами они требовали триумфа, или он был предложен им сенатом; не передают и того, почему пренебрегли или не надеялись получить этого отличия. Насколько я могу догадываться о событии, отделенном столь большим промежутком времени, так как консулам Валерию и Горацию, приобретшим, кроме победы над вольсками и эквами, еще славу окончания войны с сабинянами, сенат отказал в триумфе, то эти консулы посовестились за

половинное дело просить триумфа, чтобы, в случае получения его, не подумали, что больше обращают внимания на лица, чем на заслуги.

71. Победу над врагами, добытую в честном бою, опозорил дома постыдный суд народа в споре союзников о границах. Арицийцы и ардеяне, много раз сражавшиеся за спорное поле и утомленные многими взаимными поражениями, выбрали судьею римский народ[307 - …выбрали судьею римский народ. – Обыкновенно третейским судьей по делам между иноземными общинами являлся сенат; в настоящем случае, вероятно, он и передал решение дела народу.]. Явившись на суд, они с большой горячностью изложили дело перед народным собранием, созванным магистратами. Когда, по выслушивании свидетелей, следовало уже созвать трибы и подать голоса, поднялся из толпы плебеев старик Публий Скаптий и сказал: «Если вы позволите, консулы, говорить о государственных делах, то я не дам народу ошибиться в настоящем процессе». Консулы заявили, что незачем слушать его, как не заслуживающего доверия; когда же он начал кричать, что предают государственное дело, его велели удалить; тогда он обратился к помощи трибунов. Эти последние, как всегда, почти скорее слушаются толпы, чем управляют ею, уступая желанию плебеев выслушать, позволили Скаптию сказать, что он хочет. Тут он говорит, что ему восемьдесят третий год, что он служил на той земле, о которой идет спор, уже не юношей, а на двадцатом году службы, во время войны у Кориол. Итак, по этому делу, забытому вследствие давности, но хорошо ему памятному, он заявляет, что спорное поле принадлежало кориоланцам, а по взятии Кориол, на основании военного права, стало собственностью римского народа. Удивительно ему, с какими это глазами ардеяне и арицийцы надеются отнять у римского народа, сделав его вместо хозяина судьей, поле, на которое никогда не предъявляли своих прав, пока Кориолы были независимы. Немного ему осталось жить; однако он не мог заставить себя на старости лет отказаться от защиты и словом, этим единственным доступным для него средством, того поля, которое он завоевал, по мере сил своих, когда был воином. Поэтому усердно советует он народу не решать дела в ущерб собственному праву из-за бесполезной стыдливости.

72. Консулы, видя, что Скаптия слушают не только молча, но даже с видным сочувствием, призывая в свидетели богов и людей, что готовится страшное преступление, требуют главнейших отцов. С ними они обходят трибы, просят не допускать позорнейшего преступления, обращая в свою пользу спорный предмет и тем подавая дурной пример; если бы даже судья был вправе заботиться о собственной выгоде, то отнятие поля далеко не принесет столько выгоды, сколько вреда причинит отчуждение обиженных союзников. Ущерб, наносимый доброму имени и доверию стоит выше оценки; об этом расскажут дома послы, молва распространится, узнают о том союзники, узнают враги; какое огорчение для первых, какая радость для вторых! Или они думают, что соседние народы припишут это дело Скаптию, таскающемуся по собраниям старику? Скаптий прославится этим подвигом; а римский народ будут считать обвинителем ради корысти и обманно овладевающим не принадлежащей ему спорной вещью. Какой судья в частном споре присудил бы себе спорную вещь? Сам Скаптий не сделал бы этого, хотя совесть его совсем уже заглохла. Так говорили консулы, так говорили отцы; но сильнее оказалась жадность и вызвавший ее Скаптий. Приглашенные трибы произнесли суд, что поле принадлежит римскому народу. И писатели утверждают, что то же самое случилось бы, если бы они обратились к суду других; тем не менее в деле нет настолько правоты, чтобы ею искуплялось позорное решение. И римские патриции признали это дело столь же позорным и обидным, как и арицийцы с ардеянами[308 - И римские патриции признали это дело столь же позорным и обидным, как и арицийцы с ардеянами. – Приговор приписывается плебеям, хотя выгода от приобретения спорного участка была всецело на стороне патрициев.]. Остальная часть года прошла спокойно, без волнений в городе и без внешних войн.

Книга IV

Прения о законе Канулея (о браке между патрициями и плебеями) и его товарищей (о выборе консулов из плебеев) (1–5). Избрание военных трибунов с консульской властью (6). Удаление их; посольство из Ардеи; междуцарствие и выбор консулов (7). Учреждение цензуры (8). Раздоры в Ардее (9). Поражение вольсков (10). Выведение колонии в Ардею (11). Голод в Риме (12). Замысел Спурия Мелия и казнь его (13–14). Недовольство плебеев (15–16). Отпадение и наказание фиденян (17–20). Чума в Риме и нападение фиденян (21). Взятие Фиден (22). Волнение в Этрурии; сокращение продолжительности цензуры (23–24). Чума в Риме; народные трибуны волнуют плебеев (25). Поражение эквов и вольсков (26–29). Засуха и чума; нападение вейян (30). Поражение военных трибунов под Вейями; движение вейян к Фиденам (31). Поражение вейян от диктатора Мамерка Эмилия, взятие Фиден, триумф (32–34). Безуспешные старания народных трибунов о получении плебеями военного трибуната (35–36). Война с вольсками и неудача Семпрония (37–40). Суд над военными трибунами (40–41). Суд над Семпронием не состоялся (42). Поражение эквов; споры патрициев и плебеев из-за квестуры (43). Осуждение Семпрония (44). Заговор рабов; восстание Лабик; раздоры военных трибунов; неудачи римлян; победа их и взятие Лабик (45–47). Аграрные споры (48). Война с Болами; споры о выводе туда колонии; умерщвление военнного трибуна Постумия (49–50). Казнь виновных; взятие Ферентина (51). Чума и голод (52). Нападение эквов и вольсков; победа консула Валерия и раздражение против него народа (52–53). Выбор плебейских квесторов (54). Смуты из-за выбора военнных трибунов вместо консулов (55). Эквы готовятся к войне; споры из-за выбора диктатора; победа римлян (56–57). Потеря Верругины; война с вейянами (58). Взятие у вольсков Анксура (59). Установление жалованья за военную службу (60). Осада Вей; взятие у вольсков Артены (61).

1. Затем следовали консулы Марк Генуций и Гай Курций. То был год [445 г.] тревожный как внутри, так и вне государства. В самом начале его народный трибун Гай Канулей обнародовал законопроект о разрешении законных браков между патрициями и плебеями, который, по мнению патрициев, должен был повлечь за собою осквернение крови их и смешение родовых прав. Вместе с этим трибуны возбудили вопрос, сначала скромно, о дозволении избирать одного консула из плебеев, а потом дело дошло до того, что девять трибунов обнародовали законопроект о предоставлении народу власти избирать консулов по своему усмотрению, из плебеев ли то или из патрициев. Патриции же были того мнения, что, с утверждением подобного закона, высшая власть не только разделится с людьми низшего сословия, но она прямо перейдет от первых лиц к государству, к плебеям.

Поэтому-то они обрадовались, услышав об отпадении ардейского народа, обиженного отнятием у него земли, об опустошении пограничных римских полей вейянами и о волнении вольсков и эквов по поводу возведения укреплений вокруг города Верругины – до такой степени патриции предпочитали хотя бы и несчастную войну унижающему их достоинство миру. Итак, преувеличив еще больше слухи о грозящих опасностях, с целью заставить трибунов замолкнуть со своими требованиями среди шума стольких войн, сенат приказывает произвести

набор и заготовить необходимое для войны оружие, не щадя средств, а если бы оказалось возможным, то и с большим напряжением сил, чем то было в консульство Тита Квинкция. Тогда Га й Канулей в коротких словах громко объявил в сенате, что консулы напрасно стращают плебеев, стараясь отклонить их от заботы о новых законопроектах; что при жизни его они никогда не произведут набора, пока плебеи не утвердят обнародованных им и его коллегами проектов. И за сим немедленно созвал народ на собрание.

2. Одновременно и консулы возбуждали сенат против трибуна, и трибун возбуждал народ против консулов. Консулы говорили, что нет уже сил дольше сносить неистовства трибунов; что дело дошло уже до крайних пределов; что внутри государства возбуждается больше войны, чем вне его; и в этом виноваты столько же патриции, сколько плебеи, столько же консулы, сколько трибуны; раз что-либо в государстве награждается, то всегда развивается с наибольшим успехом, – этим объясняется появление достойных людей в мирное время, этим же объясняется появление подобных людей и на поле брани; что в Риме высшие награды даются за мятежи и они всегда служили источником почета как для отдельных лиц, так и для всех вообще. Пусть припомнят, какое величие сената они сами унаследовали от отцов, и подумают, какое передадут своим детям, и как плебеи могут похваляться, что они усилились и приобрели больший почет. Следовательно, нет конца смутам и не будет, пока почет виновников мятежей будет соответствовать степени удачи их. Какие же и сколь важные дела задумал Гай Канулей? Он задумал произвести смешение родов, внести расстройство в государственные и частные ауспиции, чтобы не оставалось ничего чистого, ничего незапятнанного, чтобы, устранив всякое различие, никто не узнавал ни себя, ни своих. Ведь какое же иное значение имеют смешанные браки, как не то, чтобы, чуть не наподобие диких зверей, плебеи и патриции вступали во взаимные сожительства? Чтобы родившийся от такого брака полупатриций-полуплебей, человек, находящийся в разладе даже сам с собой, не знал, какой он крови, какие священнодействия он должен совершать? [309 - …не знал, какой он крови, какие священнодействия он должен совершать? – Каждая фамилия имела особые наследственные священнодействия.] Им кажется маловажным, что они вносят беспорядок во все божеские и человеческие установления: возмутители черни добираются уже до консульства. И раньше, ограничиваясь разговорами, они делали попытки только к тому, чтобы один консул избирался из плебеев; а теперь предлагают законопроект о предоставлении народу права избирать консулов, из кого он захочет, из патрициев ли то или из плебеев. А из плебеев, конечно, они имеют в виду выбирать самых отчаянных бунтовщиков – значит, консулами будут Канулеи и Ицилии. Да не допустит же Юпитер Всеблагой Всемогущий, чтобы власть с ее царственным величием пала так низко! И они, консулы, готовы скорее тысячу раз умереть, чем допустить такое великое унижение. Они уверены, что и предки, если бы только могли предвидеть, что от всевозможных уступок плебеи не сделаются покорнее в отношении к ним, а будут после первой удачи все упрямее, предъявляя одни за другими все больше и больше несправедливые требования, – с первого же раза предпочли бы вступить в какую угодно борьбу, чем допустить наложение на себя ига подобных законов. Но раз в ту пору была сделана уступка относительно трибунов, уступили и вторично, и это без конца. Совместное существование в одном и том же государстве народных трибунов и патрициев невозможно: необходимо упразднить или это сословие, или эту магистратуру, и лучше поздно, чем никогда, преградить дорогу дерзости и безрассудству. Неужели допускать, чтобы они, сея безнаказанно раздоры, сначала возбуждали соседей к войнам, а потом не давали государству вооружаться на защиту от войн, ими же затеянных? И допускать ли, чтобы они, чуть не призвав сами врагов, не позволяли набирать войска против этих врагов? Допускать ли, напротив, чтобы Канулей дерзко, словно победитель, заявлял в сенате, что он не дает производить набор воинов, если сенаторы не согласятся на принятие законопроектов? Что же это такое, как не грозить, что он предаст отечество, что он допустит его осаду и пленение? Сколько мужества подобное заявление придает не плебеям римским, а вольскам, эквам и вейянам? Разве эти враги, имея предводителем Канулея, не станут надеяться на возможность взобраться на Капитолий и в Крепость? Если трибуны, вместе с отнятием права и величия у сенаторов, не лишили их и мужества, то консулы раньше готовы выступить вождями против преступности граждан, чем против вражеского оружия.

3. В то именно время, когда в сенате раздавались такие речи, Канулей, защищая свои законопроекты и возражая консулам, произнес следующую речь: «До какой степени, квириты, презирают вас патриции, сколь недостойным считают сожительство ваше вместе с собою в одном городе, за одними и теми же стенами, это, как мне, по крайней мере, кажется, я не раз замечал и раньше, но теперь особенно, потому что с таким неистовством они восстали против нынешних наших предложений, которыми мы желаем напомнить только о том, что мы их сограждане и что, если мы и не располагаем одинаковыми богатствами, то все же живем в одном и том же отечестве. Одним предложением мы добиваемся права заключать законные браки, какое в обычае предоставлять соседям и чужеземцам: по крайней мере, давали же мы права гражданства, значащие больше права заключать законные браки, даже побежденным врагам. Другим предложением мы не вносим ничего нового, а требуем и стараемся получить только то, что принадлежит римскому народу, а именно: предоставление ему права давать почетные должности тому, кому он хочет. К чему же тут приводить в смятение небо и землю? К чему это чуть не в самом сенате сейчас бросаться на меня, говорить, что они дадут волю рукам, заявлять, что они готовы оскорбить неприкосновенную власть? [310 - …заявлять, что они готовы оскорбить неприкосновенную власть? – Особа трибуна считалась священной и неприкосновенной.] Если римскому народу дать право свободно подавать голос за предоставление консульства тому, кому он хочет, и если у плебея, в случае он окажется достойным высшей почести, не отнимать надежды на достижение высшей должности, то неужели от этого наш город не будет в состоянии существовать? Неужели тут конец его владычеству? И вопрос, быть ли плебею консулом, разве равносилен тому, как если бы кто сказал, что консулом будет раб или вольноотпущенник? Чувствуете ли вы, в каком унижении живете? Они отняли бы у вас долю света дневного, если бы только это было возможно. Что вы дышите, что подаете голос, что носите человеческий образ, – они и на это негодуют, даже больше, если то угодно богам: они говорят, что назначение плебея консулом есть преступление против религии. Заклинаю вас! Если мы не имеем доступа к фастам и к комментариям понтификов[311 - …не имеем доступа к фастам и к комментариям понтификов… – В фасты заносились имена высших должностных лиц и государственные акты. Комментарии понтификов – так назывались книги, находившиеся в ведении верховного жреца, который заносил в них события каждого года.], то неужели мы не знаем

и того, что знают даже все иноземцы, а именно: что консулы наследовали царям и что они не имеют ни в своих правах, ни в своем величии таких преимуществ, каких раньше не было у царей? Даете ли вы когда-либо веру доходившим до вас слухам, что Нума Помпилий, не будучи не только патрицием, но даже римским гражданином, был призван из земли сабинской и царствовал в Риме по повелению народа и с утверждения отцов? Что потом Луций Тарквиний, не будучи не только римского, но даже и италийского происхождения, сын коринфянина Демарата, переселенец из Тарквиний, сделался царем, хотя сыновья Анка были живы? Что после него Сервий Туллий, родившийся от корникульской пленницы, от неизвестного отца и матери-рабыни, достиг царской власти, благодаря своим талантам и доблести? Что мне сказать о сабинянине Тите Тации, с которым сам Ромул, основатель города, разделил царскую власть? Выходит, что Римское государство возвеличилось за то время, когда никакое происхождение человека, в котором обнаруживались доблестные качества, не вызывало чувства гадливости. Выражайте теперь неудовольствие из-за плебейского консула, после того как наши предки не брезгали пришлыми царями, когда даже и по изгнании царей город не был заперт для чужеземной добродетели! По крайней мере несомненно, что после изгнания царей Клавдиев род, происходивший из сабинян, мы не только приняли в число граждан, но и в число патрициев. Значит, иноземца можно сделать патрицием, а потом и консулом, а римскому гражданину будет прегражден доступ к консульству в случае, если он плебейского происхождения? Не верим ли мы, наконец, в возможность встретить между плебеями мужественного и энергичного человека, достойного в мирное время и на поле битвы, вроде Нумы, Луция Тарквиния, Сервия Туллия, – или же мы и в том случае, если бы такой человек оказался, не позволим ему стать у кормила правления и скорее готовы иметь консулов, похожих на децемвиров, самых гадких в мире людей, которые, однако, все были из патрициев, чем консулов, похожих на самых лучших из царей, хотя бы то были “новые” люди[312 - …чем консулов, похожих на самых лучших из царей, хотя бы то были “новые” люди… – «Новый» человек (homo novus) – тот, кто благодаря личным заслугам первым в своем семействе достиг должности консула и занял заметное место в политической жизни.].

4. Но ведь скажут: “После изгнания царей никто из плебеев не был консулом!” Что же из этого следует? Неужели не должно вводить ни одного нового учреждения, и неужели потому только, что раньше не делалось (а ведь в новом народе еще многое не сделано), не подобает делать даже и того, что полезно? Понтификов, авгуров в царствование Ромула вовсе не было: они были избраны Нумой Помпилием. Ценза в государстве и деления граждан на центурии и разряды не было – его ввел Сервий Туллий. Консулов раньше никогда не было – они были избраны после изгнания царей. Что касается диктатора, то не было ни власти его, ни самого этого слова – отцы наши положили начало ее. Народных трибунов, эдилов, квесторов вовсе не было – решили учредить эти должности. В эти последние десять лишь мы назначили децемвиров для записи законов, мы же и устранили их в интересах государства. Кто сомневается, что в городе, основанном на веки вечные, расширяющемся без конца, понадобится учредить новые власти, новые жреческие саны, новые права родов и отдельных лиц? Самое запрещение законных браков между патрициями и плебеями не децемвиры ли внесли за эти несколько лет на гибель государства, причем вместе с тем величайшую обиду плебеям?

Возможно ли еще большее или столь бросающееся в глаза унижение, чем считать недостойною права на законный брак часть гражданской общины словно зараженную? Не значит ли это терпеть изгнание, оставаясь жить за одними и теми же стенами, не значит ли это терпеть ссылку? Они боятся свойства с ними, боятся родства, опасаются смешения крови! Однако что же? Если это смешение крови оскверняет пресловутую вашу знатность, которою вы, большею частью выходцы из альбанцев и сабинян, располагаете не по общественному положению и не по крови, но через принятие в сословие патрициев, будучи зачислены в это сословие либо царями, либо, после изгнания этих последних, волею народа, – разве вы не могли сохранить свою знатность в чистоте частными мерами, то есть не женясь на плебейке и не позволяя своим дочерям и сестрам выходить замуж не за патрициев? Ни один плебей не причинил бы насилия девушке-патрицианке – эта похотливость свойственна патрициям. Никто и никого не принудил бы заключить брачный договор против его воли. Но запрещать то законом и возбранять заключение законного брака между патрициями и плебеями – вот что, собственно, оскорбляет плебеев. Ведь почему вы не вносите предложения, чтобы брак не заключался между богатыми и бедными? Что всегда и везде было делом личных соображений – выход замуж той или иной женщины в подходящую для нее семью и женитьбу мужчины на девушке из семейства, с которым он вступит в соглашение, – эту свободу выбора вы связываете оковами в высшей степени высокомерного закона, которым вы хотите разъединить гражданскую общину, сделать два государства из одного. Почему же вы не налагаете нерушимого запрещения жить плебею по соседству с патрицием, ходить по одной и той же дороге, быть на одном и том же пиру, стоять на одном и том же форуме? Ведь разве в сущности это не то же, что женитьба патриция на плебейке, плебея на патрицианке? В чем тут, наконец, изменение права? Конечно, дети наследуют положение отца. И в том, что мы ищем права на законный брак с вами, нет ничего, кроме желания считаться в числе людей, считаться в числе граждан; и для ваших возражений нет никаких оснований, если не предполагать, что вам просто приятно унижать и позорить нас.

5. Словом, римскому ли народу, наконец, принадлежит верховная власть или вам? С изгнанием царей приобретено ли для вас господство или для всех равная свобода? Необходимость требует разрешить народу римскому утвердить законопроект, если он того хочет. Или, быть может, вы, всякий раз, как будет обнародован какой бы то ни было законопроект, будете издавать в виде наказания указ о наборе воинов? И лишь только я, трибун, начну приглашать трибы к подаче голосов, ты, консул, тотчас станешь приводить к присяге юношей и выводить их в лагерь, будешь грозить плебеям, будешь грозить трибуну? И что бы вам помешало прибегнуть к подобной мере, если бы вы уже дважды не испробовали[313 - …если бы вы уже дважды не испробовали… – Речь идет об удалении плебеев на Священную гору в 494 году до н. э. (см. II, 32) и другой раз на гору Авентинскую, в 449 году до н. э. (III, 35 и сл.).], что значат эти угрозы против единодушия плебеев? Вы, конечно, скажете, что воздержались от борьбы единственно потому, что желали соблюсти наши интересы! А не потому ли дело не дошло до боя, что сильнейшая сторона оказалась в то же время и уступчивее? Но и теперь дело не дойдет до борьбы, квириты: они постоянно будут испытывать терпение ваше, но сил ваших пробовать не станут. Итак, консулы, плебеи готовы для вас идти на эти войны, вымышлены ли они или справедливы, но только под тем условием, если вы, допустив право на законные браки, сделаете наконец наше государство единым, если плебеям

можно будет срастись, можно будет тесно соединиться узами частного родства с вами, если людям энергичным и мужественным будет дана надежда, будет дан доступ к почестям; если им будет дозволено быть сотоварищами, быть соучастниками в управлении государством, если, благодаря годичным срокам магистратур, дозволено будет им попеременно повиноваться и повелевать, что, собственно, и составляет признак равноправной свободы. Но, если кто-нибудь станет этому препятствовать, толкуйте о войнах и преувеличивайте их молвою, – никто не станет записываться в воины, никто не возьмется за оружие, никто не будет сражаться за надменных господ, с которыми он не имеет ничего общего ни в делах государства в отношении почестей, ни в делах частных в отношении права на законный брак».

6. Когда, в свою очередь, и консулы явились в народное собрание, и дело от связных речей перешло в пререкания, тогда на вопрос трибуна, почему плебею не подобает быть консулом, был дан ответ, хоть, может быть, и основательный, но принесший мало пользы в настоящем споре. Он сказал, что ни один плебей не имеет права совершать ауспиции из-за чего децемвиры и воспретили брак между двумя сословиями, чтобы не нарушался порядок ауспиций от участия в них лиц сомнительного происхождения. Негодованию плебеев не было границ вследствие того главным образом, что считали невозможным разрешить им совершать ауспиции, как будто они ненавистны бессмертным богам. И благодаря тому, что плебеи нашли в трибуне горячего борца за законопроект, да к тому же и сами не уступали ему в настойчивости, споры кончились только тогда, когда патриции, вынужденные наконец уступить, согласились на внесение предложения о праве на законный брак, в том главным образом расчете, что, вследствие этой уступки, трибуны или вовсе откажутся от борьбы за плебейских консулов, или будут ждать окончания войны, а плебеи, удовольствовавшись на этот раз получением права на законный брак с патрициями, не откажутся от набора.

Но видя, какое громадное значение приобрел Канулей своею победою над патрициями и расположением к нему плебеев, другие трибуны тоже, под влиянием соревнования, вступают со всей энергией в борьбу за свой законопроект и противодействуют набору воинов несмотря на то, что слухи о войне росли с каждым днем. Консулы же, лишенные всякой возможности, вследствие трибунских протестов, действовать через сенат, стали на дому собирать старших сенаторов и там совещаться с ними. Все ясно видели, что им приходится отказаться от победы или в пользу врагов, или в пользу граждан. Из бывших консулов в этих совещаниях не принимали участия только Валерий и Гораций. Гай Клавдий в своем мнении высказывался за то, чтобы консулы вооружились против трибунов; но оба Квинкция, Цинциннат и Капитолин высказывались против убийства и оскорбления лиц, которых по заключенному с плебеями договору они признали неприкосновенными. Результатом этих совещаний было позволение избирать военных трибунов с консульской властью совместно из патрициев и плебеев; касательно же избрания консулов решено было оставить все без перемены. Этим удовлетворились трибуны, удовлетворились и плебеи. Назначается день комиций для избрания трех трибунов с консульской властью. Когда эти комиции были назначены, тотчас все, кто только когда-либо словом или делом хоть сколько-нибудь проявил себя мятежником, а в особенности бывшие трибуны, облекшись в одежду кандидатов, стали приставать к гражданам с просьбами подавать за них голоса и при этом шныряли по всему форуму. Патриции держались в стороне сначала только вследствие неуверенности получить должность, так как плебеи были настроены против них, но потом и вследствие негодования, при мысли, что им придется отправлять должность с подобными людьми. В конце концов, однако, уступая настоянию влиятельнейших людей, патриции выступили в качестве соискателей, из боязни, чтобы не подумали, что они отказались руководить делами государства. Исход этих комиций показал, что одно настроение господствует во время борьбы за свободу и почет, другое – после прекращения борьбы, когда суждение не омрачено уже страстью; в самом деле, народ, довольный уже тем, что плебеи приняты во внимание, всех трибунов выбрал из патрициев. Где теперь можно было бы найти даже у одного человека такую скромность, беспристрастие и великодушие, какие были тогда у целого народа в совокупности?

7. Через триста десять лет после основания Рима [444 г.] в первый раз вступают в должность военные трибуны вместо консулов; то были Авл Семпроний Атратин, Луций Атилий и Тит Клуилий. Господствовавшее во время их управления внутреннее согласие доставило государству и внешний мир. Некоторые историки говорят, не упоминая при этом о законопроекте касательно избрания консулов из плебеев, что поводом к назначению трех военных трибунов, с предоставлением им консульской власти и знаков ее, послужило то обстоятельство, что одновременно с войной против эквов и вольсков и с отложением ардеян совпала война с вейянами и что два консула не могли справиться разом со столькими войнами. Во всяком случае эта магистратура не имела прочного основания уже по одному тому, что через три месяца по вступлении своем в должность трибуны, согласно декрету авгуров[314 - …согласно декрету авгуров… – Выборы должностных лиц сопровождались совершением гаданий (ауспиций), причем обязанностью коллегии жрецов-авгуров было наблюдение за строгим исполнением всех положенных на этот случай обрядов. Если после выборов появлялось сомнение насчет правильности совершения ауспиций, авгуры, по собственной инициативе или по требованию сената либо магистрата, расследовали дело и затем формулировали свое мнение, которое и называлось декретом.], должны были сложить ее с себя, как избранные ненадлежаще, так как-де Гай Курций, председательствовавший на их комициях, неправильно разбил палатку.

В ту пору из Ардеи в Рим пришли послы с жалобами на обиду, из которых видно было, что с устранением этой обиды ардеяне останутся в союзе и в дружбе с Римом, стоит только возвратить им отнятые у них земли. Сенат дал посольству ответ, что он не может отменить решение суда народа просто ради сохранения согласия между сословиями, не говоря уже о том, что подобная отмена не могла бы оправдываться никаким ни примером, ни правом. Если ардеянам угодно выждать благоприятного для себя момента и если они предоставят сенату самому обсудить меры к облегчению нанесенной им обиды, то впоследствии они не будут раскаиваться в своем миролюбии и поймут, что сенат одинаково заботится как об ограждении их от обиды, так и о том, чтобы, раз нанесенная, она не оставалась долгое время незаглаженной. Итак послы были обласканы и удалились, после того как заявили, что они доложат дело своим согражданам, не предрешая на этот счет их мнения.

Между тем, так как государство оставалось без курульной магистратуры, то патриции собрались и избрали междуцаря. В государстве много дней продолжалось междуцарствие вследствие споров о том, выбирать ли консулов или военных трибунов. Междуцарь и сенат стояли за открытие комиций консульских; а народные трибуны и плебеи – за комиции военно-трибутные. Верх одержали

отцы – как потому, что плебеи не желали вести борьбы попусту, имея в виду предоставить патрициям все равно ту или другую должность, так и потому, что влиятельнейшие из плебеев предпочитали комиции, на которых вовсе не будет допущена их кандидатура, чем комиции, на которых их могли бы обойти, как недостойных. К тому же и трибуны народные отказались от бесполезной борьбы и уступили влиятельным отцам, поставив это себе в заслугу перед ними. Междуцарь Тит Квинкций Барбат выбирает в консулы Луция Папирия Мугиллана и Луция Семпрония Атратина. В их консульство был возобновлен договор с ардеянами, который и служит единственным памятником, что в этот год [444 г.] были эти консулы; ибо имен их нет ни и древних летописях, ни в книгах магистратов. Так как год начался военными трибунами, то, как я думаю, имена заместивших их консулов пропущены, как будто трибуны были в должности круглый год. Лициний Макр[315 - Лициний Макр… – Гай Лициний Макр – римский историк первой половины I века до н. э. Старался защитить права плебеев против аристократической конституции Суллы. Его «Летопись» содержала не менее 21 книги и изображала борьбу плебеев с патрициями с древнейших времен в том же духе, как и в позднейшие времена. В составлении своего исторического труда он, по свидетельству современников, обнаружил большую тщательность, внимательно изучая древние памятники.] говорит, что имена упомянутых консулов находятся и в тексте договора с ардеянами, а также еще и в «полотняных книгах», которые хранятся при храме Монеты[316 - …и в «полотняных книгах», которые хранятся при храме Монеты. – Храм Юноны Монеты (Юноны Советчицы) помещался в Крепости на Капитолии; был построен в 344 году до н. э. При этом храме чеканились деньги (монеты). «Полотняные книги» – римские летописи, написанные на холсте.]. Несмотря на столько войн, угрожавших со стороны соседей, мир царил как вне, так и внутри государства.

8. За этим годом (имел ли он только трибунов или также и консулов, заместивших трибунов) следует год [443 г.] с несомненными консулами, Марком Геганием Мацерином, отправлявшим консульство во второй раз, и Титом Квинкцием Капитолином, отправлявшим консульство в пятый раз. Этот же год был и годом учреждения цензуры, которая, начавшись с малого, впоследствии, постепенно развиваясь, достигла такого великого значения, что ей вверено было наблюдение за нравами и порядком, обязательным для римлянина: сенат и центурии всадников стали в положение подчиненности этой магистратуре; она узаконила различие между хорошим и дурным поступком; право наблюдения за доходами римского народа с общественных и частных мест находилось в полном и неограниченном ведении ее. Поводом же к основанию цензуры послужило то обстоятельство, что имущество народа не подвергалось оценке в течение многих лет, вследствие чего ценза нельзя уже было откладывать, а между тем консулам затруднительно было выполнить это дело ввиду предстоявших войн со столь многими народами. В сенате зашла речь о том, что дело сложное и совсем не подходящее для консула требует особого для себя должностного лица, в ведении которого находились бы письмоводство и забота о хранении списков в архивах, а равно и решение вопроса о выработке формы производства переписи. Хотя дело было само по себе и не важное, но сенаторы приняли его с удовольствием, желая увеличения числа патрицианских должностей в государстве и рассуждая вместе с тем, как я думаю и как это и подтвердилось, что личная влиятельность людей, которые будут заведовать этим делом, не замедлит придать вес и блеск самой должности. Да и трибуны, смотря на обязанности цензуры больше как на необходимые, чем привлекательные, как в действительности тогда и было, не оказывали сопротивления, не желая и в мелочных вещах выступать некстати с возражениями. Так как влиятельнейшие в государстве лица не интересовались этой должностью, то народ большинством голосов вверил производство ценза Папирию и Семпронию, консульство которых оспаривалось, чтобы этой магистратурой восполнить неполный год их консульства. От возложенного на них дела они получили и наименование цензоров.

9. Во время этих событий в Риме из Ардеи пришли послы и во имя старинного союза и возобновленного недавно договора просили помощи своему почти погибшему городу. Действительно, междоусобия не позволяли ардеянам наслаждаться плодами мира, в котором они вполне благоразумно старались жить с римским народом. Причина и начало этих междоусобиц, по преданию, вызваны были соперничеством партий, которые служили и будут служить для большинства народов источником гибели их в большей мере, чем внешние войны, чем голод, эпидемии и все другие общественные бедствия, которые люди приписывают гневу богов, считая их самыми ужасными. Была девушка плебейского рода, отличавшаяся чрезвычайной красотой, руки которой искали два молодых человека: один, того же сословия, что и девушка, полагался на ее опекунов, принадлежавших также к сословию плебеев; другого, знатного, влекла к девушке исключительно красота. Этот последний находил опору в знатных гражданах, пристрастие которых к молодому человеку сделало то, что раздор партий проник и в дом девушки. Знатный был предпочтен матерью, желавшей своей дочери возможно более блестящей партии. Опекуны же выступили на защиту интересов своего претендента, руководимые и в этом вопросе духом партии. Когда дело не могло быть приведено к окончательному решению семейным образом, прибегли к суду. Выслушив претензии матери и опекунов, судьи предоставляют матери право заключить брак по своему личному желанию. Но насилие восторжествовало над судом: опекуны, окруженные людьми своей партии, стали на форуме открыто кричать о несправедливости такого решения и, собрав толпу, с помощью ее насильно похищают девушку из дома матери. В гневе против этой толпы собрался еще отряд знати во главе с оскорбленным юношей. Происходит ожесточенный бой; плебеи были отбиты. Но в этом случае они оказались вовсе не похожими на плебеев римских: вооружившись, они вышли из города и, заняв один из холмов, стали огнем и мечом опустошать земли знати. Затем, усилив себя еще толпою всех ремесленников, раньше не принимавших участия в распре, а теперь привлеченных надеждой на добычу, они готовятся к осаде и города. Возникает настоящая война со всеми ее ужасами, когда город был словно заражен бешеным исступлением двух юношей, искавших пагубного брака путем гибели отечества. Но обе партии находили, что у них мало своего оружия, мало своей войны, и вот оптиматы[317 - …и вот оптиматы… – Оптиматы (лат. optimates – знатные, от optimus – наилучший) – идейно-политическое течение в Римской республике, отражавшее интересы нобилитета и противостоявшее популярам. – Примеч. ред.] призвали римлян для защиты осажденного города, а плебеи – вольсков для завоевания вместе с ними Ардеи. Сначала пришли к Ардее вольски под предводительством эква Клуилия и окружили валом городские укрепления. Лишь только об этом дано было знать в Рим, как тотчас же консул Марк Геганий выступил из города с войском и расположился лагерем на расстоянии трех тысяч шагов от неприятеля, отдав приказ воинам отдохнуть, так как день уже склонялся к вечеру.

Затем, в четвертую стражу, консул выступил и работа пошла так живо, что с восходом солнца вольски увидели себя окруженными со стороны римлян более сильными укреплениями, чем те, которые они сами возвели вокруг Ардеи. При этом консул с другой стороны[318 - При этом консул с другой стороны… – Т. е. не с той, на которой находился его лагерь.] провел вал к самой стене Ардеи, чтобы в этом месте его сторонники могли иметь сообщение с ним.

10. Полководец вольсков, кормивший до того времени своих воинов не из запасов, заранее приготовленных, но хлебом, который доставали день изо дня путем грабежа полей, оказался вдруг без всякого продовольствия с того времени, как выход ему был загражден окопами. Поэтому, вызвав консула для переговоров, он заявил, что если римляне пришли для снятия осады, то он готов отступить с войском из-под Ардеи. На это консул возразил, что побежденные должны принимать, а не предлагать условия и что вольскам не удастся уйти так же точно по своей доброй воле, как они пришли для осады союзников римского народа. Он потребовал выдать полководца, положить оружие, признать себя побежденными и подчиниться его воле. В противном случае, будут ли уходить или останутся на месте, они найдут в нем немилосердного врага, который хочет вернуться в Рим с победою над вольсками, а не с ненадежным миром. Вольски, совершенно лишенные надежды на какую бы то ни было помощь, возложили слабую надежду на оружие. Но, кроме всех других неблагоприятных условий, они очутились еще и на позиции, невыгодной для сражения и еще более невыгодной для отступления. Поэтому, когда их стали рубить со всех сторон, они прекратили борьбу и обратились к просьбам: выдав полководца и передав оружие, они в одной одежде были посланы под ярмо и затем отпущены с позором, как понесшие полное поражение. А когда остановились недалеко от Тускула, тускуланцы истребили их окончательно, выместив на безоружных свою старинную ненависть; едва остались в живых вестники этого поражения.

После этого, казнив главных зачинщиков настоящего движения и конфисковав имущество их в пользу ардейской казны, римляне водворили в Ардее спокойствие, нарушенное смутами. Ардеяне находили, что римский народ такой великой услугой искупил несправедливость своего суда[319 - … римский народ такой великой услугой искупил несправедливость своего суда… – См. III, 71–72.], но сенат полагал, что еще не все сделано для того, чтобы окончательно сгладить память об алчности народа. Консул с триумфом возвратился в Рим, впереди колесницы шел вождь вольсков Клуилий, несли и доспехи, которые были сняты с неприятельских воинов перед тем, как консул послал их под ярмо.

Мирная деятельность консула Квинкция не уступала военной славе его товарища, чего не так легко достигнуть. Заслуга его состояла в том, что он сумел сохранить внутренний мир и согласие, отдавая должное правам низшего и высшего, так что насколько патриции находили его суровым консулом, настолько плебеи – гуманным. И против трибунов он действовал успешно не столько путем борьбы, сколько благодаря своему личному авторитету. Пять консульств, которые он отправлял одинаковым образом, и вся жизнь его, проведенная достойным консула образом, делали его чуть ли не более почтенным, чем само звание консула. Потому о военном трибунате вовсе не возбуждался вопрос в год этих консулов.

11. В консулы избираются Марк Фабий Вибулан и Постум Эбутий Корницин [442 г.]. Консулы Фабий и Эбутий понимали, насколько большая слава покрывала унаследованные ими мирные и военные подвиги истекшего года, особенно достопамятного в глазах соседей – союзников и врагов – такой заботливой подачей помощи ардеянам на краю гибели их государства. Поэтому с большой настойчивостью, желая окончательно сгладить у людей память о постыдном суде, содействовали изданию сенатского постановления о посылке в ардейскую общину, поредевшую от внутренних смут, колонистов для вооруженной защиты Ардеи от вольсков. Официально в сенатское постановление были внесены именно эти соображения с целью скрыть от народа и трибунов задуманный план отмены решения суда. А между тем консулы согласились между собою внести в список колонистов значительно большее число рутулов, чем римлян, раздать земли только лишь те, которые были захвачены путем позорного суда, и на этих землях ни одному римлянину не давать в надел ни одной пяди поля раньше, чем оно не будет распределено между всеми рутулами. Таким способом земли вновь отошли к ардеянам[320 - …земли вновь отошли к ардеянам. – Ардея – древняя столица рутулов, в 40 км к югу от Рима.].

Триумвирами для отвода колонии в Ардею были назначены Агриппа Менений, Тит Клуилий Сикул и Марк Эбуций Гельва. Своей совсем непопулярною обязанностью, заключавшеюся в наделении союзников землей, которую римский народ присудил себе, эти триумвиры провинились перед плебеями, а в то же время и со стороны влиятельнейших из патрициев они также не пользовались полным расположением, потому что не оказали никому никакой услуги; вследствие всего этого, когда трибуны назначили уже им день для явки на суд народа, они остались жить в колонии, свидетельнице их невинности и справедливости, и таким образом избежали неприятностей суда.

12. Мир царил внутренний и внешний и в этом году, и в следующем [442–441 гг.], в консульство Га я Фурия Пакула и Марка Папирия Красса. В этот год были устроены игры, обещанные, согласно сенатскому постановлению, децемвирами по случаю удаления плебеев от патрициев. Попытки Петелия найти повод к смутам не привели ни к чему, хотя именно за свои заявления он и был вторично избран в народные трибуны. Он так и не смог добиться, чтобы консулы доложили в сенат насчет надела плебеев землею, а когда внес на обсуждение сената вопрос, которого добился с большими усилиями, о том, открывать ли комиции для выбора консулов или комиции для выбора военных трибунов, то последовало распоряжение об избрании консулов. При этом угрозы трибуна, заявлявшего, что он не позволит произнести набор, были смешны, так как соседи держались спокойно, а потому не было надобности ни в войне, ни в приготовлениях к ней.

За этим спокойным годом следовал год в консульство Прокула Гегания Мацерина и Луция Менения Ланата [440 г.], отмеченный множеством грозных бедствий: смутами, голодом, едва не последовавшим принятием на себя ига царской власти из-за увлечения щедрыми подачками. Недоставало только одного – внешней войны. А если бы к затруднениям государства присоединилась и она, то едва ли возможно было бы бороться даже при помощи всех богов. Бедствия начались с голода; год ли был неурожайный, или причиной тому было пренебрежение обработкой полей вследствие увлечения городскими сходками (ссылаются на ту и на другую причину), только патриции обвиняли народ в праздности, а народные трибуны объясняли причину бедствий то коварством, то небрежностью консулов. Наконец трибуны, не встречая возражений со стороны сената, побудили народ назначить префектом продовольствия Луция Минуция, который в этой должности, как впоследствии оказалось, был более счастливым хранителем свободы, чем исполнителем обязанностей своей службы, хотя, в конце концов, и за меры к облегчению снабжения

продовольствием он заслужил вполне справедливую как благодарность, так и славу. Он разослал множество посольств по морю и по суше к соседним народам; но это ни к чему не привело, потому что только из Этрурии была доставлена небольшая партия хлеба, и, таким образом, эта мера его не оказала никакого влияния на нужды продовольствия; тогда он вернулся опять к равномерному распределению ничтожных запасов, заставляя каждого объявлять об имевшемся у него хлебе и продавать остаток от месячного потребления, уменьшая вместе с тем дневную порцию пищи рабам, а также привлекая к ответственности хлебных торговцев и отдавая их на суд разгневанного народа; но и строгими розысками он не столько облегчал размеры нужды, сколько убеждался в существовании их, и многие из простого народа, в припадке полного отчаяния, предпочитали, закрыв себе голову, броситься в Тибр, чем влачить жизнь в мучениях.

13. В это время некто Спурий Мелий, принадлежавший к сословию всадников, человек по тому времени очень богатый, предпринял дело полезное, но подавшее пагубный пример и таившее еще более пагубное намерение. Дело в том, что он, скупив хлеб в Этрурии на частные деньги при посредстве доверенных лиц из знакомых чужеземцев и клиентов – обстоятельство, которое тоже, по моему мнению, послужило помехой государству в заботах его об облегчении нужд продовольствия, – учредил раздачу этого хлеба как дар для привлечения плебеев. Всюду, куда он ни шел, тащил за собою с высокомерным видом, не соответствовавшим положению частного человека, толпу плебеев, очарованных его щедростью и внушавших ему своим расположением несомненную надежду на получение консульства. Но сам он, поскольку человеческая душа не удовлетворяется тем, что сулит судьба, стал стремиться к осуществлению более высоких и в то же время недозволенных планов. В том расчете, что все равно ему и консульство придется вырывать насильно у патрициев, стал помышлять о царском троне, полагая, что он будет единственной наградой, соответствующей так дорого стоящим замыслам и борьбе, которую предстоит выдержать в огромных размерах. Комиции для выборов консулов уже наступали; но они застигли Мелия, когда планы его действий не были еще окончательно решены и недостаточно созрели.

В консулы в шестой раз избран был Тит Квинкций Капитолин, человек, совершенно неудобный для затевающего переворот. В товарищи Квинкцию дают Агриппу Менения по прозвищу Ланат [439 г.]. Оставался префектом продовольствия и Луций Минуций, будучи ли вновь выбран или считаясь назначенным на неопределенный срок, пока того будут требовать обстоятельства; известно одно только, что в числе магистратов обоих лет занесено было в полотняные книги и имя префекта. Этот Минуций, выполняя те же самые обязанности от имени государства, исполнение которых Мелий взял на себя частным образом, благодаря именно тому обстоятельству, что в обоих домах вращались одни и те же люди, обнаружил замысел и донес сенату, что в дом Мелия сносится оружие, что он на дому собирает сходки и что существуют несомненные планы насчет водворения царской власти. Время исполнения замысла еще не назначено, а насчет всего другого состоялось уже соглашение: трибунов подкупом склонили предать свободу и между вожаками толпы распределены роли. Он доносит об этом едва ли не позже, чем того требовала безопасность, только лишь из нежелания сообщать что-либо неверное и неосновательное.

По выслушивании настоящего донесения старшие из сенаторов со всех сторон начали корить консулов предыдущего года за допущение указываемой раздачи хлеба и сходок плебеев в частном доме, а новых консулов за то, что они ждали, пока префект донесет сенату о таком важном деле, которое от консула требовало не только своевременного сообщения, но и кары. Тогда Квинкций заявил, что консулы не заслуживают этих упреков, так как они, будучи связаны законами об апелляции, отменяющими действия их власти, насколько мужественны, настолько же, несмотря на свою должность, бессильны покарать это дело соразмерно всей преступности его. Нужен человек не только мужественный, но еще свободный и не связанный законами. Поэтому он намерен назначить диктатора в лице Луция Квинкция, в котором мужество соответствует такой великой власти.

Несмотря на то что все одобряли мнение консула, Квинкций сначала отказывался, спрашивая, что они себе думают, поручая человеку в таком преклонном возрасте такую страшную борьбу. Но потом, когда со всех сторон стали говорить, что в этой старческой душе больше, чем у всех прочих, не только разумной опытности, но и мужественной энергии, и стали воздавать вполне заслуженные похвалы, а консул, со своей стороны, продолжал настаивать, тогда только Цинциннат, обратившись к бессмертным богам с молитвой, да не причинит его старость урона или позора государству при таких тревожных обстоятельствах, принимает назначение от консула. Затем сам назначает себе в начальники конницы Гая Сервилия Агалу.

14. На следующий же день были расставлены караулы, и Цинциннат сходит на форум. Плебеи, изумленные неожиданностью события, все свое внимание обратили на диктатора, тогда как соумышленники Мелия и сам вождь их понимали, что такая грозная власть направлена против них. С другой стороны, люди, непричастные к замыслам захватить царскую власть, спрашивали друг друга, что за тревога, что за внезапная война поставила государство в необходимость прибегнуть к величию диктатуры или назначить правителем Квинкция, старика за восемьдесят лет. Но в это время диктатор послал за Мелием начальника всадников Сервилия, который обратился к Мелию со словами: «Тебя зовет диктатор!» В то время как на робкие вопросы его, в чем дело, Сервилий сообщал о необходимости держать ответ и смыть обвинение, предъявленное к нему Минуцием в сенате, Мелий стал отступать в толпу своих соумышленников и сначала, озираясь беспокойно во все стороны, отнекивался. Когда же, наконец, служитель повел его, повинуясь приказанию начальника всадников, он, тогда уже вырванный из рук служителя окружавшей толпою, стал убегать, взывая к римскому народу о защите и говоря, что за оказанное им благодеяние плебеям патриции согласились погубить его; при этом просил подать ему помощь в решительную минуту и не допустить умерщвления его на их же глазах. Но Агалла Сервилий, догнав Мелия, убивает его в то самое время, когда тот произносил эти восклицания; затем, обрызганный кровью и окруженный толпою юношей-патрициев, он доносит диктатору, что Мелий, будучи позван к нему, оттолкнул служителя, но понес заслуженную кару в то время, как возмущал толпу. Тогда диктатор воскликнул: «Хвала тебе, Гай Сервилий, за твое мужество, так как ты освободил государство!»

15. Так как толпа стала после этого волноваться, не зная, что думать о происшедшем, то диктатор приказал созвать народ на собрание и объявил, что если бы даже Мелий оказался невиновным в посягательстве на царскую власть, он все же убит на законном основании, так как не явился к диктатору, несмотря на зов начальника конницы; что он собирался судебным порядком разобрать дело, и по расследовании его Мелия постигла бы заслуженная участь; а так как он хотел прибегнуть к насилию с целью уклониться от

суда, то и наказан насилием же. Не приходилось обращаться как с гражданином с этим человеком, который, родившись среди свободного народа, где действуют права и законы, в городе, из которого, как он знал, цари были изгнаны, где в том же году были казнены отцом сыновья царской сестры и дети консула-освободителя за обнаруженный умысел возвратить в город царей; в городе, из которого консулу Коллатину Тарквинию вследствие ненавистного имени велено было сложить с себя консульство и удалиться в изгнание; в городе, в котором несколько лет после того казнен был Спурий Кассий за одни только намерения достигнуть царской власти; в городе, в котором недавно децемвиры за царскую гордость были наказаны конфискацией имущества, изгнанием, смертью, – возымел надежду сделаться царем в этом городе! Да и что это за человек?

Хотя никакая знатность, никакие почести, никакие заслуги никому не открывают пути к неограниченному господству, все же Клавдии, Кассии[321 - …все же Клавдии, Кассии… – Имеются в виду Аппий Клавдий (децемвир) и Спурий Кассий (консул).], если свои помыслы и вознесли к тому, что было преступно, сделали это, опираясь на свои консульства и децемвираты, на почести предков и блеск своих фамилии. Спурий же Мелий, которому и о трибунате народном надо было больше мечтать, чем рассчитывать на получение его, надеялся, что он, богатый хлебный торговец, за два фунта полбы купит свободу своих сограждан, и рассчитывал, что, предлагая пищу, можно заманить в рабство народ, победивший всех соседей; хотел, чтобы государство стало терпеть в качестве царя со знаками власти и с властью основателя Ромула, происходившего от богов и опять принятого в сонм богов, того человека, которого оно едва могло бы переварить в звании сенатора. Не за преступление следует считать умысел тот, а, скорее, за нечто чудовищное, и кровью его он еще не вполне искуплен, если не будут разнесены кров и стены, за которыми зародилось такое безумие, и если имущество, оскверненное ценою покупки царской власти, не будет обращено в собственность государства. Поэтому он приказывает квесторам продать имущество преступника и деньги обратить в казну.

16. Посла этого диктатор приказал немедленно разрушить дом Мелия, чтобы пустопорожнее место служило памятником подавления преступной надежды. Место то получило наименование Эквимелий[322 - Место то получило наименование Эквимелий. – Так называлось пустое место близ Капитолия, служившее во время Цицерона рынком для продажи скота и своим названием напоминавшее о мятежном Спурии Мелии.]. Луций Минуций был награжден за Тройными воротами позолоченным быком[323 - …за Тройными воротами позолоченным быком… – Было в обычае в знак награды золотить рога быка, предназначенного для принесения в жертву. Тройные ворота, или ворота Трех Близнецов (porta Tregimina), в старой городской стене находились близ Тибра, напротив северной оконечности Авентина; названы по имени трех братьев Горациев.], без возражений даже и со стороны плебеев, потому что он приказал разделить между ними принадлежавший Мелию хлеб, назначив асс за модий[324 - …за модий. – Модий – римская мера сыпучих тел – 8,754 л.]. У некоторых историков я нахожу известие, что этот Минуций перешел из сословия патрициев в сословие плебеев и, принятый там одиннадцатым в коллегии трибунов, прекратил восстание, бывшее следствием убийства Мелия. Однако едва ли вероятно, чтобы патриции допустили увеличение числа трибунов и особенно чтобы подобное нововведение исходило от человека-патриция; едва ли вероятно также и то, чтобы плебеи, раз было допущено такое нововведение, не удержали его, или, по крайней мере, не пытались удержать. Но лучше всего опровергается неверность надписи на его статуе законом, изданным несколько лет перед тем и запрещавшим трибунам принимать в состав своей коллегии товарища[325 - …законом… запрещавшим трибунам принимать в состав своей коллегии товарища. – Имеется в виду Требониев закон. См. III, 65.]. Из коллегии трибунов только Квинт Цецилий, Квинт Юний и Секст Титиний не только не приняли участия в предложении о награждении Минуция почестями, но еще не переставали обвинять перед народом то Минуция, то Сервилия и жаловаться на недостойное умерщвление Мелия.

Итак, они добились открытых комиций для выбора военных трибунов вместо комиций для выбора консулов, уверенные в том, что на шесть мест (уже разрешалось выбрать такое число) попадет в военные трибуны и кое-кто из плебеев, если объявят себя мстителями за убийство Мелия.

Однако плебеи, хотя в тот год было много разнообразных обстоятельств, волновавших их, все же выбрали только трех трибунов с консульской властью и в числе их Луция Квинкция Цинцинната, сына того, в ненависти к диктатуре которого искали повода к смутам. Еще большее, чем Квинкций, число избирательных голосов получил Мамерк Эмилий, человек высокодостойный. Третьим выбирают Луция Юлия.

17. Во время правления этих трибунов к Ларту Толумнию[326 - …к Ларту Толумнию… – Ларт Толумний – царь вейян. – Примеч. ред.] и к вейянам отпала римская колония Фидены. Вина отпадения усугублялась еще преступлением: колонисты, по приказанию Толумния, убили Гая Фульциния, Клелия Тулла, Спурия Антия и Луция Росция, римских послов, пришедших спросить о причине неожиданного решения. Некоторые хотят оправдать поступок царя, будто слово, произнесенное им во время удачного метания в игре в кости и понятое фиденянами, по недоразумению, в смысле приказания убить, было для послов причиной их смерти; дело невероятное, чтобы приход фиденян, новых союзников, посоветоваться об убийстве, имевшем нарушить международное право, не мог отвлечь внимания от игры, и чтобы преступление это хоть потом не могло объясниться ошибкой. Ближе к истине то, что царь хотел связать народ фиденский сознанием такого великого преступления и тем отнять у него всякую надежду на какое бы то ни было снисхождение со стороны римлян. Государство воздвигло у ораторской кафедры статуи убитых фиденянами послов. Предстояла страшно упорная борьба с вейянами и фиденянами, как потому уже, что это были народы соседние, так и потому еще, что они подали повод к войне таким безбожным поступком.

Итак, благодаря тому обстоятельству, что плебеи и трибуны их, озабоченные интересами всего государства, были спокойны, не последовало никаких возражений против выбора консулов, Марка Гегания Мацерина (в третий раз) и Луция Сергия Фидената, получившего это прозвище, как я думаю, от войны, которую он затем вел; он действительно первый по сю сторону Аниена дал удачное сражение царю вейскому, хотя победа стоила ему очень много крови. Поэтому больше было печали от потери граждан, чем радости по случаю разбития врагов, и сенат, как при тревожном положении государства, прибег к назначению диктатора в лице Мамерка Эмилия. В начальники конницы этот взял себе Луция Квинкция Цинцинната – юношу, достойного своего отца, притом своего товарища предыдущего года, когда они вместе были военными трибунами с консульской властью. Войскам, набранным консулами, дали еще старых центурионов, опытных в военном деле, и пополнили убыль воинов, происшедшую в последнем сражении. Квинкцию Капитолину и Марку Фабию Вибулану диктатор повелел следовать

за ним в качестве легатов. На этот раз как авторитет высшей власти, так и муж, стоявший на высоте этой власти, заставили врагов удалиться с римской территории за реку Аниен. Отступая с лагерем, они заняли холмы между Фиденами и Аниеном и не сходили в открытое поле до тех пор, пока не пришли к ним на помощь легионы фалисков. Только после этого этруски расположили свой лагерь перед стенами Фиден. Римский диктатор расположился тоже невдалеке от того места, при слиянии двух рек, на берегах их обеих, и соорудил окопы между ними там, где берега позволяли воздвигнуть укрепления. На другой день он выступил на поле сражения.

18. Среди врагов высказывались различные мнения. Фалиски, тяготясь военной службой вдали от родины и вполне уверенные в своих силах, требовали сражения; вейяне же и фиденяне больше рассчитывали на успех, если война затянется. Толумний хотя и разделял мнение своих, но из боязни, что фалиски не станут нести военной службы вдали от своего отечества, объявляет, что на следующий день даст сражение. Между тем диктатору и римлянам уклонение неприятеля от сражения придало мужества; и на следующий день, когда воины грозили уже пойти на штурм лагеря и города, если не будет возможности сразиться, войска с обеих сторон выступают на средину поля между двумя лагерями. Вейяне, располагавшие многочисленными войском, послали отряд в обход гор для нападения на римский лагерь в самый разгар сражения.

Армия трех народов построена была таким образом, что правое крыло занимали вейяне, левое – фалиски, в центре стояли фиденяне. На фалисков, на правом крыле, наступал диктатор, на вейян, на левом, – Квинкций Капитолин, а перед центром выдвинулся начальник конницы. Глубокое молчание и спокойствие царили некоторое время, так как этруски намеревались вступить в сражение только в том случае, если они будут вынуждены к тому, а диктатор все время оглядывался на римские укрепления, в ожидании, когда авгуры выбросят на нем условленный знак, как только то позволят птицы, сообразно гаданиям. Как только он заметил знак, первой пустил конницу, которая с криком бросилась на неприятеля. За конницей двинулись ряды пехоты и ударили на врага со страшной силой. Ни на одном пункте этрусские легионы не выдержали натиска римлян, – особенную стойкость, однако, выказывала неприятельская конница; сам царь, отважнейший из всадников, появляясь на всех концах верхом на коне перед римлянами, преследовавшими врага врассыпную, затягивал бой.

19. Был в то время среди всадников военный трибун Авл Корнелий Косс, человек чрезвычайной красоты, не менее того отважный и сильный, гордившийся унаследованным блеском своего рода, который оставил потомству еще более увеличенным и еще более славным. Этот самый Косс, видя, что римские отряды робеют при нападении Толумния в тех пунктах, куда бы тот ни устремлялся, и, благодаря блеску царской одежды, узнав, что именно царь летает по всему полю сражения, закричал: «Не это ли нарушитель договора между людьми и оскорбитель прав народов? Вот я его, если только боги хотят, чтобы на земле оставалось что-либо ненарушимое, принесу в жертву манам послов!» С этими словами, пришпорив коня, с копьем, готовым поразить, он устремляется на одинокого врага. Ударом сбросив его с коня, сам, опершись на копье, он тоже соскакивает на землю. Тут царь хотел было подняться, но Косс ударом щита опрокидывает его навзничь и, нанося ему удар за ударом, пригвождает его копьем к земле. Тогда с мертвого были сняты доспехи, и Косс, победоносно неся отрубленную голову на острие копья, рассеивает врагов, объятых ужасом при виде убитого царя. Так была разбита и конница, которая одна делала исход боя неясным. Диктатор наступает на обращенные в бегство легионы и, загнав врагов к лагерю, разбивает их наголову. Из фиденатов большая часть, благодаря знакомству с местностью, успела убежать в горы. Косс переправился с конницей через Тибр, унося в Рим огромную добычу, награбленную им в земле вейян.

В самый разгар сражения произошел бой и у римского лагеря с отрядом, посланным, как выше было сказано, Толумнием для нападения на лагерь. Фабий Вибулан первоначально защищал вал цепью воинов, но потом, когда враги всецело были заняты нападением на вал, он, выйдя через правые главные ворота[327 - …выйдя через правые главные ворота… – Во всю ширину лагеря проходила улица шириной в сто футов, называвшаяся «главной», так как вдоль нее располагались палатки начальников. Справа и слева она заканчивалась воротами, которые и назывались соответственно «главными правыми» и «главными левыми». Всего римский лагерь имел четверо ворот. По концам продольной оси (по которой проходила «преторская улица») располагались «преторские» (передние) и «декуманские» (задние) ворота. – Примеч. ред.], внезапно ударил на них с триариями. Враги были поражены ужасом; но резни здесь было меньше, потому что отряд был сравнительно малочисленный; зато бегство было такое же беспорядочное, как и на поле главного сражения.

20. Одержав решительную победу на всех пунктах, диктатор вернулся в Рим с триумфом, дарованным ему по постановлению сената и по повелению народа. В триумфальном шествии наибольшее внимание обращал на себя Косс, несший «тучные доспехи» с убитого царя. В честь его воины пели свои нескладные песни, сравнивая в них Косса с Ромулом. Доспехи, принесенные в храм Юпитера Феретрия в дар, Косс преподнес с торжественным посвящением и укрепил их рядом с доспехами Ромула, первыми и единственными, которые в ту пору именовались «тучными». Все взоры граждан он обратил на себя, отвратив их от колесницы диктатора: он был в тот день чуть ли не единственным героем торжества. Диктатор положил в дар Юпитеру на Капитолии золотой венок, в фунт весом[328 - …в фунт весом… – Римский фунт – 327,45 г.], сделанный на казенные деньги, согласно повелению народа.

Рассказывая, что Авл Корнелий Косс принес вторые «тучные доспехи» в храм Юпитера Феретрия, будучи тогда в звании военного трибуна, я следовал указаниям всех бывших до меня историков. Однако, не говоря уже о том, что, собственно, только те доспехи считаются «тучными», которые военачальник снял с военачальника, а мы знаем военачальника только того, под чьим начальством ведется война, да и сама надпись, начертанная на доспехах, показывает, вопреки моим показаниям и показаниям упомянутых историков, что Косс добыл те доспехи, будучи в звании консула. После того как я услышал об этом от Августа Цезаря[329 - …от Августа Цезаря… – Речь идет об императоре Августе (63 до н. э. – 14 н. э.), основателе Римской империи. – Примеч. ред.], основателя и реставратора всех наших храмов, что он, посетив храм Юпитера Феретрия, разрушавшийся от ветхости и им потом обновленный, сам читал надпись на полотняных латах, то после этого я считаю чуть не святотатством отнимать у Косса такого свидетеля своих доспехов, как Цезарь, которому мы обязаны самим храмом. В чем заключается ошибка, что такие древние летописи и книги магистратов, хранившиеся в храме Монеты в виде полотняных книг, которые Макр Лициний беспрестанно приводит как источник, только десятью годами позже, упоминают имя консула Авла Корнелия вместе с другим консулом, Титом Квинкцием Пеном, – об этом всякому

предоставляется иметь свое суждение. Относить такое славное сражение на этот год мешает еще то обстоятельство, что почти три года, около времени консульства Авла Корнелия, вследствие чумы и неурожая, протекли без войн, так что даже некоторые летописи, словно облеченные в траур, не дают ничего, кроме имен консулов. В третьем году после консульства Косса приводится имя его в звании военного трибуна с консульской властью, в том же самом году и в звании начальника конницы; в этой должности он дал другое блистательное конное сражение. Тут полная свобода для догадок. Но, как я думаю, все мнения можно считать неосновательными, раз виновник сражения, положив только что снятые доспехи в священном месте чуть не на глазах самого Юпитера, которому они были посвящены, и Ромула (этих двух свидетелей ложной надписи, которых нельзя было бы не страшиться), написал о себе как консуле Авле Корнелии Коссе.

21. В консульство Марка Корнелия Малугинского и Луция Папирия Красса [436 г.] войска вторглись в землю вейян и фалисков и захватили людей и скот. Неприятеля на полях нигде не нашли, и таким образом случай сразиться не представился. К осаде городов не приступали потому, что народ постигла чума. Хотя делались дома попытки к возбуждению смут, но народному трибуну Спурию Мелию не удалось их поднять; рассчитывая на то, что популярность имени Мелия поможет ему произвести какое-нибудь волнение, он, с одной стороны, привлек к суду Минуция, а с другой – внес предложение о конфискации имущества Сервилия Агалы, причем относительно Минуция старался доказать, что Мелий оклеветан им путем ложных обвинений, а Сервилию ставил в вину убийство гражданина неосужденного. Но эти обвинения были в глазах народа менее значительны, чем сам обвинитель. Впрочем, больше тревожило упорное возрастание болезни и грозные предзнаменования, а в особенности известия из деревень о разрушениях жилищ от частых землетрясений. Ввиду этого народ устроил умилостивительные жертвоприношения, повторяя за дуумвирами слова молитвы об отвращении бедствия.

Следующий год [435 г.], в консульство Га я Юлия (во второй раз) и Луция Вергиния, еще более страшная чума произвела такое опустошение в городе и деревнях, что не только никто не думал выходить за пределы римской территории для добычи и ни патриции, ни плебеи не думали о наступательной войне, но еще без всякого вызова со стороны римлян их владения подверглись опустошительному нашествию фиденян, которые первое время сидели или в горах, или за стенами своих крепостей. Потом они призвали войско вейян (фалисков не могли понудить к возобновлению войны ни бедствие римлян, ни просьбы союзников), и два народа, перейдя Аниен, водрузили знамена недалеко от Коллинских ворот.

Вследствие этого поднялась тревога не только в деревнях, но и в городе. Консул Юлий расставляет на валу и по стенам войска, Вергиний совещается с сенатом в храме Квирина. Решено было назначить диктатора в лице Авла Сервилия, который, по одним преданиям, носил прозвище Приск, по другим – Структ. Вергиний посоветовался с товарищем и, получив от него согласие, ночью же назначил диктатора. Этот последний назначает себе в начальники конницы Постума Эбуция Гельву.

22. Диктатор приказывает всем с рассветом уже быть за Коллинскими воротами. Кто только был в силах носить оружие, все оказались налицо. Знамена вынули из казначейства и принесли к диктатору. Во время этих приготовлений неприятель отступил на возвышенные места. Туда направляется диктатор с войском, готовым к атаке, и, дав сражение недалеко от Номента, разбивает этрусские легионы, загоняет потом их в город Фидены и окружает валом. Однако невозможно было взять приступом город, укрепленный на возвышенном месте, бесполезно было приступать и к обложению, потому что хлеба было не только достаточно для удовлетворения насущной потребности, но, благодаря заранее сделанному подвозу, его доставало в изобилии и для более щедрого расходования. Итак, потеряв равно надежду на взятие города штурмом и на принуждение его к сдаче, диктатор решил провести в крепость подкоп в местах, хорошо ему знакомых благодаря близости их, с противоположной стороны города, наименее охраняемой ввиду того, что она была вполне защищена самой природой. Сам диктатор, подходя с наивозможно более разных сторон к стенам, разделив при этом войско на четыре части для ведения ими атаки посменно, старался непрерывным день и ночь боем отвлечь внимание врагов от работ, пока наконец с прорытием горы не проведен был прямой путь от лагеря в крепость и пока неприятельский крик, раздавшийся над головами этрусков в то самое время, когда фальшивыми атаками внимание их было отвлечено от действительной опасности, не дал им понять о взятии города.

В этот год цензоры Га й Фурий Пацил и Марк Геганий Мацерин произвели прием отстроенной на Марсовом поле Общественной виллы[330 - …Общественной виллы… – Общественная вилла (Villa publica) – здание, где помещались авгуры во время комиций и где цензоры занимались делами переписи; было построено в 435 году до н. э. на Марсовом поле, недалеко от Фламиниева цирка.]; здесь в первый раз и был произведен ценз народа.

23. У Макра Лициния я нахожу известие, что те же самые консулы были выбраны и в следующем году [434 г.]: Юлий – в третий раз и Вергиний – во второй. Валерий же Антиат и Квинт Туберон считают консулами этого года Марка Манлия и Квинта Сульпиция. Однако, несмотря на такие противоречивые данные, и Туберон, и Макр ссылаются на полотняные книги; ни тот ни другой не скрывают при этом свидетельства, сообщаемого древними писателями, что в этом году были военные трибуны. Лициний склонен без всякого колебания следовать указаниям полотняных книг, тогда как Туберон сомневается в них. Вопрос этот должен оставаться в числе тех сомнительных вопросов, разъяснению которых мешает отдаленность времени.

Взятие Фиден произвело в Этрурии смятение, потому что не только вейяне страшились подобного же разорения, но и фалиски, которые помнили о первой войне, затеянной вместе с вейянами, хотя и не помогали им во вторичную войну. Итак, эти два города, разослав послов к двенадцати соседним народам, упросили их назначить собрание представителей всей Этрурии у храма Волтумны[331 - …у храма Волтумны. – Волтумна – этрусская богиня; храм ее, сооруженный двенадцатью союзными городами, находился, вероятно, на Вадимонском озере или на берегу Тибра, между Вольсиниями и Фалериями.]. По этой причине сенат, в том предположении, что отсюда угрожает великая опасность для государства, повелел во второй раз назначить диктатором Мамерка Эмилия, который назначил начальником конницы Авла Постумия Туберта; и приготовления к войне были сделаны настолько с большею тщательностью в сравнении с последней, насколько большая опасность угрожала со стороны всей Этрурии, чем со стороны двух только народов.

24. Дело это причинило значительно меньше беспокойства, чем все того ожидали. Итак, когда от купцов узнали об отказе вейянам в помощи и о предложении им вести до конца войну, затеянную по своему решению, своими же собственными силами, а не искать товарищей по несчастью в людях, которым они не позволили быть участниками своих надежд в пору счастья, тогда

диктатор, чтобы назначение его не было бесплодным, ввиду того, что средства снискать военную славу были у него отняты, задумал в мирное время совершить какое-нибудь дело, которое оставило бы память о его диктатуре, и с этой целью вознамерился ослабить значение цензуры, в том ли соображении, что власть ее слишком обширна, или потому, что сознавал вред не столько от широких полномочий, связанных с должностью, сколько от продолжительности ее.

И вот, созвав народ на собрание, он заявил, что внешние дела и заботу об общей безопасности государства бессмертные боги приняли на себя, а он позаботится о том, что относится к внутренней жизни государства, именно – о свободе римского народа. Самая же надежная охрана свободы зиждется на непродолжительности и на ограничении во времени тех должностей с широкими полномочиями, прав которых нельзя ограничить. Все другие должности имеют годичный срок, тогда как цензура длится пять лет. Тяжело жить в течение стольких лет, в продолжение значительной части жизни, в зависимости от одних и тех же лиц. Он думает внести законопроект об ограничении продолжительности цензуры полуторагодичным сроком. На следующий же день диктатор, при полном сочувствии народа, провел закон и при этом сказал: «А чтобы вы, граждане, на деле знали, насколько мне не нравится продолжительность власти, я слагаю с себя диктатуру!» Сложив свою должность и ограничив другую магистратуру, Эмилий пошел к своему дому в сопровождении народа, поздравлявшего его и выражавшего ему громко знаки своего расположения. Цензоры, недовольные на Мамерка за ослабление магистратуры римского народа, исключили его из трибы[332 - …исключили его из трибы… – В V веке до н. э. римская территория делилась на двадцать один округ; такой округ назывался трибой. Город Рим делился на четыре трибы; остальные семнадцать были сельскими. Римский гражданин обязательно должен был состоять членом какой-нибудь трибы, причем сельская триба ставилась выше городской. В данном месте исключение из трибы надо понимать в том смысле, что цензоры перевели Мамерка из сельской трибы в городскую.], обложили налогом, в восемь раз большим против оценки его имущества, и зачислили в эрарии[333 - …зачислили в эрарии. – Эрарием назывался гражданин, лишенный права избирательного голоса. Это была низшая категория римских граждан.]. Эту обиду, как рассказывают, сам Мамерк перенес с полным мужеством, обращая внимание не столько на потерю гражданской чести, сколько на причину этой потери. Влиятельнейшие из патрициев, хотя и не желали ослабления прав цензуры, все-таки чувствовали себя оскорбленными таким примером цензорской строгости, так как каждый из них понимал, что ему чаще и дольше придется испытывать зависимость от цензоров, чем самому отправлять цензуру. Что же касается народа, то его негодование было весьма велико, и только влияние самого Мамерка могло защитить цензоров от насилия.

25. Народные трибуны неустанно собирали сходки и, не давая открывать консульские комиции, когда дело уже едва не дошло до междуцарствия, настояли наконец на выборе военных трибунов с консульской властью. Желанной награды за победу – выбора плебея – им, однако, не удалось получить, потому что избранными оказались все патриции: то были Марк Фабий Вибулан, Марк Фолий и Луций Сергий Фиденат. Чума в тот год [433 г.] не позволила думать о чем-нибудь другом. Дан был обет построить храм Аполлону за здравие народа. Многочисленные меры принимались дуумвирами, согласно указаниям Сивиллиных книг, для умилостивления гнева богов и избавления народа от мора; тем не менее и в городе, и в деревнях испытывали страшное бедствие от смертности как людей, так и животных. Болезненное состояние земледельцев заставляло опасаться, как бы моровое поветрие не вызвало голода; вследствие этого правительственные лица послали за хлебом в Этрурию, в Помптинскую область и в Кумы, а в конце концов также и в Сицилию. О консульских комициях никакого упоминания не делалось; военными трибунами с консульской властью были выбраны все патриции: то были Луций Пинарий Мамерк, Луций Фурий Медуллин и Спурий Постумий Альб.

В этом году [432 г.] болезнь ослабела, не было опасение и насчет недостачи хлеба, благодаря заранее принятым мерам. На собраниях вольсков и эквов, а также и в Этрурии, у храма Волтумны, вырабатывались планы о том, как начать войны. На этих собраниях решено было отложить дела на год и формальным декретом постановлено до истечения года не созывать собрания, так что ни к чему не привели и жалобы вейского народа, что Вейям угрожает та же участь, какая привела к разрушению Фиден.

Тем временем в Риме влиятельнейшие плебеи, уже долго и бесплодно стремившиеся к осуществлению своих надежд на получение высшей должности, пользуясь внешним спокойствием, стали назначать сходки в домах народных трибунов; тут они вырабатывали секретные планы, жаловались на пренебрежение к ним плебеев, доходящее до того, что, несмотря на назначение уже в продолжение стольких лет военных трибунов с консульской властью, ни разу ни одному плебею не дали доступа к этой должности; указывали на большую предусмотрительность предков, которые позаботились о закрытии всякому патрицию доступа к плебейским должностям, иначе патриции были бы народными трибунами; вот до какой степени ими брезгают даже люди собственного сословия, и плебеи презирают их в той же мере, как и патриции! Иные, однако, оправдывали плебеев, сваливали всю вину на патрициев: это-де вследствие их заискивания и интриг загражден для плебеев путь к почести; что, если бы они дали плебеям передохнуть от своих просьб, смешанных с угрозами, то плебеи, подавая голоса, помнили бы о своих кандидатах и, приобретя защиту, достигли бы и власти. Составляется решение, что трибуны, для устранения злоупотребления при соискании должностей, должны обнародовать законопроект о запрещении гражданину придавать своему платью большую белизну ради целей искательства[334 - …придавать своему платью большую белизну ради целей искательства. – Кандидаты старались придать особенную белизну своим тогам, натирая их кимольским (Cimolus, один из Кикладских островов) мелом. Само слово «кандидат» происходит от этого обычая, и значит, собственно, «одетый в белое».]. Теперь дело это могло бы показаться пустым и едва ли заслуживающим серьезного внимания; но в ту пору оно повело к ожесточенной борьбе между патрициями и плебеями. Одержали верх, однако, трибуны, настояв на утверждении закона, и ясно было, что плебеи, под влиянием раздражения умов, будут держать сторону своих. Но чтобы стеснить свободу их, последовало сенатское постановление об открытии комиций для выбора консулов.

26. Поводом к изданию такого постановления послужило известие латинов и герников об опасности, грозившей со стороны эквов и вольсков. В консулы были выбраны Тит Квинкций Цинциннат, сын Луция (ему же дается еще прозвище Пен), и Гней Юлий Ментон [431 г.]. Ужас войны не заставил себя долго ждать. Набор войска у эквов и вольсков был произведен с применением священного закона[335 - …с применением священного закона… – Этот закон обрекал в жертву подземным богам всякого, кто отказывался идти под знамена. Т. е. войско обязывалось победить или

умереть.], служившего у них наиболее сильной понудительной мерой к созыву воинов; с обеих сторон выступили два сильных войска и сошлись на Альгиде, где вольски и эквы расположились в укрепленных лагерях особо одни от других. Здесь вожди их стали прилагать большую, чем когда либо раньше, заботу об укреплении лагеря и об упражнении воинов. Известие об этом усилило ужас в Риме. Сенат решил прибегнуть к назначению диктатора, потому что, хотя эти народы не раз были побеждаемы, но принялись вновь за войну с большим усердием, чем когда-либо раньше; сверх того, болезнь унесла немало римской молодежи. Больше всего страшили римлян эгоизм консулов, их раздоры между собою и препирательства на всех совещаниях. Некоторые историки свидетельствуют, что эти консулы неудачно сразились на Альгиде, и это послужило поводом к назначению диктатора. Хорошо известно, что, расходясь во всем другом, консулы в одном были согласны – в противодействии желанию сената назначить диктатора. Наконец, когда стали приходить известия одно другого тревожнее, а консулы не хотели подчиняться воле сената, тогда Квинт Сервилий Приск, который заслужил безупречную репутацию за отправление самых высоких должностей, обратившись к народным трибунам, сказал: «Так как дело дошло до крайних пределов, то сенат призывает вас, народные трибуны, в силу вашей власти принудить консулов назначить диктатора ввиду столь критического положения государства». При этих словах трибуны, сообразив, что представился удобный случай усилить свою власть, отходят в сторону и затем от имени своей коллегии провозглашают решение о необходимости консулам повиноваться распоряжению сената; что если консулы будут и дальше противиться единодушному мнению почтеннейшего сословия, то они прикажут их заключить в темницу. Консулы предпочли скорее уступить трибунам, чем сенату, но при этом указывали на действия сенаторов, предавших права верховной власти и отдавших ее под иго власти трибунской, коль скоро трибун, в силу своей власти, может принуждать к чему-нибудь консулов и даже заключать их в темницу, – что может быть суровее для частного лица? Жребий предоставил назначение диктатора Титу Квинкцию, ибо и в этом деле не оказалось между товарищами согласия. Квинкций назначил диктатором Авла Постумия Туберта, своего тестя, человека, отличавшегося чрезвычайной строгостью власти. Туберт назначил начальником конницы Луция Юлия. Вместе с этим издается указ о наборе и о закрытии судов и предписывается во всем городе заняться исключительно военными приготовлениями. Разбор дел об освобождении от военной службы был отложен на время после окончания войны. Вследствие этого потянулись записываться в воины и сомневающиеся. Латинам и герникам было также повелено доставить воинов. Как те, так и другие с ревностью оказали повиновение диктатору.

27. Все это было исполнено чрезвычайно быстро. Оставив консула Гнея Юлия для защиты города, а начальника конницы Луция Юлия – для выполнения непредвиденных поручений, требуемых войною, чтобы не было задержки в доставке всего необходимого в лагерь, диктатор, повторяя за верховным понтификом Авлом Корнелием предписания, дал обет отпраздновать Великие игры по случаю смутного времени в государстве и, выступив из города с войском, разделенным между ним и консулом Квинкцием, прибыл к месту стоянки врагов. Видя, что неприятели расположились двумя лагерями на недалеком друг от друга расстоянии, римские военачальники также и со своей стороны выбрали место для двух лагерей на расстоянии около тысячи шагов от неприятеля: диктатор поближе к Тускулу, а консул поближе к Ланувию. Таким образом, четыре армии и столько же укрепленных лагерей окружили равнину, достаточно обширную не только для малых стычек, но даже для боевого построения обеих армий. И с того времени, как разместились лагерь с лагерем, легкие стычки следовали беспрерывно, так как диктатор не запрещал своим воинам меряться силами и приобретать надежду на решительную победу путем ряда успехов в отдельных стычках.

Неприятели, таким образом, перестав возлагать надежду на правильное сражение, ночью нападают на лагерь консула, предоставив тот или иной исход дела случаю. Поднялся внезапный крик, который разбудил не только караульных воинов консула, а потом и все его войско, но и диктатора. Где обстоятельства требовали личной помощи консула, там он являлся исполненный мужества и распорядительности: часть воинов усиливает охрану ворот, другие становятся цепью на валу. В другом лагере, у диктатора, тем целесообразнее принимались необходимые меры, чем меньше было там смятения. Немедленно под командой легата Спурия Постумия Альба был послан вспомогательный отряд к лагерю консула. Сам диктатор с другим отрядом, сделав небольшой обход, устремляется к месту, совершенно отдаленному от шума битвы, откуда он мог бы врасплох ударить в тыл неприятелю. Лагерь оставляет под начальством легата Квинта Сульпиция; другому легату, Марку Фабию, поручает командование конницей, с приказанием не трогаться с места раньше утра, ввиду того что среди ночной свалки трудно надлежаще направить отряд. Все распоряжения и действия, какие в подобном случае предпринял бы всякий другой предусмотрительный и энергичный полководец, диктатор выполнил в надлежащем порядке. Но особенно примерная предусмотрительность его ума и единственная в своем роде заслуга выразилась в том, что он по собственному почину послал с отборными когортами Марка Гегания для нападения на неприятельский лагерь, из которого вышла, как донесли разведчики, значительная часть войска. Напав на неприятелей в то время, когда те, спокойные за себя и беспечные насчет караулов и аванпостов, со всем вниманием следили за исходом опасного предприятия своих товарищей, Геганий завладел лагерем едва ли не раньше, чем враги вполне узнали о штурме. Диктатор, лишь только заметил данный отсюда дымом условленный знак, тотчас громко объявляет о взятии неприятельского лагеря и приказывает дать знать об этом во все части.

28. Уже стало рассветать, и можно было ясно все видеть. Фабий ударил со своей конницей, вслед за ним консул из лагеря сделал вылазку на оторопевших уже врагов; диктатор же напал с другой стороны на резервы, составлявшие вторую линию, и свою пехоту и конницу победоносно противопоставлял врагу всюду, куда ни метался он по направлению нестройных криков и внезапных атак. Таким образом, окруженные уже со всех сторон, они все до последнего понесли бы должное возмездие за свое восстание, если бы один из вольсков, Веттий Мессий, известный больше своими подвигами, чем родом, видя, что воины его уже сбиваются в кучу, стал кричать на них зычным голосом: «Так это здесь вы намерены подставить свою грудь под неприятельские дротики, беззащитные, неотомщенные? На что же в таком случае у вас оружие, зачем сами вы, нарушители тишины во время мира, трусы на войне, без вызова пошли войною? На что вы надеетесь, стоя здесь? Или вы думаете, бог какой-нибудь прикроет вас щитом и унесет отсюда? Нет! Мечом надо прокладывать путь! Смотрите, куда я пойду, и идите за мной, кто из вас хочет увидеть дом свой и родителей, жен и детей! Не стена и не вал преграждают путь, но вооруженные

вооруженным. Если храбростью вы равны, зато превосходите безвыходностью положения, этим последим и самым могучим оружием, какое есть». Так сказал он и стал приводить в исполнение свои слова: воины, подняв вновь крик, пошли следом за ним, направляя свой натиск в упор на когорты Постумия Альба; и они сдвинули победителя с места, заставив его начать уже отступление, пока наконец не явился на помощь к своим диктатор, и тут сосредоточилось все сражение. От одного только Мессия зависела участь врагов. Много было с обеих сторон раненых, много повсюду убитых. Уже даже и военачальники римские сражаются окровавленные. Один Постумий, с пробитой камнем головой, вышел из строя, но ни диктатор, несмотря на рану в плечо, ни Фабий, бедро которого было почти пригвождено к коню, ни консул с отрубленной рукой не покинули столь упорного с обеих сторон сражения.

29. Стремительность Мессия уносит его вместе с толпою храбрейших юношей через трупы врагов к лагерю вольсков, который еще не был взят. Туда же направляется вся армия. Консул, преследуя рассыпавшихся врагов вплоть до вала, нападает на сам вал лагеря. Туда же с другой стороны направляет войска и диктатор. К штурму приступают с той же энергией, с какой велся бой. Рассказывают, что консул бросил еще за вал и знамя, чтобы усилить рвение воинов, и что вторжение в лагерь началось из-за желания вернуть знамя. И диктатор, прорвав вал, внес бой уже внутрь лагеря. Тогда неприятели повсюду начали бросать оружие и сдаваться. А когда и этот лагерь был взят, все неприятели, за исключением сенаторов, были проданы в рабство. Часть добычи, признанная латинами и герниками за свое имущество, была им возвращена; остальное диктатор продал с торгов и затем, поставив начальником лагеря консула, сам с триумфом въехал в Рим и тут сложил с себя диктатуру. Память о такой блестящей диктатуре омрачается, однако, историками, которые сообщают, что Авл Постумий казнил сына, несмотря на одержанную им победу, за то, что тот, увлекшись представившимся ему случаем удачно сразиться, оставил свой пост вопреки приказанию диктатора. Не хочется этому верить, да можно и не верить, ввиду противоречивых мнений; основанием моего недоверия может служить еще и то обстоятельство, что такую суровость мы называем Манлиевой[336 - …такую суровость мы называем Манлиевой… – Тит Манлий Торкват, консул 374 года до н. э., казнил своего сына за неповиновение на поле сражения (см. VIII, 7).], а не Постумиевой, между тем как кто первый подал такой суровый пример, тот и должен был бы получить прозвище, указывающее на жестокость. Манлию еще дано было прозвище Властный[337 - …Манлию еще дано было прозвище Властный… – Впрочем, это прозвище у Ливия приписано не Титу Манлию, а Луцию, о котором см. VII, 4.]; имя же Постумия вовсе не отмечено каким бы то ни было прискорбным прозвищем.

Консул Гней Юлий освятил храм Аполлона в отсутствие товарища, без метания жребия. Квинкцию, вернувшемуся в город после распуска войска, то было досадно, но жалобы его в сенате ни к чему не привели.

К году [431 г.], отмеченному важными событиями, относят еще обстоятельство, казавшееся тогда не имеющим никакого отношения к Римскому государству: карфагеняне, такие страшные впоследствии враги, в ту пору, по случаю волнений среди сицилийцев, впервые переправились с войском в Сицилию на помощь одной из партий.

30. В Риме народные трибуны вели агитацию в пользу назначения военных трибунов с консульской властью, но не могли достигнуть успеха. Выбраны были консулы Луций Папирий Красс и Луций Юлий [430 г.]. Эквы через послов просили у сената заключения союзного договора, а им вместо союзного договора указывали на безусловную сдачу; ввиду этого они добились только восьмилетнего перемирия. Что касается вольсков, то государство их, ослабленное уже раньше понесенным на Альгиде поражением, страдало от ссор и смут вследствие упорной борьбы между сторонниками мира и войны; благодаря этому обстоятельству у римлян царило спокойствие на всех границах. Трибуны готовили очень приятный для народа законопроект о размере штрафов, но консулы, вследствие измены одного из сочленов трибунской коллегии, перехватили этот законопроект и сами раньше внесли его.

Далее следуют консулы Луций Сергий Фиденат (во второй раз) и Гостилий Лукреций Триципитин [429 г.]. В их консульство не произошло ничего достопримечательного. За ними следовали консулы Авл Корнелий Косс и Тит Квинкций Пен (во второй раз) [428 г.]. Вейяне произвели нападение на римские владения. Молва ходила, что несколько фиденских юношей принимали участие в этом грабеже; производство следствия по этому делу было поручено Луцию Сергию, Квинту Сервилию и Мамерку Эмилию. Несколько фиденян были сосланы в Остию, так как причина отлучки их из Фиден в дни набега осталась не вполне выясненной. Число колонистов было увеличено, и они получили в надел поля, принадлежащие погибшим на войне. В этот год народ сильно страдал от засухи, и не только не было атмосферных вод, но и ничтожной подпочвенной влаги едва доставало для неиссякаемых рек. В иных местах отсутствие воды в высохших источниках и ручьях производило падеж скота, издыхавшего от жажды. Другие животные гибли от коросты. Болезни вследствие заражения распространились на людей, и первое время страдали от них деревенские жители и рабы, а потом они начали свирепствовать и в самом городе. Но не одни тела страдали от чумы: душами также овладел страх, проявившийся во многих суевериях, большею частью иноземного происхождения; ибо люди, для которых охватившее умы суеверие служило источником корыстных выгод, проповедовали новые религиозные обряды и вносили их в дома, пока наконец первые люди в городе стали стыдиться за государство, видя, как на всех улицах и в часовнях совершаются необычные и чужеземного происхождения очистительные жертвоприношения для умилостивления богов. Вследствие этого дано было эдилам поручение наблюдать за тем, чтобы чтились только римские боги, и притом не иначе, как по национальным обычаям.

Месть вейянам была отложена на следующий год [427 г.], на консульство Га я Сервилия Агалы и Луция Папирия Мугиллана. Но и в этот год религиозный страх помешал немедленно объявить войну и послать войска; решили предварительно отправить фециалов с требованием удовлетворения. С вейянами недавно произошло сражение при Номенте и Фиденах, после чего было заключено перемирие, но не мир. Хотя срок перемирия не истек, но они взялись за оружие еще до истечения его; тем не менее были отправлены фециалы, но требования их, предъявляемые в обычно принятой отцами нашими форме, даже не были выслушаны. Вследствие этого вышел спор, надо ли для объявления войны испросить волю народа или достаточно постановления сената. Трибуны объявили, что они не допустят набора, и тем заставили консула Квинкция вопрос о войне внести на решение народа. Все центурии подали голос за войну. Плебеи одержали еще победу, настояв, чтобы консулы не выбирались на предстоящий год.

31. Выбраны были четыре военных трибуна с консульской властью: Тит Квинкций Пен – вслед за оставлением консульской должности, Гай Фурий, Марк Постумий и Авл Корнелий Косс [426 г.]. Из них Коссу вверено было управление городом. Трое других, по окончании

набора, выступили против Вей, где еще раз доказали, как вредно для войны вручать командование не одному лицу. Настаивая каждый на своем плане и высказывая противоречащие одно другому соображения, они тем временем дали врагу возможность уловить удобный момент: вейяне напали на войско как раз в то время, когда оно стояло в нерешительности, потому что одни приказывали подать сигнал к наступлению, а другие – к отступлению. Римляне были смяты и обратились в бегство, но укрылись в лагере, отстоявшем недалеко от места сражения; таким образом, они понесли не столько поражение, сколько позор. Государство, не привыкшее нести поражения, было опечалено: высказывали озлобление против трибунов, требовали назначения диктатора: на нем граждане строили свои надежды. Но так как и здесь опять был помехой суеверный страх, что назначение диктатора могло исходить только от консула, то обратились за советом к авгурам, и они разрешили это религиозное сомнение. Авл Корнелий диктатором назначил Мамерка Эмилия и сам им был назначен в начальники конницы. Таким образом, как только положение дел в государстве потребовало истинно доблестного мужа, наложенное цензорами наказание нисколько не помешало вверить кормило правления человеку, принадлежавшему к дому, несправедливо опороченному.

Вейяне, гордые своею удачей, разослали по всем городам Этрурии послов, хвастаясь, что они в одном сражении разбили трех римских вождей; однако полной поддержки союза в войне они не добились, зато надеждой на добычу привлекли со всех сторон добровольцев. Один только фиденский народ решил снова начать войну, и, как будто бы грешно начинать войну иначе, как преступлением, фиденяне обагрили теперь оружие кровью новых колонистов точно так, как тот раз поступили с послами, и затем соединились с вейянами. После этого начальники обоих народов стали совещаться, выбрать ли театром войны Вейи или Фидены. Фидены казались более удобным пунктом. Итак, переправившись через Тибр, вейяне перенесли войну в Фидены. В Риме господствовал страшный ужас. Было отозвано из-под Вей войско, которое уже от понесенной неудачи лишено было надлежащего мужества; лагерь располагают перед Коллинскими воротами; по стенам расставляют вооруженных воинов, на форуме суды объявляются закрытыми, лавки запираются.

32. Словом, делается все то, что скорее напоминало лагерь, чем город, а диктатор, разослав по улицам глашатаев, созвал на собрание встревоженных граждан и укорял их, что они от таких легких ударов судьбы потеряли присутствие духа и после ничтожного поражения, которое, собственно, понесено не вследствие храбрости врагов или трусости римского войска, а единственно от раздора военачальников, боятся вейян, врага, уже шесть раз разбитого, и Фиден, которые чуть ли не больше раз были взяты, чем осаждены. И римляне, и враги, говорит он, все те же, какими они были в течение стольких веков: то же мужество, те же самые силы, то же у них оружие; и сам он – тот же диктатор Мамерк Эмилий, который раньше, при Номенте, разбил войско вейян и фиденян, соединенное с фалисками; и начальник конницы, Авл Корнелий, будет в бою таким же, как и в прежнюю войну, когда он, будучи военным трибуном, убил на глазах двух армий царя вейского Ларта Толумния и принес в храм Юпитера Феретрия «тучные доспехи». Поэтому пусть они возьмутся за оружие, помня, что за ним триумфы, за ним доспехи, за ним победа, а за врагом – преступное убийство послов, вопреки международному праву, избиение в мирное время фиденских колонистов, нарушение перемирия, седьмое несчастное для них отпадение. Чуть только сомкнется лагерь с лагерем, он вполне уверен, что преступнейшие враги не долго будут ликовать по случаю унижения, понесенного римским войском, а римский народ в то же время поймет, насколько выше перед государством заслуги людей, назначивших его в третий раз диктатором, по сравнению с теми, которые, мстя за отнятие у цензуры неограниченной власти, заклеймили его вторую диктатуру. Произнеся потом обеты, диктатор выступает и располагается лагерем по сю сторону Фиден, на расстоянии тысячи пятьсот шагов от них, под прикрытием гор с правой стороны и реки Тибр – с левой. Легату Титу Квинкцию Пену приказывает занять горы и незаметно утвердиться на той вершине, которая находится в тылу врагов.

На следующий день этруски, воодушевляемые воспоминанием о том дне, когда они имели скорее благоприятный случай, чем удачное сражение, вышли на поле битвы; диктатор же начал наступление, прождав сначала некоторое время, пока лазутчики не донесут о занятии Квинкцием вершины, лежащей близ крепости Фиден; затем, построив пехоту в боевой порядок, он ведет ее скорым маршем на врага. Начальнику конницы наказывает не начинать сражения без его приказания, говоря, что он даст знак, когда понадобится помощь конницы, и чтобы тогда он вступил в дело, помня о своем сражении с царем, о «тучных доспехах», о Ромуле и Юпитере Феретрии. Легионы с яростью нападают друг на друга. Римляне, воодушевляемые ненавистью, бранят нечестивого фиденянина, разбойника вейента, нарушителей перемирия, запятнанных гнусным убийством послов, обагренных кровью колонистов, вероломных союзников, трусливых врагов, и делом и словом утоляют свою ненависть.

33. При первом же столкновении римляне поколебали неприятеля, как вдруг из Фиден через открывшиеся ворота вырывается новое войско, неслыханное и невиданное до той поры: громадная толпа, вооруженная огнями, вся освещенная пылающими факелами, бегущая словно в порыве исступления, обрушивается на врага и необычайностью сражения на некоторое время приводит римлян в ужас. Тогда диктатор, призвав Авла Корнелия с конницей, а потом приказав и Квинкцию спуститься с гор, сам, поддерживая бой, устремляется на левый фланг, напоминавший скорее пожар, чем сражение, и уже отступивший в страхе перед пламенем; и здесь громким голосом кричит: «Дымом ли побежденные, словно рой пчелиный, и прогнанные со своего места вы отступаете перед невооруженным врагом? И вы мечом не погасите огней? Если приходится сражаться огнем, а не оружием, то почему каждый из вас не вырвет эти самые факелы и не понесет их сам на врага? Вспомните об имени римском, о доблести отцов и доблести вашей, обратите пожар этот на вражеский город и их собственным пламенем уничтожьте Фидены, которых вы не могли укротить благодеяниями. Об этом напоминает вам кровь послов ваших и колонистов и опустошение пределов». В ответ на приказ диктатора весь строй двинулся вперед. Одни подбирают брошенные факелы, другие вырывают их из рук неприятелей силою: оба войска вооружаются огнем. Начальник конницы тоже придумывает новый способ конного сражения: он дает приказ разнуздать коней, и сам верхом впереди, пришпорив разнузданную лошадь, устремляется в середину огней, а за ним и прочие разгоряченные кони неудержимо несут всадников на врага. Поднявшаяся пыль, смешавшись с дымом, заволокла все перед глазами людей и коней. Но вид, устрашивший воинов, нисколько не испугал лошадей: везде, куда ни налетали, всадники оставляли следы полного разрушения. Потом раздается новый крик, заставивший удивиться обе армии и обративший на себя всеобщее внимание: то диктатор закричал, что легат Квинкций со своим

отрядом ударил в тыл неприятелю; сам, вновь подняв крик, наступает еще с большею стремительностью. Таким образом, две армии, сражаясь на двух противоположных концах, теснили этрусков, окруженных с фронта и с тыла, и путь к бегству был отрезан как назад в лагерь, так и на горы, откуда угрожал новый неприятель, между тем как римские всадники на своих невзнузданных конях рассыпались во все стороны; тогда большая часть вейян в беспорядке устремляется к Тибру, а уцелевшие из фиденян направляются к городу Фиденам. Но это бегство увлекает оторопевших врагов в самый центр резни: их рубят на берегах; других, загнанных в воду, уносят волны; даже умевшие плавать тонут от усталости, ран и страха; только немногим из массы удается переплыть. Другая часть неприятельского войска устремляется через лагерь в город Фидены; но и тут преследуют их римляне, увлеченные нападением, в особенности Квинкций и с ним вместе отряд, только что спустившийся с гор, – все воины со свежими вполне для дела силами, потому что подошли только к концу сражения.

34. Эти-то, вмешавшись в толпу врагов и вместе с ними ворвавшись в ворота, взбираются на стены и оттуда подают своим сигнал о взятии города. Едва диктатор завидел сигнал – он и сам уже проник в лагерь неприятелей, покинутый ими, – как тотчас же, суля воинам, хотевшим уже рассеяться в поисках добычи, еще большую добычу в самом городе, ведет их к воротам и, очутившись внутри стен, направляется в крепость, куда, как он видел, ринулась толпа убегавших неприятелей. И резня произошла в городе такая же, как и на поле сражения, пока наконец враги не бросили оружия и не сдались диктатору, моля только о пощаде. Город и лагерь отданы на разграбление. На следующий день все всадники и центурионы получили по жребию по одному пленнику, а те, которые отличились особенной храбростью, – по два; остальные были проданы в рабство, после чего диктатор вместе с победоносным войском, обремененным богатой добычей, с триумфом возвратился в Рим, где, сначала приказав начальнику конницы сложить с себя должность, потом сам сложил диктатуру, возвратив таким образом через шестнадцать дней, среди полного мира, ту власть, которую получил во время войны, при тревожном положении государства.

Некоторые историки занесли в летописи еще сообщение о том, будто бы в сражении с вейянами при Фиденах принимал участие и флот, – дело столь же трудное, как и невероятное, потому что и теперь река недостаточно широка для этого, а в ту пору, судя по свидетельству древних, была еще ?же. Тут можно только допустить, что во время защиты переправы через реку произошла стычка каких-нибудь судов, и эту стычку, что и естественно, некоторые летописцы преувеличили, желая приписать ей, вопреки действительности, значение морской победы.

35. В следующем году [425 г.] были военные трибуны с консульской властью – Авл Семпроний Атратин, Луций Квинкций Цинциннат, Луций Фурий Медуллин и Луций Гораций Барбат. Вейянам дано перемирие на двадцать лет, эквам – на три года, хотя они просили большего срока; в Риме было спокойно, благодаря отсутствию городских смут.

Следующий год [424 г.], не замечательный ни внешними войнами, ни внутренними смутами, был ознаменован играми, обещанными по случаю войны и отличавшимися особым блеском, благодаря заботам военных трибунов и большому стечению соседей. Трибунами с консульской властью были Аппий Клавдий Красс, Спурий Навтий Рутил, Луций Сергий Фиденат и Секст Юлий Юл. Всеобщая приветливость, с какою хозяева относились к иноземцам, увеличивала еще для этих последних прелесть зрелища. После игр народные трибуны стали на сходках произносить мятежные речи и упрекать толпу за ее подобострастное отношение к ненавистным для нее людям, вследствие чего она сама себя держит в вечном рабстве и не только не осмеливается стремиться к осуществлению надежды на соискание консульства, но даже при выборах военных трибунов на комициях, в которых патриции и плебеи пользуются одинаковыми правами, забывает и о себе, и о своих. В таком случае пусть плебеи перестанут удивляться, если никто не печется об их выгодах; ибо труд, сопряженный с опасностью, тратится только там, где можно надеяться на получение выгоды и почести. Люди будут решаться на все, но только в том случае, если им за их рискованные попытки будут предлагаться и великие награды. Нечего рассчитывать, нечего требовать, чтобы какой-нибудь народный трибун слепо бросался на борьбу, сопряженную с огромной опасностью и в то же время ничем не вознаграждаемую, из-за которой, наверное, патриции, соперники трибуна, будут преследовать его непримиримой враждою, а в глазах плебеев, несмотря на борьбу за них, он ничуть не сделается почетнее. Энергию порождают великие почести. Никто не будет стыдиться того, что он плебей, коль скоро плебеи перестанут быть презираемы. Надо наконец испробовать на том или другом лице, годен ли какой-нибудь плебей к отправлению высшей должности, или появление между плебеями отважного и деятельного человека похоже на нечто чудесное и удивительное. Ценой чрезвычайных усилий завоевано плебеями право быть выбираемыми в военные трибуны с консульской властью. Выступили кандидатами на эту должность люди, отличившиеся и в мирное время, и на войне; и тем не менее в первые же годы они были поруганы, отстранялись, являлись потехою для патрициев; в конце концов они перестали и показываться во избежание насмешек. Таким образом, становится уже непонятным, почему не отменить и самого закона, коль скоро он разрешает то, чему никогда не бывать; по крайней мере, не так чувствительно будет унижение при неравноправности, как в том случае, если их будут обходить, как недостойных.

36. Такого рода речи выслушивались сочувственно и побудили некоторых искать военного трибуната, причем каждый заявлял о намерении своем внести, во время отправления должности, тот или иной проект, клонившийся к выгодам плебеев. Сулили надежду на раздел государственных полей[338 - …на раздел государственных полей… – Так называемое государственное, или общественное, поле (ager publicus) – земли, находившиеся во власти римской общины. Фонд общественного поля непрерывно увеличивался, так как по римскому обычаю часть захваченных во время войн земель (одна треть, а иногда и две трети) конфисковалась и превращалась в общественное поле. – Примеч. ред.], на основание новых колоний, на образование, посредством обложения землевладельцев налогом, особого капитала для жалованья воинам. Но потом военные трибуны, уловив момент, когда, благодаря отъезду из города многих граждан, они могли негласным извещением созвать сенаторов на известный день, побудили их воспользоваться отсутствием народных трибунов и издать сенатское постановление о необходимости – ввиду слухов, что вольски выступили в землю герников с целью грабежа, – отправить военных трибунов для ознакомления с положением дела и об открытии консульских комиций. Выступив из Рима, трибуны оставляют префектом города Аппия Клавдия, сына децемвира, юношу энергичного и притом уже с самой колыбели всосавшего ненависть к плебеям и к народным трибунам. Народные трибуны видели бесплодность борьбы как с виновниками сенатского постановления, ввиду их отсутствия,

так и с Аппием, ввиду совершившегося факта.

37. Были избраны консулы Гай Семпроний Атратин и Квинт Фабий Вибулан [423 г.].

Предание гласит, что в тот год произошло событие, правда у иноземцев, тем не менее заслуживающее упоминания: этрусский город Вультурн, ныне Капуя, был взят самнитами и переименован в Капую – по имени самнитского вождя Капия, или, что вернее, благодаря степному характеру местности[339 - …и переименован в Капую – по имени самнитского вождя Капия, или, что вернее, благодаря степному характеру местности. – Оскское имя в переводе значит «город, лежащий на равнине», и родственно слову campus («поле»).]. Взяли же самниты Вультурн при следующих обстоятельствах: раньше этруски, ослабленные войною, приняли самнитов в число сограждан и наделили их землей, но потом, когда старые обитатели, по случаю праздничного дня, напившись допьяна, спали крепким сном, новые поселенцы ночью напали на них и перебили.

После этих событий вышеупомянутые консулы вступили в отправление своей должности в декабрьские иды. Уже не только нарочно посланные доносили об угрожающей со стороны вольсков войне, но и послы от латинов и герников сообщали, что вольски никогда раньше не обнаруживали такой тщательности, как теперь, ни в выборе вождей, ни в наборе войска. Со всех сторон у них раздавались голоса, что или следует навсегда предать забвению оружие и войну и принять иго, или ни мужеством, ни настойчивостью, ни военной дисциплиной не надо уступать своим соперникам в борьбе за господство. И известия вполне оправдывались; но как сенаторы не были этим встревожены, так точно и Гай Семпроний, на долю которого выпала эта кампания, положившись на счастье, как на нечто самое постоянное, потому что выступал в данном случае вождем народа-победителя против побежденных, действовал во всем до такой степени легкомысленно и небрежно, что римской дисциплины оказалось в вольском войске больше, чем в римском. Следствием этого было то, что часто бывает и в других случаях: счастье перешло на сторону доблести. В первом же сражении, данном Семпронием без всяких мер предосторожности и без всякого определенного плана действий, произошло столкновение при условиях, когда армия не была подкреплена резервами, а конница не была помещена на удобном пункте. Уже один крик со стороны неприятеля, сравнительно порывистый и изобличающий многочисленность людей, показывал, куда склоняется успех; со стороны римлян крик нестройный, неровный, робко, хотя и часто возобновляемый, выдавал испуг людей. Тем яростнее набросился неприятель и стал теснить римлян, напирая щитами и махая сверкающими мечами. На другой стороне поворачивание шлемов указывало, что люди озираются во все стороны, в нерешительности робеют и теснятся туда, где образовалась толпа; на одном месте знамена еще держатся крепко, хотя и покинуты своими защитниками, на другом – их прячут в середину своих манипулов. Не было еще настоящего бегства, не было еще победы; римляне больше прикрываются щитами, чем сражаются; вольски же наступают, теснят армию, но видят среди неприятелей больше умирающих, нежели бегущих.

38. Уже на всех пунктах началось отступление, и ни упреки, ни увещания консула Семпрония не имели успеха. Не производили никакого действия ни власть, ни величие ее; и вот-вот воины готовы были обратиться в бегство, если бы декурион[340 - …если бы декурион… – Декурион – офицер, под командой которого находилось 10 или 30 всадников.] Секст Темпаний не обнаружил присутствия духа в тот момент, когда дело казалось уже проигранным. Громким голосом он закричал всадникам, приказывая спрыгнуть с коней тем из них, которые желают блага государству; словно в ответ на приказ консула, тронулись всадники всех отрядов, и тогда Темпаний воскликнул: «Если наша когорта[341 - …наша когорта… – Когорта – подразделение пешего войска; в данном месте это название дано отряду всадников, так как они спешились.], вооруженная легкими щитами, не может остановить напора врагов, то владычеству римлян пришел конец. Следуйте за моим копьем, как за знаменем! Покажите римлянам и вольскам, что нет равных вам всадников, когда вы на конях, и нет равных вам пехотинцев, когда вы спешитесь». Увещание его встречено было криками одобрения, и Темпаний двинулся вперед, высоко держа свое копье. Всюду, куда ни направлялись, они силою прокладывали себе дорогу; неслись они под прикрытием своих малых щитов туда, где видели наибольшее затруднение своих. Ход сражения выравнивается везде, куда стремительное нападение уносило конницу; и не было сомнения, что враги обратились бы в бегство, если бы такой малочисленный отряд мог разом исполнять все.

39. Так как уже никто не мог устоять перед напором Темпания, то полководец вольсков дает сигнал открыть этой когорте с легкими щитами, этой пехоте нового рода, дорогу и позволить ей нестись до тех пор, пока она, увлекшись наступлением, не будет отрезана от своей армии. Это было сделано, и всадники, отрезанные от своих, не могли уже прорваться той же дорогой, которой прошли, ввиду наибольшего скопления врагов на проложенном ими пути, а консул с римскими легионами, в свою очередь, не видя нигде отряда, служившего не задолго перед тем прикрытием целой армии, готов подвергнуться какой угодно опасности, чтобы только враги не отрезали столько отчаянных храбрецов и не истребили их. Тогда вольски, действуя на два противоположные фронта, на одном удерживали нападение консула и его легионов, а на другом напирали на Темпания и его всадников, которые, не будучи в состоянии, несмотря на частые попытки прорваться к своим, в конце концов заняли один холм и, образовав каре, мужественно защищались, не даром отдавая свою жизнь, и сражение не прекращалось до наступления ночи. Консул также ни на одном пункте не ослаблял боя и удерживал врага, пока совсем не стемнело. Ночь заставила прекратить нерешительный бой; и неизвестность исхода держала оба лагеря в таком страхе, что, покинув раненых и большую часть обоза, оба войска удалились на ближайшие горы, каждое считая себя побежденным. Однако неприятель сидел вокруг холма за полночь, и осаждавшие только при известии, что лагерь оставлен, считая вследствие этого своих побежденными, тоже и сами обратились в бегство, каждый во мраке устремляясь туда, куда его увлекал страх. Темпаний, однако, боясь засады, держал своих до рассвета. Потом, спустившись схолма с несколькими всадниками на разведук и узнав от раненых врагов, что лагерь вольсков покинут, он радостно зовет своих товарищей и проникает с ними в римский лагерь. Найдя здесь все в запустении и покинутым и тот же самый беспорядок, что и у врагов, он, торопясь, чтобы вольски, поняв свою ошибку, не вернулись, и не зная, в каком направлении пошел консул, устремляется к Риму по кратчайшим дорогам с теми из раненых, которых он мог взять с собою.

40. Сюда уже достиг слух о несчастном сражении и что лагерь оставлен; однако больше всего оплакиваемы были всадники, потеря которых вызывала такую же великую печаль со стороны государства, как и со стороны отдельных частных лиц, и консул Фабий, видя, что и город в панике, стоял перед воротами караулом, как вдруг вдали показались всадники. Первоначально граждане смотрели на них не без страха, не

зная наверное, кто это именно, но потом сейчас же всадники были узнаны, и с появлением их страх сменился такой великой радостью, что весь город огласился кликами граждан, поздравлявших друг друга с возвращением конницы здравой и победительницей. Из опечаленных незадолго перед тем домов, которые уже посылали своим последнее прости, выбежали люди на улицы, а испуганные матери и супруги, забыв от радости о приличии, бегом устремились навстречу отряду, каждая бросаясь с увлечением к своим близким и едва от радости владея собою. Народные трибуны, привлекшие к суду Марка Постумия и Тита Квинкция за неудачные действия их в сражении под Вейями, пользуясь свежим чувством озлобления к консулу Семпронию, находили настоящий случай удобным для возобновления ненависти к обвиняемым.

Итак, трибуны перед созванным на сходку народом кричали, что вожди предали государство Вейям, что, вследствие безнаказанности их, консул теперь предал свое войско в войне с вольсками, отдал на избиение храбрейших всадников, постыдно покинул лагерь. В это время один из трибунов, Га й Юний, приказал позвать всадника Темпания и в присутствии всех обратился к нему со следующими вопросами: «Спрашиваю тебя, Секст Темпаний, находишь ли ты, что консул Гай Семпроний вступил в сражение в удобный момент, что он подкрепил армию резервами, что он вообще выполнил обязанности хорошего консула? И когда римские легионы были разбиты, ты ли это сам и по собственному ли своему почину спешил всадников и дал благоприятное направление сражения? А потом, когда ты со своими всадниками был отрезан от нашей армии, подоспел ли консул лично на помощь к тебе или послал подкрепление? На следующий, наконец, день получил ли ты откуда-нибудь подкрепление, или ты со своей когортой пробился в свой лагерь исключительно своею храбростью? В лагере нашел ли ты консула, нашел ли ты войско, или ты нашел лагерь покинутым и раненых воинов брошенными? Ныне, во имя верности и доблести твоей, единственно благодаря которым наше государство уцелело в настоящую войну, обо всем этом ты должен сказать. Спрашиваю, наконец, где Га й Семпроний, где наши легионы? Покинут ли ты консулом и его войском, или ты сам их покинул? Наконец, побеждены ли мы, или мы победили?»

41. На эти вопросы, говорят, Темпаний в безыскусной речи, вполне, однако, достойной, как прилично воину, без всякой пустой похвальбы себе и радости по случаю ошибки другого, ответил, что, насколько велико в Гае Семпронии знание воинского дела, в том воин не судья своему полководцу, – это обязан был знать римский народ, когда выбирал его на комициях консулом. Следовательно, нечего его допрашивать насчет планов полководца, равно как насчет способностей консульских, которые подлежат оценке людей также даровитых и умных; он может сообщить только то, что видел. А видел он то, что консул, перед тем как они были отрезаны от армии, сражался в первом ряду, воодушевлял воинов, находился среди знамен римских и стрел неприятельских. Потом он, хотя и потерял своих из виду, по шуму, однако, и по крику мог судить, что бой тянулся до самого наступления ночи, и, по мнению его, ввиду многочисленности врагов, нельзя было прорваться к занятому им холму. Где теперь армия, он не знает, но думает, что, подобно тому как он в момент опасности защитил себя вместе со своим отрядом местоположением, так точно и консул для спасения войска выбрал для лагеря более безопасное место. Что касается вольсков, то, по мнению его, положение их не лучше положения римлян: роковая ночь сделала то, что в обеих армиях все действия были исполнены ошибок. Потом Темпаний стал просить не удерживать долее его, так как он устал от трудов и ран. Он был отпущен среди шумных похвал столько же за мужество, сколько и за его благородную скромность. В это самое время консул находился уже на Лабиканской дороге у храма Спокойствия[342 - …у храма Спокойствия. – За городом, близ Коллинских ворот.]. Туда были отправлены из города повозки с разного рода вьючными животными, которые и приняли войско, изнуренное сражением и ночным путем. Немного спустя вступил в город и сам консул, причем столько же старался снять с себя вину, сколько превозносил Темпания вполне заслуженными похвалами. Марк Постумий, который, будучи военным трибуном, замещал консула под Вейями, предстал перед судом граждан, опечаленных неудачей и озлобленных против вождей, и был присужден к штрафу в десять тысяч тяжелых ассов. Товарища его, Тита Квинкция, принимая во внимание успешные его действия как в войне с вольсками, где он сражался в звании консула под главным начальством диктатора Постумия Туберта, так и под Фиденами, где он действовал в качестве легата при другом диктаторе, Мамерке Эмилии, оправдали все трибы, тем более что он всю вину за то время взваливал на осужденного уже товарища. Говорят, что Квинкцию помогла память об отце его, Цинциннате, муже высокочтимом, а равно и смущенные просьбы престарелого уже Капитолина Квинкция не ставить его в необходимость, на исходе дней жизни, нести Цинциннату такую печальную весть о сыне.

42. В народные трибуны плебеи выбрали отсутствовавших Секста Темпания, Марка Азеллия, Тиберия Антистия и Тиберия Спурилия, уже ранее выбранных всадниками в центурионы[343 - …уже ранее выбранных всадниками в центурионы… – Это было, когда всадники во время битвы спешивались и образовывали когорту; в других случаях у них не было центурионов.], согласно предложению Темпания. Сенат, видя, что озлобление против консула Семпрония делало непопулярным и само звание консула, повелел выбрать военных трибунов с консульской властью. Избранными оказались Луций Манлий Капитолин, Квинт Антоний Меренда и Луций Папирий Мугиллан [422 г.]. С самого же начала года народный трибун Луций Гортензий привлек к суду Гая Семпрония, консула предыдущего года. Несмотря на просьбы четырех товарищей, которые на глазах римского народа упрашивали не тревожить их невинного военачальника, так как ему нельзя поставить в упрек ничего, кроме злой судьбы, Гортензий только рассердился, находя в просьбах товарищей желание испытать его настойчивость и думая, что обвиняемый рассчитывает не на эти просьбы, обращенные к нему только для вида, а на помощь трибунов. Итак, обратившись, с одной стороны к Семпронию, Гортензий спрашивал, что сталось с гордостью его, патриция, куда давалась твердость духа и уверенность в невинности, если муж, несший звание консула, решился укрываться под тень трибунской власти; а с другой стороны, обращаясь к товарищам, говорил: «А вы что намерены делать, если я буду настаивать на обвинении, или вы намерены отнять у народа право его и ниспровергнуть трибунскую власть?» Когда трибуны отвечали, что и над Семпронием, и над всеми вообще верховная власть принадлежит римскому народу и что они не хотят, да и не могут упразднить народного суда, а только облекутся вместе с Семпронием в траурные одежды[344 - …а только облекутся вместе с Семпронием в траурные одежды… – Обвиняемые, а равно и сочувствовавшие им облекали себя обыкновенно в ветхую и грязную одежду с целью вызвать сочувствие судей.] в случае, если ничего не достигнут просьбы их за полководца, который замещает им отца, тогда Гортензий сказал: «Нет! Римский народ не увидит

своих трибунов в изорванном и грязном платье! Я не держу Га я Семпрония, коль скоро он во время своего командования приобрел такую великую любовь воинов». И плебеи, и патриции одинаково испытывали чувство удовольствия, видя, с одной стороны, такую нужную любовь четырех трибунов, а с другой – такую покорную уступчивость Гортензия к справедливым просьбам их.

Счастье далее не благоприятствовало эквам, которые поторопились сомнительную победу вольсков приписать личному своему успеху.

43. В следующем году [421 г.], в консульство Нумерия Фабия Вибулана и Тита Квинкция Капитолина, сына Капитолина, командование войском досталось по жребию Фабию; но он не совершил ничего достопамятного. Не успели эквы построить свое оробевшее войско в боевой порядок, как тотчас были обращены в постыдное бегство, не дав, таким образом, консулу получить большой славы; поэтому ему отказано было в триумфе, но за снятие позора от Семпрониева поражения разрешено было вступить в город с овацией.

Но если война завершилась менее значительным сражением, чем того боялись, зато в Риме спокойствие неожиданно сменилось раздорами между плебеями и патрициями; дело началось с вопроса об удвоении числа квесторов. Консулы вошли с предложением о назначении, кроме двух городских квесторов, еще двух других, которые состояли бы при консулах для нужд военных. Предложение консулов нашло полную поддержку со стороны сенаторов; но народные трибуны вступили в борьбу, настаивая на избрании части квесторов из плебеев; ибо до этого времени квесторы избирались только из патрициев. Первое время как консулы, так и сенаторы всеми силами противились этому требованию; потом они сделали уступку в том смысле, чтобы, подобно тому как допустили уравнение права при выборах трибунов с консульской властью, чтобы так точно и выбор квесторов был предоставлен свободной воле народа; но так как и эта уступка не приводила ни к чему, то вопрос об увеличении числа квесторов был совсем оставлен. Покинутое дело трибуны принимают на себя, а вслед за тем являются и другие мятежные требования, среди них – требование аграрного закона. Эти волнения были причиной того, что сенат желал назначения консулов, а не военных трибунов, но так как, вследствие трибунских протестов, невозможно было издать сенатского постановления на этот счет, то управление государством переходит от консулов к междуцарям, хоть и тут дело не обошлось без упорной борьбы, так как трибуны не давали патрициям собираться.

Большая половина следующего года [420 г.] была потрачена на борьбу между новыми народными трибунами и несколькими междуцарями, и когда трибуны то мешали патрициям собираться для назначения междуцаря, то не давали междуцарю возможности издать сенатское постановление о консульских комициях, тогда, наконец, Луций Папирий Мугиллан, назначенный междуцарем, упрекая и патрициев, и народных трибунов, говорил, что государство, вполне заброшенное людьми и принятое богами под свое заботливое покровительство, обязано своим существованием единственно перемирию с вейянами и нерешительности эквов. А если будет грозить с этой стороны какая-либо опасность, то неужели граждане согласились погубить государство из нежелания иметь патрицианских магистратов? Неужели они хотят, чтоб не было войска, чтоб не было военачальника для набора его? Или, быть может, они думают войною внутренней предотвратить войну внешнюю? Но ведь, если только та и другая сольются в одну, тогда и с помощью богов с трудом можно будет остановить разрушение Римского государства. Пусть же каждый из них поступится преимуществами своего права для установления согласия посредством взаимных уступок: патриции пусть допустят выбор военных трибунов на место консулов, а народные трибуны пусть прекратят возражения против предоставления народу свободного выбора четырех квесторов на равных правах как из плебеев, так и из патрициев.

44. Прежде всего открыты были трибутные комиции. В трибуны с консульской властью были избраны все патриции: Луций Квинкций Цинциннат (в третий раз), Луций Фурий Медуллин (во второй раз), Марк Манлий и Авл Семпроний Атратин. Этот последний трибун председательствовал в квесторских комициях, и хотя в числе нескольких плебеев соискателями квестуры выступили сын народного трибуна Антистия и брат другого народного трибуна Секста Помпилия, но ни влияние этих трибунов, ни избирательное давление их не помогли: народ за знатность оказал предпочтение тем лицам, отцов и дедов которых он видел в звании консулов. Неистовствовали все народные трибуны, а особенно задеты были невыбором своих кандидатов Помпилий и Антистий, спрашивая, что же это значит. Ни благодеяния их, ни обиды патрициев, ни, наконец, желание, ныне исполнимое, воспользоваться тем, что раньше не было достижимо, не повлияли на избрание кого-нибудь из плебеев не только в военные трибуны, но даже в квесторы! Не повлияли просьбы отца за сына, просьбы брата за брата, просьбы народных трибунов, представителей неприкосновенной власти, учрежденной для охраны свободы! Тут несомненный обман, и Авл Семпроний, руководя комициями, употребил больше пронырства, чем честности. Они жалуются, что их кандидаты лишены должности именно благодаря неправильным действиям Семпрония. И вот, так как невозможно было напасть на самого Авла Семпрония, неуязвимого как благодаря его невинности, так и отправляемой им в ту пору должности, то трибуны обратили гнев свой на Гая Семпрония, двоюродного брата Атратина, и, поддерживаемые своим товарищем Марком Канулеем, привлекли Гая к суду за поражение римлян в войне с вольсками. Вслед за этим те же трибуны завели в сенате речь о разделе полей, чему Семпроний всегда был самым жестоким противником; трибуны были уверены, как то и оправдалось, что Гай Семпроний или откажется от защиты интересов своей партии – и тогда он, в качестве обвиняемого, найдет в патрициях меньшее участие к себе – или будет упорствовать и в таком случае озлобит плебеев ко времени суда. Гай предпочел скорее подвергнуться ненависти противной стороны и повредить своим личным интересам, чем отказаться от защиты интересов общих, и поэтому твердо продолжал стоять на том же мнении – не оказывать плебеям милости, имеющей только увеличить популярность трех трибунов, которые-де и теперь не столько добиваются раздела земель плебеям, сколько стараются возбудить ненависть народа к нему; что он также мужественно встретит бурю этой ненависти, а сенату не следует ни его, ни иного какого-нибудь гражданина ценить настолько высоко, чтобы благополучие одного человека покупать ценою общего несчастья. То же мужество он обнаружил и в своей личной защите в день суда; но, несмотря на всевозможные старания патрициев смягчить плебеев, он все-таки был присужден к уплате штрафа в пятнадцать тысяч ассов.

В тот же год весталка Постумия защищалась перед судом от обвинения в нарушении обета девственности; будучи на самом деле невинной в преступлении, она подавала сильный повод к подозрению слишком большой изысканностью своего костюма и более вольным, чем то было прилично для девушки, поведением. Дело о ней разбиралось дважды, и затем верховный понтифик, после оправдания, от имени коллегии

предложил ей воздерживаться от шуток и одеваться с большей пристойностью, чем кокетливостью. В этом же году были взяты кампанцами Кумы – город, которым в то время владели греки.

В следующем году [419 г.] военными трибунами с консульской властью были Агриппа Менений Ланат, Публий Лукреций Триципитин и Спурий Навтий Рутил.

45. Год этот, благодаря только счастливой судьбе римского народа, отмечен не столько действительным бедствием, сколько чрезвычайной опасностью. Рабы составили заговор в разных пунктах поджечь город и занять силой Крепость и Капитолий в то самое время, когда народ везде будет занят тушением горящих домов. Преступные замыслы отвратил Юпитер: по доносу двух рабов виновные были схвачены и понесли наказание. Доносчики получили в награду свободу и из казны по десять тысяч тяжелых медных ассов, что в то время считалось богатством.

Вслед за этим эквы снова начали готовиться к войне, причем в Риме получено было известие из вполне достоверных источников, что к старым врагам собираются присоединиться новые – лабиканцы. Римляне уже свыклись с чуть не ежегодными вторжениями эквов; в Лабики же отправлено было посольство, но послы вернулись с уклончивым ответом, из которого явствовало, что к войне сейчас они не готовятся, но что и мир недолго будет продолжаться. Вследствие этого на тускуланцев возложено было поручение следить за тем, чтобы со стороны Лабик не произошло никакого нового движения.

В следующем году [418 г.] к военным трибунам с консульской властью, по вступлении их в должность, от города Тускула явились послы; трибунами были Луций Сергий Фиденат, Марк Папирий Мугиллан и Гай Сервилий, сын того самого Приска, в диктаторство которого взяты были Фидены. Послы сообщали, что лабиканцы взялись за оружие и, опустошив совместно с войсками эквов поля тускуланцев, расположились лагерем на Альгиде. Тогда лабиканцам была объявлена война; но, вслед за изданием сенатского постановления, предписывавшего двум из трибунов отправиться на войну, а третьему заведовать делами в Риме, среди трибунов вдруг возникли споры: каждый доказывал, что он лучший военачальник, каждый отказывался от заведывания делами города как роли неблагодарной и непочетной. Сенаторы с недоумением смотрели на непристойные препирательства среди товарищей, и Квинт Сервилий наконец сказал: «Раз нет у вас уважения ни к сенату, ни к государству, то конец этим позорным пререканиям положит отцовская власть: начальником города останется без метания жребия мой сын. О, если бы только люди, которые домогаются командования на войне, вели ее с большею осмотрительностью и с большим согласием, чем высказывают это желание».

46. Решено было произвести набор, но не повсеместно из всего народа, а только из десяти триб, выбранных по жребию; то были записаны в воины молодые граждане, которые и отправились на войну под командой двух трибунов. Но раздоры, начавшиеся между трибунами еще в городе, вследствие все того же страстного желания командовать, приняли в лагере еще большие размеры. Не имели они никакого общего плана, каждый отстаивал свое мнение: каждый хотел, чтобы его планы, его распоряжения единственно принимались в расчет, не скрывая при этом взаимного презрения друг к другу, пока, наконец, уступая укоризнам легатов, не решили командовать по очереди через день. Когда об этом дано было знать в Рим, Квинт Сервилий, наученный долголетним опытом, говорят, обратившись с молитвою к бессмертным богам, да не потерпит государство еще большего урона от несогласия трибунов, чем то было под Вейями, и, как бы предчувствуя несомненное поражение, настоял, чтобы сын произвел набор воинов и заготовил оружие. И он оказался неложным пророком. Действительно, в то время, когда Луций Сергий, в день своего командования, расположившись на невыгодной позиции, под самым лагерем неприятельским, последовал за неприятелем, отступившим к своим окопам в притворном страхе, и зашел туда, увлекаемый тщетной надеждой взять лагерь приступом, в это время внезапным натиском эквов римляне были отброшены вниз в долину и при этом движении, которое правильнее назвать низвержением, чем бегством, было задавлено и перебито много людей. И лагерь, с трудом удержанный в тот день, на следующей день, когда враги уже почти со всех сторон обступили его, был покинут в постыдном бегстве через задние ворота. Вожди, легаты и отборная часть войска, окружавшая знамена, устремились в Тускул; остальное войско, рассеявшись во все стороны по полям, разными дорогами направилось в Рим, принося с собою весть о более тяжелом поражении, чем оно было на самом деле. В городе произошло не особенное смятение вследствие того обстоятельства, что исход оказался именно такой, какого боялись, равно как и потому, что военный трибун заготовил резервы, на которые можно было опереться в настоящем опасном положении. И по приказу того же Сервилия, когда, благодаря стараниям низших магистратов, тревога в городе улеглась, поспешно были отправлены лазутчики, которые донесли, что вожди с войском находятся в Тускуле и что неприятель стоит лагерем на месте. Тогда, что подействовало особенно ободрительно на умы граждан, было издано сенатское постановление о назначении диктатора в лице Квинта Сервилия Приска, человека, предусмотрительность которого в управлении делами государства была испытана как раньше, во многих других опасных случаях, так и в исходе настоящей войны, потому что он один предугадал несчастные последствия соперничества трибунов. Выбрав себе в начальники конницы военного трибуна, которым сам был назначен в диктаторы, а именно своего сына (по свидетельству одних; ибо, по свидетельству других, в тот год начальником конницы был Агала Сервилий), он с новой армией выступил на войну и, присоединив к ней войска, вызванные из Тускула, расположился лагерем на расстоянии двух тысяч шагов от неприятеля.

47. Самоуверенность и небрежность, которыми раньше страдали римские полководцы, теперь, благодаря успеху, перешли к эквам. Итак, диктатор, пустив конницу в самом же начале сражения, смял передние ряды неприятелей; а за конницей приказал немедленно двинуться легионам, причем убил одного из своих знаменосцев за его медлительность. Римляне с таким воодушевлением бросились в бой, что эквы не выдержали натиска и, побежденные на поле сражения, устремились в беспорядочном бегстве к лагерю; но на осаду лагеря потребовалось меньше времени и меньше усилий, чем на само сражение. Лагерь был взят и разграблен, причем добычу диктатор предоставил воинам. Тем временем всадники, погнавшиеся за убегавшим из лагеря неприятелем, донесли, что все лабиканцы побеждены и что большая часть эквов убежала в Лабики; тогда на следующий же день войско было направлено к Лабикам, и город, окруженный со всех сторон, был взят штурмом и разграблен. Затем диктатор отвел победоносное войско в Рим и там сложил с себя должность через восемь дней по избрании на нее. А сенат, улучив удобный момент и желая предупредить аграрные смуты, которые готовы были поднять народные трибуны, заведя речь о разделе лабиканских земель, в многочисленном собрании высказался в пользу необходимости вывода колонии в Лабики. Высланные из Рима колонисты, в числе

полутора тысяч человек, получили в надел по два югера земли.

Вслед за взятием Лабик и потом два года – один, когда были военными трибунами с консульской властью Агриппа Менений Ланат, Гай Сервилий Структ, Публий Лукреций Триципитин (все трое во второй раз), и Спурий Рутилий Красс, и другой год, когда трибунами были Авл Семпроний Атратин (в третий раз), а два других – Марк Папирий Мугиллан и Спурий Навтий Рутил (во второй раз), протекли в полном спокойствии извне, но среди несогласия из-за аграрных законопроектов внутри.

48. Возмутителями черни выступили народные трибуны Спурий Мецилий и Марк Метилий, оба выбранные в свое отсутствие, первый в четвертый раз, а второй – в третий раз. Так как эти трибуны обнародовали законопроект о разделе всех земель, взятых у неприятелей, между всеми поголовно, и так как по этому плебисциту[345 - …по этому плебисциту… – Плебисцит – постановление, принятое собранием плебеев в Древнем Риме. В начале Республики плебисциты распространялись лишь на самих плебеев и не имели законодательной силы. В 449 году до н. э. были приняты законом для всех римлян. – Примеч. ред.] богатства значительной части знатных должны были отойти в казну (ибо городу, заложенному на чужой почве, не принадлежало ни одной почти пяди земли, которая не была бы приобретена оружием, и только плебеи владели тем, что им было продано или дано в надел государством), то очевидно было, что плебеям и патрициям предстоит самая отчаянная борьба. И военные трибуны ни в сенате, ни на частных собраниях, созываемых из влиятельнейших лиц, не находили пути к изысканию плана действий, когда Аппий Клавдий, внук того, который был децемвиром в комиссии для составления законов, самый младший из членов сената, бывших на собрании, сказал, как говорят, что он принес из дому старинный фамильный план: прадед его, Аппий Клавдий, показал сенаторам, что единственный путь сломить трибунскую власть это – протест других трибунов. Влиятельность, которой пользуются первые лица в государстве, легко может заставить «новых» людей отказаться от мнения, если порой прибегать к речам, в которых патриций должен помнить не столько о своем величии, сколько о требованиях обстоятельств. Трибуны вооружаются энергией только в борьбе за свои интересы; поэтому, как только они замечают, что товарищи – инициаторы требования – предвосхитили все расположение у плебеев, и им не осталось средств для приобретения такой же популярности, они с большою охотою примкнут к защите интересов сената, чтобы тем снискать себ расположение не только у влиятельнейших из отцов, но и у целого сословия. Все одобряли предложенный план действия, но больше всех хвалил юношу за верность традициям рода Клавдиев Квинт Сервилий Приск. Итак, на каждого возлагается поручение склонять по возможности членов трибунской коллегии к протестам. После роспуска сената влиятельнейшие из сенаторов пожимают руки трибунам. Советами, убеждениями, уверениями, что это будет приятно для каждого из сенаторов в частности и для сената в целом, они подготовили шесть трибунов к протесту. И на следующий день, когда, по заранее сделанному уговору, было доложено сенату, что Мецилий и Метилий поднимают смуту, предлагая оказать народу милость, могущую послужить пагубным примером на будущее время, то старшие из сенаторов стали держать речи в том смысле, что каждый-де ничего уже не может посоветовать от себя, а что единственную помощь видит только в содействии трибунов, и государство, опутанное коварством, подобно частному человеку, ищущему помощи, прибегает под защиту этой власти; лестно-де и для самих трибунов, и для власти их, что трибунат располагает одинаково средствами как для того, чтобы тревожить сенат и возбуждать разлад между сословиями, так и для того, чтобы сдержать бесчестных товарищей. Вслед за этим раздается всеобщий шум в сенате, так как во всех частях курии слышались обращения к трибунам. А когда водворилось молчание, то трибуны, заранее уже подготовленные влиянием вельмож, объявляют во всеуслышание, что они будут протестовать против всякого законопроекта, обнародованного товарищами, который в глазах сената клонится к тому, чтобы пошатнуть государство. Готовность трибунов протестовать встречена была благодарностью со стороны сената; а авторы законопроекта, созвав народ на сходку, хотя и называли своих товарищей изменниками интересам плебеев, рабами бывших консулов и громили их разными ругательными словами, все же взяли свой проект обратно.

49. В следующем году [415 г.], когда военными трибунами с консульской властью были Публий Корнелий Косс, Гай Валерий Потит, Квинт Квинкций Цинциннат и Нумерий Фабий Вибулан, Риму пришлось бы вести две войны, если бы война с вейянами не была отсрочена вследствие суеверия вейских начальников, испугавшихся по случаю разлития Тибра, который, выйдя из берегов и разрушив преимущественно усадьбы, произвел опустошения в их полях. Вместе с тем поражение, понесенное эквами три года назад, удержало их от подачи помощи единоплеменным с ними жителям Бол. Со стороны этих последних были произведены набеги на смежные с ними поля лабиканцев, и таким образом были открыты военные действия против новых римских колонистов. Граждане Бол рассчитывали на сочувствие всех эквов и с помощью их думали отвратить вредные последствия своих набегов; но, покинутые своими единоплеменниками, они не потребовали даже сколько-нибудь серьезной войны против себя, а потеряли и город, и владения свои после осады и одного незначительного сражения. Старания народного трибуна Луция Деция провести проект о посылке колонистов и в Болы, как были посланы в Лабики, расстроились вследствие протеста товарищей, которые категорически объявили, что не пропустят никакого плебисцита без утверждения сената.

В следующем году [414 г.] Болы были отобраны эквами, которые выслали туда колонии и усилили охрану города новыми отрядами. В Риме в этом году военными трибунами с консульской властью были Гней Корнелий Косс, Луций Валерий Потит, Квинт Фабий Вибулан (во второй раз) и Марк Постумий Регилльский. Война с эквами была поручена этому последнему, человеку, исполненному коварства, которое, однако, обнаружила в нем скорее победа, чем сама война. Набор он произвел энергично и, отправившись с войском к Болам, после легких стычек с эквами сокрушил мужество их и наконец вторгся в город. Но затем, покончив борьбу с врагами, он переносит ее на сограждан: объявив воинам во время штурма, что добыча будет принадлежать им, он, после взятия города, изменил своему слову. Я больше склоняюсь верить тому, что это именно обстоятельство и было причиной озлобления воинов, чем тому, будто в городе, незадолго перед тем разграбленном, и в колонии, недавно основанной, добычи оказалось меньше, чем о том раньше предсказывал трибун. Озлобление против себя Постумий усилил тем, что, вызванный по случаю внутренних раздоров, производимых трибунами, по возвращении своем в город, к сходке, на которой народный трибун Марк Секстий предлагал аграрный законопроект, а вместе с тем говорил также и о намерении войти с проектом о выведении колонистов в Болы (ибо, говорил трибун, справедливость требует предоставить город Болы вместе с его землею

тем, чьим оружием этот город был взят), он, обращаясь к Секстию, во всеуслышание сказал фразу бессмысленную и чуть ли не безумную: «Ну, горе же моим воинам[346 - Ну, горе же моим воинам… – Словом «горе» переведено здесь латинское слово malum, служившее термином и употреблявшееся только по отношению к рабам, когда кто-либо грозил им ударами плетьми или казнью. Поэтому более свободный перевод в данном случае слова malum был бы: «Плетей вам, воины!»], ежели они не успокоятся!» Эта фраза оскорбила собрание, а вслед за тем также неприятно подействовала и на сенаторов. А народный трибун, человек пылкий и в речи находчивый, наткнувшись среди противников на человека надменного и столь невоздержанного на язык, что подзадориванием и раздражением он, трибун, вызывал Постумия на произнесение таких слов, которые возбудили негодование не только против самого Постумия, но и против дела его партии и даже целого сословия. Никого из коллегии военных трибунов не вызывал на спор так часто, как Постумия; а затем, после такого жестокого и бесчеловечного слова, он сказал: «Вы слышите, квириты, угрозу воинам, точно рабам, в слове “горе”? И этот дикий зверь окажется в глазах ваших более достойным такой великой чести, чем люди, которые, посылая вас в колонии, наделяют вас городом и землею, которые пекутся об убежище для старости вашей, которые отстаивают интересы ваши в борьбе с такими жестокими и надменными противниками? С этого времени можете удивляться, почему уже немногие только лица берут на себя труд защищать ваше дело! На что им надеяться от вас? Не на почести ли, которые вы скорее предоставляете противникам своим, чем защитникам римского народа? Только что вы застонали, услыхав его слово: но что ж из этого? Если вам предоставить право подачи голосов, вы все равно окажете предпочтение этому человеку, который грозит вам плетьми, перед теми, которые хотят закрепить за вами землю и дать вам прочную и обеспеченную оседлость».

50. Фраза Постумия, дойдя до воинов, возбудила в лагере еще большее негодование: похитителю добычи и обманщику грозить еще воинам словом «горе»?! Итак, когда ропот стал раздаваться открыто, квестор Публий Сестий, полагая, что возмущение можно сдержать той же жестокостью, которая вызвала волнение, посылает ликтора к одному из кричавших воинов; тогда с той стороны поднялся крик и брань, и квестор, получив удар камнем, удалился из толпы, между тем как ранивший его воин с бранью кричал ему вслед, что квестор получил то, чем полководец грозил воинам. Вызванный из Рима по случаю этого волнения в лагере, Постумий суровым производством следствия, жестокими казнями еще более обострил положение всего дела. Наконец, не зная границ своему гневу, он, совершенно обезумев, сам сбегает с трибунала к воинам, столпившимся около своих кричавших товарищей, которых Постумий приказал умертвить под плетенкой[347 - …умертвить под плетенкой… – Один из видов казни: преступникам прикреплялась на голове плетенка и заваливалась камнями.], и не дававшим совершать казнь. Но тут, когда ликторы и центурионы стали везде грубо раздвигать толпу, негодование возросло до такой степени, что военного трибуна совершенно засыпало камнями его собственное войско. Лишь только весть о таком ужасном преступлении пришла в Рим, военные трибуны немедленно стали требовать от сената назначения следствия по делу о смерти их товарища; но народные трибуны протестовали против этого. Однако настоящая борьба находилась в связи с другим вопросом, который заботил патрициев, боявшихся, как бы плебеи, от страха перед следствиями и под влиянием озлобления, не выбрали военных трибунов из плебеев, вследствие чего патриции направили все усилия к тому, чтобы были назначены консулы. Так как народные трибуны не допускали издания сенатского постановления на этот счет и вместе с тем протестовали против консульских комиций, то дело дошло до междуцарствия, а затем победа осталась за патрициями.

51. На комициях, состоявшихся под председательством междуцаря Квинта Фабия Вибулана, выбраны были в консулы Авл Корнелий Косс и Луций Фурий Медуллин. В самом же начале года их консульства [413 г.] было издано сенатское постановление, предписывавшее трибунам безотлагательно внести к плебеям предложение о назначении следствия по делу об убийстве Постумия, причем плебеям предоставлялось право поставить во главе следствия кого они захотят. По единодушному приговору народа дело это поручается консулам, которые, несмотря на крайнюю сдержанность и снисходительность, выразившуюся в том, что дело кончилось казнью нескольких воинов, добровольно лишивших себя жизни, как тому все верили, не могли, однако, не вызвать неудовольствие плебеев, говоривших, что так долго не дают хода требованиям, предъявляемым в интересах плебеев, между тем как предложение о кровавой казни их немедленно приводится в исполнение и ему придают такую громадную силу! После совершения кары над мятежниками был самый удобный момент успокоить настроение умов предложением о разделе боланской земли; этой мерой можно было ослабить желание провести аграрный законопроект, который требовал лишения патрициев общественного поля, несправедливо находившегося в их владении; а в ту пору это именно и было причиной негодования, возмущавшего умы: знать-де не только упорно хочет удержать за собою государственные земли, которыми она владеет насильственно, но она не хочет разделить плебеям даже пустопорожней земли, недавно отнятой у неприятелей, а напротив, сейчас же хочет сделать ее, как и все прочее, добычей немногих лиц.

В том же году, под предводительством консула Фурия, были отправлены легионы против вольсков, опустошавших владения герников. Не найдя нигде врага, римляне взяли Ферентин, в который укрылось большое число вольсков. Добычи здесь оказалось меньше, чем рассчитывали, потому что вольски, потеряв почти всякую надежду защитить город, ночью покинули его, забрав с собою свое имущество; на следующий день город был взят почти совсем пустым. Ферентин и земля, принадлежавшая ему, были подарены герникам.

52. Год спокойный, благодаря сдержанности трибунов, сменился годом деятельности народного трибуна Луция Ицилия, в консульство Квинта Фабия Амбуста и Гая Фурия Пацила [412 г.]. В самом же начале года Ицилий обнародованием аграрных законопроектов стал возбуждать раздоры между партиями, словно считая то обязанностью своего родового имени; но в это время появилась чума, не столько, впрочем, смертоносная, сколько грозная, и отвлекла помыслы людей от форума и политической борьбы к семье и заботам о поддержании здоровья; думают даже, что эта чума причинила городу меньше урона, чем причинили бы готовившиеся раздоры между партиями. Когда государство освободилось от болезни, сильно свирепствовавшей, хотя и с незначительным числом смертных случаев, чумной год сменился неурожайным в консульство Марка Папирия Атратина и Гая Навтия Рутила [411 г.] вследствие того, что обработка полей была, как это большей частью бывает, заброшена. Уже голод давал себя чувствовать больше чумы, если бы рассылка уполномоченных для скупки хлеба по всем окрестным народам, жившим как по берегу Этрусского моря, так и по берегам Тибра, не помогла делу

продовольствия. Самниты, владевшие Капуей и Кумами, с надменностью отказались иметь торговые отношения с уполномоченными, зато сицилийские тираны выказали полную готовность помочь им; благодаря особенному усердию Этрурии, были свезены по Тибру огромные запасы хлеба. Консулы вполне убедились в безлюдье, царившем в больном городе: не находя для посольств более как по одному сенатору, они вынуждены были включить в состав их по два всадника[348 - …не находя для посольств более как по одному сенатору, они вынуждены были включить в состав их по два всадника. – Депутации, которым давались дипломатические поручения, состояли исключительно из сенаторов, назначаемых или по жребию, или голосованием сената, или, по его поручению, магистратом-председателем.]. За исключением чумы и голода, другой невзгоды, внутренней или внешней, никакой в это двухлетие не было. Зато, лишь только миновало беспокойство, причиняемое этими бедствиями, тотчас появилось все то, от чего в государстве возникал обыкновенно беспорядок: внутри раздор, извне война.

53. В консульство Марка Эмилия и Га я Валерия Потита эквы стали готовиться к войне вместе с вольсками, взявшимися за оружие хоть и не по решению правительства, но все же отправившимися на службу в качестве добровольцев за жалованье. С известием о появлении этих врагов (а они уже действительно успели вступить в поля латинов и герников) консул Валерий приступил к набору войска, а народный трибун Марк Менений, вошедший с аграрным законопроектом, мешал консулу; никто против воли не давал присяги, как вдруг приходит известие о занятии врагами Карвентской крепости. Оскорбление, нанесенное этим обстоятельством чести римского имени, с одной стороны, возбудило ненависть патрициев к Менению, а с другой – прочим трибунам, уже заранее настроенным к протесту против аграрного законопроекта, подало еще более законный повод к сопротивлению своему товарищу. Дело тянулось в пререканиях, и консулы, призывая в свидетели богов и людей, говорили, что всякое поражение и оскорбление, какое только враги причинили уже или грозят причинить, падет на голову Менения, так как он противодействует набору, а Менений, со своей стороны, кричал, что он перестанет задерживать набор, если незаконные владетели общественного поля откажутся от владения им. Тогда остальные девять трибунов, вмешавшись со своим постановлением, положили конец спорам, объявив от имени коллегии, что они будут поддерживать консула Га я Валерия, если он найдет нужным, вопреки протестам товарища, но в интересах набора, применить штраф и иные меры строгости к гражданам, уклоняющимся от военной службы. Когда консул, вооружившись этим постановлением, приказал насильно притащить к своему трибуналу нескольких упрямцев, взывавших к трибуну о помощи, тогда и прочие в страхе стали давать присягу. Войско, отправленное к Карвенту, несмотря на свою ненависть и враждебность к консулу, с самого же первого приступа энергичным нападением опрокинуло гарнизон и отобрало назад крепость; успеху нападения содействовала беспечность гарнизона, часть которого ушла на добычу. Благодаря постоянным набегам и тому обстоятельству, что неприятель все складывал в безопасное место, добычи здесь оказалось довольно много. Выручку от публичной продажи этой добычи консул приказал квесторам обратить в доход казны, предупреждая при этом войско, что оно будет получать свою долю добычи только тогда, когда не будет отказываться от военной службы. Это усилило озлобление плебеев и воинов против консула. Поэтому, когда он, согласно сенатскому постановлению, входил в город с овацией, слышны были импровизированные песни, распеваемые с солдатской вольностью двумя сменявшими друг друга хорами. В этих песнях консула бранили, а имя Менения превозносили похвалами, между тем как кругом стоявший народ, выражая свое расположение к трибуну, при всяком упоминании его имени отвечал на голоса воинов сочувственными рукоплесканиями. И рукоплескания эти внушали сенаторам больше беспокойства, чем почти вошедшие в обычай вольные шутки воинов насчет консула[349 - …почти вошедшие в обычай вольные шутки воинов насчет консула… – Долго существовал у римлян обычай, в силу которого воины во время триумфального шествия сопровождали своего военачальника импровизированными песнями насмешливого и язвительного содержания.]; ввиду этого, назначив консульские комиции, они исключили его из числа кандидатов, как будто бы несомненно было, что Менений попадает в число военных трибунов, если только будет искать этой должности.

54. В консулы были выбраны Гней Корнелий Косс и Луций Фурий Медуллин (во второй раз) [409 г.]. Никогда плебеи не досадовали в такой степени на то, что им не предоставлены были военно-трибутные комиции. Эту досаду они дали почувствовать на квесторских комициях, а вместе с тем на них же и отомстили, выбрав в первый раз квесторов из плебеев, так что, несмотря на выборы четырех лиц, только одна вакансия была предоставлена патрицию – Квинту Фабию Амбусту, а три плебея – Квинт Силий, Публий Элий и Публий Пупий – были предпочтены юношам из самых блестящих фамилий. Из источников я узнаю, что такой смелый выбор был внушен народу тремя Ицилиями, принадлежавшими к наиболее враждебной патрициям фамилии и избранными на этот год в народные трибуны ввиду того, что они сулили массу разнообразных и важных проектов страшно жадному до этого народу, заявив при этом, что они пальцем не двинут, если даже в квесторских комициях, единственных, на которых сенат предоставил право выбора, наравне с патрициями, и плебеев, не хватит у народа достаточно мужества для достижения того, чего плебеи так долго хотели, и что, наконец, разрешено им законами. Таким образом, результат квесторских комиций был в глазах плебеев великой победой не потому, чтобы они смотрели на получение квестуры, как на достижение своих стремлений собственно к почетной должности, но потому, что «новым» людям, казалось им, открыт доступ к консульству и триумфам. Патриции, напротив, роптали, что тут дело идет не столько о предоставлении доли нрава на получение высших должностей, сколько о совершенной потере их; что в таком случае нечего воспитывать детей, если они, лишенные положения предков, должны смотреть, как другие владеют их достоинствами, и ограничиваться лишь службою салиев и фламинов для возношения жертвоприношений за народ, без всякой власти, военной и гражданской. Когда умы обеих партий были раздражены, а плебеи набрались мужества, имея для защиты народного дела трех таких именитых вождей, – патриции, видя, что всякие комиции, на которых плебеям представлено право делать выборы из обоих сословий, будут походить на комиции квесторские, всемирно настаивали на комициях консульских, которые еще не для всех доступны; Ицилии, напротив, возражали, что следует выбрать военных трибунов и наконец-то предоставить плебеям возможность участия в высших почестях.

55. Но не было никакого действия со стороны консулов, мешая которому трибуны могли бы добиться желаемого, как вдруг более чем кстати приходит известие, что вольски с эквами выступили для грабежа за пределы своих владений на поля латинов и герников. Лишь только консулы,

согласно сенатскому постановлению, принялись производить набор для этой войны, трибуны тотчас всеми мерами стали им противодействовать, указывая, что сама судьба посылает трибунам и плебеям настоящий случай. Было три трибуна, и все они отличались чрезвычайной энергичностью, да к тому же уже и родовитостью, насколько то позволяло им плебейское происхождение. Двое из них берут на себя, каждый по одному, неусыпное наблюдение за консулами; третьему поручают то сдерживать, то возбуждать плебеев своими речами на собраниях. И ни консулы не могли кончить с набором, ни трибуны не могли добиться желаемых комиций. Затем судьба стала склоняться на сторону плебеев, и пришли известия, что эквы, воспользовавшись удалением гарнизонных воинов, рассеявшихся для добычи, ворвались в карвентскую крепость, перебив при этом немногочисленную стражу; прочие из гарнизона перебиты частью тогда, когда они бежали обратно в крепость, частью в то время, когда врассыпную бродили по полям. Это несчастное для государства событие придало требованиям трибунов новые силы. Напрасно к Ицилиям делали всевозможные подходы, желая заставить их отказаться наконец от противодействия войне; не уступая ни перед бедствием государственным, ни перед ненавистью, которую возбуждали против себя, они добились издания сенатского постановления об избрании военных трибунов с тем, однако, ограничением, чтобы не принималась во внимание кандидатура ни одного из народных трибунов того года и чтобы ни один из них не был выбираем на предстоящий год; этим сенат ясно указывал на Ицилиев, которых патриции обвиняли в стремлении к консульству, как награде за мятежные требования во время своего трибуната. Только после этого приступили к набору войск, и все сословия начали с полным единодушием делать приготовления к войне. Оба ли консула отправились к карвентской крепости, или один из них оставался в городе для председательствования в комициях, что подлинно не известно ввиду разногласия источников; несомненным приходится считать то, в чем эти последние не расходятся, именно что после продолжительной, но безуспешной осады армия отступила от карвентской крепости, но зато отобрала в земле вольсков Верругину, причем, совершив опустошительные набеги как на владения эквов, так и на поля вольсков, захватила с собою огромную добычу.

56. В Риме победа осталась на стороне плебеев, так как они добились того, что состоялись желанные для них комиции, зато самый результат комиций дал перевес патрициям, ибо, вопреки всеобщему ожиданию, в военные трибуны с консульской властью были выбраны все три патриция: Гай Юлий Юл, Публий Корнелий Косс и Гай Сервилий Агала [408 г.]. Говорят, что патриции прибегли к уловке, в которой Ицилии тогда же обвиняли их, говоря, что они нарочито вместе с достойными кандидатами выставили целую толпу недостойных, чтобы, пользуясь отвращением народа, которое он питал к запятнанной чести некоторых известных лиц, отклонить расположение его от всех плебейских кандидатов.

Затем доносится слух, что вольски и эквы, под влиянием ли уверенности в своих силах по случаю удержания карвентской крепости или под влиянием озлобления вследствие потери гарнизона в Верругине, стали с величайшим напряжением готовиться к войне и что во главе предприятия стоят антийцы, послы которых обошли народы обоих племен, упрекая их в трусости, что они укрылись за стены и тем допустили в прошлом году опустошительные набеги римлян на свои поля и истребление верругского гарнизона. Уже-де в их владения посылаются не только вооруженные армии, но и колонии и римляне не только владеют их достоянием, разделив его себе, но еще, взяв от них Ферентин, подарили его герникам. Подобные речи разжигали в людях страсти, и, к каким народам послы ни приходили, везде набирался отряд юношей. Таким образом, от всех народов молодые люди стянулись в Антий; тут они, расположившись лагерем, ожидали врага. Лишь только в Рим пришли известия об этом с преувеличенной еще против действительности тревогой, сенат тотчас же приказал назначить диктатора, что было крайним средством, к которому прибегали при критическом положении государства. Рассказывают, что Юлий и Корнелий были очень недовольны этим распоряжением сената и дело приняло характер жестокой борьбы страстей, когда старшие из сенаторов, видя, что жалобы их на неповиновение военных трибунов воле сената остаются напрасными, стали в конце концов обращаться даже к содействию народных трибунов, ссылаясь на то, что и консулам власть их давала чувствовать свою силу при подобных обстоятельствах; а народные трибуны, довольные разладом между патрициями, отвечали, что тем нечего рассчитывать на помощь трибунов, которых они не считают в числе граждан, не считают, наконец, в числе людей; что они примут меры против того, чтобы сенатские постановления не оставались втуне по прихоти магистратов только в том случае, если почести будут доступны всем, если дела государства будут ведаться сообща; а до того времени они, трибуны, не мешают патрициям жить, оставаясь свободными от уважения к силе законов и должностных лиц.

57. Эти препирательства в совершенно неподходящее время, когда на плечах лежало столько хлопот по делам войны, всецело занимали помыслы людей; наконец, видя, что Юлий и Корнелий, которые считали себя вполне способными вождями для этой войны, уж слишком долго, то один, то другой, рассуждали о несправедливости лишать их вверенной им народом чести, – военный трибун Агала Сервилий заявил, что он молчал так долго не потому, чтобы колебался насчет своего мнения (ибо какой благонамеренный гражданин отделяет интересы свои от интересов государства?), но потому, что ему больше хотелось, чтобы товарищи его по собственному почину уступили воле сената, а не заставляли его обращаться к трибунской власти с просьбами помочь против них. Он и теперь, если б только обстоятельства позволяли, охотно предоставил бы им время отказаться от такого упорного решения; но так как нужды военные не ждут соображений человеческих, то для него на первом плане будет государство, а не расположение товарищей, и, если сенат останется при своем мнении, он в предстоящую же ночь назначит диктатора; и если кто будет возражать против издания сенатского постановления, он удовольствуется и одною волею сената[350 - …и если кто будет возражать против издания сенатского постановления, он удовольствуется и одною волею сената. – Мнение сената могло иметь значение сенатского постановления, или определения, только в том случае, если против этого мнения не последовало никакого возражения со стороны народных трибунов, и только в таком случае «сенатское постановление» заносилось в официальный журнал. Иначе мнение сената называлось лишь волей сената. Сервилий и говорит, что простая «воля сената» будет иметь для него значение «сенатского постановления».]. Приобретя этим поступком вполне заслуженную похвалу и всеобщее расположение, Агала назначил диктатором Публия Корнелия, а сам был выбран им в начальники конницы и послужил примером товарищам, взиравшим на него и на себя, как кстати иной раз достаются популярность и почет людям, не ищущим их. Война ничем не была замечательна. В одном, и то

легком, сражении враги были побиты под Антием; победоносное войско опустошило поля вольсков; крепостца при Фуцинском озере взята приступом, и в ней было захвачено в плен три тысячи человек, между тем как остальные вольски, загнанные в укрепленные города, даже и не думали защищать свои поля. Окончив войну, в которой, по-видимому, такую большую роль играло счастье, Корнелий вернулся в Рим скорее с репутацией счастливого человека, чем славного полководца, и здесь сложил с себя диктатуру. Военные трибуны, пользуясь тем, что никто не упоминал о консульских комициях (а я полагаю, от досады за назначение диктатора), издали указ о военно-трибутных комициях. Это обстоятельство поселило в патрициях весьма серьезную заботу, так как они видели, что их делу изменяют свои же. Итак, подобно тому как в прошлом году, подставив в кандидаты самых недостойных из плебеев, они отвратили симпатии от всех плебеев, даже и достойных, так теперь, чтобы не дать пройти ни одному плебею, они завладели всеми местами, приготовив заранее в кандидаты самых выдающихся из патрициев по своему блеску и популярности. Четверо было выбрано, все уже раньше исправлявшие эту должность – Луций Фурий Медуллин, Гай Валерий Потит, Нумерий Фабий Вибулан и Гай Сервилий Агала; из них этому последнему было продлено трибунство и на следующий год как вообще за его добродетельные качества, так и ввиду расположения, недавно приобретенного им редкой скромностью.

58. В этом году [407 г.], так как срок перемирия с вейским народом истек, были начаты через послов и фециалов переговоры касательно требования удовлетворения. Когда фециалы подошли к границе, к ним навстречу вышло посольство из Вей, которое просило не вступать в Вейи, пока оно само не посетит римский сенат. Сенат по ходатайству этого посольства согласился не требовать от вейян удовлетворения, во внимание к внутренним раздорам, от которых они в то время страдали, – так далеки были римляне от мысли воспользоваться благоприятным случаем за счет невзгод другого! А между тем в земле вольсков понесено было поражение, вследствие потери гарнизона в Верругине; этот случай доказал, какое громадное значение может иметь самый ничтожный промежуток времени: хотя к воинам, просившим помощи во время самой осады их вольскими, можно было поспешив подоспеть вовремя, однако войско, посланное на помощь, явилось, собственно, для той цели, чтобы истребить врагов уже тогда, когда они, только что окончив резню, рассеялись за добычей. Замедление произошло столько же по вине сената, сколько и трибунов, которые, полагаясь на известия о необычайной стойкости гарнизона, забыли, что человеческие усилия имеют предел, превзойти который не может никакое мужество. Во всяком случае, храбрые воины не остались без отмщения – ни живые, ни мертвые.

В следующем году [406 г.], когда военными трибунами с консульской властью были Публий и Гней Корнелии Коссы, Нумерий Фабий Амбуст и Луций Валерий Потит, возгорелась война с вейянами, вызванная дерзким ответом их сената, который, на требование послами удовлетворения, повелел объявить, что если послы не оставят немедленно их города и владения, то они дадут то, что дал Ларт Толумний[351 - …что дал Ларт Толумний. – Т. е. смерть; см. гл. 17.]. Вне себя от негодования на такой ответ, сенаторы постановили, чтобы военные трибуны безотлагательно внесли на обсуждение народа вопрос об объявлении вейянам войны. Лишь только это постановление было обнародовано, среди молодежи стал раздаваться ропот, что и с вольсками еще не кончена война; что только что совершенно истреблены два гарнизона[352 - …совершенно истреблены два гарнизона… – В Карвенте и в Верругине.] и сами укрепления удерживаются с большой опасностью; ни одного года не проходит, чтобы не было с ними сражения в открытом поле; а теперь, словно скучая за недостатком работы, затевают новую войну с соседним и могущественным народом, который готов возмутить всю Этрурию. В этом выражалось возбуждение умов, господствовавшее уже само собою, а тут народные трибуны еще более его подогрели, твердя повсюду, что самая страшная война у плебеев – это война их с патрициями; что плебеев нарочито мучат военными трудами и отдают врагам на избиение; что плебеев ссылают подальше от города и держат их там, чтобы они, оставаясь дома, на досуге, не вспоминали о свободе и о колониях, не строили планов о разделе общественных полей или о неограниченных избирательных правах. И, останавливая ветеранов, трибуны пересчитывали годы службы каждого, пересчитывали его раны и шрамы, спрашивая при этом, есть ли еще живое место на теле для принятия новых ран, остается ли еще сколько-нибудь крови для пролития ее за государство. Время от времени произнося такие речи в разговорах и на сходках, они внушили народу нежелание высказаться за войну, и, таким образом, откладывается до другого времени предложение, непринятие которого было очевидно, раз судьба его будет зависеть от решения озлобленных людей.

59. А пока решено было отправить войско под командой военных трибунов в землю вольсков, Гней Корнелий один оставался в Риме. Три трибуна, не встретив нигде лагеря вольсков и убедившись, что они не вступят в сражение, разделили армии на три колонны и разошлись в разные стороны для опустошения их пределов. Валерий направился в Антий, Корнелий – в Эцетру; везде, куда ни вступали, они на большом пространстве опустошали жилища и поля, чтобы держать врозь силы вольсков; Фабий, не производя никаких опустошений, приступил к осаде Анксура, что составляло главную цель похода. Сам город Анксур, ныне Таррацины, спускался по покатости в болота. Фабий сделал вид, что на эту сторону направляется атака. В обход были посланы с Гаем Сервилием Агалой четыре когорты, которые, заняв высившийся над городом холм, потом спустились со значительной высоты там, где не было никакой охраны, и со страшным криком и шумом ворвались за стены. От этого шума враги, защищавшие против Фабия низовую часть города, растерялись и тем дали время придвинуть лестницы; все места города наполнились врагами; долго происходила беспощадная резня горожан без разбора – убегавших и сопротивлявшихся, вооруженных и безоружных. Не видя никакой надежды на спасение от своей покорности, они и побежденные вынуждаемы были продолжать сражение, как вдруг раздалось приказание не трогать никого, кроме вооруженных, и это приказание заставило всю остальную толпу добровольно положить оружие; из нее живыми были взяты в плен до двух с половиной тысяч. К прочей добыче Фабий не допускал воинов до прихода их товарищей, говоря, что во взятии Анксура принимали участи и те войска, которые отвлекли других вольсков от защиты этого пункта; только с приходом их исстари богатейший город был отдан трем армиям на разграбление. Такая доброта со стороны полководцев положила начало примирению плебеев с патрициями. Затем присоединено было еще другое благодеяние, весьма благовременно оказанное народу влиятельнейшими в городе лицами: раньше какого бы то ни было упоминания со стороны плебеев и их трибунов последовало сенатское постановление о выдаче воину жалованья из казны, тогда как до этого времени каждый воин нес военную службу на своем иждивении.

60. Предание гласит,

что ничего и никогда плебеями не было принято так радостно: сбежались к курии, хватали выходивших сенаторов за руки, называли их воистину отцами; раздавались заявления, что после этого никто уже не будет щадить за такое доброе отечество ни тела, ни крови, пока будет оставаться хотя капля сил. Уже одна выгода от мысли, что имуществу не грозит разорение за то время, когда человек будет жертвовать своею жизнью и трудиться для государства, была приятна, а тут еще умножало радость и усиливало благодарность плебеев за благодеяние то обстоятельство, что предложение это сделано им другою стороною добровольно, без всякого когда бы то ни было заявления со стороны народных трибунов, без всяких требований в разговорах плебеев. Одни только народные трибуны не принимали участия в общей радости и согласии сословий и говорили, что это событие радостно не для всех патрициев, да и для плебеев окажется не столь желанным, как они то думают. Мера эта только на первый взгляд показалась хорошей; на деле же она окажется не такою; ибо каким иным путем можно достать деньги на жалованье, как не обложением народа податью? Выходит, что патриции щедры к другим на чужой счет. И если бы даже все прочие высказались в пользу этой меры, то выслужившие свои сроки не допустят того, чтобы другие несли военную службу при лучших условиях, чем служили они сами, не допустят того, чтобы одни и те же люди несли издержки на службу других, понесши раньше на свою. Такими речами трибунам удалось смутить часть плебеев. Напоследок, когда уже был назначен налог, трибуны даже официально объявили, что всякому, кто не захочет вносить налога на жалованье воинам, они окажут защиту. Патриции настойчиво защищали так хорошо начатое ими дело: сами первые стали делать взносы, и, так как в ту пору не было еще чеканной монеты, то некоторые свозили к казначейству медь в слитках на повозках, чем взнос свой делали даже эффектным. Когда сенаторы внесли налог с полной добросовестностью, согласно цензу каждого, тогда и влиятельные из плебеев, дружившие с знатными, сговорились между собою и начали тоже делать взносы. Видя, как их хвалят сенаторы, видя, что все граждане призывного возраста смотрят на них как на подлинно добрых граждан, плебеи тотчас же отказали от заступничества трибунов и стали наперебой друг перед другом вносить налог. А когда предложение об объявлении войны вейянам было принято, то новые военные трибуны с консульской властью вывели войско, состоявшее большею частью из добровольцев.

61. А трибунами были Тит Квинкций Капитолин, Квинт Квинкций Цинциннат, Гай Юлий Юл (во второй раз), Авл Манлий, Луций Фурий Медуллин и Марк Эмилий Мамерк [405 г.]. Прежде всего ими были осаждены Вейи. Перед началом этой осады при храме Волтумны состоялось многочисленное собрание представителей Этрурии, на котором, однако, не могли окончательно решить, следует ли защищать Вейи военными силами от имени правительств всего этрусского племени. На следующий год осада Вей шла более вяло, вследствие отозвания части трибунов и армии для войны с вольсками.

В этот год военными трибунами с консульской властью были Гай Валерий Потит (в третий раз), Манлий Сергий Фиденат, Публий Корнелий Малугинский, Гней Корнелий Косс, Квинт Фабий Амбуст и Спурий Навтий Рутил (вторично) [404 г.]. С вольсками встретились между Ферентином и Эцетрой, и там произошло сражение; победа осталась за римлянами. Вслед за этим трибуны приступили к осаде вольского города Артены. Враг попытался сделать оттуда вылазку, но, загнанный обратно в город, дал римлянам случай ворваться, и, кроме крепости, все уже было в их власти; в крепость, укрепленную самой природой, забралось значительное войско; внизу крепости было перебито и взято в плен множество народа. Затем приступили к обложению крепости; но ни приступом нельзя было ее взять, благодаря тому что гарнизона хватало на все протяжение местности, ни на сдачу нельзя было рассчитывать, ввиду того что весь общественный хлеб, еще до взятия города, был свезен в крепость; и уже готовы были снять скучную осаду крепости, если бы раб не предал ее римлянам. Проведенные им по утесистой местности, воины завладели крепостью, и когда начали убивать стражу, тогда и вся прочая толпа, ошеломленная внезапным страхом, сдалась. И крепость, и город были разрушены, после чего легионы удалились из страны вольсков, и все военные силы римские направлены были в Вейи. Изменнику, кроме свободы, дано было в награду имущество двух семейств. Стал он зваться Сервием Римским[353 - Стал он зваться Сервием Римским. – Сервием он был назван, видимо, как бывший раб (servus), а Римским – так как получил свободу от Римского государства.]. Некоторые того мнения, что Артена принадлежала вейянам, а не вольскам. К тому заблуждению дает повод то обстоятельство, что был город того же имени между Церой и Вейями; но этот город разрушили еще римские цари, и принадлежал он все же не вейянам, а церейцам; другой же одноименный город, именно тот, о разрушении которого мы рассказали, находился в земле вольсков.

Книга V

Осада Вей и волнения плебеев из-за службы зимой (1–6). Восстановление согласия между сословиями (7). Раздоры военных триб под Вейями (8). Выбор новых магистратов и осложнение войны (9-10). Суд над Сергием и Вергинием (11–12). Выбор плебеев в военные трибуны; моровая язва; затруднения под Вейями (13). Возвращение к власти патрициев; знамения; победа над тарквинийцами (14–16). Совет Дельфийского оракула; совещания этрусков; битва римлян с фалисками и капенцами (17–18). Падение Вей (19–23). Капенцы изъявили покорность; толки о переселении в Вейи (24). Дар Аполлону Дельфийскому (25). Война с фалисками (26–27). Посольство в Дельфы; поражение фалисков (28). Отнятие у них римской колонии Вителлии; раздоры по вопросу о переселении в Вейи (29–30). Поражение эквов; нападение вольсинийцев и саппинатов; мор (31). Победа над вольсинийцами и усмирение саппинатов; осуждение Камилла (32). Появление галлов в Италии (33–35). Посольство к ним из Рима (36). Движение галлов на Рим (37–38). Занятие и сожжение Рима (39–42). Неудачный штурм Крепости (43). Поражение галлов под Ардеей и избиение тусков в вейской земле (44–45). Возвращение Камилла из изгнания и назначение его диктатором (46). Неудачная попытка взять Капитолий (47). Сдача римлян; освобождение их Камиллом (48–49). Исполнение религиозных обетов (50). Отклонение Камиллом переселения в Вейи (51–54). Восстановление Рима (55).

1. В то время когда мир был приобретен во всех других местах, римляне и вейяне стояли под оружием и были проникнуты таким крайним озлоблением и ненавистью, что наступление конца побежденной стороне было очевидно. На комициях у обоих народов образ действий был совершенно противоположенный. Римляне увеличили число военных трибунов с консульской властью – их было избрано восемь; такого числа раньше никогда не назначалось: Марк Эмилий Мамерк (во второй раз), Луций Валерий Потит (в третий раз), Аппий Клавдий Красс, Марк Квинктилий Вар, Луций Юлий Юл, Марк Постумий, Марк Фурий Камилл и Марк Постумий Альбин [403 г.]. Вейянам, наоборот, надоели ежегодно повторяющиеся избирательные происки, порождавшие иной раз раздоры, и они избрали царя. Это произвело неприятное впечатление на народы Этрурии, проникнутые ненавистью

больше к личности самого царя, чем к царской власти. Неприятен был этот человек для этрусского народа уже раньше за свою кичливость богатством, проявившуюся в насильственном расстройстве торжественных игр, прерывать которые считается преступлением против религии. Дело в том, что он, вследствие предпочтения, оказанного двенадцатью народами другому лицу при выборах в жрецы, в пылу раздражения за отказ, среди самого представления, увел внезапно актеров, большею частью его собственных рабов. Поэтому-то этрусское племя, более всех других племен преданное религиозным обрядам, тем более что оно отличалось особенным умением совершать их, решило отказать вейянам в помощи, пока они будут находиться под управлением царя. В Вейях слуху об этом решении не давал распространяться страх перед царем, который всякого гражданина, распространявшего что-либо подобное, считал не пустым болтуном, но зачинщиком мятежа. Хотя, по известиям из Этрурии, там все было спокойно, но, ввиду донесений, что на всех собраниях речь идет о помощи Вейям, римляне стали возводить двойные укрепления: одни по направлению к городу, в ограждение от вылазок осажденных, а другие – фронтом к Этрурии, на случай появления помощи оттуда.

2. Римские полководцы, рассчитывая больше на осаду, чем на штурм, приступили даже к сооружению зимнего лагеря, делу новому для римского воина, и решено было продолжать войну, расположившись на зимних квартирах. Лишь только известие об этом дошло в Риме до слуха народных трибунов, уже давно не находивших никакого повода к волнениям, они тотчас устроили сходку и стали возбуждать умы плебеев, утверждая, что это нововведение есть результат назначения жалованья воинам и от них-де не ускользнуло, что этот подарок врагов будет облит ядом. Продана свобода плебеев; молодежь, удаленная навсегда и сосланная подальше от города и от дел государства, отныне уже не может располагать даже зимою или вообще каким-нибудь временем года и навестить свои семьи, и осведомиться о своих делах дома. Какое же, думают они, основание для непрерывности военной службы? Никакого другого не найдется, кроме желания не дать возможности возбуждать вопросы о выгодах плебеев при содействии многочисленной молодежи, в которой и заключаются все их силы. Независимо от этого их юноши терпят гораздо более чувствительные тягости и неудобства, чем вейяне, так как последние проводят зиму под своими кровлями, защищая город, укрепленный превосходными стенами и такою же природою места, а римский воин среди трудов за лагерными работами, весь в снегу и инее, живет под прикрытием одних шкур, не слагая оружия даже в зимнее время, которое предназначено для отдохновения от всяких войн на суше и на море. Ни цари, ни те надменные консулы, бывшие до учреждения трибунской власти, ни суровая власть диктатора, ни невыносимые децемвиры не налагали такого рабства, чтобы сделать военную службу продолжающеюся целый год, а между тем такое тиранство применяют к римским плебеям военные трибуны. Как же поступали бы в звании консулов или, еще лучше, в звании диктаторов те люди, которые только призрак консульской власти сделали таким свирепым и грозным? Но это происходит вполне по вине плебеев: даже в числе восьми военных трибунов не оказалось места ни для одного плебея. Раньше патриции имели обыкновение занимать три места после упорной борьбы, а теперь они уже в числе восьми идут по пути к захвату власти, и в эту толпу не замешался ни один плебей, который, если бы не достиг ничего другого, то, по крайней мере, напомнил бы своим товарищам о том, что несут военную службу не рабы, а свободные и сограждане их, которых следует хотя бы зимой отводить домой в крытые жилища, давать им возможность в какое-нибудь время года навестить своих родителей, детей и жен и, воспользовавшись выгодами своей свободы, произвести выборы должностных лиц.

Произнося во всеуслышание эти и подобного рода речи, трибуны вызвали вполне равного себе противника в лице Аппия Клавдия, оставленного товарищами в городе для подавления возбуждаемых трибунами бунтов, человека, воспитанного уже с юности в борьбе с плебеями, того самого, который несколько лет тому назад, как было упомянуто[354 - …несколько лет тому назад, как было упомянуто… – В 416 году до н. э. См. IV, 48.], первый подал мысль сломить власть трибунов путем протеста их товарищей.

3. И вот он, обладая в ту пору уже не одним только талантом, но и приобретенной путем практики опытностью, произносит такого рода речь: «Если когда-либо было сомнение, квириты, ради ли вас или ради себя народные трибуны постоянно затевали смуты, то в нынешнем году, я уверен, люди перестали в этом сомневаться. Поэтому, радуясь наступившему наконец концу продолжительного вашего заблуждения, я поздравляю как вас, так за вас и государство, что заблуждение это рассеяно именно в пору вашего благополучия. Может ли кто-нибудь сомневаться, что никакие обиды по отношению к вам, если какие когда-нибудь и случались, никогда в такой мере не задевали и не разжигали народных трибунов, как милость плебеям, оказанная сенаторами назначением жалованья лицам, отбывающим военную службу? Чего они, полагаете, боялись раньше, или что хотят расстроить нынче, как не согласие сословий, которое в их глазах всего более ведет к ослаблению трибунской власти? Таким-то путем, клянусь Геркулесом, словно нечестные лекари-шарлатаны, ищут они себе работы: хотят какой-нибудь постоянной болячки в государстве, за излечением которой вам приходилось бы обращаться к ним. В самом деле, защищаете ли вы плебеев или ведете борьбу против них? Противники ли вы отбывающих военную службу или держите их сторону?

Впрочем, может быть, вы говорите следующее: “Все, что патриции ни делают, нам не нравится, за плебеев ли то или против плебеев”; подобно тому как господа запрещают всякий контакт посторонних лиц со своими рабами и считают одинаково справедливым не допускать по отношению к ним ни злодейний, ни благодеяний, так точно вы ограждаете патрициев от плебеев из боязни, чтобы мы своею предупредительностью и щедростью не привлекли к себе плебеев и чтобы плебеи не оказывали нам послушания и повиновения. А между тем, если бы в вас было какое-либо, не говорю гражданское, но просто человеческое чувство, то как вам следовало бы сочувствовать и по мере своих сил содействовать предупредительности патрициев и повиновению плебеев! Если бы это согласие оставалось вечно, всякий решился бы торжественно поручиться, что вскоре держава наша станет величайшею среди соседей!

4. В какой степени настоящее решение моих товарищей не отводить армии от Вей, не окончив дела, было не только полезно, но даже необходимо, я разъясню потом; теперь же я хочу поговорить о самом положении отбывающих военную службу; и речь моя, будь она сказана не только перед вами, но и в лагере, будь она поставлена на суд самого войска, могла бы, как я убежден, показаться основательною. Если бы в этой речи мне самому могло и не прийти на ум, что сказать, то с меня, во всяком случае, довольно было бы ограничиться только речами противников. Они недавно заявляли, что не следует давать жалованья воинам потому, что оно никогда не давалось. После этого каким же образом они могут теперь

негодовать по поводу того, что на тех, кому предоставлена некоторая новая выгода, соответственно ей возлагается и новый труд? Нигде не бывает труда без выгоды, нигде почти не бывает и выгоды без затраты труда. Труд и удовольствие, будучи совершенно непохожими друг на друга по своей природе, связаны, однако, между собою известным естественным соотношением. Тяжело было раньше воину, находясь на своем иждивении, нести труд для государства, и рад он был половину года обрабатывать свое поле, изыскивать средства для содержания себя и семьи в мирное и военное время; рад он теперь, что государственная служба служит ему источником дохода и он получает жалованье с удовольствием; поэтому-то он и должен безропотно сносить несколько более продолжительную отлучку от дома и хозяйства, на котором уже не лежат тяжелые расходы. Разве государство, позвав воина к расчету, не имело бы права ему сказать: “Ты располагаешь годовым жалованьем, поэтому подавай и годовой труд! Или, по-твоему, справедливо получать жалованье полностью за службу лишь полугодичную?” Не хотелось бы мне останавливаться на этой части своей речи, квириты, потому что так должны поступать только те, у кого воины наемные; мы же желаем поступать с вами все равно как с гражданами, но вместе с тем находим справедливым, чтобы и с нами поступали совершенно так, как с отечеством.

Или не следовало вовсе предпринимать войны, или ее надлежит вести согласно с достоинством римского народа и окончить как можно скорее. А окончена она будет в том случае, если мы стесним осажденных, если мы уйдем из-под Вей после осуществления своей надежды, после взятия их. Если, клянусь Геркулесом, нет никакого другого побуждения, то, по крайней мере, одно самолюбие должно было бы обязывать нас к настойчивости. Некогда из-за одной только женщины десять лет осаждала город вся Греция, и притом как далеко от родины, за сколько земель, за сколько морей!

А мы тяготимся выносить осаду всего в течение одного года на расстояние двадцати камней от нашего города, почти в виду его! Это, разумеется, оттого, что повод к войне совсем неважный, что нет никакого достаточного основания для озлобления, пробуждающего нас упорно добиваться цели! Семь раз вейяне возобновляли войну, никогда добросовестно не соблюдали мира, тысячу раз опустошали поля наши, побудили к отпадению от нас фиденян, убили там наших колонистов, были виновниками нечестивого убийства наших послов вопреки праву, хотели поднять против нас всю Этрурию и ныне силятся это сделать, а когда послы наши требовали удовлетворения, то от оскорбления их был только один шаг!

5. И с такими людьми неужели следует вести войну вяло, с отсрочками? Если нас нисколько не волнует чувство справедливого негодования, то неужели, спрашиваю вас, на наши соображения не оказывает влияния даже то обстоятельство, что город оцеплен громадными осадными сооружениями, которые заставляют врагов держаться за стенами? Что полей они не обрабатывали, а обработанные опустошены войною? Кто может сомневаться в том, что с удалением наших войск враги не из одной только жажды мщения, но и вынужденные необходимостью, потеряв свое, добывать себе пропитание на чужой стороне нападут на нашу территорию? Таким образом, решением вашим, трибуны, мы не отсрочиваем войну, а, напротив, переносим ее еще в свои пределы. Ну а каково, собственно, положение самих воинов, у которых добрые народные трибуны раньше хотели отнять жалованье, а теперь вдруг хотят о них позаботиться? Они провели на таком громадном протяжении вал и ров, оба сооружения, стоившие огромного труда; возвели форты, сначала немногие, а потом, с приращением войска, вплотную один возле другого; соорудили укрепления не только фронтом к городу, но и в сторону Этрурии, на случай появления с этой стороны каких-нибудь подкреплений. А стоит ли еще говорить о башнях, о винеях и “черепахах”[355 - …и «черепахах»… – «Черепахи» – навесы, под прочным прикрытием которых осаждающие приближались к вражеским стенам.] и вообще о разных приспособлениях, устраиваемых для осады городов? И вот, когда потрачено столько труда, когда с сооружениями уже наконец совершенно покончили, теперь все эти сооружения, по вашему мнению, следует бросить с тем, чтобы при наступлении лета опять и сызнова потеть за новой работой по устройству их? Насколько же меньше требуется усилий, чтобы удержать за собою уже сделанное, чтобы настойчиво продержаться и таким образом в короткое время освободиться от заботы? А ведь в самом деле работа сокращается, если она совершается за один присест и если мы сами перерывами и остановками не замедляем достижения своей цели. До сих пор я говорил о потере труда и времени. А что мне сказать об опасности, которой мы подвергаемся, откладывая войну? Неужели нам позволят забыть о ней такие частые собрания, происходящие в настоящее время в Этрурии по вопросу о посылке в Вейи подкреплений? При нынешнем положении дела этруски рассержены, находятся в состоянии озлобления, отказываются послать подкрепления; насколько от них зависит, есть возможность взять Вейи. Но кто может поручиться, что настроение этрусков и с отсрочкой войны останется неизменным, когда, с предоставлением передышки осажденным, оттуда направится более значительное посольство, когда то, что теперь производит неудовольствие среди этрусков, избрание царя в Вейях, может быть с течением времени изменено или по воле граждан, которые пожелают таким путем примирить с собою этрусков, или же по собственному желанию царя, который порешит не служить своим царствованием во вред благу сограждан? Всмотритесь, сколько опасных обстоятельств может оказаться последствием принятия такого рода решения: потеря сооружений, на которые потрачено так много труда, опустошение, угрожающее нашей стране, возникновение войны этрусской вместо вейской. Эти ваши советы, трибуны, – клянусь Геркулесом! – совершенно похожи на то, как если бы кто-нибудь больному, соглашающемуся подвергнуться энергичному лечению и таким образом имеющему возможность выздороветь немедленно, позволил бы, из-за минутного позыва к еде или питью, затянуть болезнь на продолжительное время, а то, пожалуй, и сделать ее неизлечимой.

6. Клянусь небом, если бы даже для настоящей войны это и было безразлично, то вообще для военной дисциплины имело бы огромное значение развитие в нашем воине привычки не только пользоваться добытой победой, но и, в случае медленного хода дела, не тяготиться однообразием, а терпеливо ждать хоть и позднего достижения цели, умения сидеть и зимою, если война не окончена в течение лета, а не высматривать, как летние птицы, с самого наступления осени, нет ли где крытых убежищ. Скажите на милость! Страсть к охоте и удовольствие увлекают же людей, невзирая на снега и иней, в горы и леса; почему же нам не применить и к потребностям войны той же выносливости, какую обыкновенно вызывает в нас одна приятная забава? Неужели мы считаем воинов наших до такой степени бессильными телом, до такой степени изнеженными духом, что они и одной зимы не могут провести в лагере, не могут выносить холода, словно в морскую войну, когда необходимо не упускать благоприятной погоды, наблюдая время года? Да воины сами,

наверное, покраснели бы от стыда, если бы кто-нибудь упрекнул их в этом, и стали бы утверждать, что в их телах и душах есть приличная мужу выносливость, что они в силах вести войну одинаково и зимой и летом, что они не поручали заступничеству трибунов лени и неги, помня, что и предки их создали эту самую трибунскую власть не под сенью и не под кровлей. Обращать внимание не на Вейи только и не на эту ныне выдерживаемую нами войну, но искать славы для других войн, искать славы на будущее время в глазах всех остальных народов – вот что достойно доблести ваших воинов, вот что достойно римского имени! Или, быть может, вы думаете, что неважные будут последствия оттого, станут ли соседи считать римский народ непременно таким, что его нечего бояться какому-нибудь городу, оказавшемуся способным выдержать лишь первый натиск, продолжающийся к тому же самый ничтожный промежуток времени, или наше имя будет наводить ужас тем, что ни тягость продолжительной осады, ни зимняя стужа не могут заставить римское войско удалиться от города, раз уже осажденного, и войско это знает только один конец войны – победу и так же хорошо умеет пользоваться на войне настойчивостью, как и натиском? Хотя настойчивость необходима при отбывании всякого рода военной службы, но все же она особенно необходима при осаде городов, большая часть которых, будучи неприступны по своим укреплениям и природным свойствам местности, окончательно завоевываются именно только временем при помощи голода и жажды, как будут завоеваны и Вейи, если только народные трибуны не придут на помощь врагам и если вейяне, безуспешно ищущие защиты в Этрурии, не найдут ее в Риме. В самом деле, разве может быть для вейян что-нибудь столь желательным, как то, чтобы сначала в римском городе, а потом, словно от заразы, и в лагере распространились мятежи? А у врагов, клянусь Геркулесом, такое великое самообладание, что ни тягость осады, ни даже тягость царской власти не вызвали у них никакого переворота, а отказ со стороны этрусков в помощи не смутил их умов. Объясняется это тем, что у них немедленно умрет всякий, кто вздумает затеять бунт, и никому не будет дозволено говорить то, что у вас говорится безнаказанно. Покидающий знамена или уходящий с караула несет заслуженное наказание, умирая под ударами палок; а между тем советники, предлагающие покинуть знамена и бросить лагерь не тому или другому воину, а целым армиям, выслушиваются открыто, на сходке народа. Вот до какой степени вы привыкли сочувственно выслушивать все, что ни говорит народный трибун, хотя бы то клонилось к измене отечеству и к разрушению государства, и, увлекаясь этою властью, позволяете укрываться под защитой ее каким угодно преступлениям. Остается им еще только эти самые речи, которые они во всеуслышание говорят тут, произнести в лагере, перед воинами, и таким образом деморализовать армию, возбудить в ней неповиновение к вождям, так как свобода в Риме именно и заключается в неуважении к сенату, властям, законам, обычаям предков, установлениям отцов, военной дисциплине».

7. Уже и на сходках Аппий успел пошатнуть влияние народных трибунов, как вдруг, чего всего менее можно было ожидать, понесенное под Вейями поражение не только дало Аппию окончательный перевес, но и установило согласие между сословиями и усугубило у них рвение к еще более настойчивой осаде Вей. Дело в том, что, когда насыпь была доведена до самого города и оставалось только уже поднести к стенам винеи, вдруг огромная толпа людей, вооруженных большею частью факелами, пользуясь тем, что осадные сооружения не с таким усердием охранялись ночью, с каким воздвигались днем, через открытые ворота бросилась с огнем и в один момент были поглощены пламенем насыпь и винеи, плод такого продолжительная труда. Много тут было истреблено огнем и мечом людей, безуспешно пытавшихся подать помощь. Это событие, лишь только о нем дано было знать в Рим, произвело на всех удручающее впечатление, а сенату внушило беспокойство и страх, что теперь уже невозможно будет сдержать возмущения ни в городе, ни в лагере, и что народные трибуны будут глумиться над государством, словно ими побежденным, – как вдруг граждане, принадлежавшие по цензу к всадническому сословию, но не имевшие от государства коня, по предварительному между собою согласованию являются в сенат и, получив разрешение говорить, заявляют о своей готовности отбывать службу на собственных лошадях. Когда сенат в самых лестных выражениях поблагодарил их и слух об этом обошел форум и город, тогда вдруг плебеи стали сбегаться к курии. Они заговорили, что теперь долг пехотинцев предложить государству свои услуги вне обычного порядка, все равно, хотят ли их вести под Вейи или в другое какое-нибудь место. Если их поведут под Вейи, то они обещают вернуться оттуда только после взятия неприятельского города. Тут уже трудно было сенату сдерживать свою безмерную радость. Пехотинцев не было приказано благодарить, как всадников, через магистратов, и их не пригласили в курию выслушать ответ, а равно и сенаторы не оставались уже за порогом курий, но каждый из них, по мере сил своих, стоя на возвышенном месте, перед толпой, стоявшей на Комиции, выражал словами и жестами всеобщую радость, называл римский город блаженным, непобедимым и вечным, благодаря такому согласию превозносил всадников, превозносил плебеев, восхвалял сам сегодняшний день, сознавался, что предупредительность и доброжелательство сената вознаграждены с избытком. Трудно было сказать, кто больше проливал слез радости, патриции или плебеи, пока наконец сенаторы не были снова приглашены в курию, где и было составлено сенатское постановление, предписывавшее военным трибунам созвать народ на собрание, выразить благодарность всадникам и пехотинцам и объявить, что сенат будет помнить об их преданности и любви к отечеству, но что все же решено отпускать жалованье всем, хоть и добровольно заявившим о желании своем нести военную службу вне очереди. И всаднику был назначен определенный размер жалованья. С этого именно времени всадники начали отбывать службу на собственных конях. Отправленная под Вейи армия добровольцев не только возобновила уничтоженные сооружения, но построила еще и новые. Съестные припасы подвозились из Рима с большею заботливостью, чем прежде, чтобы войско, оказавшее такие услуги государству, ни в чем не испытывало нужды.

8. В следующем году [402 г.] военными трибунами с консульской властью были Гай Сервилий Агала (в третий раз), Квинт Сервилий, Луций Вергиний, Квинт Сульпиций и выбранные во второй раз Авл Манлий и Марк Сергий. При этих трибунах был уничтожен гарнизон в Анксуре после внезапного, изменнически произведенного нападения на стражу, стоявшую у ворот. Это нападение произошло в то время, когда все заботы были сосредоточены на войне с вейянами, и Анксур вследствие этого оставлен был без внимания: воины находились в отпуске, а вольские купцы имели беспрепятственный доступ в город. Воинов здесь погибло немного вследствие того обстоятельства, что все, за исключением больных, на манер маркитантов, разошлись промышлять по деревням и соседним городам. Не лучше дело шло и в Вейях, главном пункте, служившем предметом всеобщих забот в

государстве; ибо в то время, как римские вожди питали больше злобы друг к другу, чем мужества против врага, опасности войны усилились вследствие неожиданного прибытия капенцев и фалисков. Эти два этрусских народа, ближайшие к театру войны и поэтому уверенные, что с покорением Вей раньше всех других подвергнутся тоже вооруженному нападению римлян; фалиски же, кроме того, имея еще и собственные причины опасаться, так как уже раньше впутались в войну фиденскую, заключили между собою клятвенный союз при посредстве взаимно отправленных посольств и неожиданно явились со своими войсками под Вейи. Они напали на лагерь как раз с той стороны, где командовал военный трибун Марк Сергий, и навели на римлян панический страх, так как те были уверены, что вся Этрурия поднялась с мест и явилась в огромной массе. То же самое мнение на вейян в городе подействовало ободрительно. Итак, римский лагерь подвергся двустороннему нападению; поспешно перебегая и перенося знамена с одного места на другое, римляне не имели достаточно сил в одно и то же время и удерживать вейян за их стенами, и отразить нападение на свои окопы и защищаться от врагов извне. Оставалась одна надежда, не придет ли подкрепление из главного лагеря, с помощью которого легионы могли бы сражаться с двух противоположных фронтов – одни против капенцев и фалисков, а другие против вылазки осаждаемых; но лагерем командовал Вергиний, питавший личную неприязнь к Сергию и, в свою очередь, ненавидимый им. Этот Вергиний, несмотря на получаемые известия о штурме большей части фортов, о занятии неприятелем укреплений, о нападении его с двух сторон, держал воинов вооруженными, твердя, что если будет надобность в подкреплении, то товарищ пошлет к нему. Заносчивости Вергиния равнялось упрямство Сергия, который, чтобы только не сказали, что он обратился за помощью к личному своему врагу, предпочитал скорее понести поражение от неприятеля, чем одержать победу с помощью согражданина. Долго длилась резня наших воинов среди двух атак; наконец, бросив укрепления, некоторые из них устремились в главный лагерь, но большая часть вместе с самим Сергием направилась в Рим. Так как здесь он всю вину взваливал на товарища, то решено было отозвать Вергиния из лагеря, а командование на время поручить легатам. Затем дело разбиралось в сенате, и тут товарищи стали между собою спорить и браниться. Немногие только думали о государстве, а прочие стояли то за одного, то за другого, смотря по личному пристрастию или расположению.

9. Старшие из сенаторов, не разбирая, по вине ли полководцев или вследствие неудачи понесено такое постыдное поражение, высказались за то, что нет надобности дожидаться законного срока комиций, а следует немедленно назначить новых военных трибунов с тем, чтобы они вступили в должность с октябрьских же календ. С этим мнением согласился весь сенат, не возражали против него и прочие трибуны. Лишь Сергий и Вергиний, бывшие именно виновниками того, что сенат раскаивался в выборе магистратов текущего года, сначала просили избавить их от позора, а потом начали протестовать против сенатского постановления, настаивая на том, что они не выйдут в отставку раньше декабрьских ид, дня, установленного для вступления магистратов в должность. Среди этих препирательств народные трибуны, вынужденные во время согласия между гражданами и благополучия в государстве молчать, хотя и против воли, теперь вдруг дерзко стали грозить военным трибунам тем, что прикажут отвести их в тюрьму, если они не подчинятся воле сената. Тогда военный трибун Гай Сервилий Агала сказал: «Что касается вас, народные трибуны, и ваших угроз, то, хотя мне и хотелось бы испытать, как мало вы имеете права и мужества привести их в исполнение, но этому препятствует воля сената, идти против которой я считаю преступлением. Поэтому перестаньте искать в наших спорах повода к нанесению оскорбления, а товарищи или исполнят решение сената, или, в случае их дальнейшего упорства, я немедленно назначу диктатора, который принудит их сложить должность». Речь Агалы встречена была всеобщим одобрением, а сенаторы рады были, что, не прибегая к застращиванию трибунской властью, нашли другую, еще более значительную силу для обуздания магистратов, которые, будучи вынуждены уступить общему требованию, допустили созвание комиций для избрания военных трибунов с условием, чтобы они вступили в должность в октябрьские календы и затем раньше срока вышли в отставку.

10. В год [401 г.], когда военными трибунами с консульской властью были Луций Валерий Потит (в четвертый раз), Марк Фурий Камилл (во второй раз), Марк Эмилий Мамерк (в третий раз), Гней Корнелий Косс (во второй раз), Цезон Фабий Амбуст и Луций Юлий Юл, произошло много событий во внутренней и внешней жизни государства. Так, в то время, когда приходилось вести одновременно войну на несколько фронтов – под Вейями, под Капеной, Фалериями, наконец, войну с вольсками с целью возвратить Анксур, – в Риме набор войска, а вместе с ним и взимание налога встречали затруднения; кроме того, возник спор насчет пополнения коллегии народных трибунов и немало волнений возбудил суд над двумя лицами, бывшими недавно военными трибунами с консульской властью.

Первым делом военных трибунов было произвести набор войска, и тут взяты были на службу не только молодые люди, но заставили записаться и стариков, возложив на них охрану города. А по мере увеличения числа воинов возрастала и потребность в деньгах на уплату жалованья. Между тем взимание налога на этот предмет встречало неудовольствие со стороны плательщиков в городе, потому что охрана города была также связана с необходимостью трудиться над военными сооружениями и служить государству. Это уже само по себе серьезное положение вещей народные трибуны старались сделать еще более обидным, доказывая в своих мятежных речах, что жалованье воинам и установлено для того, чтобы часть плебеев заморить военной службой, а часть – налогом. Одну войну тянут уже третий год и нарочно ведут ее плохо – для того только, чтоб вести подольше. Потом в один набор набрали войска на четыре войны и потянули даже детей и стариков[356 - …и потянули даже детей и стариков. – Римские граждане обязаны были нести военную службу в возрасте от шестнадцати до пятидесяти лет.]. Не разбирают уже, лето или зима, чтобы не дать несчастным плебеям ни одной минуты покоя; теперь, обложенные еще податью, они доведены до крайне бедственного положения, так как, вернувшись изнуренными от труда, от ран, наконец, уже в преклонном возрасте и найдя дома все в запустении, вследствие продолжительного отсутствия хозяина, они должны еще из своего расстроенного имущества вносить налог и сторицей возвращать государству воинское жалованье, словно взятое ими на проценты.

Среди хлопот по набору воинов и взиманию налога, среди забот о более важных делах, которыми заняты были умы граждан, не было возможности выбрать на комициях полное число народных трибунов. Поэтому началась горячая агитация, чтобы коллегия выбрала на вакантные места патрициев. Когда добиться этого оказалось невозможным, тогда, по крайней мере, задались целью пошатнуть закон и достигли того, что коллегией народных трибунов были

выбраны, несомненно благодаря проискам патрициев, Гай Лацерий и Марк Акуций.

11. Случилось как раз так, что в тот год народным трибуном был Гней Требоний, который считал долгом своего родового имени выступить защитником Требониева закона. Он кричал, доказывая, что то, чего некогда добивались патриции[357 - …чего некогда добивались патриции… – См. III, 65.], вынужденные, однако, отказаться от первой своей попытки, в конце концов завоевали военные трибуны; что Требониев закон упразднен и число народных трибунов заполнено не голосованием народа, а властью патрициев; дело клонится уже к тому, что народными трибунами приходится иметь или патрициев, или прислужников их; силою отнимают ненарушимые законы, с корнем вырывают трибунскую власть; и это произошло вследствие хитрых происков патрициев и преступной измены товарищей трибунов.

Когда озлобление в народе росло не только против патрициев, но и против народных трибунов, как избранных, так и избиравших, тогда трое из коллегии – Публий Кураций, Марк Метилий и Марк Минуций, – из боязни за себя, нападают на Сергия и Вергиния, военных трибунов прошлого года, и, привлекши их к суду, переносят гнев и злобу плебеев с себя на них. Всем, на ком лежал тяжелым бременем набор, налог, продолжительная военная служба, и притом на отдаленном театре войны, всем, кто испытывал скорбь от понесенного под Вейями поражения, всем у кого семейства в трауре по случаю потери детей и братьев, родственников и близких, – всем таким гражданам они объявляли о предоставлении права и возможности судебным порядком искать с этих двух виновных удовлетворения за несчастья, постигшие государство и частных лиц. Ибо, по их словам, причиной всех бед являются Сергий и Вергиний; и не столько улик представляют против них обвинители, сколько уличают сами себя обвиняемые, так как, будучи оба виноваты, они сваливают вину один на другого: Вергиний – укоряя Сергия в бегстве, а Сергий Вергиния – в предательстве. Безумие их совершенно невероятно, так что гораздо ближе к истине предположение, что это дело рук патрициев, заранее и сообща условившихся совершить вероломный поступок. Они и в первый раз дали вейянам возможность зажечь осадные сооружения с целью затянуть войну, и ныне предали армию и передали фалискам римский лагерь. Все это делается для того, чтобы юношество состарилось под Вейями, а трибуны не могли входить к народу с предложениями о разделе полей и о других предметах, служащих к выгодам плебеев, не могли, пользуясь многолюдностью городского населения, проводить своих проектов и противодействовать тайным умыслам патрициев. Уже раньше-де произнесен над виновными суд – и сенатом, и римским народом, и собственными их товарищами: сенат своим постановлением устранил их от управления государством, товарищи, в ответ на отказ сложить с себя должность, принудили их сделать это, пригрозив назначить диктатора, а народ римский выбрал трибунов и повелел им вступить в должность не в декабрьские иды, день, для того установленный в году, но немедленно, в октябрьские же календы, так как было признано, что дальнейшее существование государства немыслимо, если эти два человека будут оставаться в должности. Несмотря на бесповоротное предварительное осуждение в стольких судах, они все же идут на суд народа, думая, что находятся вне опасности и достаточно уже наказаны, если двумя месяцами раньше сделались частными гражданами; а между тем не понимают, что в то время у них была только отнята возможность продолжать вредить, а наказания еще не было наложено, ибо отрешены были от власти и их товарищи, которые во всяком случае не совершили никакого проступка. Пусть же квириты проникнутся тем самым настроением, которое они имели после понесенного недавно поражения, когда видели, как войско, с трудом переводя дух от бегства, израненное, в страхе кидалось в ворота, обвиняя не судьбу или кого-либо из богов, а этих самых вождей. Наверное, нет и теперь на собрании ни одного человека, который бы в тот день не посылал всевозможных проклятий на голову, дом и имущество Луция Вергиния и Марка Сергия. Было бы совершенным безрассудством не пользоваться, когда можно и должно, своею властью против тех, на которых каждый призывал гнев богов. Боги сами никогда не налагают рук на виновных; достаточно, если они предоставляют обиженным в виде оружия благоприятный случай для отмщения.

12. Под влиянием таких речей плебеи присудили каждого обвиняемого к уплате штрафа в десять тысяч тяжелых медных ассов, несмотря на то что Сергий винил бога войны, одинаково располагающего судьбой обеих воюющих сторон, а Вергиний умолял не делать его более несчастным среди своих сограждан, чем он был среди врагов. Таким образом, народ, обратив гнев свой на них, забыл о произведенном дополнительном избрании трибунов и о вероломном умысле патрициев против Требониева закона. Победители-трибуны, желая тотчас же вознаградить плебеев за этот суд, обнародывают аграрный законопроект и не позволяют производить сбор налога, несмотря на необходимость платить жалование стольким войскам, и притом в то время, когда военные дела шли хоть и успешно, но все же так, что ни на одном театре войны не предвиделось близкого ее окончания. Так, в Вейях лагерь, раньше потерянный, хотя и был отобран, но его необходимо было укрепить фортами и снабдить гарнизоном; здесь командовали военные трибуны Марк Эмилий и Цезон Фабий. Затем Марк Фурий, действовавший в земле фалисков, и Гней Корнелий, действовавший в земле капенцев, совсем не встретили врагов вне укрепленных стен и поэтому ограничились тем, что угнали добычу и опустошили владения, уничтожив огнем хлеб и усадьбы; городов не штурмовали и не осаждали. Зато в стране вольсков, после опустошения полей, было приступлено к правильной осаде Анкурса; штурмом взять этот город, расположенный на высоком месте, оказалось невозможным, и после напрасно потраченных усилий он был окружен валом и рвом. Ведение военных действий в земле вольсков досталось на долю Валерия Потита.

Таково было положение военных дел, когда в городе разразились смуты, потребовавшие еще более значительных усилий для борьбы с ними, чем сами войны. И недалеко было от того, что и лагерь возмутится, заразившись городскими смутами, потому что трибуны не давали возможности собрать налог и послать жалованье полководцам, а между тем воины требовали выдачи денег за время службы. Пользуясь настоящим раздражением плебеев против патрициев, народные трибуны стали говорить, что теперь-то настал давно ожидаемый случай утвердить свободу и передать высший сан в государстве мужественным и энергичным плебеям, отняв его у людей, подобных Сергию и Вергинию; однако дело ограничилось тем, что плебеи, лишь бы только воспользоваться данным правом, избрали из своей среды в военные трибуны с консульской властью одного Публия Лициния Кальва; прочие избранные – Публий Манлий, Луций Титиний, Публий Мелий, Луций Фурий Медуллин и Луций Публилий Вольск – были все патриции. Не только избранный Кальв, но и все плебеи удивлялись, что достигли такого значительного результата: Кальв раньше не отправлял никаких высших должностей, лишь был много лет сенатором и к тому же старый. Нам в точности не

известно, почему ему первому и преимущественно перед другими предоставлено было насладиться незнакомым дотоле высшим почетом: одни думают, что он выдвинулся на такой высокий пост благодаря популярности своего брата Гнея Корнелия, который, будучи военным трибуном истекшего года, выдал всадникам тройное жалованье; другие же полагают, что он сам, произнеся очень кстати речь на тему о согласии сословий, угодил и патрициям, и плебеям[358 - …одни думают, что он выдвинулся на такой высокий пост благодаря популярности своего брата Гнея Корнелия… другие же полагают, что он сам, произнеся очень кстати речь на тему о согласии сословий, угодил и патрициям, и плебеям. – Вероятно, один из предков Лициния зачислен был в сенат Брутом (см. II, 1); братом патриция Корнелия он мог быть или потому, что родился от матери-патрицианки, бывшей замужем сперва за плебеем Лицинием, потом за патрицием Корнелием, или же потому, что его мать-плебейка, бывшая сперва в замужестве за плебеем, вышла после принятия закона Канулея (IV, 6) за патриция.]. Гордясь одержанной в комициях победой, народные трибуны перестали говорить о налоге, вопрос о котором больше всего ставил государство в затруднение. Теперь налог был внесен с покорностью, и деньги отправлены войску [400 г.].

13. Анксур в земле вольсков в скором времени был взят обратно благодаря праздничному дню, по случаю которого сторожевые посты в городе были оставлены без стражи. В этом году зима была необыкновенно холодная и до такой степени снежная, что по дорогам прекратилось сообщение и суда перестали плавать по Тибру. Впрочем, цены на хлеб нисколько не изменились благодаря заранее сделанным запасам. Так как Публий Лициний, получив должность без всякого потрясения государства и вызвав скорее радость у плебеев, чем негодование у патрициев, продолжал и отправлять ее при таком же настроении, то явилось желание выбрать плебеев и на следующих военно-трибутных комициях. Из патрицианских кандидатов удалось занять место одному Марку Ветурию; за остальных военных трибунов с консульской властью, плебеев Марка Помпония, Гнея Дуиллия, Волерона Публилия, Гнея Генуция и Луция Атилия высказались почти все центурии [399 г.].

Суровая зима, вследствие ли непостоянной погоды, происходившей от резких перемен в воздухе, или по другим каким-нибудь причинам, сменилась летом, принесшим с собою тяжкую и губительную для всего живущего болезнь. Так как не могли ни найти причины такого лета, ни предвидеть последствий его, а между тем средств для борьбы с несчастьем не было, то, согласно сенатскому постановлению, обратились к Сивиллиным книгам. Дуумвиры, заведовавшие устройством жертвоприношений посредством лектистерний[359 - …заведовавшие устройством жертвоприношений посредством лектистерний… – Лектистернии (от лат. lectus sternere, что значит «стлать постели») – особого рода умилостивительные жертвоприношения богам, когда на подушках ставили статуи богов, а перед ними – столы с кушаньями.], в ту пору впервые устроенного в римском городе, умилостивляли в течение восьми дней на трех разостланных ложах со всевозможною по тому времени пышностью особо Аполлона и Латону, Геркулеса и Диану, Меркурия и Нептуна. В частных домах также совершалось это религиозное торжество. Во всем городе в домах, как говорят, двери оставались раскрытыми; все было выставлено на открытом месте для общего пользования; приезжих, знакомых и незнакомых приглашали в гости; и с личными врагами обращались радушно и предупредительно. Не слышно было брани и споров; с узников также сняты были оковы на время торжественных дней, после чего, впрочем, побоялись снова заковать тех, которым сами боги оказали помощь.

Между тем под Вейями одна опасность сменялась другой, так как вместо одной войны пришлось вести три, потому что подобно тому, как раньше, когда вследствие внезапного прихода на помощь капенцев и фалисков обложены были укрепления, так и теперь римляне сражались на двух фронтах, с тремя армиями. Но тут больше всего помогло воспоминание о приговоре, произнесенном над Сергием и Вергинием; поэтому из главного лагеря, откуда в тот раз медлили помощью, теперь очень скоро подошли отряды и, сделав обход, напали с тыла на капенцев, внимание которых направлено было на римский вал; завязавшийся на этом пункте бой навел ужас и на фалисков, которые в замешательстве отступили перед сделанной как раз в пору вылазкой наших из лагеря. Отбив врагов, победители пустились преследовать их и произвели страшную резню. А немного спустя, когда уже враги рассеялись, им навстречу, как нарочно, попались фуражиры, грабившие капенские поля, и в конец истребили остатки, уцелевшие после сражения. Что же касается вейян, то во время обратного их бегства в город множество их было изрублено перед воротами, потому что жители города, опасаясь, чтобы одновременно с ними не ворвались и римляне, заперли ворота и таким образом отрезали арьергард своего войска.

14. Вот события этого года. И наступали уже военно-трибутные комиции, чуть не больше заботившие патрициев, чем сама война, так как они видели, что не только разделили верховную власть с плебеями, но почти и вовсе потеряли ее. Итак, согласившись между собою выставить в кандидаты самых именитых людей, которых, по их мнению, совестно будет обойти, они и сами, точно все выступали кандидатами, принимая всяческие меры, призывали на помощь не только людей, но и богов, потому что считали преступлением против религии результаты выборов двух последних лет. Они указывали при этом на то, что в первый год свирепствовала нестерпимая зима, служившая одним из посылаемых богами знамений; в следующий, ближайший, год явились уже не знамения, а следствия их – чума, ниспосланная на деревни и город, указывавшая на несомненный гнев богов, которых, ради отвращения этого мора, необходимо было умилостивлять, согласно указаниям, найденным в книгах судеб. Богам показалось недостойным, что на комициях, освящаемых ауспициями, высшие почести предоставляются всем и уничтожается различие между родами. Не говоря уже о значительности кандидатов, на людей повлияла еще и боязнь нарушить требования религии, и они выбрали в трибуны с консульской властью одних патрициев, большею частью людей самых заслуженных: Луция Валерия Потита (в пятый раз), Марка Валерия Максима, Марка Фурия Камилла (во второй раз), Луция Фурия Медуллина (в третий раз), Квинта Сервилия Фидената (во второй раз) и Квинта Сульпиция Камерина (во второй раз) [398 г.]. В их трибунство под Вейями ничего, в сущности, достопамятного не произошло; все действия ограничивались опустошительными грабежами. Оба главнокомандующих, Потит и Камилл, угнали в добычу множество скота и людей, первый от Фалерий, а второй от Капены, не оставив неповрежденным ничего, чему можно было нанести вред огнем или мечом.

15. Между тем приходили известия о многочисленных знамениях, большей части которых, с одной стороны, мало верили, потому что слухи о них шли от отдельных лиц, а с другой – ими и пренебрегали, потому что вследствие враждебных отношений с этрусками не было гаруспиков, которые занимались предотвращением дурных предзнаменований; но одним предзнаменованием все были особенно озабочены, а именно: вода в озере

Альбанской рощи, несмотря на отсутствие всякой атмосферной влаги или какой-нибудь иной причины, которая исключала бы это явление из числа чудес, поднялась на необычайную высоту. Посланы были к Дельфийскому оракулу послы с поручением спросить, что именно боги предвещают этим знамением. Но судьба послала истолкователя поближе, одного вейянина-старика. Он, среди насмешек, которыми обменивались римские и этрусские воины, стоявшие на караульных постах, пророческим тоном объявил, что римлянин овладеет Вейями только тогда, когда вода из Альбанского озера будет спущена. В первое время на эту фразу, как будто брошенную случайно, не обращено было никакого внимания, но потом она сделалась предметом оживленных толков, пока наконец один воин из римского караула не получил от ближе всех стоявшего к нему гражданина осажденного города точных сведений о человеке, произнесшем таинственные слова насчет Альбанского озера. Пользуясь в этом случае установившимися, вследствие продолжительности войны, близкими отношениями между воюющими сторонами и услышав, что этот старик – гаруспик, воин, будучи сам человеком внимательным к тому, что касается религии, под предлогом желания посоветоваться в досужее для гаруспика время насчет отвращения дурного предзнаменования, лично до него, воина, касающегося, выманил прорицателя на беседу. И когда они, оба безоружные, вне всякого опасения за себя, отошли несколько подальше, римский юноша сильными руками схватил в виду всех слабого старика и понес к своим, не обращая никакого внимания на кричавших этрусков. Когда гаруспик, сначала приведенный к главнокомандующему, потом отправлен был в Рим к сенату, то там на вопросы о значении его слов насчет Альбанского озера ответил, что боги действительно разгневались на вейский народ в тот день, когда внушили ему мысль выдать тайну роковой гибели отечества. Поэтому он не может вернуть назад того, что вещал в тот раз вдохновенный внушением свыше, да и, помимо этого, быть может, умолчание о том, что бессмертные боги хотят открыть всем, навлекает на человека такой же грех, как и открытие сокровенных тайн. Так уж заповедано книгами судеб, так уж заповедано наукой этрусской, что, когда вода альбанская поднимется выше уровня, тогда римляне получат победу над вейянами, если спустят эту воду с соблюдением надлежащих обрядов; раньше этого боги не оставят без защиты стен вейских. Вслед за тем он стал объяснять, какими торжественно-религиозными обрядами должен сопровождаться отвод воды. Однако сенаторы, по своим соображениям не находя уверений этого гаруспика серьезными и вполне надежными в таком важном деле, сочли необходимым обождать возвращения послов с ответом от пифийского оракула.

16. Еще до возвращения из Дельф послов и до отыскания такого рода очистительных жертв, которые предотвратили бы альбанские предзнаменования, вступают в должность новые трибуны с консульской властью: Луций Юлий Юл, Луций Фурий Медуллин (в четвертый раз), Луций Сергий Фиденат, Авл Постумий Регилльский, Публий Корнелий Малугинский и Авл Манлий [397 г.]. В этом году появились новые враги – тарквинийцы. Видя, что римляне одновременно заняты несколькими войнами – с вольсками под Анксуром, где осаждался гарнизон, при Лабиках с эквами, нападавшими здесь на римскую колонию, а также войною с вейянами, фалисками и капенцами; видя, кроме того, что и в самом городе дела идут не совсем спокойно, вследствие несогласий между патрициями и плебеями, и соображая, что настоящее положение дел представляет удобный момент для враждебных действий, тарквинийцы посылают на римские поля легкие отряды для грабежа. Они думали, что римляне или оставят эти враждебные действия без возмездия, не желая обременять себя новой войной, или же если и будут преследовать, то с незначительным и потому недостаточно сильным войском. Набег тарквинийцев вызвал в римлянах больше негодования, чем тревоги; поэтому за дело принялись без особенных приготовлений, но и не стали его откладывать надолго. Авл Постумий и Луций Юлий, не имея возможности произвести правильный набор войска вследствие противодействий со стороны народных трибунов, а собрав только просьбами отряд почти из одних добровольцев, отправились окольными путями через землю церийцев и, напав на тарквинийцев, когда они, нагруженные добычей, возвращались с набегов, совершенно их уничтожили. Множество людей они перебили, у всех отняли имущество и, вернув добычу, награбленную на их полях, возвратились в Рим. Владельцам дан был двухдневный срок для распознания своих вещей; на третий день неопознанное, принадлежавшее большею частью самим врагам, было продано с аукциона, и выручка от продажи распределена между воинами.

Исхода прочих войн, а в особенности войны с вейянами, нельзя было предвидеть; и римляне, отчаявшись в средствах человеческих, возлагали уже надежды только на судьбу и на богов, как в это самое время прибыли из Дельф послы с ответом оракула, совершенно согласовавшимся с ответом пленного прорицателя: «Римлянин! Не допускай, чтобы альбанская вода оставалась в озере, не допускай, чтобы она истекла своим собственным течением в море. Спустив, разлей ее по полям и, разделив, отведи по каналам; тогда смело наступай на вражеские стены, помня, что тебе заповедана победа над городом, который ты осаждаешь в течение стольких лет, именно этим, ныне открываемым, велением рока. По окончании войны ты в качестве победителя должен принести в мой храм богатый дар и, восстановив священнодействия своего отечества, оставленные в пренебрежении, совершить их, как подобает».

17. Тогда-то пленный гадатель сразу получил чрезвычайное значение в глазах римлян и военные трибуны Корнелий и Постумий стали обращаться к нему за содействием к предотвращению альбанского знамения и надлежащему умилостивлению богов. И наконец обнаружилось, где, по указаниям богов, допущена небрежность в церемониях или где временно нарушена торжественность; как оказалось, небрежность выразилась только в том, что магистраты, будучи ненадлежаще выбраны, отпраздновали Латинские праздники и совершили жертвоприношение на Альбанской горе без соблюдения должных обрядов[360 - …отпраздновали Латинские праздники и совершили жертвоприношение на Альбанской горе без соблюдения должных обрядов… – Должностные лица, при избрании которых были допущены какие-либо погрешности в обрядах или не были приняты во внимание дурные знамения, считались «избранными огрешно», а все совершенные ими священнодействия – не имеющими силы. Латинские торжества (feriae Latinae) проводились на Альбанской горе и были связаны с культом Юпитера Латиариса, покровителя Латинского союза. В них участвовали все города, входившие в союз. День Латинских торжеств объявлялся римскими консулами сразу же по вступлении в консульство.]; что есть один путь к очищению от этого, а именно: чтобы военные трибуны сложили с себя должность, ауспиции были повторены сызнова и учреждено междуцарствие. Так и было сделано согласно постановлению сената. Междуцарями были подряд трое: Луций Валерий, Квинт Сервилий Фиденат и Марк Фурий Камилл. В течение всего этого времени волнения не прекращались ни на минуту, так как народные трибуны

постоянно мешали ходу комиций, пока не вошли в предварительное соглашение, чтобы большая часть военных трибунов выбрана была из плебеев.

В то время, как в Риме были заняты всем этим, в Этрурии состоялось собрание ее представителей у храма Волтумны; здесь капенцам и фалискам, требовавшим, чтобы все народы общими силами и по общему плану освободили Вейи от осады, сказано было в ответ, что раньше этруски отказали вейянам потому, что не подобает просить помощи у тех, у кого раньше не просили совета в таком важном деле; а теперь уже вместо них, этрусков, дает отрицательный ответ само положение их государства: ближе всего к этой части Этрурии[361 - …к этой части Этрурии… – Т. е. к Северной Этрурии.] живет неведомый народ, новые соседи-поселенцы, галлы, с которыми хотя нет настоящей войны, но нет и вполне надежного мира. Впрочем, ради кровного родства единоплеменников и ради грозящей опасности сделается уступка в том смысле, что они, этруски, не будут удерживать свою молодежь, если она добровольно пожелает идти на войну вейян с римлянами.

В Риме ходил слух, что таких добровольцев-неприятелей явилось множество, и поэтому, как обыкновенно случается, ввиду общей опасности начали утихать внутренние несогласия.

18. Патриции не выразили неудовольствия, что в военные трибуны был выбран прерогативой[362 - …был выбран прерогативой… – Прерогативой (praerogativa) называлась та центурия первого разряда, которой выпадал жребий первой подавать в избирательных комициях свой голос, имевший часто решающее значение, так как прочие центурии охотно присоединялись к ней.] не искавшей этой должности Публий Лициний Кальв, человек хотя уже в ту пору и старый, но известный своим тактом по первому трибунству. Вторичное избрание всех членов коллегии того же года – Луция Титиния, Публия Мения, Квинта Манлия, Гнея Генуция и Луция Атилия [396 г.] – было вне всякого сомнения. Еще не было объявлено результата голосования по окончанию призыва триб в установленном порядке, когда Публий Лициний Кальв с разрешения междуцаря произнес следующую речь: «Вижу я, что вы, граждане, помня о нашей магистратуре, ищете в настоящих комициях предзнаменования, что согласие, особенно полезное при настоящих обстоятельствах, не будет нарушено на следующий год; но если вы вновь выбираете товарищей, остающихся все теми же, сделавшихся даже лучшими от приобретенной ими опытности, то я, как вы видите, уже не тот, во мне осталась уже только тень и имя Публия Лициния. Силы физические подорваны, чувства зрения и слуха притуплены, память изменяет, бодрость духа ослабела. Вот вам юноша, – сказал Лициний, указывая на сына, – живой образ мужа, которого вы раньше первым из плебеев выбрали в военные трибуны. Он прошел мою школу, и его я посвящаю в дар государству в качестве моего заместителя; прошу вас, граждане, должность, предоставленную мне по вашему почину, поручить ему, так как он ищет ее и я присоединяю за него свои просьбы». Просьба отца была уважена, и его сын, Публий Лициний, был провозглашен военным трибуном с консульской властью вместе с вышеупомянутыми.

Военные трибуны Титиний и Генуций отправились против фалисков и капенцев; но, действуя более мужественно, чем рассудительно, они и опомниться не успели, как попали в засаду. Генуций свою неосторожность искупил честной смертью, пав перед знаменами в первых рядах; Титиний хотя и восстановил правильное сражение, собрав воинов среди полного их замешательства на возвышенный холм, но вступить в бой с неприятелем на ровном месте не решился. Было больше позора, чем поражения, которое, однако, чуть не превратилось в страшное несчастье, потому что навело ужасный страх не только на Рим, куда доходили самые преувеличенные слухи, но и на лагерь под Вейями. Тут воинов с трудом можно было удержать от бегства, когда глухим гулом пронеслось по лагерю, что вожди вместе с войском убиты, капенцы с фалисками и всей этрусской молодежью, оставшись победителями, расположились недалеко от лагеря. А в Риме смятение было еще значительнее: были уверены, что лагерь под Вейями уже штурмуется, что часть врагов грозным маршем направляется уже к Риму. Люди сбежались на стены; матроны, бросившие свои дома ввиду тревоги в государстве, возносили молитвы в храмах. Они умоляли богов отвратить гибель от жилищ города, от храмов и стен римских и перенести страх этот в Вейи; обещали, что священнодействия будут возобновлены с соблюдением должных обрядов и будут совершены умилостивительные жертвоприношения для отвращения зловещих предзнаменований.

19. Уже игры, связанные с Латинскими праздниками, были сызнова отпразднованы, уже и вода из Альбанского озера была спущена на поля, и наступал для Вей роковой час. И вот волею судеб предназначенный для сокрушения этого города и для спасения отечества вождь Марк Фурий Камилл был объявлен диктатором. Он взял себе в начальники конницы Публия Корнелия Сципиона.

Все вдруг изменилось с переменой главнокомандующего; казалось, люди одушевились новой надеждой, другим настроением; иным казалось и положение города. Первым делом Камилл по закону военного времени строго наказал бежавших в постыдном страхе из-под Вей и тем внушил воинам, что им не должно больше всего бояться врага. Потом, объявив на известный день набор, он сам тем временем поспешил в Вейи, чтобы поднять дух воинов; оттуда опять вернулся в Рим для набора новой армии, причем никто не уклонялся от военной службы. Даже молодые люди из перегринов[363 - …молодые люди из перегринов… – Перегринами (peregrini) назывались люди иноземного происхождения, не состоявшие в числе граждан, но имевшие оседлость на римской территории.], латины и герники, явились в Рим с предложением своих услуг для этой войны; поблагодарив их в сенате, диктатор, когда все приготовления для этой войны были уже окончены, дал обет, согласно сенатскому постановлению, отпраздновать, по взятии Вей, Великие игры и, обновив храм Матери Матуты[364 - …храм Матери Матуты… – Матерь Матута – древнеиталийская богиня женщин. В Риме в честь нее был установлен праздник матралий, 11 июня. Храм находился на Бычьем рынке, близ храма Фортуны. – Примеч. ред.], освятить его, хотя это освящение уже раньше было совершено царем Сервием Туллием.

Выступив с войском из города, население которого не столько надеялось, сколько находилось в состоянии ожидания, Камилл первый бой с фалисками и капенцами завязал в Непетской области. Здесь все было выполнено с величайшим расчетом и предусмотрительностью, а потому, как это обыкновенно бывает, действия сопровождались и удачей. Он не только разбил врагов в сражении, но и отнял у них лагерь, завладев при этом огромной добычей, большая часть которой поступила к квестору, и не так много досталось воинам. Отсюда войско было направлено к Вейям, где возвели форты вплотную, один подле другого, и где воинам, согласно приказу главнокомандующего, запрещавшему вступать в сражение без его позволения, было велено прекратить схватки, которые часто ни с того ни с сего завязывались между городской стеной и римским валом, и заняться работой. Самой важной и самой трудной работой был подземный ход, который начали проводить в неприятельскую крепость. Чтобы не прерывать этой работы, а вместе с тем и

не истомлять людей бессменным трудом под землей, Камилл приказал всех землекопов разделить на шесть партий. Каждой партии для работы назначено было по шесть часов, сменяясь вкруговую; работу приказано было не прекращать ни днем ни ночью, пока не будет прорыт путь в крепость.

20. Видя победу уже в своих руках, видя, что сейчас должен быть взят богатейший город и что добычи будет столько, сколько не могло бы быть, если бы все войны, бывшие раньше, соединить в одну, и не желая впоследствии навлечь на себя ни гнева воинов скупым разделом добычи, ни ненависти патрициев расточительной щедростью, диктатор отправил в сенат письмо с сообщением, что, благодаря милости бессмертных богов, его предусмотрительным мерам и настойчивости воинов, Вейи уже будут во власти римского народа. Как, по их мнению, надлежит поступить с добычей?

В сенате высказывалось два противоположных мнения. Одно мнение выразил старик Публий Лициний, который, говорят, спрошенный сыном прежде других, сказал, что он стоит за обнародование эдикта, предлагающего всем, кто хочет принять участие в дележе добычи, идти в лагерь под Вейи. Другое исходило от Аппия Клавдия, который, нападая на такую щедрость, как на небывалую, расточительную, неравномерную и безрассудную, стоял за употребление взятых у неприятелей денег на жалованье воинам с целью облегчить плебеям тяжесть налога, раз уж сенаторы находят непозволительным помещение этих денег в истощенную войнами казну. Тогда участие в этом подарке в равной степени ощущалось бы всеми семействами, а алчущие расхищения руки праздных горожан не воспользовались бы раньше храбрых воителей принадлежащей им наградой; как почти всегда и бывает в результате, что тот, кто несет больший труд и опасность, обыкновенно остается позади других при приобретении добычи. Лициний на это возражал, что такое употребление денег будет постоянно возбуждать подозрение и ненависть и подавать повод к обвинениям перед плебеями и, следовательно, к смутам и новым законопроектам; поэтому было бы лучше задобрить этим подарком плебеев, помочь истощенным и обедневшим от взноса налога в течение стольких лет и дать им почувствовать, что добыча – это вознаграждение им за ту самую войну, в течение которой они почти что состарились. Больше удовольствия и больше радости будет в том случае, если каждый понесет домой то, что взял сам собственными руками у врага, чем получить даже и больше, но по усмотрению другого. Сам диктатор желает избежать ненависти и обвинений за раздел добычи; поэтому он обратился к сенату; сенат, в свою очередь, должен решение дела, предложенного ему, предоставить плебеям и позволить каждому иметь то, что даст ему жребий войны. Последнее мнение показалось более основательным, потому что оно могло вызвать в народе расположение к сенату. Итак, был издан указ, разрешавший всем, кто захочет, идти за вейской добычей в лагерь к диктатору.

21. Огромная толпа народа отправилась в лагерь и переполнила его. Тогда диктатор, совершив ауспиции, вышел к войску и, приказав воинам вооружиться, сказал: «Под твоим предводительством, Пифийский Аполлон, и по твоему внушению иду я, чтобы сокрушить город Вейи, и обещаю тебе из него десятую долю добычи. Молю я также и тебя, Юнона Царица, ныне обитающая в Вейях[365 - …Юнона Царица, ныне обитающая в Вейях… – В дальнейшем, в 392 году до н. э., культ Юноны Царицы был перенесен из Вей в Рим, где на Авентине богине был сооружен храм.], последуй за нами, победителями, в наш город, который скоро будет и твоим, где тебя примет храм, достойный твоего величия». Произнеся такую молитву и пользуясь избытком людей, Камилл наступает на город со всех пунктов, чтобы не дать заметить врагам опасности, грозившей им со стороны подкопа. Вейяне не знали того, что они уже обречены на гибель и своими собственными прорицателями, и чужеземными оракулами, что к доле в добыче, ожидаемой от них, призваны уже боги, а другие вызваны молитвами из их города и взирают на новые места пребывания в храмах врагов. Они не знали, что проводят последний день, и менее всего ожидали того, что стены уже подрыты подкопом и крепость уже наполнена врагами. Вооруженные горожане, каждый по мере сил своих, бегут по разным направлениям на стены и только удивляются, почему римляне, из числа которых до сих пор в течение стольких дней ни один ни на шаг не отходил от своего поста, теперь, словно в припадке внезапного исступления, очертя голову, бегут к стенам.

К этому именно моменту приурочивают баснословный рассказ, будто в то самое время, когда царь вейский закалывал жертву, римские воины, бывшие в подкопе, услышали слова гаруспика, говорившего, что победа достанется тому, кто рассечет внутренности приносимой жертвы. Эти слова будто бы побудили римлян приоткрыть подкоп и похитить внутренности, которые затем отнесли к диктатору. Но раз дело касается таких отдаленных событий, мне, полагаю, остается только признать несомненным то, что лишь похоже на правду; а подтверждать или опровергать подобные легенды, которые больше годятся для сцены, интересующейся диковинами, чем для достоверной истории, не стоит труда.

Тем временем из подкопа, наполненного отборными воинами, совершенно неожиданно вышли вооруженные люди прямо в храм Юноны, находившийся в вейской крепости, и одни сзади нападают на врагов, стоявших на стенах, другие открывают запоры в воротах, третьи поджигают крыши домов, с которых женщины и слуги бросали камни и черепицу. Все огласилось криком, в котором слышались голоса испуга и ужаса и среди них вопли женщин и детей. В одну минуту защитники города были сброшены со всех стен и город наполнился врагами, из которых одни толпою врывались в открытые ворота, а другие взлезали на покинутые стены. Бой шел повсюду и стал утихать только тогда, когда лежало уже множество трупов; тут диктатор через глашатая отдает приказ не трогать безоружных. Этим был положен конец кровопролитию.

Потом безоружные стали сдаваться, и воины, с разрешения диктатора, разбегаются за добычей. Видя своими глазами, что добычи несут гораздо больше и что она ценнее, чем можно было ожидать и надеяться, Камилл, говорят, воздымая руки к небу, молился, прося, если кому из богов и людей покажется счастье его и римского народа чрезмерным, то да позволено будет утолить эту зависть возможно меньшим несчастьем лично для него и для всего римского народа[366 - …да позволено будет утолить эту зависть возможно меньшим несчастьем лично для него и для всего римского народа. – По понятиям древних боги были завистливы к слишком большому благополучию человека и под влиянием этой зависти насылали на него несчастья.]. Предание гласит, что, поворачиваясь во время совершения этой молитвы, он поскользнулся и упал; этот случай, по мнению людей, делающих заключение о событиях по последствиям, служил предвестием наступившего вскоре осуждения самого Камилла, а потом и взятия Рима, что случилось несколько лет спустя. Весь тот день был употреблен на избиение врагов и расхищение громаднейших богатств города.

22. На следующий день свободных граждан диктатор продал в рабство. Только эти деньги и были обращены в казну, хотя не без недовольства со стороны плебеев. Даже за принесенную с собой добычу они

выражали признательность не вождю, который, стараясь иметь оправдание для своей скупости, передал дело, подлежавшее личному его усмотрению, сенату. Не выражали они признательность и сенату, но лишь семейству Лициниев, из коих сын сделал доклад в сенате, а отец подал также приятное народу мнение.

Когда уже вывезены были из Вей богатства человеческие, стали собирать и дары, посвященные богам, а равно и самих богов, но с видом скорее почитателей, нежели похитителей. Самые видные во всем войске юноши, которым было поручено отнести Юнону Царицу в Рим, чисто омывшись и в белых одеждах, с благоговением вступили в храм, сначала лишь с трепетом простирая руки к статуе, потому что, по этрусскому обычаю, дотрагиваться до нее имел право только жрец, и то известной фамилии. Потом, когда кто-то, вдохновленный ли свыше или в шутку, как свойственно молодому человеку, сказал: «Хочешь ли, Юнона, идти в Рим?», все остальные воскликнули, что богиня кивнула головою в знак согласия. Этот рассказ послужил источником и другой басни, будто слышали даже голос богини, произнесшей слово «хочу». Во всяком случае снята она была со своего постамента почти без всякой посторонней помощи и, как гласит предание, будто идя следом, дала себя перенести решительно без всяких усилий и неповрежденной была внесена на Авентин, вечную свою обитель, куда ее призывали обеты римского диктатора и где впоследствии освятил для нее храм тот же, кто дал и обет, – Камилл.

Так совершилось падение Вей, богатейшего города этрусского племени, обнаружившего могущество даже при самом последнем своем несчастье, потому что, осаждаемый без перерыва десять лет и десять зим, нанесший за это время гораздо больше поражений, чем испытавший, напоследок, преследуемый и самим роком, он завоеван был все же не силой, а искусством.

23. Хотя к предотвращению грозных знамений и были приняты все меры и ответы порицателей, а также оракул пифии были известны, хотя главнокомандующим выбрали величайшего полководца Марка Фурия, если только тут могла помочь делу человеческая предусмотрительность, все же, лишь только пришло в Рим известие о взятии Вей, так как война велась здесь столько лет с переменным успехом и понесено было много поражений, событие это, словно неожиданное, вызвало безграничные ликования, и еще до издания сенатского распоряжения все храмы наполнились римскими матронами, возносившими благодарения богам. Сенат назначил четыре дня на молебствие: столько дней не назначалось ни в одну до тех пор бывшую войну. Само прибытие диктатора сопровождалось таким стечением народа всех сословий, высыпавшего к нему навстречу, какого не бывало никогда раньше при прибытии какого-либо другого лица, и триумф значительно превзошел всякую обычную торжественность таких дней. Особенное внимание обращал на себя сам диктатор, когда он въезжал на своей колеснице, запряженной белыми конями, мало напоминая не только гражданина, но даже и человека. Казалось, диктатор позаимствовал коней у Юпитера и Солнца[367 - …позаимствовал коней у Юпитера и Солнца… – Культ Солнца Индигета (Родоначальника) в Риме возник в древние времена. Святилище этого божества находилось в Лавинии. Культ Солнца, возможно, был связан с культом Юпитера. Колесо и колесница – традиционные атрибуты Солнца.], и это внушало даже религиозный трепет; уже по этому одному триумф скорее был блестящим, чем восторженным. Тогда же Камилл наметил постройку храма Юноне Царице на Авентине и освятил храм Матери Матуты, а по окончании этих религиозных обрядов и гражданских обязанностей сложил с себя диктатуру. Потом стали рассуждать о даре Аполлону. Несмотря на заявление Камилла, что он пообещал Аполлону десятую долю добычи, несмотря на заключение понтификов, что народ должен освободить себя от лежащего на нем религиозного обязательства, нелегко было изыскать средство заставить возвратить добычу для выделения из нее части, обещанной на святое дело. Наконец остановились на мере, которая, казалось, наименее могла раздражить: предложили всем, кто хочет освободить себя и свой дом от обязательства перед богом, оценить самому свою добычу и внести в казну сумму, равную стоимости десятой доли, чтобы на эти деньги сделать соответствующий великолепию храма и имени бога золотой подарок, как того требует достоинство римского народа. Но и такой способ уплаты настроил плебеев против Камилла.

В это самое время от вольсков и эквов прибыли посольства просить мира, на что и было изъявлено согласие, но скорее с целью дать отдых гражданам, утомленным такой продолжительной войной, чем потому, что просители были достойны этого.

24. В следовавший за взятием Вей год [395 г.] было шесть военных трибунов с консульской властью: два Публия Корнелия (Косс и Сципион), Марк Валерий Максим (во второй раз), Цезон Фабий Амбуст (во второй раз), Луций Фурий Медуллин (в пятый раз) и Квинт Сервилий (в третий раз). На долю Корнелиев выпало по жребию ведение войны с фалисками, а на долю Валерия и Сервилия – с Капенами. Они не приступали ни к штурму, ни к осаде городов, а ограничились только опустошением полей и захватом с них добычи, не оставили ни одного фруктового дерева, не оставили на поле ничего приносящего плод. Это разорение заставило капенский народ изъявить покорность; просьбы их о мире были уважены. Оставалась еще война с фалисками.

В Риме тем временем происходили разного рода раздоры, ради прекращения которых сенат признал необходимым вывести в страну вольсков колонию, в которую должны были записаться три тысячи римских граждан. Выбранные для этой цели триумвиры наделили уже каждого из них землею по три и семь двадцатых югера. К этой милости уже с самого начала отнеслись с пренебрежением, так как полагали, что к ней прибегли лишь как к средству заставить отказаться от надежды на что-нибудь более значительное: зачем-де это, в самом деле, ссылать народ в область вольсков, когда под руками находится такой прекраснейший город, как Вейи, вместе с его полями, более плодоносными и просторными, чем поля римские? Самый город Вейи ставили выше города Рима как относительно местоположения, так и относительно великолепия общественных и частных зданий и площадей. Мало того, заговорили даже о переселении в Вейи, этом проекте, который особенно серьезно занимал умы после взятия Рима галлами. Впрочем, предполагалось, что в Вейях поселится половина плебеев и половина сената и что таким образом могут быть заселены одним и тем же римским народом два города, а государство у них будет общее.

Тогда оптиматы, возражая против этих проектов, стали открыто заявлять, что они скорее готовы умереть на глазах римского народа, чем допустить обсуждение чего-нибудь подобного: теперь, когда в одном городе встречается столько поводов к несогласиям, что же будет в двух? Разве может кто-нибудь предпочесть отечество покоренное отечеству покорившему и допустить, чтобы Вейи после взятия пользовались большим благополучием, чем будучи невредимыми?! И, наконец, сограждане могут покинуть их в отечестве, но чтобы они сами оставили отечество и своих граждан – к этому их никогда не принудит никакая сила; пусть они идут за Титом Сицинием (из среды народных трибунов он был автором этого проекта) в Вейи,

взяв его себе в основатели и покинув Ромула, бога и сына бога, родителя и основателя города Рима!

25. Когда стали раздаваться такие речи и борьба принимала безобразный характер (ибо часть народных трибунов сенаторы привлекли на свою сторону), то от насилия удерживало плебеев лишь то, что старшие сенаторы, где только поднимался крик, готовый перейти в драку, бросаясь первыми на толпу, приказывали бить себя, ранить и убивать. Пока еще удерживались от оскорбления седин, звания, чести; почтительная робость не давала озлоблению дойти и до других подобных попыток.

Камилл неоднократно во всех местах обращался к народу со словами, что ничего нет удивительного в этом умоисступлении граждан, которые, будучи обязаны исполнить обет, заботятся обо всем, только не об освобождении себя от религиозного обязательства. Он ничего не говорит о взносе десятины, которую столь же правильно можно назвать милостыней, так как каждый, лично обязав себя ею, тем самым освободил от обязательства народ в целом его составе. Но поистине совесть не позволяет ему умалчивать о том, что десятина намечена ныне только из той добычи, которая составляет движимое имущество. О взятом городе и о взятом поле, на которые также простирается обет, вовсе не упоминается.

Когда разрешение этого вопроса, казавшегося сенату спорным, было предоставлено понтификам, то коллегия, пригласив участвовать в совещании и Камилла, дала заключение в том смысле, что десятину, посвященную Аполлону, должна составлять часть всего того, что принадлежало вейянам до совершения обета и что после обета досталось во власть римского народа; таким образом оценена стоимость города и его поля. Деньги взяли из казны и дали поручение военным трибунам купить на эти деньги золота. Но так как золота вообще в изобилии не было, то матроны, собравшись и посоветовавшись, сообща решили предложить военным трибунам золото и принести в казну все свои украшения. Никогда и никакое пожертвование не было для сената приятнее этого. За эту щедрость, говорят, матронам был оказан особый почет: им было предоставлено право ездить на церемонию и игры в пиленте, а в дни праздничные и непраздничные – в карпентах[368 - …в пиленте… в карпентах. – Пилента – четырехколесная повозка; карпента – двухколесный экипаж.]. Когда золото было принято от каждой по весу и оценено для уплаты за него деньгами, тогда решено было сделать золотую чашу и отвезти ее в дар Аполлону в Дельфы.

Дав умам успокоиться от религиозного страха, народные трибуны снова затевают смуту; они настраивают толпу против всех влиятельнейших граждан, а больше всего против Камилла: он-де, обращая добычу, взятую от вейян, в доход казны и посвящая богу, свел ее на ничто. Но если они яростно нападали на отсутствовавших, зато присутствовавшим, хотя те сами шли навстречу раздраженным людям, оказывали робкую почтительность. Увидав, что дело остается неоконченным в этом году, выбрали в народные трибуны тех же лиц, авторов законопроекта, еще на год, а патриции постарались добиться того же самого в отношении к противникам законопроекта. Таким образом, в народные трибуны были выбраны большею частью те же лица.

26. На военно-трибутных комициях патриции хотя и с очень большими усилиями, но добились избрания Марка Фурия Камилла [394 г.]. Они лицемерно уверяли, что готовят вождя для войн, но в действительности искали борца против расточительных затей трибунов. Вместе с Камиллом были выбраны в военные трибуны с консульской властью Луций Фурий Медуллин (в шестой раз), Гай Эмилий, Луций Валерий Публикола, Спурий Постумий и Публий Корнелий (во второй раз).

В начале года народные трибуны не поднимали никаких вопросов, выжидая, когда отправится против фалисков Марк Фурий Камилл, которому было поручено ведение этой войны. Потом дело все откладывалось и таким образом само собой затихло, а между тем слава подвигов Камилла, противника, которого больше всех боялись, все росла в войне с фалисками. Так, когда первое время враги держались за стенами, находя это для себя самым безопасным, он, опустошив поля и сжегши усадьбы, заставил их выйти из города. Трусость, однако, не позволяла им отойти слишком далеко; они устраивают лагерь на расстоянии около тысячи шагов от города, уверенные в достаточной его безопасности исключительно вследствие трудности доступа, обусловленной неровностями и рытвинами на окрестных дорогах, то узких, то с трудными подъемами. Но Камилл, взяв себе в проводники пленника, захваченного в одной из тамошних же деревень, в глубокую полночь снялся с лагеря и с рассветом показался на высотах, значительно господствовавших над лагерем врагов. Римские триарии занялись возведением укреплений, остальная армия стояла наготове к сражению. И тут-то враги, пытавшиеся помешать работам, были разбиты наголову; а затем на фалисков напал такой страх, что они в беспорядочном бегстве, миновав свой лагерь, хотя он находился и ближе, устремились прямо в город. Много неприятелей было убито и ранено, прежде чем они в страхе успели вбежать в ворота. Лагерь был взят; добыча поступила к квесторам, к большому неудовольствию воинов; но, уступая перед суровой властью, они и дивились, и в то же время ненавидели его непреклонность. Потом началось обложение города окопами; временами, при удобных случаях, стали происходить нападения осажденных на римские аванпосты, сопровождавшиеся стычками; время шло, а заметного перевеса в ту или другую сторону не было, между тем осажденные, благодаря заранее сделанному подвозу, имели хлеба и других припасов больше, чем осаждающие. И казалось, здесь предстоит такой же продолжительный труд, как и под Вейями, но сама судьба дала римскому полководцу вместе со скорой победой и случай обнаружить примерную черту своей доблести, до сих пор проявлявшуюся только в делах военных.

27. У фалисков было в обычае вверять обучение и воспитание детей одному и тому же лицу, причем попечению одного поручалось в одно и то же время много детей, как это принято и поныне[369 - …как это принято и поныне… – Тит Ливий умер в 17 году н. э.] в Греции. По обыкновению детей знатных граждан обучал человек, отличавшийся перед другими своими познаниями. И вот такой человек, приняв за правило в мирное время водить детей для упражнений и игр за город и не оставляя этого обычая и во время войны, продолжая уводить их то ближе, то дальше от ворот, воспользовался первым удобным случаем и, среди разнообразных игр и бесед зайдя дальше обыкновенного, в центр неприятельских аванпостов, а потом в римский лагерь, привел детей в палатку самого Камилла. Тут он усугубил свое преступление еще более преступной речью, заявив, что он, отдавая во власть римлян детей тех родителей, которые стоят во главе государства, тем самым передал Фалерии в их руки. В ответ на эти слова Камилл сказал: «Не к похожему на тебя народу и не к похожему на тебя полководцу пришел ты, сам преступный и с преступным подарком. У нас, правда, с фалисками нет союза, заключенного согласно установившимся у людей обычаям, но у нас есть и будет такой союз, который указала нам природа. Есть и у войны, как и у мира, свои права; и так же свято, как и мужественно, мы умеем соблюдать их. Оружие мы имеем не против того возраста, который щадят

даже при взятии городов, но против вооруженных, как и мы, которые, не будучи ни обижены, ни раздражены нами, напали на римский лагерь под Вейями. Но ты, насколько это от тебя зависело, превзошел их неслыханным доселе преступлением; я Фалерии одолею, как и Вейи, по-римски: храбростью, осадными работами, оружием». Затем, приказав раздеть его и связать ему назад руки, он передал его детям отвести обратно в Фалерии, причем дал мальчикам по розге, чтобы они стегали ею изменника, гоня его в город.

На это зрелище сбежался прежде всего народ, а потом власти созвали сенат по случаю неслыханного до тех пор дела; тут произошла такая перемена в настроении умов, что то государство, которое еще недавно увлекалось дикой ненавистью и озлоблением и готово было предпочесть участь вейян миру, данному капенцам, теперь единодушно настаивало на заключении мира. Римской честности, справедливости полководца во всеуслышание воздавали хвалы на форуме, в курии; по единогласному решению отправлены были послы для сдачи Фалерий к Камиллу в лагерь, а потом, с позволения Камилла, и в Рим к сенату. Допущенные в сенат, они, по преданию, сказали следующее: «Отцы-сенаторы! Вы и ваш полководец одержали над нами такую победу, которая не может возбуждать негодования ни в богах, ни в людях, и мы сдаемся вам, считая, что лучше мы будем жить под вашей властью, чем под защитой наших законов, а для победителя нет ничего прекраснее такого убеждения побежденных. Исход настоящей войны преподал роду человеческому два благодетельных примера: вы на войне дали предпочтение честности перед несомненной победой, мы, тронутые этой честностью, добровольно предоставили вам победу. Мы в вашем распоряжении: посылайте людей принять от нас оружие, заложников, город; ворота открыты и вы всегда будете довольны верностью нашей, а мы нашей верховной властью». Камиллу и враги, и граждане воздавали благодарность. На фалисков возложена была уплата денег на жалованье воинам за текущий год, чтобы освободить римский народ от налога. Был заключен мир, и войско вернулось в Рим.

28. По возвращении в город Камилла восхваляли еще больше, чем тогда, когда во время триумфа везли его по городу белые кони, и славили за победу над врагами, одержанную справедливостью и честностью. Одно его скромное молчание побудило сенат немедленно снять с него тягость неисполненного еще обета.

И вот Луций Валерий, Луций Сергий и Авл Манлий на военном корабле в качестве послов были отправлены в Дельфы с поручением принести в дар Аполлону золотую чашу. Недалеко от Сицилийского пролива их захватили липарские пираты и увезли на Липары[370 - …на Липары. – Липары (Липарские острова) – семь островов вулканического происхождения в Тирренском море (к северо-востоку от Сицилии). Главный из них – Липара.]. В тамошнем поселении было в обычае делить добычу между всеми гражданами, точно разбой, которым она приобретена, был делом государственным. Как раз в тот год высший пост в городе занимал некто Тимасифей, напоминавший собою больше римлянина, чем своих сограждан. Он, услыхав имя «послы» и затем узнав о даре, о боге, которому дар посылался, о причине этого дара, испугался, а от него этот основательный страх перешел и на народную толпу, которая всегда почти в действиях своих подражает своему правителю. Предложив послам от имени государства гостеприимство, он даже под прикрытием своих кораблей провел их в Дельфы, а оттуда благополучно доставил в самый Рим. По решению сената с ним был заключен гостеприимный союз и даны на казенный счет подарки.

В том же году велась война в земле эквов, но с таким переменным успехом, что ни среди самих войск, ни в Риме не могли наверное сказать, кто победил, а кто побежден. Римскими полководцами были из числа военных трибунов Гай Эмилий и Спурий Постумий. Первое время они вели дело сообща; затем, после поражения врагов в открытом бою, решено было Эмилию занимать гарнизоном Верругину, а Постумию опустошать владения. Тут, когда Постумий вольным строем довольно беспечно возвращался после удачного дела, на него напали эквы и, перепугав войско, загнали на ближайшие холмы; и отсюда страх перешел и в Верругину, к другому войску, стоявшему там гарнизоном. Укрыв своих воинов в безопасном месте и затем созвав их на сходку, Постумий стал укорять их за испуг и за бегство, говоря, что они разбиты трусливейшим врагом, готовым при малейшей опасности обратиться в бегство; тогда все воины в один голос закричали, что они заслужили эти упреки и сознаются в совершении постыдного дела, но что они же и поправят его, и враги недолго будут радоваться этой удаче. Настоятельно требуя немедленно с этого места вести их к неприятельскому лагерю (а он был расположен в виду их, на равнине), они говорили, что готовы подвергнуться какому угодно наказанию, если только до ночи не возьмут его. Похвалив за это воинов, Постумий приказывает им отдохнуть и быть готовыми к четвертой страже.

Враги в свою очередь, желая отрезать римлянам ночное бегство с холма, заградили им дорогу, ведущую в Верругину, и сражение завязалось еще до наступления рассвета; впрочем, ночь была лунная, и ход сражения можно было видеть не хуже, чем днем. Но шум битвы отсюда был слышен в Верругине и подал повод думать, что римский лагерь подвергся нападению; это навело там такой страх, что воины врассыпную бросились бежать в Тускул, невзирая ни на приказания, ни на просьбы Эмилия. Из Тускула дошел в Рим слух, что Постумий убит и войско его уничтожено.

Между тем Постумий, лишь только утренний свет позволил отрядам двигаться свободно, не боясь засады, объехав фронт своего войска, напомнил ему об обещаниях и так воодушевил воинов, что эквы уже больше не могли выдерживать стремительного нападения. С этого момента, на погибель врагов, началось такое избиение убегавших, какое бывает под влиянием ярости, а не отваги. И вот, вслед за печальной вестью, пришедшей из Тускула, в то самое время, когда граждане были объяты неосновательным страхом, пришло от Постумия донесение, украшенное лавровым венком[371 - …донесение, украшенное лавровым венком… – Донесения командующего, уведомления о победе, обвивались лавровым венком.], уведомлявшее о победе римского народа и об истреблении войска эквов.

29. Так как требования народных трибунов еще не достигли своей цели, то плебеи постарались продлить трибунство тех людей, которые вносили законопроект, а патриции приняли все меры к вторичному избранию противников его. Но сильнее на своих комициях оказались плебеи; эту неудачу выместили патриции изданием сенатского постановления о назначении консулов – магистратуры, столь ненавистной для плебеев. Итак, после пятнадцатилетнего перерыва были избраны консулы Луций Лукреций Флав и Сервий Сульпиций Камерин [393 г.].

В начале этого года, в то самое время, когда народные трибуны, пользуясь нежеланием кого-либо из товарищей выступать с протестами, высокомерно заговорили о своем проекте, непременно желая добиться его утверждения, а консулы именно потому не с меньшей энергией старались помешать тому плану и внимание всего государства обращено было на одну эту борьбу, – в это самое время эквы завоевывают находившуюся в их земле римскую колонию Вителлию. Значительнейшей части

колонистов удалось невредимо спастись в Рим, благодаря только тому обстоятельству, что изменники предали ночью город, и это и дало возможность колонистам беспрепятственно убежать из города задними ходами. На долю консула Луция Лукреция досталось ведение войны с эквами. Он отправился туда с войском, в открытом сражении разбил врагов и победоносно вернулся в Рим, для того чтобы здесь вступить в более серьезную борьбу. Назначен был день для явки в суд народным трибунам истекшего двухлетия, Авлу Вергинию и Квинту Помпонию, защитить которых целым сословием требовала честь сената; и в самом деле, их никто не обличал ни в предосудительном поведении в частной жизни, ни в неправильном исполнении должности, а только в том, что они, из одного желания угодить патрициям, выступали с протестами против предложения трибунов. Озлобление плебеев взяло, однако, верх над благодарностью сената, и был подан прискорбнейший пример осуждения невинных: они были приговорены каждый к уплате штрафа в десять тысяч тяжелых медных ассов. Это сильно огорчило патрициев. Камилл открыто обвинял плебеев в преступлении, говоря, что они, обратившись уже против своих, не понимают, как своим недобросовестным судом над трибунами уничтожили право протеста, а упразднив это право, ниспровергли и власть трибунскую. Ибо заблуждаются те, которые рассчитывают, что сенат будет сносить разнузданное своеволие этой магистратуры. Если от произвола трибунов нельзя избавиться при помощи трибунов же, то сенаторы сумеют найти для этого другое средство. При этом он громко упрекал консулов за то, что они допустили, чтобы народные трибуны, выступившие сторонниками воли сената, обманулись в покровительстве, обещанном им от имени государства. Открыто выступая с подобного рода речами на сходках народа, Камилл с каждым днем все больше разжигал людское озлобление.

30. Камилл неустанно подстрекал сенат противодействовать законопроекту, говоря, что когда наступит день внесения законопроекта, то они должны всходить на форум не иначе, как помня, что им предстоит вступить в жестокий бой за жертвенники, за очаги, за храмы богов, за ту землю, на которой они родились. Что касается лично его, Камилла, то если бы только не грешно было думать о своей славе среди такой опасной борьбы в отечестве, для него было бы даже лестно, чтобы город, им взятый, был густо заселен, чтобы он ежедневно созерцал памятник своей славы и имел перед глазами город, изображение которого несли во время его триумфа[372 - …изображение которого несли во время его триумфа… – Во время триумфа впереди самого шествия везли на колесницах военную добычу, шесты с надписями имен побежденных народов и изображения покоренных стран и городов, и затем уже следовали знатнейшие пленные в оковах, сопровождаемые своими родственниками.], чтобы все ходили по местам, где остались следы его славных подвигов. Но он считает грехом заселять город, покинутый и преданный бессмертными богами, он считает грехом жить римскому народу на плененной земле и менять победившее отечество на отечество побежденное.

Возбужденные такими увещаниями первого среди граждан человека, патриции – и старые, и молодые – в день внесения законопроекта сомкнутой толпой явились на форум. Разойдясь по своим трибам, каждый подходил к своим землякам и умолял их со слезами на глазах не покидать того самого отечества, за которое так мужественно и так счастливо сражались они сами и их отцы. Они указывали при этом на Капитолий, на храм Весты, на прочие лежащие вокруг храмы богов, умоляли не гнать римский народ в изгнание, на чужбину, от родной земли, от богов-пенатов в неприятельский город, не доводить дела до того, чтобы, во избежание необходимости покинуть Рим, приходилось сожалеть о взятии Вей.

Действовали они не силой, но просьбами, в которых притом же постоянно слышалось слово «боги», поэтому значительная часть народа прониклась чувством религиозного страха и законопроект был отвергнут большинством одной трибы. И до такой степени победа эта была радостна для патрициев, что на следующий же день по предложению консулов было издано сенатское постановление разделить между плебеями вейскую землю по семь югеров на человека и принимать в расчет не только отцов семейств, но и всех свободных членов семьи, чтобы они с удовольствием растили детей в надежде на такое обеспечение.

31. Очарованные таким щедрым подарком, плебеи не стали оказывать никакого противодействия открытию консульских комиций. Консулами выбраны были Луций Валерий Потит и Марк Манлий, получивший потом прозвище Капитолийского [392 г.]. Эти консулы отпраздновали те Великие игры, которые Марк Фурий, будучи диктатором, пообещал в войну с Вейями. В этом же году освящен храм Юноны Царицы, обещанный тем же диктатором и в ту же войну; и предание повествует, что освящение это имело особенную торжественность благодаря необыкновенному усердию римских матрон.

С эквами велась на Альгиде война, но совсем не заслуживающая внимания, потому что враги были разбиты чуть не прежде, чем вступили в бой. Валерию за особенную неутомимость, которую он обнаружил при истреблении врагов во время бегства их, назначен был триумф, а Манлию разрешено вступить в город с овацией. В том же году возгорелась война с новыми врагами – вольсинийцами[373 - …с новыми врагами – вольсинийцами… – Как и ниже саппинаты, вольсинийцы из города Вольсинии были одним из этрусских народов.]; однако не было средств отправить туда армии вследствие голода и мора, свирепствовавших в римской области и вызванных засухой и страшным зноем. Безнаказанность придала вольсинийцам слишком большую самоуверенность, и они, соединившись с саппинатами, без всякого вызова сделали набег на римские поля; это послужило поводом к объявлению войны обоим этим народам.

Умер Гай Юлий, цензор, на его место был избран Марк Корнелий. Такое замещение признано было впоследствии несогласным с волей богов, потому что в то пятилетие был взят Рим; и с того времени уже никогда не назначается новый цензор на место умершего. Когда заболели и оба консула, тогда было решено прибегнуть к междуцарствию для того, чтобы возобновить ауспиции. Итак, согласно постановлению сената, консулы сложили с себя должность, и междуцарем назначен был Марк Фурий Камилл, который выбрал в междуцари Публия Корнелия Сципиона, а этот в свою очередь Луция Валерия Потита. Под председательством последнего произведены были выборы шести военных трибунов с консульской властью для того, чтобы в случае болезни кого-либо из них государство не оставалось без достаточного числа магистратов.

32. В квинктильские календы вступили в должность военных трибунов Луций Лукреций, Сервий Сульпиций, Марк Эмилий, Луций Фурий Медуллин (в седьмой раз), Агриппа Фурий и Гай Эмилий (во второй раз) [391 г.]. Из них на долю Луция Лукреция и Гая Эмилия выпало ведение войны с вольсинийцами, а на долю Агриппы Фурия и Сервия Сульпиция – с саппинатами. Сражение с вольсинийцами произошло раньше. По числу врагов война эта была страшная, но по степени боевого напряжения совсем незначительная. В первой же схватке войско вольсинийцев было разбито, 8000 вооруженных обращены были в бегство, и, окруженные со всех сторон нашей

конницей, они положили оружие и сдались. Слух об исходе этой войны заставил саппинатов отказаться от мысли попытать счастье на поле сражения; вооруженные, они защищались за стенами. Не встречая теперь никакого сопротивления своим действиям, римляне отовсюду угоняли добычу: и с полей саппинатов, и с полей вольсинийцев, пока наконец вольсинийцам, утомленным войною, не было дано на двадцать лет перемирие с тем условием, чтобы они дали римскому народу удовлетворение и заплатили войску жалованье за текущий год.

В этом же году один плебей по имени Марк Цедиций сообщил трибунам, что на Новой улице, в том месте, где ныне стоит часовня, за храмом Весты, он услышал среди ночной тишины голос громче человеческого, повелевавший предупредить власти о приближении галлов. На это сообщение, как исходившее от простолюдина, по обыкновению не обращено было никакого внимания, тем более что речь шла о народе далеком и потому менее известном. И несмотря на угрозы рока, не только пренебрегли предостережениями богов, но в лице Марка Фурия удалили из города и единственного человека, который мог бы помочь беде. Как только народный трибун Луций Апулей назначил ему день для явки в суд по делу о вейской добыче, он, опечаленный еще за последнее время смертью сына-юноши, предварительно пригласил к себе в дом земляков по трибе и клиентов, большею частью плебеев, с тем, чтобы узнать их настроение. Получив от них ответ, что они готовы заплатить за него всякий штраф, к какому он будет присужден, но освободить его от суда не могут, он удалился в изгнание, моля бессмертных богов как можно скорее заставить неблагодарных граждан, причинивших ему безвинно такую обиду, пожалеть о нем. Уже в свое отсутствие Камилл был присужден к уплате штрафа в размере пятнадцати тысяч тяжелых медных ассов.

33. Удален был в изгнание гражданин, который, оставаясь в городе, мог помешать взятию Рима, если только в человеческих делах есть что-нибудь верное, а между тем роковой для города день приближался, и в это-то время от клузийцев пришли послы с просьбой о помощи против галлов.

Народ этот, как передает молва, прельщен был сладостью плодов и особенно вином, служившим ему в ту пору еще незнакомым удовольствием, перешел Альпы и силой занял поля, раньше возделанные этрусками. А вино завез, говорят, в Галлию один клузиец по имени Аррунт, и с той именно целью, чтобы привлечь галлов; он был опекуном Лукумона и рассердился на него за то, что тот соблазнил его жену, а отмстить ему, вследствие могущества юноши, мог только при помощи чужеземной силы; этот-то Аррунт, говорят, и был проводником галлов во время их перехода через Альпы и подстрекателем к осаде Клузия.

Я, положим, готов допустить, что к Клузию привел галлов Аррунт или другой какой-нибудь клузиец; но вполне достоверно то, что те галлы, которые осадили Клузий, не первые перешли Альпы: галлы спустились в Италию за двести лет до осады Клузия и до взятия Рима; и галльские войска вступили в столкновение в первый раз не с этим этрусским народом: они часто сражались еще гораздо раньше с этрусками, жившими между Апеннинскими и Альпийскими горами. Туски[374 - Туски… – Туски (tusci), впоследствии тосканцы – основное племя этрусков.] еще до основания Рима владели огромными пространствами на суше и на море. Наименования Верхнего и Нижнего морей, омывающих Италию наподобие острова, указывают на прошлое могущество тусков, потому что италийские народы одно море назвали Тускским, по имени всего народа, а другое – Адриатическим морем, по имени Атрии, колонии тусков; греки эти самые моря зовут одно Тирренским, а другое Адриатическим[375 - …италийские народы одно море назвали Тускским, по имени всего народа, а другое – Адриатическим морем, по имени Атрии, колонии тусков; греки эти самые моря зовут одно Тирренским, а другое Адриатическим. – Названия Тускского, или Тирренского («Нижнего»), моря происходят от италийского и греческого наименований этрусков; Адриатического («Верхнего») – от названия Адрии (или Атрии), города, основанного, вероятно, в VI веке до н. э. близ устья реки Пад.]. Земли, простирающиеся от одного моря до другого, туски заселили, основав там по двенадцать городов по сю сторону Апеннин до Нижнего моря, а с течением времени выслав колонии и по ту сторону Апеннин, в таком же числе, сколько и метрополии, и заняв этими колониями все местности за рекой Пад[376 - …за рекой Пад… – Пад (Padus) – римское название реки По.] вплоть до Альп, за исключением земли венетов, заселявших угол морского залива. От них, несомненно, ведут начало и альпийские народы, особенно реты; но, вследствие характера местности, они сделались дикими до того, что из прошлого не сохранили ровно ничего, кроме акцента в языке, да и то испорченного.

34. О переходе галлов в Италию мы имеем следующие сведения. В царствование в Риме Тарквиния Древнего[377 - В царствование в Риме Тарквиния Древнего… – Тарквиний Древний царствовал с 616 по 579 год до н. э.] верховная власть над кельтами, составляющими третью часть Галлии[378 - …составляющими третью часть Галлии… – Кельты занимали пространство между Сеной, Луарой и Рейном.], находилась в руках битуригов; они же всякий раз назначали и царя в Кельтику. Таким царем был в ту пору Амбигат; он располагал громадным влиянием благодаря личным качествам и тому богатству, которым обладал и он сам, и его область; действительно, во время его владычества Галлия до такой степени изобиловала плодами и жителями, что оказывалось почти невозможным управлять слишком увеличившимся народонаселением. И вот он, сам уже тогда человек очень старый, желая освободиться от беспокойной толпы, обременявшей его царство, выразил желание послать двух сыновей своей сестры, Белловеза и Сеговеза, юношей весьма деятельных, в те места, какие боги укажут в гаданиях. Он предоставил им вызвать столько людей, сколько сами захотят, чтобы никто не мог задержать их наступательного движения. Тогда Сеговезу по жребию достались Герцинские леса[379 - …достались Герцинские леса… – Герцинские горы (или Герцинский лес) – горные цепи, расположенные на территории Южной Германии и Чехии. Ныне Шварцвальд. – Примеч. ред.], а Белловезу боги указывали гораздо более приятный путь в Италию. Этот-то Белловез взял с собою излишек населения у битуригов, арвернов, сенонов, эдуев, амбарров, карнутов и аулерков. Двинувшись с огромными полчищами пехоты и конницы, он прибыл в область трикастинов[380 - …в область трикастинов. – Трикастины – галльский народ, живший между реками Дрома и Изер.]. Здесь путь преграждался Альпами, перейти которые казалось невозможным, чему я, разумеется, и не удивляюсь, потому что, насколько, по крайней мере, простираются связные исторические известия, через них еще до того времени никто не переступал, разве только пожелаем верить басням о Геркулесе[381 - …верить басням о Геркулесе. – Здесь, вероятно, подразумевается переход через Альпы, совершенный Геркулесом после того, как он угнал быков Гериона (десятый подвиг).]. Здесь галлов, попавших среди горных высот словно в западню и высматривавших, каким бы путем пробраться в другой мир по хребтам, высящимся до неба, еще заставило приостановиться сознание священной обязанности, так как они получили известие, что

пришельцы, ища себе земель, подверглись нападению со стороны племени саллювиев[382 - …племени саллювиев. – Саллювии – кельтский народ, живший у устья Роны.]. То были массилийцы, уплывшие из Фокеи. Рассматривая это событие как предвестие благополучного исхода своего предприятия, галлы решили помочь массилийцам укрепиться с согласия саллювиев на первом месте, какое они заняли сейчас по выходе своем на сушу. Сами, подвигаясь через Тавринское ущелье и долину Дурии[383 - …подвигаясь через Тавринское ущелье и долину Дурии… – Тавринское ущелье названо так по имени тавринов, лигурийского народа, занимавшего границы нынешнего Пьемонта и принадлежавшего, вероятнее всего, к древнеиталийскому племени. Дурия – приток реки По, стекающий с Альп; тут же, по словам Тита Ливия, перешел Альпы и Ганнибал.], они переходят Альпы, недалеко от реки Тицина разбивают в открытом бою тусков и, узнав, что местность, на которой они остановились, зовется Инсубрской областью, по имени инсубров, составлявших сельскую общину эдуев[384 - …общину эдуев… – Эдуи – кельтский народ, живший между Лаурой и Сеной.], принимают это обстоятельство за добрый знак и закладывают здесь город, назвав его Медиолан[385 - …назвав его Медиолан. – Медиолан – ныне Милан.].

35. Другой отряд, состоявший из ценоманов, двинувшись под предводительством Элитовия непосредственно по следам первых, перешел Альпы по тому же самому ущелью при содействии Белловеза и занял те земли, где теперь стоят города Бриксия и Верона. Либуи помещаются позади ценоманов, равно как и саллювии, имея свою оседлость вблизи древнего народа левых лигурийцев, по берегам реки Тицина. Перешедшие затем по Пеннинским Альпам бойи и лингоны, найдя все пространство между Падом и Альпами уже занятым, переправляются на плотах через Пад и прогоняют с их земель не только этрусков, но и умбров; дальше Апеннин, однако, они не пошли. В то же время, о котором мы говорим, пространство между реками Утент и Эзис занято было сенонами, пришельцами, переселившимися позже всех других. За верное могу утверждать, что это и был тот народ, который пришел в Клузий, а затем и в Рим; но пришел ли он один или подкрепленный всеми народами из цисальпийских галлов, это не вполне известно.

Устрашенные войною с совершенно новым врагом, глядя на массу народа, глядя на невиданную наружность людей и на их особенное вооружение и слыша о неоднократных поражениях, нанесенных ими этрускам по сю и по ту сторону Пада, клузийцы, хотя им ничто не давало права на союз или дружбу римлян, кроме того только, что они не вступились за своих единоплеменников вейян в борьбе против римского народа, отправили в Рим посольство просить у сената помощи. Насчет помощи просьбы их не имели никакого успеха; но все же были отправлены три сына Марка Фабия Амбуста в качестве послов для переговоров с галлами от имени сената и римского народа с требованием не нападать на союзников и друзей римского народа, которые им не причинили никакой обиды; римляне-де вынуждены будут, в случае надобности, защищать их и с оружием в руках, хотя, впрочем, лучше было бы, по их мнению, отклонить эту войну, если только возможно, и познакомиться с галлами, народом новым, скорее путем мирных отношений, чем на поле сражения.

36. То было миролюбивое посольство, но только состояло оно из слишком опрометчивых послов, похожих больше на галлов, чем на римлян. После того как они передали в собрании галлов о своем поручении, им дан был ответ, что хотя галлы в первый раз слышат имя римлян, но в храбрости их не сомневаются, потому что клузийцы при тревожных обстоятельствах обратились к ним за помощью; и так как римляне предпочли защищать своих союзников при посредстве посольства, а не оружием, то и они не отказываются от предлагаемого мира, если только клузийцы, владеющие землей в большем размере, чем могут обработать, уступят часть своих владений галлам, нуждающимся в земле; на мир с иными условиями они не могут согласиться. И ответ они хотят получить в присутствии римлян, и сражаться намерены, в случае отказа на их требование на землю, в присутствии тех же римлян, чтобы они дома могли сообщить, насколько галлы превосходят доблестью прочих смертных.

Когда римляне спрашивали, по какому праву они требуют земли от собственников ее или грозят им оружием и какое галлы имеют дело в Этрурии, а галлы надменно отвечали, что право у них основывается на оружии и что все принадлежит храбрым, тогда обе стороны раздражаются, бегут к оружию, и сражение завязывается. Тут, когда уже сама судьба толкала римский город на несчастье, послы, вопреки международному праву, берутся за оружие. И не могло это остаться в тайне, так как сражались впереди этрусских знамен трое самых знатных и самых отважных из римских юношей; до такой степени иноземная храбрость бросалась в глаза. Сверх того, Квинт Фабий, выехав верхом на коне впереди всего фронта, пронзает копьем в бок и убивает галльского вождя, яростно налетавшего на самые знамена этрусков; и когда он стал снимать с вождя доспехи, галлы узнали в нем римского посла, и тотчас об этом было оповещено по всему войску.

После этого галлы оставляют свой гнев против клузийцев и дают сигнал к отступлению, грозя римлянам. Некоторые из них высказывались за немедленное движение на Рим; но верх одержали старики, настоявшие на том, чтобы предварительно отправлено было посольство с жалобой на незаконные действия Фабиев и с требованием выдачи их как возмездия за нарушение святости международных прав. Когда послы галльские изложили свои требования в том виде, как им было приказано, то сенат, хотя и не одобрял поступка Фабиев и находил требования варваров справедливыми, тем не менее, под влиянием пристрастия к людям такой знатной фамилии, отказался осудить их согласно своему внутреннему убеждению. Поэтому, чтобы не навлечь исключительно на себя одних обвинения за могущее произойти от войны с галлами несчастье, они передают рассмотрение требований галлов на решение народа. Тут чувство приязни к лицам и их могущественное влияние оказались настолько сильнее чувства законности, что люди, о каре которых шла речь, избираются еще на предстоящий год в военные трибуны с консульской властью. Совершенно справедливо возмущенные таким оборотом дела, галлы, открыто грозя войною, удалились обратно к своим. Вместе с тремя Фабиями в военные трибуны выбраны были Квинт Сульпиций Лонг, Квинт Сервилий (в четвертый раз) и Публий Корнелий Малугинский [390 г.].

37. Несмотря на близость такой грозной опасности (до того судьба ослепляет умы там, где она хочет показать свою роковую силу!), те же самые граждане, которые в войнах с такими врагами, как фиденяне, вейяне и другие соседние народы, прибегали к крайним средствам, назначая неоднократно по требованию обстоятельств диктатора, теперь, когда шел войною невиданный и неслыханный враг, от самого Океана и крайних пределов мира, совершенно не позаботились ни о чрезвычайном начальнике, ни о чрезвычайном наборе[386 - …ни о чрезвычайном наборе. – Под чрезвычайным набором надо понимать набор рекрутов не только из римлян, но и из союзников.]. Во главе государства стояли те самые трибуны, безрассудство которых навлекло эту войну, и они-то теперь производили

набор ничуть не с большей тщательностью, чем это обыкновенно делалось при обыкновенных войнах, еще даже умаляя толки об опасностях настоящей войны.

Между тем галлы, когда узнали, что нарушителям святости общечеловеческих прав оказана вдобавок еще и высшая почесть и что их посольство осмеяно, пылая гневом, которого этот народ не умеет сдерживать, тотчас же поднимают знамена и скорым маршем выступают в путь. Так как пораженное их шумным и стремительными движением население городов в страхе бросалось к оружию, а жители деревень разбегались, то галлы громким криком давали знать, что они идут на Рим, и занимали при этом, на протяжении всего своего пути, людьми и лошадьми огромное пространство, рассыпав войско вдоль и вширь. Но хотя и молва, и гонцы от клузийцев, а вслед за ними по порядку и от других народов предшествовали появлению врагов, все же быстрота движения их навела на Рим панику, потому что, несмотря на поспешную отправку словно по тревоге набранного войска, встреча едва успела произойти у одиннадцатого камня, в том месте, где река Аллия, сбегая очень глубоким руслом с Крустумерийских гор, впадает немного ниже дороги в Тибр. Уже все и по пути, и в окрестностях полно было неприятелями, и народ, по свойству своей природы вообще находивший удовольствие во всякого рода пустом шуме, со страшным воем оглашал все местности диким завыванием и разнообразными криками.

38. Здесь военные трибуны, не выбрав заранее для лагеря места, не возведя заранее окопов, куда бы можно было укрыться, забыв даже о помощи богов, а не то что людей, не совершив ауспиций, не испросив добрых предзнаменований по жертвенным животным, выстраивают войско в боевую линию, растянув ее на фланги, из предосторожности, чтобы не быть окруженными многочисленным неприятелем; но все-таки они не могли уровнять своего фронта с фронтом неприятелей, хотя, растянув боевую линию, они сделали центр ее слабым и едва сомкнутым. Справа у них было небольшое возвышенное место, которое и решили занять резервами; и эта мера, явившись причиной начала смятения и бегства, в то же время послужила и единственным спасением для убегавших. Бренн, галльский вождь, ввиду малочисленности неприятелей, боялся больше всего хитрости и вот он сообразил, что возвышенное место и занято, собственно, с той целью, чтобы при первом столкновении галлов лицом к лицу с боевым строем легионов резервы ударили им в тыл и во фланги. Тогда он идет в атаку на резервный отряд, не сомневаясь в том, что стоит ему сбить этот отряд с позиции, и победу легко будет одержать на равнине поля при такой превосходной численности его войска. До такой степени на стороне варваров было не только счастье, но и искусство!

В рядах противника, наоборот, ни у полководцев, ни у воинов не делалось ничего напоминавшего римлян. Паническое бегство смутило их умы и до того лишило их памяти, что больше воинов устремилось, несмотря на такое препятствие, как Тибр, в Вейи, в город неприятелей, а не прямой дорогой в Рим, к женам и детям. Некоторое время резервный отряд держался под прикрытием позиции; что же касается остального войска, то там люди, лишь только передние заслышали крик с боку, а стоявшие сзади – с тыла, как бросились бежать раньше, чем увидели в лицо незнакомого врага, не только не пытаясь сразиться, но даже не ответив на крик, и не только не получив ни одной раны, но даже не испытав столкновения с врагом. Кровопролития никакого в бою не было; пострадали только спины тех, которые, обгоняя друг друга среди беспорядочной толпы, мешали бегству. Кругом по берегу Тибра, куда, бросив оружие, устремилось вниз все левое крыло, легла масса людей, а многих не умевших плавать или ослабевших под тяжестью панцирей и прочего вооружения поглотили пучины. Значительнейшей, однако, части войска удалось невредимо добраться до Вей, не только не пославших римлянам никакого подкрепления, но даже не отправивших в Рим гонца с вестью о поражении. С правого фланга, стоявшего далеко от реки и ближе к подошве горы, все устремились в Рим и сбежались в Крепость, забыв даже запереть за собою городские ворота.

39. Галлы, в свою очередь, словно оцепенели и держались неподвижно при виде такого чуда, при виде такой неожиданной победы, и тоже в страхе стояли первое время как вкопанные, словно не в состоянии были дать себе отчета в том, что случилось. Потом стали опасаться засады; наконец принялись снимать доспехи с убитых и сваливать, по обычаю своему, оружие в кучи; только тогда, когда нигде не видно было ничего напоминавшего о присутствии врагов, они двинулись в путь и незадолго до захода солнца подступили к Риму. Здесь, когда авангард из всадников донес, что ворота не заперты, что караула перед воротами нет, что вооруженных людей не видно на стенах, их опять заставило остановиться это другое удивительное явление, сходное с первым; опасаясь ночного времени и незнакомые с местоположением города, они расположились между Римом и Аниеном[387 - …и Аниеном… – Аниен – приток Тибра, в который впадает в трех милях к северу от Рима; составлял границу между Лацием и страной сабинян. – Примеч. ред.], послав разведчиков осмотреть кругом стены и прочие ворота и разузнать, какие именно меры принимает неприятель в своем таком отчаянном положении.

Так как римское войско большею частью устремилось не в Рим, а в Вейи и так как все были уверены, что уцелели только те, которые прибежали в Рим, то почти весь город огласился рыданиями от оплакивания всех римлян без разбора, как живых, так и мертвых. Только потом уже, когда пришла весть о появлении врагов, страх за государство подавил проявления печали у отдельных лиц; через минуту стали доноситься до слуха вой и нестройные песни варваров, толпой бродивших вокруг стен. Под этим впечатлением римляне все время до следующего утра находились в состоянии беспрерывного напряжения, ожидая каждую минуту нападения на город. Римляне ожидали его тотчас по прибытии галлов, потому что те подступили уже к городу, ибо они оставались бы у Аллии, если б нападение не входило в их намерение. Потом, около захода солнца, когда день был на исходе, они рассуждали, что галлы должны напасть до наступления ночи; затем стали предполагать, что галлы отложили свое намерение на ночь с целью навести больший страх; наконец, с рассветом все впадают в состояние окончательного оцепенения. И непрекращавшийся все время страх непосредственно сменился действительным бедствием, когда знамена неприятельские грозно показались в воротах.

Однако ни в эту ночь, ни на следующий день граждане совсем не были похожи на тех, которые при Аллии убежали в таком смятении. Ибо, хотя при таком незначительном отряде, оставшемся в городе, не было никакой надежды на возможность защищать его, тем не менее решили, чтобы молодежь, способная носить оружие, и сенаторы, бывшие еще в силах, удалились с женами и детьми в Крепость и на Капитолий и, запасшись оружием и хлебом, защищали с этого укрепленного места богов и людей, и римское имя; чтобы фламин и жрицы-весталки отнесли подальше от места убийств и пожаров общественные святыни и не прекращали культа богов, пока будут в живых блюстители его. Лишь бы только Крепость и Капитолий, местопребывание богов, лишь бы только сенат,

жизненный нерв государства, лишь бы только годная для службы молодежь пережили грозящее городу разрушение, а с потерей толпы стариков, оставленной в городе на неминуемую гибель, легко примириться. И для того чтобы масса плебеев с большим спокойствием отнеслась к этому, старые триумфаторы и бывшие консулы громко говорили о своей готовности встретить смерть совместно с ними и не обременять и без того угнетаемых нуждою воинов своими немощными телами, не способными ни носить оружие, ни защищать отечество.

40. Такие слова утешения слышались среди стариков, обреченных на смерть. Потом они же обратились со словами увещания к отряду юношей, провожаемых на Капитолий и в Крепость, поручая мужеству и юношеским силам их судьбу города, как ни кажется она отчаянной, но все же города, остававшегося победителем во всех войнах в течение трехсот шестидесяти лет. Когда те, на которых покоилась вся надежда и опора, стали уходить от тех, которые решили не переживать гибели плененного города, то уже одной этой сцены довольно было для того, чтобы возбудить в присутствующих чувство жалости; но когда раздался плач женщин и началось метание их то к тем, то к другим, потому что они бросались к мужьям и сыновьям, спрашивая, на какую участь они их обрекают, – тогда уже ничего не оставалось, чтобы дополнить картину человеческого бедствия. Большая часть женщин последовала, однако, в Крепость, за своими родными; никто их от этого не удерживал, но никто и не звал: расчет о выгоде для осажденных от уменьшения бесполезной для войны толпы народа встречал возражение в чувстве сострадания. Другая толпа, состоявшая преимущественно из плебеев, которую нельзя было ни поместить на таком малом холме, ни прокормить при таком громадном недостатке в хлебе, высыпала из города и направилась в виде одной колонны к Яникулу. Отсюда одни рассеивались по полям, другие направились в соседние города, без вождя, без соглашения, каждый следуя своему собственному внушению, каждый преследуя свои собственные цели, так как общие считались погибшими.

Тем временем фламин Квирина и девы-весталки, совершенно оставив попечение о своей собственности и совещаясь только о том, какие из священных предметов им следует взять с собою, а какие, ввиду физической невозможности нести их все, оставить, или как придумать надежное место, в котором бы можно было сохранить такие предметы в целости, сочли за лучшее, закупорив их в бочонки, зарыть в часовне, ближайшей к дому Квиринова фламина, на том месте, где и поныне люди остерегаются плевать; прочие же предметы, разделив ношу между собою, понесли по улице, ведущей по Свайному мосту к Яникулу. На откосе этого холма один плебей по имени Луций Альбин среди прочей толпы, бесполезной для войны и потому уходившей из города, вез на повозке жену с детьми. Так как в ту пору еще не утрачено было отличие божественного от людского, то, завидев весталок, он рассудил, что совестно допустить общественных жриц идти пешком с такой ношей, как святыни римского народа, тогда как он и семья его со своей телегой находится у всех на виду, – и приказал жене и детям сойти с повозки, а дев с их священными предметами посадил в нее и довез до города Цере, куда жрицам и лежал путь.

41. Тем временем в Риме, когда уже все было приготовлено для защиты крепости настолько, насколько позволяли обстоятельства, толпа стариков вернулась домой и там, с непреклонной решимостью умереть, ждала прихода врагов. Те из них, которые раньше отправляли курульные должности, желая умереть со знаками отличия своего прежнего почетного и доблестного положения, облачились в самую торжественную одежду, какую надевают только лица, сопровождающие колесницы богов или триумфаторы, и так сидели на креслах из слоновой кости в своих домах. Некоторые писатели сообщают, что они, повторяя слова молитвы за верховным понтификом Марком Фабием, обрекли себя на смерть за отечество и римлян-квиритов.

Галлы же отчасти потому, что за ночь остыл у них пыл к битве, отчасти и потому, что до сих пор нигде благоприятный исход сражения не внушал им сомнений, и теперь еще не собирались брать город атакой или штурмом. Они без гнева, без задора вошли на следующий день в город через открытые Коллинские ворота и, благополучно достигнув форума, стали осматривать кругом себя храмы богов и Крепость, единственное место, напоминавшее своим видом войну. Оставив тут отряд, достаточный для того, чтобы предохранить рассыпавшихся в разные стороны галлов от нападения из Крепости или Капитолия, они разбрелись за добычей по совершенно безлюдным улицам. Одна часть их повалила толпою во все ближайшие жилища, а другая направилась к самым отдаленным, предполагая, что они еще не тронуты и потому переполнены добычей. Отсюда, смущенные самим безлюдием, они, чтобы, бродя врассыпную, не сделаться жертвой неприятельского обмана, стали возвращаться на форум и ближайшие к нему места, сплотившись густой толпой. Здесь, хотя дома плебеев были заперты на запоры, а у знати залы были открыты, тем не менее они едва ли не больше опасались нападать на открытые жилища, чем на запертые. Положительно с благоговением смотрели они на мужей, сидевших в преддвериях домов[388 - …в преддвериях домов… – Речь о так называемом vestibulum; это была небольшая площадка перед дверью, через которую входили в залу (atrium) или во внутреннее помещение; в начале главы Ливий говорит, что старцы сидели в «домах», конечно в зале, а не в «преддверии».] и совершенно напоминавших богов не только великолепием одеяния, более блестящего, чем то подобает смертному, но еще и величавым выражением лиц. В то время, когда галлы стояли, внимательно созерцая неподвижных, как статуи, старцев, один из этих последних, говорят, Марк Папирий, слоновым жезлом нанес удар в голову галлу, который стал гладить его длинную, как тогда было в обычае носить, бороду и тем вызвал его гнев. С Папирия началось избиение, и все прочие старики были умерщвлены в своих креслах; после избиения первых сановников не пощадили уже никого из смертных, жилища расхищали и, обобрав их, сжигали.

42. Однако я не могу решить, желания ли не было у всех уничтожать до основания город, или же у галльских начальников был такой план, чтобы, с одной стороны, навести несколькими пожарами ужас на осажденных, в расчете, нельзя ли страхом за целость своих гнезд принудить их к сдаче, а с другой – не сжигать дотла всех строений, чтобы все, что уцелеет в городе, служило залогом, при помощи которого можно было бы сломить твердость противника, – только в первый день огонь разгуливал не в таком множестве разных пунктов и не на таком обширном пространстве, как это бывает во взятом неприятелями городе. Римляне, глядя с Крепости на город, наполненный врагами, и на их беготню по всем улицам в разных направлениях, глядя, как то в одной, то в другой стороне появляется какое-нибудь новое бедствие, не только потеряли способность соображать, но даже не могли дать себе ясного отчета в том, что слышат и видят. Куда бы только ни отвлекал их внимание крик врагов, вопль женщин и детей, шум пламени и треск валившихся зданий, на все они в смятении устремляли свои мысли, свои лица, свои взоры, словно приговоренные самою судьбою созерцать гибель своего отечества,

не имея возможности защищать ничего из своего достояния, кроме жизни, возбуждая к себе чувство сострадания больше, чем кто-либо из подвергавшихся когда-нибудь осаде, потому особенно, что, отрезанные от отечества, они, подвергаясь осаде, в то же самое время собственными глазами созерцали, как все их достояние попадает в руки врагов. И день, так плачевно проведенный, сменился такою же тревожной ночью; за ночью потом последовало беспокойное утро; и ни на минуту нельзя было отдохнуть от зрелища все новых и новых утрат. Но угнетенные и подавленные столькими бедами, римляне, как ни больно было им видеть, что все их достояние дотла истреблено разрушительным пламенем, все же твердо решились мужественно защищать занимаемый ими хотя бедный и малый холм, но тем не менее оставшийся единственной для них опорой свободы; и сверх того, видя ежедневно все одно и то же, они словно уже свыклись с бедами, стали нечувствительны к тому, что так близко их касалось, и только не спускали глаз с оружия и железа, которое держали в правых руках, как с единственной оставшейся у них надежды.

43. Галлы, со своей стороны, соскучившись вести в течение нескольких дней бесцельную войну, направленную единственно против городских жилищ, и видя, что среди пожарищ и развалин плененного города не остается уже ничего, кроме защитников, безуспешно устрашаемых громадными потерями и готовых сдаться, уступая лишь силе, решаются испробовать последнюю меру – атаковать Крепость. Рано утром по данному сигналу вся масса войска выстраивается на форуме; оттуда, подняв крик и под прикрытием «черепахи» [389 - …под прикрытием «черепахи»… – «Черепаха» – здесь: боевое построение, при котором передний ряд держит щиты перед собой, крайние воины в колонне – сбоку, а остальные – над головами.], они подступают к Крепости. Римляне встречают их нисколько не растерявшись и не смутившись; усилив караульные посты на всех доступных пунктах и ставя всякий раз по направлению атаки отборных молодцов, они позволили неприятелю влезть наверх, в том расчете, что чем выше он взберется по крутизне, тем легче можно будет сбросить его по покатости. Почти на середине отлогого спуска римляне встретили галлов и затем уже отсюда, с высоты, которая как бы сама собою толкала броситься на врага, ударили на галлов и произвели в их рядах страшное опустошение, так что после этого они уже ни разу, ни отдельными отрядами, ни всеми силами, не решались на подобное предприятие. Итак, отказавшись окончательно от надежды подступить к Крепости силой оружия, они начали готовиться к осаде, о которой раньше не думали и потому истребили во время городских пожаров не только хлеб, бывший в городе, но и дозволили в течение этих дней поспешно перевезти хлеб, бывший в полях, в Вейи. Поэтому, разделив армии на две половины, они решили поручить одной собирать добычу по соседним народам, а другой осаждать Крепость так, чтобы в то время, когда одни будут заняты осадой, другие доставляли им награбленный в полях хлеб.

Когда часть галлов шла от города, сама судьба, желая дать им познакомиться с римской доблестью, привела их в Ардею, где жил в изгнании Камилл; здесь, скорбя больше об участи отечества, чем о своей собственной судьбе, Камилл, ропща на богов и людей и с негодованием удивляясь, куда девались те мужи, которые с ним брали Вейи и Фалерии, которые вели и другие войны всегда не столько счастливо, сколько мужественно, вдруг узнает о появлении галльского войска и о совещаниях по этому поводу ардеян, пришедших в смятение. И точно исполненный вдохновения свыше, он, никогда раньше не появлявшийся в подобного рода собраниях, теперь бросился в самую гущу собрания и сказал следующее:

44. «Ардеяне, старые друзья, а теперь еще и новые мои соотечественники! Вы сделали мне столько добра, и так как такова была воля судьбы моей, пусть никто из вас не подумает, что я явился сюда, забыв о своем положении! Только общее дело и общая опасность обязывают каждого, при тревожных обстоятельствах, оказать помощь обществу по мере сил своих. И когда же я отблагодарю вас за ваши великие услуги мне, если теперь останусь без дела, или в каком случае я вам буду полезен, как не во время войны? Знанию этого дела я был обязан своим положением в отечестве, и, непобедимый на войне, я изгнан в мирное время неблагодарными гражданами.

Вам же, ардеяне, представился случай не только отблагодарить римский народ за те великие благодеяния, о которых вы и сами помните (а раз помните, не следует вас ими и попрекать), но и снискать для своего города громкую славу в войне с общим врагом, приближающимся нестройными полчищами. Это народ, которому природа дала тело и душу не столько крепкие, сколько великие; поэтому на всякого рода бой они являются более страшными, нежели сильными. Доказательством этому служит поражение римлян: взяли они город, когда ворота были открыты; из Крепости и Капитолия им сопротивляется ничтожная рать; но им наскучило уже осаждать, и они удаляются от осады и врассыпную бродят по полям. Набросившись с жадностью на пищу и вино и усладив себя ими досыта, они с приближением ночи, без укреплений, без постов и караулов, вблизи ручьев растягиваются, где придется, наподобие диких зверей, и теперь, благодаря успеху, стали еще более неосмотрительными, чем обыкновенно. Если у вас есть желание защищать свои стены и не допускать, чтобы все это стало Галлией, то в первую стражу беритесь за оружие и всею толпою следуйте за мной на бойню, а не на бой. Если я не предам их, скованных сном, на беспощадную бойню, как баранов, я согласен испытать в Ардее ту же участь, что и в Риме».

45. И друзья, и враги – все держались одного и того же мнения, что нигде в ту пору не было более способного к войне человека. Собрание было распущено, и ардеяне ушли подкрепить свои силы, всякую минуту с напряжением ожидая, что будет подан сигнал. Сигнал прозвучал, и вместе с наступлением ночной тишины они стояли уже у ворот, готовые к услугам Камилла. Отойдя недалеко от города, они действительно, как сказано было наперед, находят лагерь галлов незащищенным и оставленным со всех сторон без присмотра и с оглушительным криком нападают на него. Ни в одном месте не было сражения, везде только одна резня: беспощадно режут голых и сонных. Однако находившиеся на другом конце лагеря успели подняться со своих постелей; но от страха не будучи в состоянии дать себе отчета, что за нападение и откуда оно, они бросились бежать, и некоторые неожиданно наткнулись прямо на врага. Большая часть галлов забежала на поля антийцев, и тут жители города, сделав нападение, окружили бродивших врассыпную врагов.

В земле вейской произошло подобное же истребление тусков. У них было мало жалости к городу Риму, уже в течение почти четырехсот лет бывшему их соседом, и теперь, теснимые невиданным и неслыханным врагом, в это самое время сделали набег на римские поля. Нагрузившись там добычей, вздумали напасть и на Вейи, последний оплот и надежду римского народа. Римские воины сначала увидели их, как они рыщут по полям, а потом, как они, собравшись кучею, угоняют добычу. Стали ясно различать и лагерь, расположенный неподалеку от Вей. Сначала ими овладела жалость к себе, потом досада, перешедшая в гнев: этрускам ли, которых

они избавили от войны с галлами, навлекши ее на себя, издеваться над их несчастьями? Едва удержались от того, чтобы не броситься на них тотчас же; сдерживаемые центурионом Квинтом Цедицием, которого они сами назначили себе в начальники, они прождали до ночи. Недоставало только вождя, равного Камиллу; все прочее сделано тем же порядком и увенчалось тем же успехом. Даже больше того: взяв себе в проводники пленников, уцелевших от ночной резни, и отправившись с ними к другому отряду тусков, около соляных варниц, они на следующую ночь неожиданно произвели еще большую резню и, торжествуя двойную победу, возвратились обратно в Вейи.

46. В Риме между тем почти все время осада шла вяло, и у обоих противников царила тишина, так как галлы заняты были только тем, чтобы не дать никому из врагов проскользнуть через аванпосты, как вдруг на диво сограждан и врагов появляется римский юноша. В роде Фабиев было установлено особое жертвоприношение на Квиринальском холме. Для совершения его Гай Фабий Дорсуон, препоясанный по-габийски[390 - …препоясанный по-габийски… – Так назывался особый способ перепоясывания, при котором правая пола подбиралась и закидывалась на левое плечо; при этом человек придерживал ее правой рукой на груди.], со священными предметами в руках, сошел с Капитолия и, пройдя сквозь неприятельские аванпосты, не обращая при этом никакого внимания ни на чьи оклики и угрозы, благополучно достиг Квиринальского холма. Совершив здесь все положенные обряды, он пошел тою же дорогой с прежним спокойствием на лице и в поступи, вполне полагаясь на милость богов, почитания которых не оставил даже под страхом смерти, и возвратился к своим на Капитолий, потому ли что галлы как громом были поражены его дивной смелостью, или благодаря благочестию, которое далеко не чуждо этому народу.

В Вейях между тем росло со дня на день не только мужество, но и силы. И сходились сюда из деревень не одни римляне, которые бродили врозь, если не со времени несчастного поражения[391 - …со времени несчастного поражения… – Имеется в виду битва при Аллии, которая произошла 18 июля 390 года до н. э.], то уже наверное со времени потери плененного города; стекались сюда добровольцы и из Лация, чтобы быть в доле при дележе добычи; теперь уже, казалось, настал час возвратить отечество и вырвать его из вражеских рук; только этому крепкому телу недоставало головы. Все в Вейях напоминало о Камилле; кроме того, тут большинство воинов принадлежало к тем, которые одерживали победы под его личным предводительством и главным начальством. И вот Цедиций, говоривший, что он никогда не допустит ничего такого, из-за чего бы командованию его положил конец кто-нибудь из богов или из людей, а не он сам, помня свое звание, первый потребовал назначения полководца. Единогласно решено было вызвать из Ардеи Камилла, но только после предварительного разрешения сената, пребывавшего в Рим; вот до какой степени во всем руководились чувством долга и старались соблюдать установившиеся порядки даже тогда, когда государство было почти на краю гибели.

Приходилось с огромной опасностью пробираться через неприятельские караулы. Дело это взялся выполнить один энергичный юноша по имени Понтий Коминий: лежа в древесной коре, он течением Тибра снесен был до самого Рима. Отсюда по ближайшему к берегу пути, по чрезвычайно крутой и потому оставленной неприятелями без охранной стражи скале он пробирается на Капитолий и тут, представ перед властями, излагает поручение армии. Получив в ответ сенатское постановление, повелевавшее куриатным комициям возвратить Камилла из изгнания и с соизволения народа назначить его немедленно диктатором, а равно и предоставлявшее воинам право иметь своим полководцем, кого они хотят, Коминий тем же путем сполз вниз и устремился с известием в Вейи. Посланные в Ардею за Камиллом послы привели его в Вейи, или в отсутствии Камилла был издан куриатный закон[392 - …был издан куриатный закон… – «Куриатный закон» – формальный акт, необходимый в том случае, если назначение или избрание лица связано с предоставлением ему верховного командования. Акт этот получил свое название от того, что издавался в собрании патрициев по куриям, или в куриатных комициях.], назначавший его диктатором, – последнее представляется более вероятным, а именно что Камилл оставил Ардею только после того, как получил известие об издании закона, так как только с соизволения народа он мог переменить место жительства и только после назначения своего в диктаторы иметь ауспиции[393 - …иметь ауспиции… – «Иметь ауспиции» – технический термин в смысле «иметь право совершать ауспиции».] в армии.

47. Пока это происходило в Вейях, в Риме Крепость и Капитолий подверглись огромной опасности. Галлы потому ли, что заметны были человеческие следы в том месте, где прошел гонец из Вей, или сами обратили внимание на скалу с плоским подъемом у храма Карменты, только в довольно светлую ночь, послав сперва вперед безоружного испытать дорогу, упираясь попеременно на оружие, которое передавали друг другу всякий раз в том месте, где встречалось какое-нубудь затруднение, и, то поддерживая друг друга под плечи, то втаскивая один другого, смотря по требованию местности, так тихо вскарабкались на самый верх, что не только не были замечены стражей, но не разбудили даже собак, так чутких ко всякому ночному шороху. Но не ускользнули они от гусей, которых, как посвященных Юноне, несмотря на крайнюю нужду в пище, римляне все-таки сохранили. Это-то обстоятельство и послужило к спасению города. Разбуженный их криком и шумными взмахами крыльев, Марк Манлий, тот самый, который три года тому назад был консулом, человек, отличившийся в боях, схватившись за оружие и призывая и прочих к оружию, идет вперед и, пока все другие в смятении, ударом щита сваливает с крутизны галла, успевшего уже подняться на самый верх, и в то время, когда падение катившегося вниз галла валило ближайших, беспощадно колет других, которые в смятении, бросив оружие, держались руками за камни, крепко повисши на них. Уже и другие дротиками и градом камней стали сваливать вниз врагов, и, покатившись лавиною, целый отряд свалился в пропасть. Когда потом тревога улеглась, остаток ночи был посвящен отдыху, насколько он доступен встревоженным людям, так как и миновавшая опасность поддерживала в них возбужденное состояние.

С рассветом воины сигнальной трубой были созваны на собрание перед трибунами, где правого и неправого ожидало должное воздаяние. Прежде всего слава была воздана доблести Манлия, который был награжден не одними только трибунами, но и единодушным приговором воинов, потому что все снесли к его дому, находившемуся в Крепости, по полуфунту муки и по кварте вина. Награда, по-видимому, пустая! Однако крайний недостаток в съестных припасах делал ее блестящим доказательством непритворной любви, потому что, лишая себя пищи и питья для того только, чтобы почтить одного человека, каждый отдавал то, что отнял у себя из предметов первой необходимости. После того вызваны были стражи, оберегавшие тот пункт, где враг взобрался незамеченным. Когда военный трибун Квинт Сульпиций объявил, что он со всех них взыщет по-военному, воины в один голос

закричали, что виноват только один из стражей; и трибун, ввиду этого крика, оставил их в покое и приказал только несомненно виновного сбросить со скалы при всеобщем одобрении. Последствием этого события было то, что оба противника стали бдительнее относиться к караулам: галлы потому, что обнаружены были хождения гонцов между Вейями и Римом, а римляне потому, что не могли забыть о ночной опасности.

48. Но, кроме всех бед, неразлучных с осадой и войной, больше всего давал себя чувствовать и тому и другому войску голод, а галлам еще и моровая язва, – ведь лагерь их расположен был между холмами, где в душном воздухе оказалось много вредных испарений. Кроме того, с выжженных пожарами окрестностей при малейшем дуновении ветра неслась не одна только пыль, но и пепел. Народ, привыкший к влаге и прохладе, совершенно неспособный выносить что-либо подобное, изнывая от жары и духоты, умирал, как скот, от повальных болезней; им стало уже в тягость погребать мертвых поодиночке, и потому они сжигали их целыми кучами, навалив без разбора, откуда и площадь получила наименование Галльских Костров[394 - …площадь получила наименование Галльских Костров. – Галльские Костры (Busta Gallica) – площадь, находившаяся в центре города.].

Затем заключено было с римлянами перемирие, и с разрешения командующих начались переговоры. Во время этих переговоров, когда галлы постоянно ставили римлянам на вид голод и, опираясь на это, предлагали им сдаться, тогда, говорят, с целью разубедить их, во многих местах с Капитолия набросали на неприятельские аванпосты печеного хлеба. Однако дальше невозможно было ни скрывать голода, ни переносить его. Итак, пока диктатор лично производит набор в Ардее, приказав начальнику конницы Луцию Валерию привести войско из Вей, пока он делал приготовления и принимал меры, необходимые для нападения на врагов с силами вполне равными, капитолийская армия, хотя и истомленная сторожевыми постами и ночными караулами, все же преодолевала все людские бедствия, но не могла осилить в борьбе с природой голода и, день изо дня всматриваясь вдаль, не видно ли какого подкрепления от диктатора, в конце концов лишившись не только пищи, но уже и надежды, когда, при выхода на аванпосты, ослабленное тело почти падало под тяжестью оружия, – заявила желание или сдаться, или предложить за себя выкуп на каких бы то ни было условиях, тем более что галлы давали ясно понять о готовности своей удовлетвориться незначительным выкупом за снятие осады. Тогда состоялось заседание сената, и военным трибунам дано было поручение вступить в переговоры о мире. Вслед за тем на переговорах между военным трибуном Квинтом Сульпицием и галльским вождем Бренном состоялась сделка, и народ, которому предстояло вскоре повелевать целым миром, оценен был в тысячу фунтов золота. К постыднейшей уже самой по себе сделке прибавилось еще новое унижение: гири, принесенные галлами, были неверны; когда трибун стал возражать против этого, нахальный галл прибавил еще к гирям свой меч, и римлянам пришлось выслушать тягостные слова: «Горе побежденным!»

49. Но боги и люди не допустили римлян оставаться в положении выкупленных. По какой-то случайности, прежде чем неслыханный выкуп был сполна выплачен, потому что вследствие пререканий еще не все золото было отвешено, как раз в это время подоспел диктатор и приказал убрать золото и удалить галлов. Когда те, упираясь, говорили, что они заключили договор, он стал отрицать действительность договора, заключенного должностным лицом низшего ранга уже после того, как состоялось назначение его диктатором, и без его соизволения; и тут же объявляет галлам, чтобы они готовились к сражению. Своим приказывает сбросить в кучу походную ношу, привести в порядок оружие и железом, а не золотом вернуть себе отечество, имея перед собою на глазах капища богов, а равно жен, детей, отечественную землю, обезображенную бедствиями войны, и все, что защитить и отобрать и за что отомстить составляет для человека священную обязанность. Затем выстраивает войско в боевой порядок, насколько то позволяло местоположение полуразрушенного города и природная неровность местности, и предусмотрительно принимает все меры, какие только военное искусство могло изыскать или заранее приготовить для обеспечения успеха. Галлы, в смятении от неожиданности, берутся за оружие и яростно, без осмотрительности набрасываются на римлян. Уже счастье повернулось, уже силы богов и разум человеческий стали на сторону римлян. Итак, в первой же схватке галлы были разбиты с таким же небольшим напряжением, как они победили при Аллии.

Вслед за этой победой под личным предводительством и главным начальством того же Камилла опять была одержана победа над ними в новом, еще более правильном сражении, у восьмого камня на Габийской дороге, куда они направились, спасаясь бегством. Здесь смерть не пощадила никого; лагерь был взят, и не осталось даже гонца, чтоб дать весть о поражении. Отвоевав у врагов отечество, диктатор с триумфом вернулся в город, и в нескладных песнях-шутках, которые обыкновенно распевают воины, его вполне справедливо величали славными именами Ромула, отца отечества, второго основателя Рима.

Вслед за тем спасенное от войны отечество он бесспорно спас вторично и во время мира, не допустив переселения в Вейи несмотря на то, что и трибуны, после сожжения города, еще настойчивее требовали осуществления этого проекта и что сами плебеи теперь в большей степени выражали расположение к этому плану; это обстоятельство и послужило основанием к удержанию им диктатуры после триумфа, когда сенат заклинал его не оставлять государство в неопределенном положении.

50. Первым делом Камилл как ревностнейший блюститель религии назначил заседание сената для доклада по делам, касавшимся бессмертных богов, и издал сенатское постановление о приведении в порядок всех святых мест, чтобы они были в том же виде, как раньше, до занятия их врагом, о возведении кругом них оград и об очищении их, а равно об отыскании в Сивиллиных книгах через дуумвиров указаний насчет порядка очищения, о заключении с церийцами от имени государства гостеприимного союза за то, что они приютили святыни римского народа и жриц и по милости этого народа не было прервано почитание бессмертных богов; о праздновании Капитолийских игр в благодарность Юпитеру Всеблагому Всемогущему за то, что он при тревожном положении спас свою обитель и твердыню римского народа, а равно и о поручении диктатору Марку Фурию составить для выполнения этого дела коллегию из лиц, живущих на Капитолии и в Крепости[395 - …составить для выполнения этого дела коллегию из лиц, живущих на Капитолии и в Крепости. – Капитолийские игры устраивались не государством, а специальной коллегией «капитолийцев». Игры происходили 15 октября, включали в себя состязания в кулачном бою и в беге. – Примеч. ред.]. Независимо от этого зашла речь об искуплении вины за пренебрежение к голосу, слышанному ночью и предупреждавшему о несчастии еще до войны с галлами, и повелено было соорудить на Новой улице часовню Аию Локутию[396 - …часовню Аию Локутию. – Аий Локутий – т. е. «вещающий, говорящий». Устанавливая поклонение новому божеству, римляне дали ему

имя, напоминающее об услуге, оказанной неведомым дотоле богом.]. Золото, вырванное из рук галлов, а равно и то, которое снесли из других храмов среди сумятицы в божницу Юпитера, признано «священным» и повелено положить его под трон Юпитера, так как не могли разобраться, куда какое следует отнести обратно. Уже раньше религиозность граждан обнаружилась в том, что, когда в казне недоставало золота для пополнения суммы условленного с галлами выкупа, его взяли от матрон, добровольно предложивших свои услуги, чтобы только не трогать священного золота. За это матрон благодарили, оказав им новую честь, дозволив торжественное прославление их после смерти наравне с мужчинами.

Когда исполнено было все то, что относилось к богам и могло быть сделано только при посредстве сената, тогда, наконец, видя, что трибуны неустанными речами подбивают плебеев бросить развалины и переселиться в готовый город Вейи, Камилл в сопровождении всего сената явился на народную сходку и тут держал такую речь:

51. «Мне, квириты, до такой степени тягостны споры с народными трибунами, что не только единственным утешением моего скорбного изгнания во время пребывания в Ардее была жизнь вдали от этих препирательств, но, имея в виду эти самые препирательства, я никогда и не вернулся бы обратно, хотя бы вы тысячу раз вызывали меня и сенатским постановлением, и повелением народа. И теперь побудила меня вернуться не перемена моего образа мыслей, но ваша судьба, так как дело шло о том, чтобы отечество оставалось на своем прежнем месте, а не о том, чтобы я оставался в отечестве. И теперь я охотно держался бы спокойно и молчал, если бы и настоящая жестокая борьба не была борьбой за отечество, когда не являться на помощь, пока хватает жизни, для других постыдно, а для Камилла еще и преступно. В самом деле, зачем мы его отвоевали, зачем, когда оно было осаждено, вырвали из рук врагов, если, отобрав, сами бросаем на произвол судьбы? Когда победили галлы, когда взяли весь город, все же боги и юноши римские отстояли хоть Капитолий и Крепость и остались в них жить. И неужели, когда победили римляне и отняли обратно город, Крепость и Капитолий будут брошены на произвол судьбы и удача причинит этому городу больше опустошения, чем наши несчастья? Даже если бы вместе с закладкой города не было положено оснований всем религиозным установлениям и они не передавались преемственно из рук в руки, все же в настоящих обстоятельствах вмешательство божества так очевидно содействовало успеху римского дела, что, по моему мнению, этим самым люди лишены всякого права на безразличное отношение к культу богов. Посмотрите, в самом деле, на ряд удач и неудач за эти последние годы, и вы увидите, что все кончалось удачно тогда, когда вы следовали указаниям богов, и неудачно тогда, когда вы ими пренебрегали. Прежде всего, вейская война – сколько лет она тянулась, сколько труда она стоила! – кончена была лишь тогда, когда, следуя велению богов, спустили воду из Альбанского озера. А что сказать мне о нынешнем небывалом бедствии нашего города? Разве оно случилось раньше того, как пренебрегли небесным голосом, предупреждавшим о приближении галлов, раньше того, как нарушена была нашими послами святость международного права, раньше того, как мы, обязанные отстаивать это право, все от того же безразличного отношения к богам оставили нарушение его безнаказанным? Вот для того, чтобы послужить целому миру уроком, мы, побежденные, плененные, выкупленные, и понесли столько кар от богов и людей. Несчастье заставило нас потом вспомнить об обязанностях перед религией. И бежим мы на Капитолий к богам, к престолу Юпитера Всеблагого Всемогущего; видя достояние свое в развалинах, одни святыни мы скрыли в земле, другие удалили с глаз неприятелей, отвезя в соседние города; культы богов мы, даже покинутые богами и людьми, все же не прервали. И вот, благодаря только этому, они вернули теперь нам снова отечество, и победу, и утерянную было старинную военную честь, а страх, вместе с бегством и кровопролитием, обратили на врагов, которые, ослепленные корыстью, вздумали нарушить на весе золота верность договору.

52. Теперь, видя, какое громадное влияние на дела человеческие имеет почитание и непочитание богов, неужели вы, квириты, не соображаете, какой великий грех мы замышляем сотворить теперь, когда едва начинаем оправляться от крушения за первую вину, принесшую нам столько бедствий? У нас есть город, основанный после совершения ауспиций и в пределах, указанных гаданиями; каждое место в нем внушает благоговейный страх пред богами; торжественные жертвоприношения должны совершаться не только в установленные дни, но и на установленных местах. И всех этих богов, общественных и частных, вы, квириты, собираетесь покинуть? Как мало сходства в вашем поступке с тем подвигом, который недавно, во время осады, на глазах врагов, не менее нас удивленных, совершил благородный юноша Гай Фабий, когда среди галльских дротиков, спустившись с Крепости, он совершил на Квиринальском холме обряд, торжественно совершаемый в роде Фабиев! Неужели священнодействия в родах желательно не прекращать и во время войны, а общественные священнодействия и римских богов можно бросить на произвол судьбы даже во время мира? И неужели желательно, чтобы понтифики и фламины с меньшим уважением относились к общественному богослужению, чем частный человек отнесся к торжественному обряду, установленному в его роде? Пожалуй, кто-нибудь может заметить, что мы или будем совершать те же священнодействия в Вейях, или для совершения их будем оттуда посылать сюда жрецов своих. Но ни того ни другого, со строгим соблюдением обрядности, сделать невозможно. И чтоб не перечислять всех разного рода священнодействий и всех богов, – в случае пиршества Юпитеру[397 - …в случае пиршества Юпитеру… – Должностные лица и сенат давали «пир Юпитеру» 13 сентября, в день освящения Капитолийского храма. Пир «возглавляли» трое богов: Юпитер, чья статуя с накрашенным красной краской лицом располагалась на ложе (подушке), Юнона и Минерва, чьи изображения помещались на креслах. Впоследствии эту церемонию стали повторять 13 ноября, во время Плебейских игр. – Примеч. ред.] неужели можно взять на себя приготовить пуловинар где-нибудь в другом месте, кроме Капитолия, а что сказать мне о вечных огнях Весты и об изображении, которое как залог владычества надежно хранится под защитою ее храма? Что сказать о священных щитах ваших, о Марс Градив, и ты, о Квирин-отец? И все эти святыни, по древности равные городу, иные даже древнее основания его, вы решаетесь покинуть на оскверненном месте? Но посмотрите, какое различие между нами и предками. Они передали нам известные священнодействия с тем, чтобы мы совершали их на Альбанской горе и в Лавинии; страшно было переносить священнодействия из вражеских городов к себе в Рим, а мы без святотатства перенесем их отсюда во вражеский город Вейи?

Припомните же теперь все те случаи повторения священнодействий вследствие какого-нибудь упущения в завещанном отцами обряде, происшедшего или по небрежности, или случайно. А между тем что спасло наше государство, изнемогавшее под бременем войны с вейянами, как не повторение священнодействий вместе

с возобновлением ауспиций после совершившегося на Альбанском озере чуда? Но, сверх того, соблюдая старинные религиозные обряды, мы еще перенесли в Рим богов из других стран и учредили новых. Юнона Царица, перевезенная из Вей, недавно была освящена на Авентине в столь памятный необычайным усердием матрон и торжественный день! Аию Локутию, по случаю услышанного с неба голоса, мы велели соорудить храм на Новой улице; к другим празднествам мы еще прибавили Капитолийские игры и для того учредили, с утверждения сената, новую коллегию; какая надобность была предпринимать это, если мы вместе с галлами собирались покинуть римский город? Или мы не сами по доброй воле оставались в Капитолии в течение стольких месяцев осады, а только враги и страх удерживали нас там?

Мы говорим все о священных обрядах и храмах; а что же сказать нам еще о жрецах? Неужели нам не приходит на ум, какое при этом совершается святотатство? У весталок – об этом и говорить нечего – есть одна только та обитель, из которой ничто и никогда, кроме взятия города, не могло их заставить выйти; для фламина Юпитера провести одну ночь вне города уже грех. А между тем вы собираетесь их сделать из римских вейскими жрецами, и весталки твои покинут тебя, о Веста, и фламин, живя в чужой стране, каждую ночь будет навлекать на себя и государство вину такого святотатства!

Да что говорить! А все то, что мы совершаем вообще с ауспициями и почти исключительно в пределах померия, какому забвению и какому небрежению мы предаем его? Комиции куриатные, комиции центуриатные, ведающие военные дела, на которых вы избираете консулов и военных трибунов, – где могут происходить с ауспициями, как не на своем обычном месте?

В Вейи ли мы их перенесем? Или, может быть, ради комиций народ будет, несмотря на все неудобства, собираться в этом покинутом богами и людьми городе?

53. Но, возразят нам, действительно, все оскверняется и никакими искупительными жертвами не может быть очищено, но сами обстоятельства заставляют оставить город, опустошенный пожарами и разрушением, переселиться в Вейи на все готовое и не мучить бедных плебеев, заставляя их здесь заниматься постройками. Но, я думаю, и без моего указания вам очевидно, квириты, что это основание только выставляется, а не существует на деле: вы помните, что еще до прибытия галлов, когда целы были общественные и частные здания, когда и город стоял нерушимо, речь шла о том же самом проекте нашего переселения в Вейи. Однако посмотрите, какая разница между мнением моим и вашим, трибуны: вы полагаете, что, если бы тогда и не было надобности сделать это, то теперь оно во всяком случае необходимо; я же, наоборот, того мнения (и не удивляйтесь ему, а сначала выслушайте, в чем оно заключается!), что если бы даже в ту пору, когда весь город стоял нерушимо, и следовало переселиться, то теперь оставлять эти развалины я не находил бы нужным, и вот почему. Тогда поводом к переселению во взятый город могла бы нам служить победа, славная для нас и потомков наших; а теперь это переселение, горестное и постыдное для нас, принесет славу галлам. Ибо будет казаться, что мы не оставили отечества как победители, но потеряли его как побежденные; что это бегство при Аллии, это пленение города, это осада Капитолия вынудили нас покинуть своих пенатов и решиться на изгнание и бегство с того места, которого мы не сумели защитить. И галлы могли разорить Рим, а не будет ли казаться, что римляне бессильны восстановить его? А если они теперь явятся с новыми полчищами (а ведь, как известно, трудно поверить, как они многочисленны!) и пожелают жить в этом городе, взятом ими, покинутом нами, то что остается делать, как не допустить это? Если бы не галлы, но старые наши враги, эквы, вольски, устроили так, чтобы переселиться в Рим, пожелали ли бы вы признавать их за римлян, а себя за вейян? Иль, быть может, вы скорее пожелали бы, чтобы Рим был пустыней, но вашей, чем городом, но неприятельским? Я, по крайней мере, не вижу, что более преступно. Неужели вы из-за того только, что вам лень строить, готовы допустить подобные преступления, подобный позор? Если бы в целом городе нельзя было соорудить ни одного здания лучше или обширнее, чем известная всем хижина нашего основателя, то и в этом случае не следует ли нам лучше жить в хижинах, как пастухи и крестьяне, но среди своих святынь и пенатов, чем идти целым государством в изгнание? Предки наши, пришельцы и пастухи, не посмотрели на то, что на этих местах ничего не было, кроме лесов и болот, и соорудили новый город в такое короткое время; а нам, когда Капитолий и Крепость остаются нерушимыми, когда стоят храмы богов, нам лень отстроить сожженные здания? И что каждый из нас в отдельности сделал бы, если бы сгорел его дом, то мы отказываемся делать на общественном пожарище все совместно?

54. Что же еще, наконец? Если бы по злонамеренности или просто случайно произошел пожар в Вейях и пламя, распространившись от ветра, что может всегда случиться, истребило значительную часть города, то мы пожелаем оттуда переселиться в Фидены ли, в Габии ли или в другой какой город? Неужели так мало привязывает родная страна и та земля, которую мы зовем матерью, неужели вся привязанность наша к отечеству тяготеет только к домам и бревнам? Так и быть, признаюсь уж вам, хотя вспоминать об обидах ваших и о моем несчастии и не особенно приятно: когда меня здесь не было, всякий раз, как приходилось мне вспоминать о родине, холмы и луга, Тибр, знакомый для глаз квартал, это небо, под которым я родился и вырос, – все эти предметы рисовались в моем воображении. Пусть же и вас, квириты, привязанность ко всему этому лучше теперь побудит остаться в своем гнезде, чем потом, когда вы его оставите, изнывать от тоски по нему. Недаром боги и люди выбрали для основания города эту именно местность, эти в высшей степени благоприятные для здоровья холмы, эту реку, удобную как для вывоза продуктов с материка, так и для ввоза товаров заморских. Это море настолько недалекое от вас, насколько это нам выгодно, и не настолько близкое, чтобы иноземные флоты удобно могли нападать, это положение в центре Италии, единственное в своем роде и как бы созданное для расширения города. Подтверждением могут служить самые размеры такого молодого города: всего триста шестьдесят пятый год, квириты, идет городу. Среди стольких весьма древних народов вы постоянно ведете войны, а между тем, не говоря о каждом городе в отдельности, ни вольски, соединенные с эквами, владеющие столькими и так сильно укрепленными пунктами, ни вся вместе Этрурия, так могущественная на суше и на море и занимающая вширь громадное пространство Италии между двумя морями, не могут с вами равняться в войне.

А если это так, какой – досадно даже! – смысл, испытав одно только хорошее, стараться испытать нечто другое, когда, допуская даже, что вы можете перенести в другое место свою доблесть, безусловно, невозможно перенести самих судеб этого места? Здесь Капитолий, где некогда была найдена человеческая голова и было дано прорицание, что в этом месте будет глава мира и центр государства. Здесь же, когда согласно указаниям авгурий освобождали Капитолий от святынь, богиня Юности[398 - …богиня Юности… – Юность (Ювента) – римская богиня возмужания

и «юношеского», т. е. младшего военного возраста. – Примеч. ред.] и бог Термин к великой радости ваших предков не допустили сдвинуть себя с места; здесь огни Весты, здесь щиты, ниспосланные с неба, здесь все боги, готовые помогать вам, если останетесь».

55. Сильное, говорят, впечатление произвела речь Камилла, но больше всего те места ее, которые касались религии. Однако дело, все еще не решенное, решил как раз кстати раздавшийся голос центуриона, который в то самое время, когда заседание сената для обсуждения этих вопросов несколько времени спустя происходило в Гостилиевой курии, а когорты, возвращавшиеся с караула, маршировали случайно по форуму, громко скомандовал на комиции: «Знаменосец, поставь знамя! Здесь нам удобнее всего остановиться!» Услыхав эти слова, сенаторы, вышедшие из курии, единогласно объявили, что они принимают это за добрый знак, и кругом обступившие их плебеи тоже одобрили это. Вслед за тем законопроект был отвергнут, и как попало начали обстраивать город. Черепицы были доставлены от казны, дано было право, где кто захочет, ломать камни и рубить лес с тем только условием, чтобы постройки были окончены в тот же год. Поспешность, с какою производили постройку зданий на пустыре, не различая своего от чужого, не дала позаботиться о распланировке улиц. Вот причина того, что старые клоаки, проведенные в первый раз под улицами, ныне проходят везде под частными зданиями и что расположение города напоминает скорее вид города, наскоро занятого, чем правильно распланированного.

Книга VI

Внутренние мероприятия (1). Отпадение союзников; поражение эквов и вольсков, этрусков (2–3). Возвращение бежавших в Вейи римлян; поражение эквов и тарквинийцев (4). Аграрный закон; увеличение числа триб (5). Война с антийцами и поражение их (6–8). Возвращение от этрусков Сутрия, Непета (9-10). Замысел Марка Манлия Капитолина (11). Поражение вольсков и их союзников (12–13). Популярность Манлия (14). Заключение его в тюрьму; триумф Камилла над вольсками (15–16). Освобождение Манлия (17). Новые волнения плебеев, подстрекаемых Манлием; суд над ним и казнь его (18–20). Отпадение колоний и союзников (21). Враждебные действия пренестинцев; победа Марка Фурия над вольсками (22–24). Покорность тускуланцев (25–26). Неудачная попытка привести в известность долговые обязательства плебеев (27). Вторжение пренестинцев в римские пределы (28). Триумф Цинцинната над ними (29). Война с вольсками и новое восстание пренестинцев (30). Опустошение римлянами земли вольсков (31). Победа римлян под Сатриком (32). Покорность антийцев; сожжение латинами Сатрика и занятие Тускула; возвращена Тускула римлянами (33). Сила патрициев и денежная зависимость от них плебеев (34). Законопроекты народных трибунов в пользу плебеев и протесты патрициев (35). Борьба из-за них и уступки плебеев (36–41). Победа над галлами; избрание плебейского консула и двух патрицианских эдилов (42).

1. В пяти книгах я изложил внешние войны и внутренние усобицы, словом, все, что совершили римляне от основания города до взятия его галлами, находясь сперва под властью царей, затем консулов и диктаторов, децемвиров и трибунов с консульской властью. События эти затемняет отдаленная древность, подобно тому как предметы, находящиеся на большом расстоянии, едва видны; кроме того, в те времена мало была развита и редко применялась письменность – этот единственный надежный способ сохранить воспоминание о событиях, – а если что и было занесено в комментарии понтификов и иные государственные и частные письменные памятники, то большая часть их погибла при пожаре города. С большей ясностью и достоверностью будут изложены последующие события из гражданской и военной жизни государства, возродившегося при вторичном устроении его подобно более пышным и живучим молодым побегам, которые пускает древесный пень.

В начале поддерживал государство тот же муж, который помог ему подняться, – Марк Фурий; раньше истечения года ему не позволили сложить диктатуру. Не хотели, чтобы трибуны, во время управления которых взят был город, председательствовали в комициях для избрания магистратов на следующий год. Управление перешло к междуцарю [389 г.]. Граждане неустанно были заняты постройками и работами по возобновлению города, а тем временем народный трибун Гней Марций привлек к суду Квинта Фабия непосредственно после того, как тот сложил с себя должность; обвинение состояло в том, что он, будучи отправлен для переговоров с галлами, несмотря на звание посла, вступил с ними в сражение вопреки международному праву. От этого суда его освободила смерть, приключившаяся так своевременно, что большинство считало ее добровольной. Началось междуцарствие; сперва междуцарем был Публий Корнелий Сципион, после него Марк Фурий Камилл. Этот избирает военных трибунов с консульской властью – Луция Валерия Публиколу во второй раз, Луция Вергиния, Публия Корнелия, Авла Манлия, Луция Эмилия, Луция Постумия.

Вступив в управление немедленно после междуцарствия, они прежде всего совещались с сенатом по религиозным вопросам. Сперва издано было распоряжение об отыскании утраченных договоров и законов – то были законы Двенадцати таблиц и некоторые «царские законы» [399 - …некоторые «царские законы». – Законы, по преданию, изданные римскими царями, позднее (I в. до н. э.) были собраны в так называемый Папириев сборник.]. Кое-что из них было обнародовано, законы же, касавшиеся священнодействий, были утаены понтификами главным образом с той целью, чтобы при помощи суеверия держать массу населения в зависимости. Затем был возбужден вопрос о «тяжелых» днях[400 - …вопрос о «тяжелых» днях… – «Тяжелыми» назывались дни, ознаменовавшиеся каким-нибудь печальным событием, вследствие чего в эти дни не позволялось приносить жертвы и начинать какое-либо дело; дни эти не следует смешивать с так называемыми «праздничными» днями, когда нельзя было производить суд.]; при этом пятнадцатый день до секстильских календ[401 - …пятнадцатый день до секстильских календ… – Т. е. 18 июля.], ознаменованный двойным бедствием – в этот день были перебиты у Кремеры Фабии, а затем произошла позорная битва при Аллии[402 - …перебиты у Кремеры Фабии… позорная битва при Аллии… – О битве у Кремеры см. II, 50; о битве при Аллии см. V, 37–38.], погубившая город, – назван был от последнего поражения «аллийским» и отмечен запрещением заниматься каким-нибудь общественным или частным делом. Некоторые полагают, что запрещено было совершать священнодействия и на другой день после ид, так как военный трибун Сульпиций на следующий день после квинктильских ид неудачно приносил жертву[403 - …неудачно приносил жертву… – Правильнее думать, что жертва, по-видимому, была удачна, и только впоследствии выяснилось, что это не так; дело в том, что если жертва была неблагоприятна, то ее следовало бы продолжать до появления благоприятных знамений.], и через три дня римское войско, не испросив мира у богов, повстречалось с врагом. Поэтому некоторые думают, что то же суеверие распространялось и на дни, следующие за календами и нонами.

2. Но не долго можно было спокойно думать о восстановлении государства после такого тяжелого несчастья: с одной стороны, старинные враги, вольски, взялись за оружие с целью

уничтожить римское имя; с другой стороны, купцы извещали, что старейшины всех народов Этрурии, собравшись у капища Волтумны, согласились начать войну; а тут еще присоединилась новая гроза – отпадение латинов и герников, которые в течение почти ста лет после битвы при Регилльском озере с непоколебимой верностью оставались в дружбе с римским народом. И вот, когда со всех сторон поднимались такие ужасы и всем становилось ясным, что не только враги ненавидят римлян, но даже союзники презирают их, решено было защищать государство под предводительством того же мужа, который восстановил его, и избрать в диктаторы Марка Фурия Камилла. Он назначил начальником конницы Га я Сервилия Агалу и, объявив суды закрытыми, произвел набор из молодых людей; однако и стариков, которые были еще не совсем дряхлы, он привел к присяге и разделил на центурии. Собрав и вооружив войско, он разделил его на три части: первую выставил против Этрурии на полях вейян; второй приказал расположиться лагерем перед городом. Начальниками были военные трибуны – над второю армией Авл Манлий, а над первою, посланною против Этрурии, Луций Эмилий; третью он повел сам против вольсков и приступил к осаде лагеря недалеко от Ланувия – местность эта называется «У Меция». Презирая римлян в том предположении, что галлы истребили почти всю римскую молодежь, вольски начали войну, но слух об избрании вождем Камилла так напугал их, что они, не желая допустить врага к укреплениям, защитили себя валом, а вал оградили собранными отовсюду деревьями. Заметив это, Камилл приказал бросить огонь на находившуюся перед ним преграду; случайно в сторону врагов дул чрезвычайно сильный ветер; таким образом не только был открыт путь для распространения пожара, но, так как пламя тянуло в лагерь, то удушливый запах, дым и треск горевших свежих дров до такой степени смутил врагов, что римлянам легче было перебраться в вольскский лагерь через вал, защищенный воинами, чем пройти через изгородь, истребленную огнем. Рассеяв и истребив врагов и взяв штурмом лагерь, диктатор отдал добычу воинам, которая была им тем приятнее, чем меньше они надеялись получить ее от вождя, не отличавшегося щедростью. Затем, преследуя бегущих и опустошив все поля вольсков, на семидесятый год войны он принудил их наконец к сдаче. Из земли вольсков Камилл победоносно вступил в страну эквов, которые тоже готовились к войне; он разбил их войско около Бол и при первом же нападении взял не только их лагерь, но и город.

3. Так шли дела там, где находился первый человек в Римском государстве – Камилл; но с другой стороны в это время надвигалась огромная опасность: этруски, вооружившись чуть не поголовно, начали осаду Сутрия, находившегося в союзе с римским народом. Послы их, обратившиеся в сенат с просьбою пособить им в беде, вернулись с постановлением, повелевавшим диктатору возможно скорее двинуться на помощь сутрийцам. Положение осажденных, однако, не позволяло им ждать осуществления этой надежды: граждане, вследствие их немногочисленности изнуренные работой, караулами и ранами, тяжесть которых обрушивалась все на одних и тех же лиц, согласно условию передали город врагам и безоружные, в одной одежде, печальной толпою покидали свои пенаты; в это время подошел Камилл с римским войском. В отчаянии толпа повалилась ему в ноги; словам старейшин, вызванным их крайне печальным положением, вторил плач женщин и детей, которые тащились за ними в изгнание. Диктатор приказал перестать плакать, говоря, что вопль и слезы несет он этрускам. Затем он велел сутрийцам остановиться под прикрытием небольшого отряда, воинам же, сложив ранцы, взять с собой только оружие. Отправившись таким образом с войском налегке к Сутрию, он, согласно ожиданию, находит там полную беспечность, вызываемую обыкновенно удачей: караулов перед стенами не было, ворота были открыты, победители врассыпную выносили добычу из неприятельских домов. Таким образом, вторично в один и тот же день Сутрий был взят; новый враг повсюду бил победителей-этрусков, не давая им времени ни сомкнуться, ни собраться, ни взяться за оружие. Каждый поодиночке бежал к воротам, пытаясь как-нибудь выскочить в поле, но ворота оказывались запертыми – таково было первое распоряжение диктатора. Затем одни стали хватать оружие, другие, которых суматоха случайно застала вооруженными, созывали своих начинать сражение; и оно возгорелось бы вследствие отчаяния врагов, если бы глашатаи, разосланные по городу, не приказали складывать оружие, щадить безоружных и бить только вооруженных. Тогда, получив надежду остаться в живых, даже те, которые твердо решили сражаться, ввиду своего отчаянного положения стали толпами бросать оружие и безоружными предаваться врагу, что представлялось более безопасным. Большое число было отдано под стражу; до наступления ночи город был возвращен сутрийцам невредимым и не подвергшимся никаким бедствиям войны, так как он не был взят штурмом, а передан этрускам согласно договору.

4. Победоносно окончив зараз три войны, Камилл с триумфом вернулся в Рим. Громадное большинство этрусских пленников вел он перед колесницей; продав их под копьем[404 - …продав их под копьем… – При продаже военной добычи выставлялось обыкновенно копье, символ силы, при помощи которой добыча была захвачена; позже это служило знаком всякой продажи или сдачи в аренду от имени государства.], он выручил столько денег, что заплатил матронам за золото, а из остатка сделал три золотых чаши, которые, как известно, до пожара на Капитолии[405 - …до пожара на Капитолии… – В 83 году до н. э.] лежали в святилище Юпитера у подножия Юноны[406 - …лежали в святилище Юпитера у подножия Юноны… – Святилище Юпитера находилось слева от храма Юноны и справа от святилища Минервы; они были отделены друг от друга стенами, так что не ясно, как чаши могли находиться у подножия Юноны в святилище Юпитера.] с посвящением от имени Камилла.

В этом году [388 г.] получили право гражданства те из вейян, капенцев и фалисков, которые перебежали в течение последних войн к римлянам, и этим новым гражданам отмежеваны были поля. Вызваны также обратно из Вей в город сенатским постановлением те, которые ушли туда, ленясь принимать участие в постройках в Риме, и поселились там в покинутых жилищах. Сперва они подняли шум, презрительно относясь к этому распоряжению; но затем, когда был назначен день и определено уголовное наказание тем, кто к этому дню не вернется в Рим, каждый испугался за себя, а это заставило отдельных лиц повиноваться, хотя в толпе они были свирепы. Между тем в Риме и население увеличивалось, и одновременно росли дома по всему городу; покрывать издержки помогало государство, эдилы работали, точно дело шло об общественных сооружениях, частные лица сами спешили окончить постройки, к чему склоняла необходимость иметь жилье; так в течение одного года вырос новый город.

В конце года созваны были комиции для выбора военных трибунов с консульской властью. Выбраны были Тит Квинкций Цинциннат, Квинт Сервилий Фиденат в пятый раз, Луций Юлий Юл, Луций Аквилий Корв, Луций Лукреций Триципитин, Сервий Сульпиций Руф. Одну армию они двинули в страну эквов, не с целью вести войну – они признали себя

побежденными, – но из ненависти, для опустошения полей, чтобы не оставалось сил для каких-нибудь новых затей; другую армию повели в страну тарквинийцев. Там были взяты этрусские города Кортуоза и Контенебра. У Кортуозы вовсе не было битвы; напав внезапно, римляне взяли город при первом крике и при первом натиске; он был разграблен и сожжен. Контенебра выдерживала осаду лишь немного дней; беспрерывное напряжение – и днем и ночью – сломило жителей. Римское войско разделено было на шесть частей, и каждая по очереди шла в битву на шесть часов, а утомленные граждане вследствие своей малочисленности дрались без отдыха; наконец они вынуждены были отступить и дали римлянам напасть на город. Трибуны хотели продать добычу с аукциона, но распоряжением замедлили, а тем временем воины овладели ею, и отнять ее было невозможно, не возбуждая негодования.

В том же году, чтобы не одни частные сооружения увеличивали город, и Капитолий был укреплен квадратными плитами – сооружение, заслуживающее внимания даже при нынешнем великолепии.

5. Хотя граждане были заняты постройками, но народные трибуны стали пытаться оживить сходки, собираемые ими для обсуждения аграрных законов. Указывали на возможность получить Помптинское поле, только тогда впервые несомненно присоединенное, после того как Камилл сокрушил могущество вольсков. Жаловались, что полю этому гораздо больше грозит знать, чем грозили вольски: те делали нападения только до тех пор, пока имели силы и оружие; знатные же люди стремятся завладеть общественным полем, и не будет там места плебеям, если раздел не опередит захвата. Произвести этим сильного движения в среде плебеев не удалось, так как их было мало на форуме вследствие хлопот по постройкам; кроме того, они были истощены издержками и не думали о земле, снабдить которую всем необходимым для обработки у них не хватало сил.

Государство вообще было объято религиозным страхом, а тогда вследствие недавнего поражения и люди знатные впали в суеверие; и вот, с целью восстановления ауспиций, назначено было междуцарствие. Один за другим следовали междуцари – Марк Манлий Капитолин, Сервий Сульпиций Камерин и Луций Валерий Потит. Только этот созвал комиции для избрания военных трибунов с консульской властью; избраны были Луций Папирий, Га й Корнелий, Га й Сергий, Луций Эмилий (во второй раз), Луций Менений, Луций Валерий Публикола (в третий раз). Они вступили в управление непосредственно после междуцарствия.

В тот год [387 г.] Тит Квинкций, духовный дуумвир, освятил храм Марса[407 - …освятил храм Марса… – Храм Марса находился вне городских стен, у Капенских ворот, на Марсовом склоне, между первым и вторым милевыми камнями Аппиевой дороги.], обещанный во время войны с галлами. Из новых граждан образовано было четыре трибы: Стеллатинская, Троментинская, Сабатинская, Арниенская, и они дополнили число триб до двадцати пяти.

6. Народный трибун Луций Сициний завел речь о Помптинском поле перед толпой народа уже более многочисленной и более склонной овладеть им, чем то было до сих пор. Суждение в сенате о войне с латинами и герниками было отложено вследствие заботы о более серьезной войне, так как Этрурия взялась за оружие. Управление перешло к военному трибуну с консульской властью – Камиллу; товарищами его были пять человек: Сервий Корнелий Малугинский, Квинт Сервилий Фиденат (в шестой раз), Луций Квинкций Цинциннат, Луций Гораций Пульвилл, Публий Валерий. Но в начале года [386 г.] пришлось забыть об этрусской войне, так как внезапно появившаяся в городе толпа беглецов из Помптинской области принесла известие, что антийцы взялись за оружие и что латинские племена послали на эту войну своих юношей, хотя и отрицали участие государства в этом предприятии, так как, по их словам, они только не запрещали добровольцам служить там, где они хотят. Перестали уже небрежно относиться к каким бы то ни было войнам. Итак, сенат возблагодарил богов, что Камилл находится в должности, так как, если бы он был частным лицом, то его пришлось бы избрать диктатором. И товарищи его соглашались, что, если грозит какая-нибудь война, то власть должна быть в руках одного, и заявляли о своем решении подчиняться Камиллу, нисколько не считая для себя унизительным преклониться пред величием этого мужа. Сенат похвалил трибунов, и сам Камилл в смущении благодарил их; он говорил, что римский народ, избрав его уже в четвертый раз диктатором[408 - …избрав его уже в четвертый раз диктатором… – Тут, очевидно, ошибка, так как Камилл оставался военным трибуном, а не был избран диктатором.], возлагает на него великое бремя; великое же бремя возлагает на него сенат, выразив такое мнение о нем, а еще величайшее – товарищи своим столь почетным для него подчинением. Итак, если можно увеличить еще сколько-нибудь труд и бдительность, то он постарается превзойти себя с тою целью, чтобы так единодушно выраженное всем государством высокое мнение о нем стало и постоянным. Что касается войны с антийцами, то тут больше угроз, чем опасности; тем не менее он столько же советует ничего не бояться, сколько ничем не пренебрегать. Рим окружен проникнутыми завистью и ненавистью соседями; поэтому на помощь государству должно быть готово много вождей и много армий. «Я хочу, – сказал он, – чтобы ты, Публий Валерий, вел легионы вместе со мною против антийцев, разделяя со мною власть и планы; чтобы ты, Квинт Сервилий, снарядив и приготовив другую армию, расположился лагерем у города, внимательно следя, не вздумает ли тем временем подняться Этрурия, как это было недавно, или эти новые враги, латины и герники; я уверен, что ты будешь действовать, как это достойно твоего отца и деда, тебя самого и шести твоих трибунатов. Третью армию для защиты городских стен наберет Луций Квинкций из уволенных по болезни и из стариков[409 - …из стариков. – «Старики» – воины старших возрастов (45–60 лет). – Примеч. ред.]. Луций Гораций будет заботиться об оружии, стрелах, хлебе и ином, что потребуется по ходу войны. Тебе, Сервий Корнелий, мы, твои сотоварищи, поручаем председательство в этом государственном совете, охрану религии, комиций, законов и всех городских учреждений». Все охотно обещали свое содействие в пределах данного им поручения, а Публий Валерий, выбранный участником власти, прибавил, что Марк Фурий будет для него диктатором, а он его начальником конницы; поэтому присутствующие должны надеяться, что исход войны будет соответствовать их мнению об этом единственном вожде. Обрадованные сенаторы громко заявили, что они ждут всего лучшего и для войны, и для мира, и для всего государства; никогда не понадобится государству диктатор, если власть будет находиться в руках таких мужей, обнаруживающих такое великое единодушие, одинаково готовых повиноваться и повелевать, которые скорее принесут в жертву общим интересам свою славу, чем станут присваивать себе общую славу.

7. Объявив суды закрытыми и произведя набор, Фурий и Валерий отправились к Сатрику, куда антийцы собрали не только вольскских юношей последнего поколения, но и огромное количество латинов и герников, пользуясь тем, что вследствие продолжительного мира племена эти не были ослаблены. Итак, присоединение нового врага к старому повлияло

на мужество римских воинов. Камилл строил уже войско, когда центурионы возвестили ему, что воины смущены, что они вяло взялись за оружие, медленно и с остановками вышли из лагеря, слышны были даже заявления, что каждому воину придется сражаться с сотней врагов, что трудно устоять против такой массы даже безоружной, не говоря уже о вооруженной; тогда вождь вскочил на коня и, обратившись к строю пред знаменами и объезжая следующие ряды, говорил: «Что это за уныние, воины, что это за необычная медлительность? Врага вы не знаете, меня или себя? Враг все тот же, который всегда служил предметом для обнаружения вашей доблести и славы; вы же под моим начальством только что отпраздновали тройной триумф за тройную победу над этими самыми вольсками, и над эквами, и над Этрурией, – я не говорю уже о взятии Фалерий и Вей и об избиении галльских легионов в плененном родном городе; или вы не узнаете во мне вождя, так как знак вам подал не диктатор, а трибун? Не хочу я чрезвычайной власти над вами, и вам следует видеть во мне только меня, так как диктатура никогда не придавала мне мужества, равно как даже изгнание никогда не отнимало его у меня. Итак, все мы те же самые, и так как мы идем на эту войну со всеми теми же качествами, с какими шли в предыдущие войны, то и исхода войны должны ожидать того же самого. При первом же столкновении каждый сделает то, что умеет и к чему привык: вы победите, а они побегут».

8. Затем, когда был подан знак, Камилл соскакивает с коня и, схватив ближайшего знаменосца за руку, увлекает его за собой на неприятеля, крича: «Неси вперед знамя, воин!» Видя, что сам вождь, который вследствие старческой слабости уже не годен был для исполнения обязанностей, требующих телесной силы, идет на врага, воины разом устремляются вперед, взывая: «Не отставай от вождя!» Рассказывают даже, что по приказанию Камилла знамя было брошено в ряды неприятелей, и в воинах первой шеренги возгорелось желание вернуть его. Здесь был нанесен первый удар антийцам, и ужас объял не только передовых воинов, но и резервы. Не только сила воинов, воспламененная присутствием вождя, пугала вольсков: для них ничего не было ужаснее случайной встречи с самим Камиллом: где он ни показывался, несомненная победа следовала за ним. Особенно это ясно стало, когда, прискакав на коне со щитом пехотинца на левый фланг, почти уже обращенный в бегство, он одним своим появлением восстановил битву, указывая на победу остального войска. Успех клонился уже на сторону римлян, но, с одной стороны, многочисленность приведенных в замешательство врагов мешала им бежать, с другой – утомленным воинам приходилось убивать такое множество людей; в это время неожиданно разразившийся ливень, сопровождаемый страшной бурей, остановил скорее верную победу, чем сражение. Дан был знак отступить, а последовавшая за сим ночь, без всякого труда со стороны римлян, положила конец войне, так как латины и герники, покинув вольсков, ушли по домам; таким образом злые планы привели к соответствующему им концу. Вольски, видя себя покинутыми теми самыми, в надежде на кого было поднято восстание, бросив лагерь, заперлись в стенах Сатрика. Камилл сперва принялся окружать их валом и теснить земляными и иными сооружениями; но, видя, что ему не пытаются мешать вылазками, и полагая, что враг сильно пал духом, чтобы так долго ждать победы над ним, он увещевал воинов не утруждать себя продолжительными работами, точно при осаде Вей, так как победа у них в руках; при огромном воодушевлении воинов он напал со всех сторон на стены и, придвинув лестницы, взял город. Вольски, бросив оружие, сдались.

9. Но мысли вождя были направлены на более важное предприятие – осаду Антия, так как, думал он, это столица вольсков, и там зародилась последняя война. Но так как такой сильный город нельзя было взять без больших приготовлений, без метательных орудий и иных машин, то он, оставив при войске товарища, отправился в Рим убеждать сенат разрушить Антий. Но, я полагаю, боги желали продлить существование антийской общины, так как во время этой речи явились из Непета и Сутрия послы, прося помощи против этрусков и заявляя, что возможность подать ее непродолжительна. Сюда-то судьба обратила от Антий силы Камилла. Так как эти местности лежали перед Этрурией и представляли собою, так сказать, ключ и ворота для выхода из нее, то и этруски при всяком новом предприятии старались захватить их, и римляне – отнять и защитить. Итак, сенат решил просить Камилла, оставив Антий, взяться за этрусскую войну. Городские легионы, находившиеся под начальством Квинкция, назначены были ему. Хотя Камилл предпочитал иметь испытанное и привыкшее к его начальству войско, которое находилось в земле вольсков, но он не протестовал и только выпросил, чтобы товарищем его был Валерий. Квинкций и Гораций были посланы в землю вольсков на место Валерия. Фурий и Валерий, отправившись из города в Сутрий, нашли, что часть его уже захвачена этрусками, а в другой, перегородив дороги, горожане едва сдерживали напор врагов. Прибытие римской помощи, равно как и имя Камилла, славное среди врагов и союзников, не только остановили в данную минуту поражение, но и дали время прийти на помощь. Разделив войско, Камилл приказал товарищу отвести отряд в ту сторону, которая была в руках врагов, и напасть на стены, не столько в надежде, что город можно взять, придвинув лестницы, сколько с целью отвлечь врага и тем облегчить труд утомленных уже битвою горожан, а самому выиграть время для того, чтобы без боя вступить в город. То и другое было исполнено одновременно, и опасность представилась этрускам с обеих сторон: видя, что и стены усиленно штурмуются, и неприятель находится в городе, они в ужасе кучею бросились в ворота, которые случайно не были осаждены. И в городе, и в поле произошла страшная резня бегущих. Большее число избили воины Фурия в стенах города, воины же Валерия, которые были легче вооружены для того, чтобы преследовать, прекратили избиение только с наступлением ночи, лишившей возможности видеть. Отняв Сутрий и отдав его союзникам, войско отправилось к Непету, который сдался и уже всецело находился во власти этрусков.

10. Казалось, что возвращение этого города потребует больше труда не только потому, что он весь был в руках неприятелей, но и потому, что сдача последовала вследствие измены части непетян. Однако решено было отправить к старейшинам требование отделиться от этрусков и явить ту добросовестность, о которой они умоляли римлян. Когда оттуда принесен был ответ, что они ни в чем не властны, что этруски знали стены и держат караулы у ворот, то прежде всего горожане были напуганы опустошением полей; затем, когда оказалось, что они более верны сдаче, чем союзу, придвинуто было к стенам войско: наносив с полей вязанки хвороста и наполнив ими рвы, воины подставили лестницы и при первом крике, сопровождавшем нападение, взяли город. Затем непетянам дано было распоряжение положить оружие и приказано щадить безоружных; этруски же, как вооруженные, так и безоружные, были перебиты. Равным образом непетянам, виновным в сдаче, отрублены были головы; ни в чем не повинному населению возвращено были имущество, в городе же оставлен гарнизон. Таким образом, отняв у врагов

два союзных города, трибуны с великою славой привели назад в Рим победоносное войско.

В том же году потребовано было удовлетворение от латинов и герников и сделан запрос, почему в течение этих лет они не предоставляли, согласно уговору, воинов. Многочисленное собрание обоих племен ответило, что община не виновата в том, что некоторые из юношей служили у вольсков, и что не было на то общественного решения; что все они наказаны за свой злой умысел, и никто из них не вернулся; причиной же того, что они не поставляли воинов, был постоянный страх перед вольсками, этой язвой, поселившейся у них по соседству, которой не могли искоренить многочисленные войны, следовавшие непосредственно одна за другой. Получив такой ответ, сенаторы усмотрели основание начинать войну, но нашли ее несвоевременной.

11. В следующем году [385 г.] при военных трибунах с консульской властью Авле Манлии, Публии Корнелии, Тите и Луции Квинкциях Капитолинов, Луции Папирии Курсоре (во второй раз), Гае Сергии (во второй раз) возникла тяжелая внешняя война и еще более тяжелый внутренний мятеж: войну начали вольски, и к ней присоединилось восстание латинов и герников, мятежу же положил начало – чего меньше всего можно было ожидать – славный муж патрицианского рода, Марк Манлий Капитолин. Будучи чрезвычайно высокого о себе мнения, он презирал всех других лиц, стоящих во главе государства, а одному, выдававшемуся и почетным положением, и доблестью, Марку Фурию, завидовал, огорчаясь, что он один пользуется властью, один находится при войске и до того уже возвысился, что избранных одними с ним ауспициями считает не товарищами, а слугами своими, а между тем, если кто пожелает судить по справедливости, Марк Фурий не мог бы освободить отечество от вражеской осады, если бы предварительно он, Манлий, не спас Капитолий и Крепость; и Фурий напал на галлов, когда они получали золото и в надежде на мир были невнимательны, тогда как он, Манлий, прогнал их, когда они с оружием в руках хотели взять Крепость. Львиная доля того славного подвига должна принадлежать воинам, которые вместе с ним, Фурием, победили; его, Манлия, победу не делит с ним никто из смертных. Возгордившись от такого самомнения, будучи к тому же по характеру своему человеком пылким и несдержанным и видя, что могущество его среди отцов не выдается в такой мере, как он считал бы справедливым, он первый из патрициев сделался сторонником народа и начал делиться своими планами с плебейскими магистратами; обвиняя патрициев и приманивая к себе плебеев более внешним расположением к народу, чем рассудительностью, предпочитал пользоваться широкой известностью, а не доброй славой. Не довольствуясь аграрными законами, которые всегда служили для народных трибунов поводом к смутам, он начал колебать кредит[410 - …начал колебать кредит… – Собств. – fides (буквально «вера», «доверие») – понятие многозначное (нередко переводится как «кредит»).]: большие-де бедствия соединены с долговыми обязательствами, которые не только грозят нищетой и позором, но даже пугают свободного человека кандалами и оковами. И действительно, бремя долговых обязательств было очень велико и возникло оно из-за построек, дела в высшей степени обременительного даже для богатых. Поэтому война с вольсками, тяжелая сама по себе, осложненная еще отпадением латинов и герников, выставляется для вида, как основание требовать более сильной власти; главным же образом новые планы Манлия побудили сенат избрать диктатора. Избран был Авл Корнелий Косс, который назначил начальником конницы Тита Квинкция Капитолина.

12. Хотя диктатор видел, что внутри государства предстоит более ожесточенная борьба, чем вне его, однако или в виду быстроты, требуемой военными операциями, или в том предположении, что победа и триумф усилят и самую диктатуру, он, произведя набор, устремился в Помптинскую область, куда, по слухам, вошли войска вольсков. Я не сомневаюсь, что читатели, до пресыщения читая в стольких книгах о постоянных войнах с вольсками, тоже подумают о том, что удивило и меня при пересказе историков, более близких к тому времени, именно – откуда брались воины у вольсков и эквов после стольких поражений? Если древние писатели обходят этот вопрос молчанием, то что же могу высказать я, кроме гадательного мнения, которое у каждого может быть свое? Правдоподобно, что вследствие промежутков между войнами они всякий раз, возобновляя войны, пользовались новым поколением юношей, как это теперь бывает при римских наборах, или армии набирались не всегда из одних племен, хотя войну затевал всегда один и тот же народ, или же бесчисленное множество свободных людей было тогда в тех местах, где в настоящее время едва остается небольшой источник пополнения воинов и которые только римские рабы спасают от безлюдья. Во всяком случае, по единогласному свидетельству всех авторов, армия вольсков была огромная, несмотря на недавнее поражение их под личным предводительством и главным начальством Камилла. К ним присоединились латины и герники, а также некоторые граждане Цирцей и даже римские колонисты из Велитр.

Разбив в этот день лагерь, диктатор на следующий день совершил гадания и, принеся жертвы, испросил благоволения богов; после этого он бодро вышел к воинам, которые на рассвете уже, согласно приказанию, брались за оружие, так как выставлено было знамя, служившее сигналом к битве. «Победа наша, воины, – сказал он, – если только боги и их прорицатели могут видеть будущее. Итак, положив дротики у ног, вооружимся только мечами, как приличествует уверенным в себе и идущим на бой с неравным противником. Я хочу даже, чтобы вы не выступали вперед из рядов, а встретили нападение врагов, твердо стоя на месте. Когда они бесполезно бросят в вас свои дротики и врассыпную нападут на стройные ряды ваши, тогда должны блеснуть мечи, и каждый пусть помнит, что боги помогают римлянам, что боги, даровав счастливые предзнаменования, послали их в бой. Ты, Тит Квинкций, с напряженным вниманием держи конницу наготове до начала боя; как только увидишь, что войска уже сошлись и битва идет, сделай нападение и рассей ряды сражающихся; так ты напугаешь своими всадниками врага, видящего пред собою другую опасность». И конница, и пехота сражались, как было приказано; и вождь не обманул войска, и счастье не изменило вождю.

13. Масса врагов, надеясь исключительно на свое численное превосходство и измеряя взорами обе армии, безрассудно начала бой, безрассудно и прекратила его: их стремительность проявилась лишь в крике, метании дротиков и вообще в начале боя; но битвы мечами лицом к лицу с врагом и сверкающих воинским воодушевлением взоров противников они не могли вынести. Первый ряд дрогнул, и смятение перешло на резервы; в то же время ужас навели всадники; таким образом ряды во многих местах были прорваны, все пришло в движение, и войско походило на волнующееся море. Первые бойцы пали, всякий видел, что опасность приближается к нему, и тогда враги обратились в бегство. Римляне перешли в наступление; и пока враги бежали с оружием и толпою, их преследовала пехота; когда же увидали, что повсюду бросают оружие и неприятельский строй рассеивается по полям, тогда по данному знаку выпущены были отряды

конницы, чтобы избиение отдельных лиц не дало массе возможности убежать: довольно, если они помешают бегству, пугая дротиками, и задержат строй, перерезывая путь, а тем временем подоспеет пехота и произведет настоящее избиение врага. Бегство и преследование окончилось лишь с наступлением ночи. В тот же день был взят и разграблен лагерь вольсков, и вся добыча, кроме свободных людей, отдана воинам. Огромное большинство пленников были латины и герники, и притом не плебеи, что позволяло бы думать, что они служили по найму, – но оказались тут и некоторые знатные юноши – очевидное доказательство, что помощь врагам вольскам была оказана от лица общины. Узнали также некоторых из граждан Цирцей и колонистов из Велитр. Все они были отосланы в Рим и на допросе у старейших отцов не колеблясь показали то же, что и диктатору – именно каждый засвидетельствовал об отпадении своего племени от Рима.

14. Диктатор оставался с войском в лагере, нимало не сомневаясь, что отцы предпишут начать войну с этими народами, но усилившиеся затруднения внутри государства потребовали вызова его в Рим, так как мятеж разрастался со дня на день, а личность виновника его внушала необыкновенный страх перед ним. Внимательный наблюдатель настроения видел уже не речи только Марка Манлия, но и действия, на взгляд, угодные народу, но в то же время мятежные. Увидав, что ведут известного своими военными подвигами центуриона, приговоренного за долг, он выбежал со своей шайкой на средину форума, положил на осужденного руку[411 - …положил на осужденного руку… – Так как осужденный поступал в полное распоряжение кредитора, то его мог освободить лишь тот, кто уплатит следующую с него сумму; таким поручителем в данном случае является Манлий, и в знак того он кладет на осужденного руку.] и стал громко кричать о гордости патрициев, жестокости ростовщиков, страданиях плебеев, доблести и судьбе этого мужа. «В таком случае, – говорит он, – напрасно я спасал вот этой рукой Капитолий и крепость, если я должен видеть, как ведут в рабство и в оковы моего соотечественника и сослуживца, точно будто победители-галлы взяли его в плен». Затем, заплатив на глазах народа кредитору долг, он отпустил должника на волю[412 - …отпустил должника на волю… – Так как первоначально монеты не было, то употреблявшиеся при покупке медные слитки (aes) приходилось взвешивать (libra – весы); приводимый юридический термин libra et aere обозначает, что Манлий, уплатив кредитору за должника, отказывается в присутствии свидетелей от всех прав на последнего, которые по закону переходили к нему и состояли в том, что через тридцать дней, в случае неуплаты внесенной суммы, он мог привлечь должника к суду и требовать передачи его в рабство.], а тот заклинал богов и людей отблагодарить Марка Манлия, его освободителя, отца римских плебеев. Окруженный сразу шумной толпою, он увеличивал шум сам, указывая на раны, полученные в вейскую, галльскую и другие последующие войны; служа в войске, восстановляя разрушенный кров, он подавлен тяжестью долга, так как, хотя уже неоднократно выплатил капитал, но проценты всегда поглощали взносы; дневной свет, форум и своих сограждан он видит благодаря только Марку Манлию; все благодеяния, получаемые от родителей, получил он от него; ему посвящает он остаток своего тела, жизни и крови; все обязательства, связывавшие его с отечеством, общественными и частными пенатами, связывают его теперь с одним человеком.

Возбужденные такими речами плебеи все уже стали на сторону этого одного человека, как вдруг явилось новое обстоятельство, которое еще более должно было взволновать умы. Поместье под Вейями, главную часть отцовского наследства, Манлий передал глашатаю для продажи, объяснив: «Я делаю это, квириты, не желая видеть, как кого-нибудь из вас ведут по произнесении обвинительного приговора в рабство, пока у меня есть что-нибудь». Это так воспламенило сердца, что очевидно стало: законно или незаконно, но плебеи последуют за защитником их свободы.

К тому же и у себя дома, совсем как народный оратор, он держал речи, переполненные обвинениями против патрициев; между прочим, забыв о различии между правдой и ложью, он бросил упрек, что предназначенное галлам золото утаено отцами и они не удовлетворяются уже обладанием общественным полем, если не присвоят себе еще и общественных денег; если это разоблачится, то плебеи могут освободиться от долгов. Ввиду этой надежды действительно возмутительным казалось, что когда для выкупа государства от галлов приходилось собирать золото, то назначен был поголовный налог, а когда это золото было отнято у врагов, оно досталось лишь немногим. И вот путем расспросов хотели узнать у него, где скрывается это громадное похищенное сокровище; он же стал отнекиваться и говорил, что в свое время укажет; тогда, бросив все остальное, все стали думать только об одном этом, и было очевидно, что благодарность за справедливое указание и оскорбление за ложное не будут обыкновенными.

15. Ввиду такого напряженного положения государства диктатор отозван был от войска и явился в город. Созвав на следующий день сенат и достаточно ознакомившись с настроением членов его, он запретил сенаторам расходиться, окруженный ими, поставил свое кресло на Комиции и послал курьера к Марку Манлию. Приглашенный по приказанию диктатора, он дал знак своим, что наступает бой, и явился к трибуналу в сопровождении огромной толпы. Точно войско, стали с одной стороны сенаторы, с другой – плебеи, взирая на своих вождей. Здесь, когда воцарилась тишина, диктатор сказал:

«О если бы я и римские отцы были по всем другим вопросам так согласны с плебеями, как согласны мы – в этом я уверен – относительно тебя и того дела, о котором я намерен допросить тебя! Я вижу, ты внушил гражданам надежду, что, не подрывая кредита, долги можно уплатить из галльских сокровищ, которые скрывают старшие отцы. Я не только не мешаю осуществлению этой надежды, но даже прошу тебя, Марк Манлий, освободи от долгов римских плебеев и исторгни тайную добычу из рук похитителей общественных сокровищ. Если же ты этого не сделаешь, с целью ли получить тоже часть добычи или потому, что донос твой ложен, я прикажу заковать тебя и не позволю тебе долее волновать население ложными надеждами!»

На это Манлий отвечал, что не ускользнул от его внимания факт выбора диктатора не против вольсков, которые столько раз являлись врагами, сколько это было нужно патрициям, и не против латинов с герниками, которых они вынуждают к войне ложными обвинениями, а против него, Манлия, и римских плебеев; но вот уже, оставив вымышленную войну, нападают на него, вот уже диктатор обещает ростовщикам защиту против плебеев, уже в расположении к нему населения ищут основания, чтобы обвинить и погубить его. «Если тебе, Авл Корнелий, – сказал он, – и вам, сенаторы, обидно, что меня окружает толпа, то старайтесь каждый поодиночке отвлечь ее от меня своими благодеяниями, вступаясь за своих сограждан, освобождая их от оков, не позволяя уводить их после произнесения обвинительного приговора, облегчая нужду других от преизбытка своего. Но к чему я прошу вас пожертвовать что-нибудь из вашего состояния? Будьте довольны хоть какой-нибудь суммой, исключите из

капитала полученные вами проценты – и окружающая меня толпа не будет обращать на себя большего внимания, чем та, которая окружит любого из вас. Но вы спрашиваете, почему это я один так забочусь о гражданах; на это я могу дать такой же ответ, как если бы ты спросил, почему это я один спас Капитолий и Крепость; тогда я по мере сил своих помог всем, теперь буду помогать отдельным лицам. А что касается галльских сокровищ, то допрос делает затруднительным дело, само по себе легкое: почему вы спрашиваете о том, что знаете? Если тут нет какого-нибудь коварного замысла, то почему вы приказываете вытряхнуть то, что у вас за пазухой, а не выкладываете его сами? Чем более вы настаиваете на том, чтобы уличить ваши проделки, тем более я опасаюсь, чтобы вы не лишили наблюдателей даже зрения. Итак, не вам следует заставлять меня указать вашу добычу, а мне вас – выложить ее».

16. Предлагая оставить намеки, диктатор стал принуждать его или доказать основательность своего доноса, или сознаться в покушении путем ложного обвинения возбудить подозрение против сената и вызвать раздражение против него за мнимую кражу; когда же тот заявил, что он не станет давать показаний по желанию своих врагов, он приказал свести его в тюрьму. Арестованный курьером, Манлий воскликнул: «Юпитер Всеблагой Всемогущий, Юнона Царица, Минерва и прочие боги и богини, обитающие на Капитолии и в Крепости! Вы ли позволяете так терзать врагам вашего воина и защитника? Или эта десница, которой я отразил от ваших капищ галлов, будет уже скована кандалами?» Никто не в силах был видеть или слышать о таком возмутительном деле, но величайшее уважение граждан к законной власти сделало некоторые распоряжения ее ненарушимыми, и против мощи диктатора не дерзали ни взглядом, ни словом протестовать ни плебейские трибуны, ни сами плебеи. Достоверно известно, что, когда Манлий был заключен в темницу, то большая часть плебеев облачилась в траур, многие отпустили волосы и бороду, и унылая толпа бродила у преддверия темницы.

Диктатор праздновал триумф над вольсками, но триумф этот послужил скорее к возбуждению ненависти против него, чем к его прославлению, так как плебеи роптали, что он приобретен дома, а не на войне и отпразднован над согражданином, а не над врагом; не доставало одного только проявления надменности, что Марка Манлия не вели перед колесницей. И уже дело близилось к мятежу. Чтобы успокоить его, сенат добровольно, без предложения с чьей-либо стороны, неожиданно проявил щедрость, приказав вывести в Сатрик колонию в 2000 римских граждан; каждому назначено было по два с половиной югера земли. Но эта мера, которая должна была успокоить мятеж, обострила его, так как плебеи говорили, что дано мало и немногим, и объясняли ее как плату за преданного ими Марка Манлия. И уже траурная одежда, как и выражение лиц подсудимых, делали толпу приверженцев Марка Манлия все более и более заметной, а последовавшее за триумфом сложение диктатуры уничтожило страх, развязало языки и освободило мысли.

17. И вот стали раздаваться громкие заявления людей, порицавших толпу, что расположением своим она ставит своих защитников в критическое положение, а затем в минуту решительной опасности покидает их. Так погиб Спурий Кассий, звавший плебеев на поля, так погиб Спурий Мелий[413 - Так погиб Спурий Кассий… так погиб Спурий Мелий… – См. II, 41 и IV, 13–15.], отведший за свой счет голод от сограждан, так предан врагам Марк Манлий, который хотел возвратить свободу и вернуть на божий свет часть граждан, окончательно подавленную ростовщическими процентами. Плебеи откармливают своих радетелей на заклание! [414 - …откармливают своих радетелей на заклание! – Тит Ливий заимствует сравнение из жизни животных, которых откармливают перед тем, как заколют, или гладиаторов, готовящихся к играм.] Разве такому наказанию подлежал муж, бывший консулом, если он не дал ответа по мановению диктатора? Предположим, что он ранее солгал, и потому в данную минуту ему нечего было отвечать; но какой же раб когда-нибудь за ложь был наказан тюремным заключением? Не восстала в памяти та ночь, которая едва не сделалась последнею и вечною для римского имени? Не предстал воображению вид галльского отряда, взбиравшегося по Тарпейской скале? Не вспомнили о самом Манлии, каким его видели, когда он, с оружием в руках, покрытый потом и кровью, исторг из рук неприятелей почти самого Юпитера? Или полуфунтом мукиотблагодарили спасителя отечества? И вы позволяете, чтобы тот, которого вы почти причислили к небожителям, по крайней мере по прозвищу приравняли к Юпитеру Капитолийскому[415 - …прозвищу приравняли к Юпитеру Капитолийскому… – Манлий за свой подвиг получил прозвище «Капитолин».], влачил жизнь связанным в темнице, во мраке, находясь в зависимости от произвола палача? Итак, одного человека было достаточно, чтобы помочь всем, а такая толпа вовсе не в силах помочь одному человеку? Уже и с наступлением ночи толпа не расходилась оттуда и грозила разрушить тюрьму, как вдруг Манлий был освобожден сенатским постановлением: так плебеи получили то, что были готовы исторгнуть силою. Однако это обстоятельство не положило конца мятежу, а только дало ему вождя.

В те же дни дан был суровый ответ латинам и герникам, а вместе с ними и колонистам из Цирцей и Велитр, желавшим оправдаться от обвинения в участии в вольскской войне и требовавшим выдачи пленников, чтобы наказать их по своим законам; ответ колонистам был еще суровее, так как они, будучи римскими гражданами, составили преступный план осадить родной город. Итак, не только было отказано в выдаче пленных, но было приказано от имени сената, чтобы они поспешили убраться из города с глаз римского народа, под угрозою, что их не защитит право послов, учрежденное для чужеземцев, а не для граждан; к союзникам, однако, эта мера применена не была.

18. Когда мятеж Манлия снова разгорался, под конец года были созваны комиции и избраны военными трибунами с консульской властью Сервий Корнелий Малугинский (во второй раз), Публий Валерий Потит (во второй раз), Марк Фурий Камилл (в пятый раз), Сервий Сульпиций Руф (во второй раз), Гай Папирий Красс, Тит Квинкций Цинциннат (во второй раз). В начале этого года [384 г.], как нельзя более кстати для патрициев и для плебеев, извне господствовал мир; плебеи, не отвлекаемые набором, надеялись при помощи такого сильного вождя отбиться от ростовщиков; патриции радовались, что никакой страх извне не отвлекает их внимания от усмирения внутренних несогласий. Итак, ввиду сильного ожесточения обеих партий в близком будущем предстоял бой, и Манлий, приглашая плебеев к себе на дом, днем и ночью совещался с главарями относительно переворота, причем его решимость и раздражение значительно усилились сравнительно с прежним. Раздражение воспламенял недавний позор, так как дух Манлия не привык к оскорблениям; решимость давало ему то обстоятельство, что диктатор не дерзнул применить к нему ту же меру, какую применил Квинкций Цинциннат к Спурию Мелию, ненависти же, вызванной заключением его в оковы, не только убоялся диктатор, сложивший власть, но не мог выдержать даже сенат. Ободренный и раздраженный всем этим, он волновал такими речами и без того уже возбужденные умы плебеев:

«Докуда же, наконец, вы будете оставаться в неведении относительно сил своих, тогда как природа не пожелала допустить этого даже у животных? Сосчитайте, по крайней мере, сколько вас и сколько противников. Если бы вам предстояло идти одному на одного, то я все же думал бы, что вы будете храбрее биться за свободу, чем они за господство; но ведь теперь против каждого патриция будет столько противников, сколько клиентов окружало его. Объявите только войну, и вы получите мир. Пусть только они увидят, что вы готовы прибегнуть к насилию, и они сами сократят свои права. Всем вам сообща необходимо решиться на что-нибудь, или же вы поодиночке должны будете выносить все притеснения. Докуда вы будете оглядываться на меня? Я не покину никого из вас, но смотрите, как бы не покинуло вас мое счастье! Защищая вас, я сам вдруг обратился в ничто, как только враги пожелали этого! И вы все видели, как ведут в тюрьму того, который отдельных лиц из вас освободил от оков! На что надеяться мне, если враги решатся прибегнуть к более крутым мерам? Или мне ждать того же конца, как Кассий и Мелий? Вы хорошо делаете, что выражаете негодование: боги не допустят этого! Но ради меня они никогда не сойдут с неба; пусть они дадут вам дух сопротивления, как давали мне в военное и мирное время, чтобы я защищал вас от врагов-варваров и от высокомерных сограждан! Или мужество такого великого народа столь ничтожно, что вы всегда довольствуетесь тем, что вам помогли против врагов, и не знаете иной борьбы против патрициев, как из-за того только, чтобы положить предел власти над вами? И не природа установила так, а в силу привычки вы стали предметом собственности. Почему, в самом деле, против иноземцев вы настолько решительны, что считаете справедливым господствовать над ними? Потому, что вы привыкли бороться с ними за господство, а против этих вы только пытаетесь защищать свободу, а не отстаиваете ее на самом деле. И тем не менее до сих пор или силою, или благодаря счастью вы добивались выполнения всех ваших требований, каковы бы ни были ваши вожди, каковы бы ни были вы сами. Пора уже сделать более серьезную попытку. Испробуйте только свое счастье и меня, которого, надеюсь, вы достаточно изведали, к вашему же благу. Вам легче будет поставить господина над патрициями, чем было поставить лиц, сопротивляющихся их власти. С землей сровнять следует диктатуры и консульства, чтобы римские плебеи могли поднять голову. Итак, будьте готовы, не допускайте разбирать денежные дела; я обещаю быть защитником плебеев – это имя дала мне моя заботливость и моя верность[416 - …это имя дала мне моя заботливость и моя верность… – По свидетельству некоторых историков, Манлий после спасения Капитолия назван был «защитником» (patronus).] вашим интересам; чем более блестящим титулом власти или должности назовете вы вашего вождя, тем более у него будет сил осуществить ваши желания». По преданию, это послужило началом разговоров о царской власти; но не ясны свидетельства, с кем обсуждались и до какого предела дошли эти планы.

19. С другой стороны, сенат совещается об удалении плебеев в частный дом, который случайно находился в Крепости, и об опасности, угрожающей свободе. Большая часть громко заявляет, что нужен новый Сервилий Агала, который не станет раздражать врага государства распоряжением свести его в тюрьму, а, пожертвовав одним гражданином, окончит междоусобную войну. Прибегают к решению, более мягкому на словах, но имеющему ту же силу: чтобы должностные лица следили, как бы от пагубных замыслов Марка Манлия государство не понесло какого-нибудь ущерба. Тогда трибуны с консульской властью и плебейские трибуны – и они подчинялись воле сената, так как видели, что конец свободы будет концом и их власти, – все совещаются о том, что следует предпринять. Никому не приходило в голову ничего дурного, кроме насилия и убийства, но все понимали, что это вызовет жестокую борьбу; тогда Марк Менений и Квинт Публилий, плебейские трибуны, сказали: «Зачем мы превращаем в борьбу патрициев с плебеями то, что должно быть борьбою государства против одного преступного гражданина? Зачем мы преследуем этого человека, отожествляя его с плебеями, тогда как безопаснее преследовать его при помощи самих же плебеев, чтобы он пал под ударами собственной силы? Мы намерены привлечь его к суду. Нет ничего менее популярного, чем царская власть. Как только толпа поймет, что борьба ведется не против нее, как только плебеи из защитников превратятся в судей и увидят обвинителей – из плебеев же, подсудимого – патриция и обвинение в домогательстве царской власти, они будут заботиться о своей свободе более, чем о каком бы то ни было человеке».

20. При всеобщем одобрении они назначают Манлию день явиться на суд. После этого плебеи сперва взволновались, особенно после того, как увидели, что подсудимый в траурной одежде, а между тем ее не надел никто не только из патрициев, но даже из родственников и свойственников, наконец даже братья его Авл и Тит Манлии; никогда доселе не бывало, чтобы при таком критическом положении все родственники не надели бы траура: когда увели в тюрьму Аппия Клавдия, облачился в траур враг его, Гай Клавдий, и весь род Клавдиев; значит-де согласились погубить угодного народу мужа за то, что он первый из патрициев перешел на сторону плебеев.

Ни у одного автора я не нахожу указаний на то, какие обстоятельства, кроме созыва плебеев, его мятежных речей, щедрых раздач и ложного показания, относящиеся собственно до обвинения в домогательстве царской власти, выставлены были обвинителями, когда наступил день суда; но я уверен, что улики были очень вески, так как не сущность дела, а только место, где происходил суд, помешало плебеям произнести обвинительный приговор. Я считаю нужным отметить это, чтобы люди знали, какие и сколь важные заслуги позорная жажда царской власти сделала не только неприятными, но и ненавистными. Рассказывают, что Манлий выставил около четырехсот человек, которым он дал денег без процентов, не допустив их таким образом до продажи имущества и отдачи по суду в рабство; кроме того, он не только упомянул о своих военных отличиях, но и предъявил их – до тридцати доспехов, снятых с убитых врагов, до сорока подарков главнокомандующих, в числе которых замечательны два «стенных» венка и восемь «гражданских» [417 - …два «стенных» венка и восемь «гражданских»… – Стенной венок – награда воину, первым взобравшемуся на стену осажденного города. Гражданским называется венок, который дает гражданин гражданину, которым был спасен во время сражения. – Примеч. ред.], вывел граждан, спасенных им от врагов, в том числе по имени назвал отсутствовавшего Гая Сервилия, начальника конницы; упомянув и о своих военных подвигах в блестящей речи, соответствовавшей значению самых деяний, и воспользовавшись словом, приличным делу, он обнажил грудь, испещренную ранами, полученными на войне; неоднократно взирая на Капитолий, он призывал Юпитера и других богов на помощь своей судьбе и молил их, ввиду грозящей ему опасности, так же воодушевить римский народ, как воодушевлен был он, когда защищал Капитолийскую крепость на благо римского народа; вместе с тем он просил всех и каждого произносить приговор о нем, взирая

на Капитолий и Крепость и обратясь к бессмертным богам.

Когда на Марсовом поле спрашивали народ по центуриям, а подсудимый, простирая руки к Капитолию, обратил свои мольбы от людей к богам, трибуны ясно увидали, что подкупленные благодеяниями люди не допустят справедливого обвинения, если и взоры их не будут отвлечены от предметов, напоминающих о такой великой заслуге. Итак, суд был отсрочен и народное собрание назначено в Петелинской роще за Флументанскими воротами, откуда не видно было Капитолия. Здесь обвинение восторжествовало, и, скрепя сердце, судьи произнесли им самим ненавистный суровый приговор. Некоторые свидетельствуют, что Манлий осужден был дуумвирами, которые расследуют дела о государственных преступлениях. Трибуны свергли его с Тарпейской скалы, и таким образом одно и то же место стало памятником величайшей славы и последней кары одного и того же человека. Имя погибшего было заклеймено двумя бесчестиями: одним общественным, так как внесено было предложение в народное собрание, чтобы ни один патриций не жил в Крепости или на Капитолии (дом Манлия находился там, где теперь храм Монеты и монетный двор); другим родовым, так как постановлением рода Манлиев запрещено было именоваться кому-либо из них Марком Манлием.

Таков был конец мужа, который был бы знаменит, если бы не родился в свободном государстве. Вскоре народ, освободившись от опасности, пожалел о нем, так как вспоминал об одних его доблестях; а последовавшая вскоре моровая язва, за отсутствием других видимых причин бедствия, была признана большинством как наказание за казнь Манлия: считали, что Капитолий осквернен кровью своего спасителя, и богам не понравилось, что почти пред их взорами казнили того, кто исторг их храмы из рук врагов.

21. За моровой язвой последовал неурожай, а вследствие распространения известий об этих бедствиях с разных сторон возникли войны в следующем году [383 г.], когда военными трибунами с консульской властью были Луций Валерий (в четвертый раз), Авл Манлий (в третий раз), Сервий Сульпиций (в третий раз), Луций Лукреций (в третий раз), Луций Эмилий (в третий раз), Марк Требоний. Кроме вольсков, которые, как бы волею рока, предназначены были почти постоянно держать римских воинов в напряженном состоянии, кроме колоний Цирцей и Велитр, уже давно замышлявших отпасть, и Лация, находившегося в подозрении, внезапно появились еще новые враги – ланувийцы, остававшиеся до сих пор вполне верными. Будучи убеждены, что это происходит вследствие презрения, так как их соотечественники, граждане Велитр, так долго не были наказаны за отпадение, отцы решили как можно скорее войти с предложением к народу об объявлении им войны. А чтобы плебеи тем охотнее шли на эту службу, избрали пять мужей для разделения между ними Помптинского поля и трех мужей для выведения колонии в Непет. Затем народу предложено было приказать быть войне, и, несмотря на противодействие плебейских трибунов, все трибы высказались за предложение. Приготовления к войне были сделаны в этом году, но войска не выступали вследствие моровой язвы: это замедление дало возможность колонистам просить пощады у сената; и большинство населения склонялось к тому, чтобы отправить посольство в Рим просить прощения, если бы с опасностью общественной не соединена была, как это обыкновенно бывает, опасность отдельных лиц, и если бы виновники отпадения от римлян не отклонили колонистов от намерения помириться, опасаясь, как бы не были выданы для утоления раздраженных римлян одни виноватые. И не только в сенате они остановили решение об отправке посольства, но склонили большую часть плебеев напасть на римские поля с целью грабежа. Эта новая обида уничтожила всякую надежду на мир. В том году впервые пришло известие и об отпадении пренестинцев; несмотря на обвинения их со стороны тускуланцев, габийцев и лабиканцев, пределы которых подверглись нападению, сенат дал мягкий ответ, и очевидно было, что обвинениям не вполне доверяют, не желая знать правду.

22. В следующем году [382 г.] новые военные трибуны с консульской властью Спурий и Луций Папирии повели войска на Велитры, оставив для защиты города и на случай получения известий о движении в Этрурии, возбуждавшей сильное подозрение, четырех товарищей – Сервия Корнелия Малугинского, бывшего военным трибуном в третий раз, Квинта Сервилия, Гая Сульпиция, Луция Эмилия – в четвертый раз. Под Велитрами дана была удачная битва едва ли не более многочисленным вспомогательным силам из пренестинцев, чем было самих колонистов. Близость города побудила врага скорее обратиться в бегство и дала ему единственное возможное убежище. Трибуны воздержались от осады города, потому что взятие его было сомнительно, и они думали, что не следует доводить войну до гибели колонии. Письменное донесение, отправленное в Рим сенату с известием о победе, указывало на пренестинцев как на больших врагов, чем жители Велитр. Вследствие этого на основании сенатского постановления и по воле народа объявлена была война пренестинцам, которые, соединившись в следующем году с вольсками, завоевали колонию римского народа Сатрик, несмотря на упорную защиту ее колонистами, и гнусно воспользовались победой по отношению к пленникам. Огорченные этим римляне избрали в шестой раз военным трибуном Марка Фурия Камилла. Товарищами его были Авл и Луций Постумии Регилльские и Луций Фурий с Луцием Лукрецием и Марком Фабием Амбустом.

Война с вольсками была поручена Марку Фурию Камиллу вне порядка; помощником ему из трибунов был назначен по жребию Луций Фурий, не столько в интересах государства, сколько с целью содействовать всесторонней славе товарища: перед государством, поправив дело, погибшее вследствие его, Луция, безрассудства, и частным образом, так как, исправляя ошибку товарища, он искал не столько своего прославления, сколько его благодарности. Камилл был уже в преклонном возрасте и хотел отказаться по причине своей слабости, подтвердив это показание обычной клятвой, но народ единогласно воспротивился этому: бодрый дух еще крепок был в мощной груди, и чувства его не были притуплены. Тогда как он почти уже не занимался гражданскими делами, войны увлекли его; и вот, набрав четыре легиона по 4000 человек и приказав войску на следующий день собраться к Эсквилинским воротам, он отправился к Сатрику. Здесь его ожидали завоеватели колонии, нимало не смущаясь и полагаясь на значительное численное превосходство своих сил. Заметив приближение римлян, они быстро выстроились, не желая откладывать решение дела и рассчитывая, что таким образом малочисленному неприятелю нисколько не поможет искусство редкого вождя, на которое он только и надеется.

23. Так же точно воодушевлены были римские воины и другой вождь, и решение настоящего боя задерживала только разумная власть одного мужа, который, замедляя войну, ждал случая помочь силе рассудительностью. Тем сильнее наступали враги и не только развертывали строй перед своим лагерем, но выходили на середину равнины и, приближаясь почти к самому неприятельскому валу, надменно величались уверенностью в своей силе. Тяжело было выносить это римским воинам, еще тяжелее военному трибуну, Луцию Фурию, который, будучи

стремительным вследствие своей молодости и по характеру, воодушевлен был надеждою толпы, черпающей мужество из самых неверных соображений. Он раздражал и без того уже возбужденных воинов, пытаясь поколебать авторитет товарища единственным возможным для него средством – указанием на его возраст; он говорил, что войны предназначены для юношей, что вместе с телом бодр или немощен дух; из самого храброго воителя он стал медлителем, и тот, который обыкновенно брал лагери и города при первом же натиске, одним своим прибытием, тратит время, сидя за валом; на какое приращение своих сил или убыль неприятельских рассчитывает он? На какой случай, на какой момент, на какое место для того, чтобы сделать засаду, надеется он? Вял и медлителен старец в своих решениях! Но Камилл достаточно пожил и прославился; зачем же позволять, чтобы с телом одного смертного состарились и силы всего государства, которому приличествует бессмертие?

Такими речами он привлек к себе внимание всего лагеря, и, когда со всех сторон требовали битвы, он сказал: «Марк Фурий! Мы не можем сдержать увлечение воинов, и враг, мужество которого мы увеличили своей медлительностью, нападает с совершенно уже невыносимой наглостью; сделай ты один уступку всем и позволь убедить себя для того, чтобы ускорить победу». На это Камилл возразил, что до сих пор во все войны, веденные под его единоличным начальством, ни он сам, ни римский народ не жаловались на его распоряжения или счастье; теперь ему известно, что товарищ равноправен с ним и имеет одинаковую власть, а юношескою бодростью превосходит его; итак, хотя войском он привык повелевать, а не быть в повиновении у него, но парализовать власть товарища он не может. Пусть с помощью богов он делает то, что считает полезным для государства; для себя же он просит снисхождения к своей старости и позволения не быть в первом ряду; но он не уклонится от тех военных обязанностей, исполнение которых возможно для старика. Об одном молит он бессмертных богов, чтобы какой-нибудь случай не оправдал его плана. Но ни люди не послушались благого совета, ни боги не вняли такой смиренной мольбе. Передние ряды войска строил виновник битвы, Камилл позаботился о резервах и поставил крепкий отряд перед лагерем, сам же оставался зрителем на возвышенном месте, внимательно следя за исходом чужого предприятия.

24. Как только при первой стычке зазвучало оружие, враги отступили вследствие коварства, а не из страха. С тыла между строем и лагерем находился отлогий холм; пользуясь многочисленностью войска, они оставили в лагере несколько сильных когорт, вооруженных и выстроившихся, которые должны были броситься, когда бой уже завяжется и враг приблизится к валу.

Римляне, врассыпную преследуя отступавшего неприятеля, завлечены были в неудобное место, что было весьма кстати для этой вылазки. Вследствие этого страх перешел на победителя, и появление нового врага и покатость долины заставили дрогнуть римский строй. Вольски, напав из лагеря, со свежими силами наступают; возобновляют битву и те, которые притворно отступили. Уже римские воины не отступали, а, забыв о недавнем мужестве и древней славе, повсюду обращали тыл и в беспорядочном бегстве стремились в лагерь, как вдруг Камилл, подсаженный окружающими на коня, быстро выдвинул резервы и воскликнул: «Так вот какой битвы, воины, требовали вы? Кто тот человек, кто тот бог, которого вы можете обвинять? То было ваше безрассудство, а это ваша трусость. Вы следовали за другим вождем, следуйте теперь за Камиллом и победите, как вы это обыкновенно делаете под моим предводительством! Зачем вы смотрите на вал и лагерь? Туда не попадет никто из вас, кроме победителей!»

Сперва стыд остановил рассеявшихся римлян; затем, видя, что знамена поворачиваются и войско направляется против врага, а вождь, не только прославленный многими триумфами, но почтенный и по своему возрасту, находится у передовых знамен, в самом трудном и опасном месте, воины начали поодиночке бранить себя и других, и весь строй огласился криком взаимного ободрения. Не остался безучастным и другой трибун, но посланный товарищем, приводившим в порядок строй пехотинцев, к всадникам не бранился, на что не давало ему права его участие в вине, но заменил приказания мольбами, прося каждого в отдельности и всех вместе освободить от обвинения его, виновника несчастья того дня. «Несмотря на отказ и запрещение товарища, – говорил он, – я предпочел быть участником общего безрассудства, чем благоразумия одного; в каком бы положении вы ни были, Камилл видит свою славу, а я, если битва не будет восстановлена, что всего печальнее, подвергнусь общей со всеми участи, позор же понесу один». Ввиду расстройства рядов признано было за лучшее передать лошадей конюхам и пешими напасть на врага. Сверкая оружием, в бодром настроении они идут туда, где видят пехотинцев наиболее стесненными. И вожди, и воины соперничают друг с другом в неослабевающем мужестве. Усердная помощь доблести повлияла на исход битвы: там, где вольски только что отступали притворно, они были обращены в настоящее бегство; большая часть их была избита во время самого сражения и после, во время бегства, остальные – в лагере, который был взят тем же натиском; но больше было пленников, чем убитых.

25. Когда при подсчете пленников узнано было несколько тускуланцев, они были отделены от других, приведены к трибунам и на допросе сознались, что поступили на службу по решению общины. Под влиянием страха перед войной с такими близкими соседями Камилл заявил, что он сейчас же отведет пленников в Рим, чтобы отпадение тускуланцев не осталось неизвестным отцам; временное начальство над лагерем и войском он предлагает принять товарищу. Один этот день послужил для него предупреждением не предпочитать своих планов лучшим; но ни сам он, ни в войске никто не думал, что Камилл отнесется достаточно кротко к его вине, из-за которой государство могло очутиться в таком опасном положении; и в Риме, и в армии в один голос говорили, что в земле вольсков дело велось с переменным счастьем, что в поражении и бегстве виноват Луций Фурий, а слава победы всецело принадлежит Марку Фурию.

Когда послы были введены в сенат, и отцы, решив преследовать тускуланцев войной, поручили вести ее Камиллу, он потребовал себе одного помощника; когда же ему предоставлено было выбрать из товарищей, кого он захочет, вопреки всеобщему ожиданию он пожелал Луция Фурия. Этой скромностью он ослабил позор товарища и приобрел себе огромную славу. Но с тускуланцами войны не было: решительным миролюбием они остановили ту римскую силу, которую не могли остановить оружием. При вступлении римлян в их пределы они не покинули мест, лежащих по пути, не прервали обработки полей; открыв городские ворота, мирные граждане толпою вышли навстречу вождям, предупредительно подвозя войску в лагерь съестные припасы из города и с полей. Разбив лагерь перед воротами и желая знать, то ли же миролюбие, которое было видно в деревнях, господствует и за городскими стенами, Камилл вступил в город; видя, что двери отперты, что в открытых лавках все товары разложены на виду, что ремесленники заняты каждый своим делом, школы оглашаются голосами учащихся, улицы

наполнены мальчиками и женщинами, идущими среди прочей толпы туда и сюда, куда требовали дела каждого, что нигде нет ничего похожего не только на страх, но и на удивление, он смотрел кругом, ища глазами, где же война; до такой степени не было никакого признака, чтобы что-нибудь было скрыто или подготовлено сообразно обстоятельствам; всюду царил такой прочный мир, что, казалось, туда едва ли мог дойти даже слух о войне.

26. Итак, побежденный покорностью врагов, он приказал созвать их сенат. «До сих пор одни вы, тускуланцы, – сказал он, – нашли настоящее оружие и настоящие силы защитить себя от гнева римлян. Идите в Рим к сенату; отцы рассудят, заслужили ли вы ранее больше наказания, чем теперь милости; я не предвосхищу вашей благодарности за государственное благодеяние; от меня вы получите разрешение просить пощады, а успех ваших просьб будет зависеть от воли сената».

Когда тускуланцы прибыли в Рим и печальный сенат еще недавно верных союзников показался в преддверии курии, отцы сразу были тронуты и уже тогда приказали пригласить их скорее как друзей, чем как врагов. Тускуланский диктатор держал такую речь: «Сенаторы! Мы, которым вы объявили и нанесли войну, выступили навстречу вашим вождям и легионам в таком же вооружении и с такими же приготовлениями, с какими вы видите нас теперь стоящими в преддверии вашей курии. Таков был и всегда будет вид наш и наших плебеев, исключая того случая, когда мы получим оружие от вас и для защиты вас. Благодарим и ваших вождей, и ваши войска за то, что они больше поверили своим глазам, чем ушам, и не поступили по-вражески там, где не было ничего враждебного. Мы просим у вас того мира, который доказали сами, а войну молим обратить туда, где она есть; если же мы должны испытать на деле силу вашего оружия, то мы испытаем ее безоружными. Таков наш образ мыслей, и пусть бессмертные боги сделают, чтобы он был настолько же благоприятен для нас, насколько он благочестив. Что касается до обвинений, которые побудили вас объявить войну, то хотя вовсе нет надобности опровергать словами то, что опровергнуто делом, однако, если бы они и были справедливы, ввиду такого очевидного раскаяния мы считаем безопасным даже сознаться в них; пусть мы будем виноваты перед вами, лишь бы вы всегда были достойны такого удовлетворения!» Только это приблизительно сказали тускуланцы. В настоящее время они получили мир, а немного спустя и право гражданства. Легионы были отведены от Тускула.

27. Прославившись рассудительностью и доблестью в вольскской войне, счастьем в тускуланской экспедиции, в обоих местах – замечательной терпимостью и скромностью по отношению к товарищу, Камилл сложил должность после того, как на следующий год [380 г.] военными трибунами были избраны Луций и Публий Валерий (Луций в пятый, Публий в третий раз), и Гай Сергий (в третий раз), Луций Менений (во второй раз), Публий Папирий, Сервий Корнелий Малугинский.

Понадобились в этом году и цензоры, преимущественно вследствие неопределенных слухов о долгах, причем народные трибуны злонамеренно еще увеличивали сумму их, а те, которым выгодно было убеждение, что кредит в беспорядке вследствие недостатка добросовестности, а не вследствие материального положения должников, уменьшали ее. Цензорами были выбраны Гай Сульпиций Камерин и Спурий Постумий Регилльский, но начатое уже дело было прервано вследствие смерти Постумия, так как назначать заместителя товарищу цензора было несогласно с волею богов. Итак, когда Сульпиций отказался от должности, другие цензоры, как ненадлежаще выбранные, не вступили в нее[418 - …другие цензоры, как ненадлежаще выбранные, не вступили в нее… – Должностные лица, при избрании которых произошло какое-либо нарушение обрядности или появилось дурное предзнаменование, считались vitio create (ненадлежаще избранными) и не могли вступить в должность.]; выбирать третьих побоялись, так как казалось, что боги не принимают цензуру на этот год. Трибуны между тем утверждали, что такого издевательства над плебеями нельзя терпеть; сенат-де избегает свидетельства государственной росписи относительно состояния каждого, так как не желает, чтобы выяснилась сумма долга, которая должна показать, что одна часть государства подавлена другою, а между тем задолжавшие плебеи приносятся в жертву все новым и новым врагам. Уже повсюду без всякого разбора ищут войн: из Антия легионы ведут в Сатрик, из Сатрика в Велитры, оттуда в Тускул. Уже против латинов, герников, пренестинцев направляют войска скорее из ненависти к гражданам, чем к врагам, чтобы измучить плебеев под оружием, чтобы не позволить им передохнуть в городе, или вспомнить на досуге о свободе, или побыть в собрании, где они наконец-то услышат голос трибуна, говорящего об облегчении процентов и о прекращении других обид. Итак, если в умах плебеев сохранилось воспоминание о свободе отцов, то они, трибуны, не позволят, чтобы какой-нибудь римский гражданин был присуждаем в рабство за данные ему взаймы деньги или чтобы производился набор, пока, взглянув на сумму долга и обсудив, как уменьшить ее, каждый не будет знать, что свое и что чужое, остается ли у него свободным хоть тело, или и оно подлежит оковам.

Обещание награды за мятеж немедленно вызвало его; ибо многие были присуждаемы на рабство, а вместе с тем отцы высказались за необходимость набрать новые легионы ввиду слухов о пренестинской войне. Содействие трибунов и единодушие плебеев стало мешать одновременно и тому и другому: ни трибуны не позволяли уводить присужденных, ни молодежь не записывалась в войско. В то время как отцы при настоящем положении не столько заботились об исполнении судебных приговоров относительно данных в долг денег, сколько о наборе, приходили известия, что враги, вышедши из Пренесты, остановились на габийской территории; эти самые слухи скорее поощряли трибунов продолжать начатую борьбу, чем внушали опасение вести ее; и только появление войны почти у самых городских стен могло прекратить мятеж в городе.

28. Ибо, когда пренестинцам было возвещено, что в Риме не набрано никакого войска, что нет определенного вождя, что патриции и плебеи обратились друг против друга, вожди их, усматривая в этом удобный случай, быстро двинулись и, опустошив по пути поля, подступили к Коллинским воротам. В городе господствовало страшное смятение. Раздался призыв «К оружию!», сбежались на стены и к воротам и наконец-то, сменив мятеж на войну, избрали диктатором Тита Квинкция Цинцинната. Он назначил в начальники конницы Авла Семпрония Атратина. Как только слух об этом распространился, одновременно враги отступили от стен, а молодые римляне без возражений сошлись по приказу – такой страх внушала эта должность!

Пока в Риме набиралось войско, неприятели расположились лагерем невдалеке от реки Аллия; опустошая отсюда на обширном пространстве поля, они похвалялись друг перед другом, что заняли роковое для Рима место, что поэтому паника и бегство будут похожи на те, которые были в галльскую войну; в самом деле, если римляне боятся дня, получившего наименование от этой местности, считая его «тяжелым», то насколько гораздо больше, чем Аллийского дня, устрашатся они самой Аллии, этого памятника ужасного поражения? Они, конечно,

будут видеть перед собой суровые лица галлов и слышать звуки их голоса. Предаваясь таким пустым мечтам о вещах, не имеющих никакого значения, они возложили свои надежды на судьбу места. Напротив, римляне хорошо знали, что враги-латины, где бы они ни были, все те же, которых они победили у Регилльского озера и в течение ста лет заставили хранить мир; место, ознаменованное воспоминанием о поражении, скорее должно поощрить их уничтожить память об этом позоре, чем внушить опасение, что есть какая-нибудь местность, где боги не позволяют римлянам победить; мало того, если даже сами галлы повстречаются с ними на том месте, то они будут так сражаться, как сражались в Риме, возвращая отечество, как на следующий день сражались при Габиях[419 - …сражались при Габиях… – Битва на Габийской дороге («у восьмого камня») произошла в 390 году до н. э., на следующий день после попытки галлов захватить Капитолий (см. V, 49). – Примеч. ред.], когда ни одному врагу, вступившему за стены Рима, не позволили принести домой известия о победе или поражении.

29. При таком настроении обеих армий римляне пришли к Аллии. Когда выстроившиеся и готовые к бою враги стали видны, римский диктатор сказал: «Видишь ли, Авл Семпроний, что они стали у Аллии в надежде на судьбу, связанную с этим местом? И пусть бессмертные боги не дают им более твердой уверенности и иной, большей помощи, кроме этой! Ты же, надеясь на оружие и мужество, напади во весь опор на их центр; а когда они будут приведены в беспорядок и замешательство, я двинусь на них с легионами. Помогите, боги, свидетели договора, и накажите должным образом принестинцев за то, что они оскорбили вас и вашим именем обманули нас!»

Пренестинцы не устояли ни против конницы, ни протии пехоты. При первом натиске и крике ряды смешались; когда же строй везде был нарушен, они обратили тыл и в страшном смятении, миновав даже лагерь, остановили беспорядочное бегство только тогда, когда увидали Пренесту. Рассеянные во время бегства, они заняли позицию, имея в виду поспешно укрепить ее, чтобы в случае отступления за городские стены не были сразу выжжены поля и после всеобщего опустошения осада не была перенесена на город. Но когда победоносные римляне, разграбив лагерь у Аллии, подступили, то они покинули и это укрепление и, едва считая безопасными стены, заперлись в Пренесте. В подчинении у пренестинцев было еще восемь городов. На них обращена была война; когда же они один за другим были взяты без особенного сопротивления, войско было направлено в Велитры; по взятии их подступили к Пренесте, главному оплоту войны, и он был сдан, а не взят силой.

Победив раз в сражении, взяв силою два лагеря и восемь городов, приняв сдачу Пренесты, Тит Квинкций вернулся в Рим и с триумфом принес в Капитолий вывезенную из Пренесты статую Юпитера Императора. Она была освящена между святилищами Юпитера и Минервы, и под ней прибита доска, на которой в память о событии вырезана приблизительно следующая надпись: «Юпитер и все боги даровали диктатору Квинкцию взять восемь городов». На двадцатый день после избрания он сложил диктатуру.

30. Затем происходили комиции для выбора военных трибунов с консульской властью, причем число патрициев и плебеев было уравнено: из патрициев были избраны Публий и Гай Манлии с Луцием Юлием; плебеи выставили Гая Секстилия, Марка Альбиния, Луция Антистия [379 г.].

Манлиям, превосходившим плебеев родовитостью, а Юлия – популярностью, поручена была война с вольсками без жребия, без соглашения, вне порядка, о чем, однако, после жалели и сами они, и отцы, которые поручили. Не произведя рекогносцировки, Манлии послали когорты на фуражировку; получив ложное известие, будто бы они окружены, и несясь во весь опор к ним на помощь, они сами попали в засаду, а между тем доносчик, который, будучи латином, под видом римского воина обманул их, не был задержан. В то время как здесь, на невыгодной позиции, опираясь исключительно на доблесть воинов, они убивали противников и гибли сами, на другой стороне римский лагерь, лежавший на равнине, подвергся нападение врагов. По безрассудству и неопытности вожди в обоих местах погубили дело; оставшуюся малую долю счастья римского народа спасла доблесть воинов, несокрушимая даже тогда, когда они оставались без вождя. По получении донесения об этом в Риме на первых порах решено было назначить диктатора; затем, когда из земли вольсков принесены были более успокоительные вести и стало ясно, что они не умеют пользоваться победой и обстоятельствами, армия и вожди были отозваны оттуда, и, насколько это зависало от вольсков, наступил мир; только конец года был омрачен восстанием пренестинцев, которые подняли латинские племена. В том же году прибавлено было число колонистов в Сетию, жители которой сами жаловались на недостаток населения. При неудачах на войне утешением служил внутренний мир, который сохранялся благодаря популярности и значению плебейских военных трибунов в своей среде.

31. В самом начале следующего года [378 г.] при военных трибунах с консульской властью Спурии Фурии, Квинте Сервилии (во второй раз), Луции Менении (в третий раз), Публии Клелии, Марке Горации, Луции Гегании вспыхнул страшный мятеж. Основанием и поводом к нему послужили долговые обязательства. Чтобы определить сумму их, выбраны были цензоры Спурий Сервилий Приск и Квинт Клелий Сикул, но война помешала им выполнить свою задачу; ибо сперва перепуганные вестники, а затем беглецы из деревень сообщили, что вольскские войска перешли границу и повсюду опустошают римские поля. При этом смятении страх перед внешним врагом не только не остановил внутренней борьбы, но даже, напротив того, трибуны проявили тем большее ожесточение, мешая набору, пока отцы не приняли условия, чтобы до окончания войны никто не вносил налога и не разбирались дела о долгах. Когда плебеям дано было это облегчение, перестали мешать набору.

Набрав новые легионы, решили направить в вольскские пределы две армии, разделив легионы: Спурий Фурий и Марк Гораций пошли вправо, по морскому берегу и к Антию, Квинт Сервилий и Луций Геганий – влево, к горам по направлению к Эцетре. Ни один отряд не повстречал врага; поэтому опустошение не походило на те набеги, которые делали вольски второпях, подобно разбойникам, пользуясь раздорами врагов и боясь доблести, а производилось настоящей армией в законном раздражении и было тяжелее еще и вследствие своей продолжительности; ибо вольски нападали на пограничные поля, опасаясь, чтобы тем временем не выступило войско из Рима; напротив того, римляне имели основание долее оставаться на вражеской земле, чтобы вызвать врага на бой. Итак, обе армии вернулись в Рим, предав огню повсюду все усадьбы и даже некоторые деревни, не оставив ни плодовых деревьев, ни посевов, с которых можно было рассчитывать получить жатву, взяв в добычу всех людей и весь скот, которые находились вне городских стен.

32. Ненадолго должники получили возможность передохнуть; но как только враги успокоились, снова начались многочисленные процессы, и не только не осуществилась надежда на облегчение старых долгов, но возник еще новый долг вследствие налога, так как цензоры сдали с подряда постройку стен из квадратных плит[420 - …сдали с подряда

постройку стен из квадратных плит. – Речь идет о ремонте стен, часть которых была разрушена во время галльского погрома.]. Плебеи вынуждены были подчиниться этому бремени, так как не было набора, которому бы могли воспротивиться народные трибуны. Влияние же знатных людей заставило плебеев выбрать в военные трибуны всех патрициев – Луция Эмилия, Публия Валерия (в четвертый раз), Гая Ветурия, Сервия Сульпиция, Луция и Гая Квинкциев Цинциннатов [377 г.]. Благодаря тому же влиянию они добились, что привели к присяге без всякой помехи всех людей и против латинов, и против вольсков, которые, соединив свои силы, расположились лагерем у Сатрика; были набраны три армии: одна для охраны города, другая, которую можно было бы послать на нежданную войну в случае возникновения движения где-нибудь в другом месте; а третью – самую сильную – повели к Сатрику Публий Валерий и Луций Эмилий.

Найдя неприятельскую армию выстроившейся на равнине, они немедленно дали сражение; хотя победа не достаточно еще выяснилась, однако можно было надеяться на удачу, но проливной дождь, сопровождавшийся страшной бурей, разнял сражавшихся. На следующий день битва возобновилась; и некоторое время оказывали сопротивление главным образом латинские легионы, которые, оставаясь долгое время союзниками римлян, изучили их службу и обнаруживали одинаковые с ними доблесть и счастье. Но нападение всадников расстроило ряды; затем двинулись вперед знамена пехотинцев, и насколько римляне наступали, настолько враги пятились назад, а как только успех склонился на сторону римлян, их натиска уже нельзя было выдержать. Рассеянные враги, устремившиеся не в лагерь, а в Сатрик, который находился в двух милях оттуда, были избиты преимущественно всадниками, лагерь же взят и разграблен. От Сатрика в ночь, следовавшую за сражением, они устремились в Антий, но их марш скорее походил на бегство, и хотя римское войско гналось почти по пятам, но страх гнал быстрее, чем раздражение. Таким образом враги скорее вступили в город, чем римляне могли напасть на их арьергард или задержать его. Затем несколько дней ушло на опустошение полей; ни римляне не были достаточно снабжены осадными снарядами, чтобы напасть на стены, ни враги достаточно вооружены, чтобы искать случая сразиться.

33. Затем между антийцами и латинами возник раздор, так как антийцы, истощенные бедствиями и сокрушенные войной, во время которой родились и состарились, думали о сдаче, тогда как латины, пользовавшиеся долго миром и недавно отпавшие, были еще со свежими силами и ожесточенно настаивали на продолжении войны; но раздоры окончились, когда обе стороны увидели, что они не могут помешать друг другу выполнить задуманное: латины отступили, уклонившись от мира, который они считали позорным; антийцы, по удалении неудобных судей их благоразумных намерений, передали римлянам город и земли. Ярость и озлобление латинов, за невозможностью напасть на римлян и удержать под оружием вольсков, разразились тем, что они сожгли город Сатрик, который был первым их убежищем после поражения; так как зажигали без различия священные и частные здания, то в городе не осталось ни одного крова, кроме храма Матери Матуты; здесь, говорят, удержало их не собственное религиозное чувство, не уважение к богам, а раздавшийся из храма страшный голос, грозивший всеми ужасами, если только они безбожно допустят пламя до святилища.

Под влиянием той же ярости они напали и на Тускул; причиной их раздражения было то обстоятельство, что жители, отказавшись участвовать в общем восстании латинов, приняли не только союз с римлянами, но и их гражданство. Напав неожиданно на город, когда ворота были отперты, они при первом же натиске захватили его, кроме крепости. Там укрылись граждане с женами и детьми и послали в Рим вестников уведомить сенат о постигшем их несчастье. Немедленно было отправлено в Тускул войско, что вполне соответствовало добросовестности римского народа; предводителями были военные трибуны Луций Квинкций и Сервий Сульпиций. Ворота Тускула они находят запертыми и видят, что латины, в одно время и осаждая, и будучи осаждены, с одной стороны, стараются защитить стены Тускула, с другой – пытаются осадить крепость, наводят страх и в то же время боятся. Прибытие римлян изменило настроение обеих сторон: тускуланцы от величайшей паники перешли к величайшему воодушевлению, латины от почти полной уверенности в скором занятии крепости, так как город был в их руках, к слабой надежде на свое собственное спасение. Тускуланцы из крепости поднимают крик; гораздо более сильным криком отвечает им римское войско. Латинов теснят с обеих сторон; они не выдерживают натиска тускуланцев, сбегающих с более возвышенного места, и не могут остановить приступов римлян к стенам и попыток их сокрушить запоры ворот. Сперва при помощи лестниц были взяты стены, а затем были сломаны запоры ворот; теснимые двойной армией врага с фронта и с тыла и, не имея ни сил для битвы, ни места, куда бежать, очутившись в середине, они были перебиты все до единого. Отняв от врагов Тускул, римское войско было уведено назад.

34. Чем больше удачные войны тех лет способствовали усмирению всех внешних врагов, тем более в городе со дня на день увеличивалось могущество патрициев и бедственное положение плебеев, которые не в состоянии были платить долги именно вследствие безусловной необходимости платить в срок. И вот, не имея уже возможности дать что-нибудь из имущества, привлеченные к суду и осужденные должники удовлетворяли кредиторов потерей доброго имени и телесными страданиями, и наказание заступило место выполнения обязательств. Даже выдающиеся плебеи, не говоря уже о низших, до того пали духом, что ни у одного энергичного и опытного человека не хватало мужества не только искать вместе с патрициями военного трибуната (а этого права они добивались с такими усилиями!), но даже занимать и стремиться к занятию плебейских должностей. И казалось, что патриции навсегда вернули обладание должностью, которой плебеи пользовались лишь немного лет. Но чтобы эта радость одной партии не была чрезмерной, приключилось маловажное, как это обыкновенно бывает, обстоятельство, поведшее к серьезным последствиям.

У Марка Фабия Амбуста, человека сильного не только среди людей своего сословия, но и среди плебеев, которые вовсе не считали его врагом своим, старшая дочь была замужем за Сервием Сульпицием, а младшая – за Гаем Лицинием Столоном, человеком, хотя и известным, но плебеем; и то самое обстоятельство, что Фабий не уклонился от этого родства, приобрело ему расположение у плебеев. Случайно сестры Фабии проводили, по обыкновению, время в разговорах в доме военного трибуна Сервия Сульпиция, и когда тот возвращался с форума, ликтор, согласно обычаю, постучал розгою в дверь. Непривычная к этому обычаю младшая Фабия испугалась, чем насмешила сестру, которая удивилась, что она не знает этого. Но смех этот огорчил женское сердце, легко поддающееся впечатлению от маловажных обстоятельств. Многочисленная толпа сопровождающих трибуна и спрашивающих, не угодно ли ему чего-либо, внушила ей, вероятно, мысль, что брак ее сестры счастлив, и она пожалела о своем, руководясь превратным

убеждением, которое решительно не терпит преимущества кого-нибудь из близких. Увидав ее в смущении от недавнего огорчения, отец спросил, все ли благополучно, но она хотела скрыть причину недовольства, считая ее недостаточно любезной по отношению к сестре и недостаточно почтенной для мужа. Однако путем деликатных расспросов отец заставил ее признаться, что она огорчена союзом с неравным и замужеством в доме, для которого недоступен ни почет, ни влияние. Утешая дочь, Амбуст велел ей ободриться: скоро-де она увидит у себя дома те же почести, какие видит у сестры. Затем он начал совещаться с зятем, пригласив Луция Секстия, юношу энергичного, осуществлению надежд которого недоставало только патрицианского рода.

35. Огромная сумма долговых обязательств, казалось, представляла удобный случай произвести переворот, так как на облегчение этого бедственного положения плебеи могли надеяться, лишь поставив своих людей во главе управления. К этой-де мысли и следует подготовиться; попытки и мероприятия уже поставили плебеев на такую ступень, откуда при дальнейших усилиях можно достичь верха власти и сравняться с патрициями как доблестью, так и почетным положением. В настоящий момент решено было назначить народных трибунов, чтобы, находясь в этой должности, они могли сами открыть себе путь к остальным должностям. И вот выбранные в трибуны Гай Лициний и Луций Секстий [375 г.] обнародовали законопроекты, направленные всецело против силы патрициев и в пользу плебеев. Один закон относительно долговых обязательств, чтобы, после вычета из капитала уплаченных процентов, остаток был внесен в течение трех лет равными частями. Другой – относительно размеров поля, – чтобы никто не владел более чем пятьюстами югерами; третий – чтобы не созывались комиции для выбора военных трибунов и чтобы одним из консулов был непременно плебей. Все эти права были очень важны, и без ожесточенной борьбы их нельзя было добиться.

Итак, на карту поставлено было зараз все, до чего люди непомерно жадны, – земли, деньги, почести; напуганные этим, патриции на общественных и частных совещаниях обнаруживали лишь смущение и, не найдя другого средства, кроме испытанного уже во многих предшествовавших спорах протеста, вооружили против предложения трибунов их товарищей. Увидев, что Лициний и Секстий приглашают трибы подавать голоса, они, сопровождаемые отрядом патрициев, не позволили ни прочесть предложения, ни совершить другое какое-нибудь действие, обычное при постановлении решения плебеев. И уже много раз напрасно созывалось собрание, и предложения считались отвергнутыми, тогда Секстий сказал: «Хорошо; так как протест должен иметь такое большое значение, то этим самым оружием мы будем защищать плебеев. Объявите-ка, отцы, комиции для избрания военных трибунов, и я сделаю так, что не будет вам приятно это veto, которое вы теперь с таким удовольствием слышите из уст наших товарищей». Не напрасными оказались эти угрозы: не состоялись ни одни комиции, кроме тех, на которых избирались плебейские эдилы и трибуны; выбранные вторично в народные трибуны Лициний и Секстий не допустили выборов никаких курульных магистратов. И пять лет не было в городе магистратов[421 - И пять лет не было в городе магистратов… – Такое продолжительное отсутствие магистратов является маловероятным; приводимое Ливием показание есть результат стремления восполнить пробелы, которые образовались при сличении списков ежегодных магистратов с числом годов каждого столетия.], так как плебеи выбирали вновь двух трибунов, а эти не допускали комиций для выбора военных трибунов.

36. Весьма кстати других войн не было, только колонисты Велитр, ободрившись вследствие мира и пользуясь отсутствием римского войска, неоднократно нападали на римские поля и даже приступили к осаде Тускула; так как тускуланцы, старинные союзники, недавно принятые в число граждан, просили помощи, то не только патрициям, но и плебеям стало стыдно. Народные трибуны уступили, и междуцарь созвал комиции; выбранные в военные трибуны Луций Фурий, Авл Манлий, Сервий Сульпиций, Сервий Корнелий, Публий и Гай Валерии [370 г.] далеко не встретили в плебеях той же покорности при наборе, как то было на комициях; набрав с огромными усилиями армию, они выступили и не только оттеснили врага от Тускула, но даже загнали его в его собственные стены и с гораздо большей силою осадили Велитры, чем был осажден Тускул. Однако, начав осаду, они не могли взять города; ранее того были выбраны новые военные трибуны Квинт Сервилий, Гай Ветурий, Авл и Марк Корнелии, Квинт Квинкций, Марк Фабий [369 г.]. Но и эти трибуны не совершили под Велитрами ничего достопамятного.

Более критическое положение было дома. Ибо кроме внесших законопроекты Секстия и Лициния, выбранных уже в восьмой раз народными трибунами, и военный трибун Фабий, тесть Столона, открыто объявил, что он будет ратовать за составленные им законопроекты; а из восьми протестовавших против них народных трибунов осталось всего пять; они, как это обыкновенно бывает с отщепенцами, всецело находясь под влиянием чужих речей, выставляли только те основания для своего протеста, которые им были продиктованы дома: большая-де часть плебеев находится в армии под Велитрами; комиции следует отложить до прибытия воинов, чтобы все плебеи подали голоса, за свои интересы. Секстий и Лициний с частью коллег и военным трибуном Фабием, многолетней практикой уже изощрившиеся влиять на настроение плебеев, вынуждали патрициев являться пред народом и надоедали отдельным лицам вопросами относительно вносимых к народу предложений: решатся ли они требовать права владеть более чем пятьюстами югерами земли, тогда как плебеям дают по два югера, так что каждый патриций владеет наделом чуть не трехсот граждан, а плебею едва дается достаточно места для необходимых построек или для могилы? Угодно ли им, чтобы плебеи, опутанные ростовщичеством, вместо уплаты капитала без процентов предавали свои тела в оковы и на истязания, чтобы ежедневно толпы присужденных были уводимы с форума и наполняли узниками дома знатных, чтобы при жилище всякого патриция находилась частная тюрьма?

37. Делая такие заявления, возмущавшие и вызывавшие сострадание слушателей, боявшихся за свою собственную участь, не столько испытывая негодование, сколько возбуждая его, они утверждали, что нельзя иначе ограничить право патрициев на обладание землей и угнетение плебеев ростовщичеством, если плебеи не выберут из своей среды одного консула, стража их свободы. Уже на народных трибунов смотрят с презрением, так как они сами сокрушают силу своей власти протестами. Не может быть равноправности там, где одна часть пользуется властью, а другая лишь защитой[422 - …лишь защитой… – Имеются в виду народные трибуны, не имевшие положительной власти, а лишь право защищать интересы плебеев и право протеста.]; если власть не будет общей, то никогда плебеи не будут равноправными в государстве. И нельзя довольствоваться тем, если на консульских комициях плебеев будут принимать в расчет[423 - …плебеев будут принимать в расчет… – Т. е. плебеи будут иметь право выступать кандидатами на консульство.]; если не будут обязательно выбирать в консулы

непременно одного плебея, то никто не будет выбран. Или забыто уже, что, когда решено было вместо консулов выбирать военных трибунов, именно с целью открыть плебеям доступ к высшей должности, в течение сорока четырех лет не был выбран в военные трибуны ни один плебей? [424 - …в течение сорока четырех лет не был выбран в военные трибуны ни один плебей? – С 444 года (см. IV, 7) до 400 года до н. э. (см. V, 12).] Что они думают? Что при двух местах патриции уступят добровольно почет плебеям, когда они обыкновенно занимали восемь мест военных трибунов, и дадут доступ к консульству, когда так долго не допускали к трибунату? При помощи закона следует добиваться того, чего нельзя добиться на комициях при помощи влияния, и чтобы открыть плебеям доступ к одной консульской должности, ее следует поставить вне конкурса, так как, оставаясь в конкурсе, она всегда будет трофеем более сильного. И уже нельзя сказать того, что ставили обыкновенно в упрек прежде, что нет среди плебеев людей, годных для курульных должностей: разве в самом деле глупее или бездеятельнее стало государственное управление после трибуната Публия Лициния Кальва, который был выбран первым из плебеев, чем оно было в те годы, когда военными трибунами были исключительно одни патриции? Даже напротив того, послов трибуната было осуждено несколько патрициев и ни одного плебея. Немного лет тому назад стали выбирать из плебеев наравне с военными трибунами и квесторов[425 - Немного лет тому назад стали выбирать из плебеев наравне с военными трибунами и квесторов… – В 409 году до н. э. См. IV, 54. Квесторы – должностные лица, ведавшие казной (под контролем сената и консулов). – Примеч. ред.], и ни в одном случае римский народ не пожалел об этом.

Плебеям остается получить консульство; это защита, это оплот свободы. Если они этого достигнут, то тогда римский народ будет думать, что цари действительно изгнаны и свобода упрочена; ибо с того дня плебеи получат все, чем выдаются патриции, – власть и почести, военную славу, родовитость, знатность, большие выгоды для себя, возможность еще большие преимущества оставить детям.

Видя, что такие речи выслушиваются, они обнародывают новое предложение, чтобы вместо духовных дуумвиров были избираемы децемвиры и чтобы часть их была из плебеев, часть из патрициев; комиции для решения всех этих вопросов они отлагают до возвращения армии, осаждавшей Велитры.

38. Год закончился прежде, чем легионы были приведены из-под Велитр. Таким образом, вопрос о законопроектах, оставшийся открытым, был отложен до новых военных трибунов, народными же трибунами плебеи снова хотели выбрать тех же лиц, и во всяком случае, чтобы среди них непременно были те два, которые предлагали законопроекты. В военные трибуны были выбраны Тит Квинкций, Сервий Корнелий, Сервий Сульпиций, Спурий Сервилий, Луций Папирий, Луций Ветурий. В самом же начале года [368 г.] дело дошло до решительной схватки из-за законопроектов: когда были приглашаемы трибы и протест товарищей не останавливал предлагавших законопроекты, испуганные патриции прибегали к двум крайним средствам – к чрезвычайной власти и к самому выдающемуся мужу.

Решено было выбрать диктатора; выбран был Марк Фурий Камилл, пригласивший в начальники конницы Луция Эмилия. Равным образом предлагавшие законопроекты против таких мероприятий противников вооружаются на защиту интересов плебеев крайней решимостью и, назначив собрание плебеев, приглашают трибы подавать голоса. В гневе и с угрозами воссел диктатор, сопровождаемый толпою патрициев; сперва началась обычная борьба между трибунами, предлагавшими законопроект и протестовавшими против него; насколько юридически протест был сильнее, настолько он уступал в популярности законопроекту и тем, которые внесли его, и когда первые трибы сказали: «Как предлагаешь», тогда диктатор Камилл держал такую речь: «Так как вы, квириты, подчиняетесь уже страсти трибунов, а не власти их, и приобретенное некогда удалением плебеев право протеста уничтожаете при помощи того же насилия, при помощи которого вы приобрели его, то я, как диктатор, буду защищать его не столько в интересах всего государства, сколько в ваших интересах и силою своей власти огражу ниспровергнутое вами право защиты. Итак, если Гай Лициний и Луций Секстий уступят протесту товарищей, то не последует вмешательства патрицианской власти в собрание плебеев; если же, вопреки протесту, они будут стремиться навязать государству, точно попавшему в плен, законы, то я не допущу, чтобы сила трибунов погубила сама себя».

Когда трибуны в ответ на это, не обращая никакого внимания, продолжали дело с не меньшим усердием, раздраженный диктатор послал ликторов удалить плебеев и пригрозил, что если они будут упорствовать, то он приведет всю молодежь к присяге и немедленно выведет армию из города. Это навело ужас на плебеев, но в вождях их не убавило, а усилило воодушевление к борьбе. Дело, однако, не склонялось еще ни в ту, ни в другую сторону, между тем Марк Фурий сложил с себя диктатуру, то ли потому, что, как свидетельствуют некоторые писатели, он был ненадлежаще выбран, то ли потому, что народные трибуны вошли с предложением, принятым плебеями, о наложении на него пени в пятьсот тысяч ассов, в том случае если он примет какую-нибудь меру как диктатор. Но как характер самого мужа, так и немедленное избрание диктатором на его место Публия Манлия заставляет меня более верить, что он испугался ауспиций, а не небывалого предложения; к чему, в самом деле, было выбирать диктатора для той борьбы, в которой сам Марк Фурий был побежден; сверх того, тот же Марк Фурий был диктатором в следующем году, а эту должность, униженную в предыдущем году, он, конечно, не принял бы. Вместе с тем в то время, когда, по преданию, обнародован был законопроект о штрафе, он или мог воспротивиться предложению, призывавшему его к порядку, или же он бессилен был побороть и те законопроекты, которые вызвали внесение этого; наконец, до наших дней борьба происходила между трибунами и консулами, престиж же диктатуры всегда был выше.

39. Между отказом первого диктатора и вступлением в должность нового, Манлия, трибуны, как бы пользуясь междуцарствием, созвали собрание плебеев, причем выяснилось, какая часть предложений более приятна плебеям, какая – их авторам: предложения относительно процентов и владения землей народ утверждал, а относительно плебейского консула отстранял; то и другое было бы принято, если бы трибуны не заявили, что они спрашивают плебеев обо всех пунктах вместе. Затем диктатор Публий Манлий, назначив начальником конницы плебея Гая Лициния, бывшего военным трибуном, дал перевес делу плебеев. По свидетельству историков, это очень огорчило патрициев; диктатор оправдывался перед патрициями близким родством с Гаем Лицинием и утверждал, что власть начальника конницы не выше власти консульского трибуна.

Когда объявлены были комиции для избрания народных трибунов, Лициний и Секстий вели себя так, что, отказываясь уже от продления должности, возбудили в плебеях желание того, чего сами искали путем притворства: девятый-де уже год они находятся точно на военном положении против патрициев, подвергаясь величайшим личным опасностям и ничего не

выигрывая для общего блага. Уже и внесенные ими предложения, и вся сила трибунской власти состарились вместе с ними. Сперва боролись против предложенных ими законопроектов при помощи протеста товарищей, затем услали молодых людей на войну против Велитр, наконец, против них направлены молнии диктатуры. Но уже ни товарищи, ни война, ни диктатор не стоят на дороге, так как последний, назначая плебея начальником конницы, дал даже благоприятное предзнаменование плебейскому консулу. Сами плебеи служат помехой себе и своим интересам: они сразу могут, если пожелают, освободить город и форум от кредиторов, поля – от незаконных владельцев. Когда же наконец они будут с достаточной благодарностью ценить услуги, если, принимая предложения, касающиеся своих выгод, лишают вносящих их надежды на высшую должность? Скромность римского народа не допускает требовать того, чтобы его освободили от ростовщичества и ввели в земли, незаконно занятые сильными людьми, а тех, благодаря кому он получил все это, оставлять состариться трибунами, не давая им не только почестей, но даже надежды на почести. Итак, пусть сперва они сами решат, чего хотят, а затем выразят свою волю на трибутных комициях. Если они желают, чтобы были внесены вместе все опубликованные ими законопроекты, то могут выбрать тех же народных трибунов; они проведут то, что внесли. Если же они желают принять лишь то, что необходимо каждому в отдельности, то им вовсе не нужно вызывающего ненависть продления власти: ни они не примут трибуната, ни плебеи не получат опубликованных ими законопроектов.

40. Такая настойчивая речь трибунов повергла всех патрициев, возмущенных содержанием ее, в изумление, и они потому хранили молчание; выступил один только Аппий Клавдий Красс, внук децемвира, по рассказам, скорее под влиянием озлобления и раздражения, чем в надежде разубедить, и говорил приблизительно в таком смысле: «Не ново и не удивительно будет мне, квириты, если я и теперь услышу тот единственный упрек, который мятежные трибуны всегда бросали нашей фамилии, – что род Клавдиев уже с самого начала считал важнее всего в государстве величие патрициев и всегда стоял против интересов плебеев. Первого я не отрицаю и признаю, что, будучи приняты одновременно в число граждан и отцов, мы усердно старались оправдать мнение, что мы не уменьшили, а увеличили значение тех родов, к которым вам угодно было причислить нас. Что же касается второго, квириты, то я позволил бы себе утверждать относительно себя и своих предков, что мы, ни оставаясь частными лицами, ни занимая государственные должности, заведомо не сделали ничего, противного интересам плебеев, разве только если кто-нибудь думает, что полезное всему государству вредно плебеям, которые живут как бы в другом городе; нельзя, не нарушая истины, указать ни одного нашего поступка или слова, направленного против вашей пользы, хотя кое-что и не соответствовало вашим желаниям. Или, если бы я не принадлежал к фамилии Клавдиев и не был патрицианской крови, а был любым из квиритов, знающим только, что он сын двух свободных граждан и живет в свободном государстве, разве я мог бы умолчать, что Луций этот Секстий и Гай Лициний, бессменные, если богам угодно, трибуны в течение девяти лет своего царствования, набрались такого своеволия, что грозят лишить вас права свободной подачи голоса в комициях и при утверждении законов? “Только под этим условием, – говорит он[426 - …говорит он… – Т. е. один из них; автор переходит от множественного числа к единственному.], – вы выберете нас в десятый раз трибунами!” Разве это не то же, что сказать: “То, чего желают другие, мы настолько презираем, что примем его только под условием получения большой награды!” Но что это за награда, ценою которой мы можем всегда иметь вас народными трибунами? “Чтобы вы принимали в совокупности все наши предложения, – отвечает он, – угодны они вам или нет, полезны или вредны”. Заклинаю вас, народные трибуны Тарквинии[427 - …народные трибуны Тарквинии… – Т. е. желающие, подобно Тарквиниям, захватить власть в свои руки. – Примеч. ред.], думайте, что я, простой гражданин, кричу из средины собрания: “Позвольте, не оскорбляя вас, выбирать из ваших предложений те, которые мы считаем полезными, и отклонять остальные!” “Нельзя! – говорит он. – Ты установишь закон о ростовщичестве и о владении землей, как касающийся интересов всех вас, и ужели ты не допустишь совершиться в городе Риме такому чуду, чтобы ты видел консулами того Луция Секстия и этого Гая Лициния, против чего ты так возмущаешься и что ты так проклинаешь? Или все принимай, или я ничего не предлагаю!” Это совершенно так, как если бы кто-нибудь предложил терзаемому голодом вместе с пищей яд и приказал бы или не трогать того, что дает жизнь, или смешать с животворным смертоносное! Итак, если бы наше государство было свободно, то разве многочисленные голоса не закричали бы тебе: “Уходи отсюда со своими трибунатами и предложениями!” Что же? Если ты не предложишь того, что народу выгодно принять, то разве некому будет предложить? Если бы какой-нибудь патриций, если бы какой-нибудь Клавдий, что им представляется более возмутительным, сказал: “Или все принимай, или я ничего не предлагаю”, то кто из вас, квириты, стерпел бы это? Или вы никогда не будете смотреть более на суть дела, чем на лица, а все, что скажет это должностное лицо, будете слушать с сочувствием, а что скажет кто-нибудь из нас, – с отвращением? А ведь, клянусь Геркулесом, речь его вовсе не прилична гражданину; какого же рода то предложение, отклонение которого возмущает их? Оно, квириты, совершенно похоже на речь его: “Я предлагаю, – говорит он, – чтобы вам нельзя было выбирать в консулы того, кого вы хотите!” Разве иное что предлагает тот, кто требует, чтобы один консул был непременно плебей, и лишает вас права выбрать двух патрициев? Если бы теперь была война, подобная этрусской, когда Порсенна занял Яникул, или подобная недавней, галльской, когда, кроме Капитолия и Крепости, все принадлежало врагам, и вместе с этим Марком Фурием или любым из патрициев требовал консульства тот же Луций Секстий, могли ли бы вы стерпеть, чтобы Секстий был несомненным консулом, а Камилл сомневался в своем избрании? Это ли значит делать почести общими, чтобы двух плебейских консулов можно было избрать, а двух патрицианских нельзя? И одного плебея необходимо выбрать, а обоих патрициев можно обойти? Что это за союз, что это за равенство? Мало, если ты получаешь часть того, что теперь вовсе не принадлежит тебе? Требуя часть, ты хочешь захватить все? “Боюсь, – говорит он, – что вы не выберете ни одного плебея, если можно будет выбрать двух патрициев”. Разве это не значит говорить: “Так как добровольно вы не выберете недостойных, то я поставлю вас в необходимость выбирать тех, кого вы не хотите”. Не следует ли отсюда, что плебей даже не считает себя обязанным народу, если, ища консульства вместе с двумя патрициями, он может сказать, что выбран на основании закона, а не на основании голосования?

41. Они ищут способа исторгать должности, а не просить их! И они хотят так получить высшие почести, чтобы не быть обязанными за них, даже как за самые ничтожные; они предпочитают получать должности

благодаря случаю, а не благодаря доблести. Есть некто, кто оскорбляется, что на него смотрят и его оценивают, кто считает справедливым, чтобы почести бесспорно принадлежали ему одному среди соперничающих соискателей, кто желает изъять себя из вашей оценки, кто делает ваши голоса обязательными, а не добровольными, рабскими, а не свободными. Я оставляю в стороне Лициния и Секстия; годы их бессменной власти вы считаете как годы царей на Капитолии; кто в настоящее время так низок в государстве, чтобы этот закон не делал для него доступ к консульству более легким, чем нам и детям нашим, если нас даже при желании вы не можете выбирать иногда, а этих должны выбирать, если даже не хотите.

О возмутительности сказано достаточно. Но это не важно, ибо достоинство относится к людским делам; а что сказать мне о презрении к религиозным верованиям и о нарушении ауспиций, что всецело касается бессмертных богов? Кто не знает, что при ауспициях основан этот город, что на войне и в мире, дома и на поле брани все делается при ауспициях? Кому же по обычаю предков принадлежит право ауспиций? Разумеется, патрициям, ибо ни один плебейский чиновник не выбирается при гаданиях. Нам же ауспиции до того близки, что не только избираемые народом патрицианские должностные лица избираются не иначе, как при гаданиях, но даже мы сами, без народного голосования, назначаем междуцаря при ауспициях и в частной жизни имеем ауспиции, которых плебеи не имеют, даже занимая должности. Итак, разве тот, кто выбирает плебейских консулов, не уничтожает ауспиции в государстве, отнимая их у патрициев, которые одни только имеют право совершать их? Пусть они теперь издеваются над религией: что-де в самом деле значит, если куры не станут есть, если они позже выйдут из клетки, если птица запоет, предвещая беду? Это пустяки! Но отцы наши, не пренебрегая этими самыми пустяками, сделали наше государство величайшим; и мы теперь, как будто мир с богами больше не нужен, оскверняем все обряды. Итак, пусть жрецы, авгуры, цари-жрецы выбираются из плебеев; на кого угодно будем возлагать шапку фламина Юпитера, лишь бы то был человек; передадим священные щиты, капища богов и заботы о богах тем, кому это не дозволено; пусть законы не вносятся, должностные лица не избираются при ауспициях, отцы не утверждают решений ни центуриатных, ни куриатных комиций; подобно Ромулу и Тацию, пусть царствуют в римском городе Секстий и Лициний, так как они дарят чужие деньги и земли. До того приятно поживиться за чужой счет! И не приходит в голову, что один закон, изгоняя хозяев из их владений, превращает поля в обширные пустыри, а другой, уничтожая кредит, – вместе с тем губит все человеческое общество. Ввиду всего этого, я полагаю, вам следует отклонить эти предложения. Да благословят боги ваше решение!»

42. Речь Аппия повлияла лишь настолько, что отложено было время принятия предложений. Избранные в десятый раз трибунами Секстий и Лициний провели закон об избрании из плебеев части духовных децемвиров. Пять было выбрано из патрициев, пять из плебеев; и казалось, что этот шаг открыл уже доступ к консульству. Удовольствовавшись этой победой, плебеи уступили патрициям, чтобы, не упоминая даже о консулах, в настоящее время были выбраны военные трибуны. Выбраны были Авл и Марк Корнелии (вторично), Марк Геганий, Публий Манлий, Луций Ветурий и Публий Валерий (в шестой раз).

В то время как, кроме осады Велитр, – исход этого дела не столько был сомнителен, сколько замедлился, – вне Рима царил мир, внезапное известие о галльской войне потрясло государство, и Марк Фурий в пятый раз был назначен диктатором. Он выбрал в начальники конницы Тита Квинкция Пена. Клавдий свидетельствует[428 - Клавдий свидетельствует… – Клавдий Квадригарий – римский историк рубежа II и I веков до н. э. Автор «Анналов» в 23 книгах, охватывавших время от захвата Рима галлами до гражданских войн 80-х годов I века до н. э.], что в этом году война с галлами велась около Аниена и что тогда была дана знаменитая битва на мосту, в которой Тит Манлий на виду у обоих войск убил галла, вызвавшего его на поединок, и снял с него ожерелье. Но большинство авторов склоняет меня верить, что это случилось по крайней мере на десять лет позже, в этом же году диктатор Марк Фурий сразился с галлами на альбанской территории. Победа римлян была несомненна и досталась им без труда, хотя воспоминание о прежнем поражении внушало великий страх перед галлами. Много тысяч варваров было убито в сражении, много – по взятии лагеря; другие, устремившиеся преимущественно в Апулию, разбрелись и скрылись от врага, частью потому, что далеко убежали, частью потому, что страшная паника рассеяла их в разные стороны. С согласия патрициев и плебеев диктатору назначен был триумф.

Едва успел он справиться с этой войной, как дома последовал страшный мятеж; упорная борьба заставила диктатора и сенат принять предложения трибунов; несмотря на нежелание патрициев, состоялись консульские комиции, на которых Луций Секстий был избран первым плебейским консулом. Но и на этом борьба не окончилась. Так как отцы отказывались утвердить избрание, то дело дошло почти до удаления плебеев и до других угроз, обычных в гражданских распрях, но наконец диктатор, предложив условия, примирил распрю: патриции сделали уступку плебеям относительно избрания плебейского консула, а плебеи патрициям – относительно избрания из среды знати одного претора, который должен был творить суд в городе. Так после продолжительного озлобления водворилось наконец согласие между сословиями, и сенат признал это дело заслуживающим того, чтобы были устроены Великие игры, – если когда-либо в других случаях, то особенно теперь бессмертные боги заслужили этого, – и к трем дням прибавлен был еще один; когда же плебейские эдилы стали отказываться от исполнения этого поручения, то патрицианские юноши воскликнули, что ради прославления бессмертных богов они охотно примут должности эдилов. Все выразили им признательность, и сенатским постановлением поручено было диктатору предложить народу, чтобы он избрал двух патрицианских эдилов, а за это отцы утвердят все решения комиций того [367 г.] года.

Книга VII

Смерть Фурия (1). Возникновение сценических представлений (2). Избрание диктатора для умилостивления гнева богов (3). Обвинение Манлия и почтительность к нему его сына (4–5). Самопожертвование Марка Курция; гибель плебейского консула в земле герников (6). Победа над герниками (7–8). Столкновение с галлами и победа над ними (9-10). Новое поражение галлов и тибуртинцев (11). Отражение тибуртинцев от Рима; нападение тарквинийцев; помощь от латинов и война с галлами (12). Осторожность диктатора Сульпиция; решительное поражение галлов и герников; преступление тарквинийцев (13–15). Поражение привернатов (16). Успех фалисков и поражение их первым плебейским диктатором (17). Возвращение консульства патрициям (18). Поражение тибуртинцев и наказание тарквинийцев; союз с самнитами и враждебные действия церийцев; покорность их (19–20). Облегчение долговых обязательств; перемирие с тарквинийцами; плебейский цензор (21–22). Поражение галлов на латинской территории (23–24). Столкновение галлов с морскими разбойниками; меры римлян против них (25).

Поражение галлов и удаление греков (26). Восстановление вольсками Сатрика и разрушение его римлянами; договор с Карфагеном; меры к облегчению долговых обязательств (27). Поражение аврунков; сооружение храма Монеты (28). Нападение самнитов на Кампанию (29). Кампанцы просят помощи Рима и подчиняются ему (30–31). Удачная война римлян с самнитами в Кампании (32–33). Подвиг Публия Деция в Самнии (34–36). Битва под Свессулой (37). Влияние этих побед; замысел римских воинов отнять у кампанцев Капую (38). Мера консула Марция и заговор воинов (39). Усмирение их Марком Валерием Корвом (40–41). Разногласие писателей, свидетельствующих об этом событии (42).

1. Этот год [366 г.] замечателен консульством «нового» человека и учреждением двух новых должностей – претуры и курульного эдильства. Должности эти выговорили себе патриции за уступку плебеям одного консульского места. Плебеи вручили консульство Луцию Секстию, по закону которого они приобрели право на него; патриции, благодаря влиянию на Марсовом поле, выхлопотали претуру Спурию Фурию Камиллу, сыну Марка, а эдильство – Гнею Квинкцию Капитолину и Публию Корнелию Сципиону – людям их сословия. В товарищи Луцию Секстию дан патриций Луций Эмилий Мамерцин.

В начале года были толки и о галлах, которые, по рассказам, сперва блуждали по Апулии и уже начали собираться, и об отпадении герников. Но так как всякие предприятия нарочито откладывались, с целью не дать плебейскому консулу возможности что-либо совершить, то во всем царили застой и тишина, напоминавшие то время, когда суды объявляются закрытыми[429 - …напоминавшие то время, когда суды объявляются закрытыми… – См. III, 3.]; только трибуны не утерпели, чтобы не заявить, что вместо одного плебейского консула знать получила трех патрицианских должностных лиц, восседающих, подобно консулам, на курульных креслах и облеченных в претексту, а претор даже творит суд, является как бы товарищем консулов и избран при тех же ауспициях; эти заявления заставили сенат устыдиться назначать выборы курульных эдилов из патрициев; сначала согласились выбирать через годичный промежуток плебеев, а затем уничтожено было при этом всякое различие сословий.

Затем, в консульство Луция Генуция и Квинта Сервилия [365 г.], не было ни смут, ни войн, но словно для того, чтобы среди людей не прекращались паника и опасности, появилась страшная моровая язва.

Рассказывают, что умер цензор, курульный эдил, три народных трибуна, соответственно, похоронено было и много людей из остального населения; но особенно памятною стала эта язва вследствие смерти Марка Фурия, хотя и не преждевременной, но вызвавшей много сожалений[430 - …вследствие смерти Марка Фурия, хотя и не преждевременной, но вызвавшей много сожалений. – Речь о Камилле, который, согласно Плутарху (Камилл, 63), умер «в столь преклонном возрасте, какого удается достигнуть немногим».]. Ибо это был поистине единственный муж во всех положениях, первый во время мира и войны, до изгнания, еще более прославившийся в изгнании, как вследствие тоски по нему государства, которое, попав в плен, умоляло отсутствующего о помощи, так и вследствие счастья, с которым он, будучи возвращен отечеству, одновременно восстановил и его вместе с собой; затем в течение двадцати пяти лет – столько лет прожил он еще после того – Марк Фурий оставался на высоте такой великой славы и признан был достойным считаться вторым после Ромула основателем города Рима.

2. В этом и в следующем году [364 г.], в консульство Гая Сульпиция Петика и Гая Лициния Столона, продолжалась моровая язва. За это время не случилось ничего достойного упоминания, разве только то, что для испрошения примирения с богами совершены были в третий раз от основания города лектистернии. Но так как ни человеческие соображения, ни помощь богов не ослабляли силы болезни, то суеверие объяло умы и заставило, как говорят, в числе других мер к умилостивлению небесного гнева прибегнуть к учреждению сценических игр, делу новому для воинственного народа, так как до этого времени зрелища ограничивались только конскими бегами. Но, как почти всегда бывает в начале, игры эти ничего особенного не представляли, да и те были иноземного происхождения: приглашенные из Этрурии актеры[431 - …приглашенные из Этрурии актеры… – В Этрурии сценическое искусство было развито в древнейшие времена, и, должно быть, существовали профессиональные актеры, которых за известную плату приглашали давать представления.], танцуя под аккомпанемент флейты, исполняли по этрусскому обычаю довольно красивые телодвижения, не сопровождая их ни текстом, ни жестами, соответствующими содержанию текста. Затем им начали подражать молодые люди, перекидываясь шутками в нескладных стихах и вместе с тем жестикулируя соответственно тому, что они говорили. Таким образом сценические представления были введены и благодаря частому повторению усовершенствовались. Доморощенные артисты получили название гистрионов, так как актер по-этрусски называется «истер»; теперь актеры уже не перекидывались друг с другом попеременно, как ранее, нескладными и грубыми стихами-экспромптами, подобными фесценнинским[432 - …подобными фесценнинским… – Производить versus fescennini от названия этрусского городка Fescennia и приурочивать этот род шутливых стихов, весьма распространенных во всей Италии, к одной местности едва ли правильно. Вероятнее сопоставлять с глаголом fari (собственно «говорить») или fascinum (амулет); в таком случае vеrsus fеsсеnnini суть собственно заклинания, а затем этим именем называли всякие стихи насмешливого содержания; при этом объяснении они не теряют своего общелатинского характера и значения.], но исполняли сатуры[433 - …исполняли сатуры… – Первоначально, вероятно, этим именем назывались песни, которые пели на сельских праздниках во время жатвы; но Тит Ливий говорит не об этих простых песнях, а об искусственных, положенных на музыку стихотворениях. Последующее показывает, что содержание сатуры определялось заранее лишь в общих чертах, но все же оставалось место для экспромта.], положенные на музыку, причем пение сопровождалось уже игрой на флейте и соответствующими жестами.

По преданию, несколько лет спустя Ливий первый решился вместо сатуры поставить драму с определенным заранее содержанием; будучи, как все поэты того времени, и актером для собственных произведений и потеряв от частых повторений голос, он выпросил себе позволение ставить перед флейтистом мальчика для пения, сам же сопровождал его пение[434 - …сопровождал его пение… – Здесь же весь текст составлялся заранее.] гораздо более сильными телодвижениями, так как напряжение голоса при этом не мешало ему. Затем жесты гистрионов стали сопровождаться пением, а для них самих оставлен был только диалог[435 - …оставлен был только диалог. – Новая ступень в развитии сценического искусства. У римлян, как вообще у южных народов, жестикуляция играла весьма важную роль; чтобы пение не отвлекало внимание актера, ему в помощь давался так называемый cantor (певец).]. После того как это правило стало лишать драматические представления комического и разнузданного характера и шутка мало-помалу начала превращаться в искусство, молодые люди, предоставив гистрионам играть пьесы, стали

между собой перекидываться, по древнему обычаю, шутками в стихотворной форме; эти представления впоследствии названы были «эксодии» [436 - …названы были «эксодии»… – Эксодиями (exodia – «выход») называются эти пьесы потому, что они давались в конце представления, после серьезной драмы, как в греческом театре давалась «сатирическая драма».] и соединялись преимущественно с ателланскими пьесами[437 - …с ателланскими пьесами. – Название этих пьесок приурочивают к названию оскского города Ателла, но это не значит, что ателланы возникли в этом городе; вероятно, они названы были так в насмешку над жителями Ателлы, некогда цветущего города, обратившегося в жалкую деревню вследствие жестокого наказания, понесенного за измену римлянам во Вторую Пуническую войну. Упомянутые выше шутливые пьесы перешли, вероятно, в ателланы, когда их стали писать поэты (ок. VII в.), а не существовали одновременно с ними, как можно было заключить из слов Тита Ливия.]. Этот род сценических представлений, принятый от осков, молодежь удержала за собой, не дозволяя гистрионам осквернять его: отсюда осталось правило, что актеры, играющие ателланы, не переводятся из своей трибы в низшую и несут военную службу, как бы непричастные сценическому искусству.

Я счел нужным среди ничтожных зачатков всего другого изложить и возникновение игр, чтобы ясно было, от какого здравого начала дело дошло до настоящего безумия, едва терпимого даже в могущественных царствах[438 - …едва терпимого даже в могущественных царствах. – Тит Ливий имеет в виду роскошные декорации пьес уже в конце Республики и особенно при императорах, когда расходы на театры достигали баснословных размеров.].

3. И однако начало игр, предназначавшееся для религиозных целей, не облегчило ни суеверного страха умов, ни физических недугов; напротив того, паника достигла страшных размеров, когда разлитие Тибра затопило цирк и прервало представление на самой середине, как будто боги отвратились уже от людей и пренебрегали их умилостивлениями. И вот во второе консульство Гая Генуция и Луция Эмилия Мамерцина, когда уже не столько болезни угнетали тела, сколько изыскания умилостивительных средств занимали умы, из воспоминаний старожилов узнали[439 - …из воспоминаний старожилов узнали… – Как видно из замечания несколькими строками ниже, старики не знали первоначального смысла вбивания гвоздя и приурочили его совсем к другой цели.], что некогда моровая язва прекратилась, когда диктатор вбил гвоздь. Под влиянием этого религиозного соображения сенат повелел назначить диктатора для вбивания гвоздя[440 - …назначить диктатора для вбивания гвоздя. – Как вбиванию гвоздя, так и самому гвоздю древние приписывали чудодейственную силу отгонять зло.]. Избран был Луций Манлий, по прозванию Империоз, который назначил начальником конницы Луция Пинария.

Существует старинный закон, начертанный древними письменами и выраженный древним языком, чтобы тот, кто будет высшим претором, в сентябрьские иды вколачивал гвоздь; этот закон был прибит на правой стороне храма Юпитера Всеблагого Всемогущего, со стороны храма Минервы. Рассказывают, что, вследствие малого распространения письменности в те времена, гвоздь этот служил показателем числа лет и что закон о вбивании гвоздя был посвящен Минерве в ее храме потому, что она изобретательница числа. Цинций[441 - …Цинций… – Цинций, грамматик и исследователь древностей, жил в конце Республики и, вероятно, еще при Августе.], тщательный исследователь таких памятников, говорит, что видны гвозди, показывающее число лет и в Вольсиниях, в храме этрусской богини Норции[442 - …в храме этрусской богини Норции. – Норция – богиня судьбы у этрусков.]. На основании этого же закона консул Марк Гораций, год спустя после изгнания царей, освятил храм Юпитера Всеблагого Всемогущего; впоследствии торжественное вбивание гвоздя от консулов было передано диктаторам, так как власть их выше. Затем, когда обычай этот был оставлен, церемония сама по себе была признана достаточно важной для того, чтобы ради нее избирать диктатора[443 - …когда обычай этот был оставлен, церемония сама по себе была признана достаточно важной для того, чтобы ради нее избирать диктатора. – Смысл этого места таков: первоначально гвоздь вбивали консулы, затем, когда стали выбирать диктаторов, это передали им, как старшим; еще позже, когда смысл обычая изменился, в случаях, когда признавалось необходимым выполнить его, избирался особый «диктатор для вбивания гвоздя» (dictator clavi figendi causa).].

Выбранный только для этой цели диктатором Луций Манлий, точно он был избран для совершения подвигов, а не для одного только исполнения религиозного обряда, желая затеять войну с герниками, стал беспощадно производить набор, чем вызвал волнение среди молодых людей. И только когда на него поднялись все народные трибуны, он сложил с себя диктатуру, или уступая насилию, или из чувства стыда.

4. Тем не менее в начале следующего года [362 г.], в консульство Квинта Сервилия Агалы и Луция Генуция, народный трибун Марк Помпоний привлек Манлия к суду. Ненависть к себе Манлий возбудил суровостью набора, произведенного не только с материальным ущербом для граждан, но даже сопровождавшегося телесным насилием, так как одних, которые не отвечали на вызов, секли розгами, других заключали в оковы; но особенно ненавистен был его суровый нрав и тяжкое для свободного государства прозвание Империоз[444 - …прозвание Империоз… – Империоз (лат.) – «Самовластный», «Грозный».], данное ему за то, что он кичился своей жестокостью, проявляя ее столько же на посторонних, сколько и на своих кровных родных. Между прочим трибун ставил ему в вину, что он послал на рабскую работу, чуть ли не в тюрьму и на каторгу, своего юного сына, не уличенного ни в каком дурном деле, изгнав его из города, из дома, от пенатов, лишив форума, света, общества сверстников. Там знатного рода юноша, сын диктатора, ежедневно страдая, убеждался, что он действительно сын деспота-отца. Но за какую же вину? Оказывается, за то, что он не красноречив и имеет недостаток в произношении. Разве отец, если в нем есть хоть сколько-нибудь человечности, не должен был заботиться об устранении этого недостатка, а не карать за него и тем выставлять его на вид? Даже бессловесные животные не менее кормят и заботятся о тех своих детенышах, которые не вполне нормально развиты; а Луций Манлий, клянусь Геркулесом, злобой увеличивает несчастье сына, усиливает его умственную тупость и уничтожает в нем ту малую долю душевной бодрости, какая есть, заставляя его жить в деревне, как крестьянина, среди животных.

5. Эти обвинения озлобили всех, только не самого юношу; напротив, огорченный тем, что он является причиной ненависти и обвинений против отца, с целью доказать всем богам и людям свою готовность скорее быть на стороне отца, чем его врагов, он составляет план, доказывающий, правда, грубость и невежество, недостойный гражданина, но похвальный вследствие обнаружившейся в нем сыновней почтительности.

Тайно от всех, перепоясавшись ножом, он спешит рано утром в город, а от ворот немедленно в дом к трибуну Марку Помпонию, объявляет привратнику, что ему сейчас же нужно видеться с его господином; пусть он скажет, что

он Тит Манлий, сын Луция. Немедленно его впустили (можно было рассчитывать, что он раздражен против отца и хочет сообщить какое-нибудь новое обвинение или подать какой-нибудь новый совет для ведения дела); обменявшись приветствиями, он заявляет, что желает поговорить без свидетелей. Когда всем велено было уйти подальше, он обнажает нож и, стоя над ложем с оружием, грозит немедленно убить трибуна, если он не повторит за ним слова клятвы: никогда не созывать собрания плебеев для обвинения его отца. Испуганный трибун, видя сверкающее перед глазами оружие, сознавая, что он безоружен, а тот юноша очень силен и, что особенно было страшно, тупо уверен в своей силе, клянется, как ему было приказано. Потом он публично заявил, что под давлением такого насилия отказался от своего намерения.

Хотя плебеи очень желали иметь возможность подать свои голоса относительно такого жестокого и гордого подсудимого, но им понравилось, что сын решился на такое дело в пользу отца; и это было тем похвальнее, что даже такая страшная суровость отца не заставила его забыть о сыновней преданности. Итак, этот поступок не только освободил отца от суда, но послужил и к возвеличиванию сына; когда впервые в том году было постановлено, чтобы военные трибуны при легионах были выбираемы подачей голосов (а раньше, как и теперь, так называемых руфулов вожди выбирали для себя сами[445 - …а раньше, как и теперь так называемых руфулов… – вожди выбирали для себя сами… – Первоначально все военные трибуны назначались консулами, а затем народ присвоил часть этого права себе и стал производить избрание в трибутных комициях. Руфулы – вид военных трибунов, избираемых в войске. – Примеч. ред.]), юноша получил из шести мест второе, хотя, как человек, проведший свою молодость в деревне, вдали от людского общества, он не имел ни гражданских, ни военных заслуг, чтобы заручиться популярностью.

6. Рассказывают, что в том же году от землетрясения или от какой другой силы среди форума образовался огромной глубины провал, вроде обширной пещеры; и эту пропасть нельзя было наполнить землей, которую приносил туда каждый, прежде чем по совету богов стали расследовать, в чем заключается главная сила римлян; ибо, по заявлению гадателей, этот предмет и надо посвятить тому месту, если римляне хотят, чтобы их государство было вечно. Тогда, по преданию, Марк Курций, юноша, отличавшийся на войне, с упреком спросил недоумевавших граждан, ужели есть у римлян благо высшее, чем оружие и доблесть. Среди молчания, взирая на высящиеся над форумом храмы бессмертных богов и на Капитолий и простирая руки то к небу, то в зияющую пропасть к богам-манам, он обрек себя на жертву; сидя на коне, украшенном с возможной роскошью, он бросился в провал, а толпа мужчин и женщин забросала его приношениями и плодами; озеро, именуемое Курциевым, названо, согласно преданию, по его имени, а не по имени того древнего Курция Меттия, воина Тита Тация. Я не отказался бы от труда, если бы каким-нибудь путем исследователю возможно было добиться истины; но теперь, когда древность делает невозможной несомненную достоверность, надо держаться предания; и наименование озера согласно этому позднейшему сказанию является более славным.

После предотвращения этого грозного предзнаменования, в том же году сенат, напрасно отправив фециалов к герникам с требованием удовлетворения, после совещания решил внести в ближайший день предложение к народу относительно объявления им войны, и многочисленное собрание утвердило ее. Вести это дело выпало по жребию на долю консула Луция Генуция. Так как то был первый плебейский консул, которому предстояло вести войну под собственными ауспициями, то государство было в напряженном ожидании, решив, смотря по исходу предприятия, считать участие плебеев в почетных должностях за нечто хорошее или наоборот. Случайно вышло так, что Генуций, энергично выступивший против врага, попал в засаду и, когда легионы рассеялись от внезапного страха, был окружен и убит врагами, не знавшими, кто он. Когда весть об этом пришла в Рим, патриции, не столько опечаленные общественным несчастьем, сколько раздраженные неудачным начальствованием плебейского консула, повсюду громко заявляли, пусть плебеи идут, пусть избирают плебейских консулов, пусть передают ауспиции туда, куда не следует. Постановление плебейского собрания могло лишить патрициев почетных должностей; но разве проведенный без ауспиции закон обязателен и для бессмертных богов? Они сами отмстили за нарушение их воли и за свои ауспиции, прикосновение к которым человека, не имеющего на то права ни по законам человеческим, ни по законам божеским, повело за собою гибель войска и вождя, явилось предостережением, чтобы после того на комициях не допускалось нарушение права родов. Такими речами оглашались курия и форум. С согласия патрициев консул Сервилий назначает диктатором Аппия Клавдия, который противился закону и теперь с большим авторитетом нападал на последствия отвергнутого им решения; назначен был набор, и суды объявлены закрытыми.

7. Прежде чем диктатор с новыми легионами прибыл в землю герников, неожиданно под начальством легата Гая Сульпиция дано было блестящее сражение. Раздраженные и негодующие воины, ободряемые легатом, сделали вылазку против герников, которые вследствие гибели консула, нимало не сомневаясь в успехе, нагло подступили к римскому лагерю. Но надежды герников подойти к валу оказались тщетными: ряды их были расстроены, и они отступили. Затем, с прибытием диктатора, к старому войску присоединилось новое, и силы удвоились. Похвалы, возданные в собрании диктатором легату и воинам, которые своей доблестью защитили лагерь, увеличили мужество слышавших заслуженное одобрение, а в остальных возбудили соревнование.

Но и враги весьма деятельно готовились к войне: помня о прежней удаче и хорошо зная о подкреплениях, полученных неприятелем, они тоже увеличили свои силы. Поднялось все племя герников, пошли все, находящиеся в возрасте, годном для службы. Набрано было восемь когорт по четыреста человек, все отборных молодцов. Этот цвет молодежи они еще обнадежили и воодушевили постановлением выдавать им двойное жалованье; кроме того, они были освобождены от военных работ, чтобы, приберегая силы для одной битвы, сознавали, что их мужество должно быть выше обыкновенного, а чтобы оно было тем заметнее, в строю они были поставлены вне рядов.

Равнина в две мили отделяла римский лагерь от герников; посреди ее, почти на одинаковом расстоянии от обеих сторон, дана была битва. Сперва она была нерешительна, так как неоднократные попытки римских всадников своими нападениями привести в замешательство строй врагов оставались тщетными. Когда выяснилось, что результат не соответствует напряжению, всадники, посоветовавшись с диктатором и получив от него разрешение, оставили лошадей, со страшным криком выбежали вперед знамен и возобновили битву. И враг не выдержал бы их натиска, если бы не выступили чрезвычайные когорты, обладавшие таким же мужеством и такою же телесной силой.

8. Тут началась битва между лучшими воинами того и другого народа; и кто бы ни выбывал из строя с той и другой стороны вследствие общей судьбы войны,

значение потери далеко превышало число погибших. Остальная масса воинов вверяет свою судьбу чужой доблести, считая, что битва передана выдающимся воинам. Много народу пало с обеих сторон, еще больше было раненых; наконец всадники, порицая один другого, стали спрашивать, что же еще остается, если, ни сидя на конях, они не могли прогнать врага, ни спешившись не могут добиться никакого результата? Какого еще третьего рода битвы ждут они? К чему они яростно выбежали перед знамена и сражаются не на своем месте? Такими словами они ободрили друг друга и с новым криком перешли в наступление; тут враг сперва дрогнул, затем отступил и уже наконец обратился в несомненное бегство; и трудно сказать, что дало перевес при таком равенстве сил; разве только роковая судьба того и другого народа могла увеличить и уменьшить мужество.

Римляне преследовали бежавших герников до самого лагеря, но за поздним временем воздержались от осады его. Замедление в появлении благоприятных предзнаменований при жертвоприношении мешало диктатору ранее полудня дать сигнал к сражению, которое потому и затянулось до ночи. На следующий день герники бежали, оставив лагерь, и найдено было несколько покинутых раненых, а жители Сигнии, заметив, что мимо их стен двигаются немногочисленные знамена, рассеяли отряд беглецов, которые в ужасе разбрелись по полям. И римлянам битва стоила многих жертв: погибла четвертая часть воинов, пало и несколько римских всадников – потеря также довольно значительная.

9. В следующем году [361 г.] консулы Гай Сульпиций и Гай Лициний Кальв двинулись с войском в землю герников и, не встретив врага в полях, взяли приступом их город Ферентин, когда же возвращались оттуда, жители Тибура заперли перед ними ворота. После многих предшествовавших обоюдных претензий это послужило последним толчком, чтобы фециалы, потребовав удовлетворения, объявили тибуртинскому народу войну.

Достаточно известно, что в том году диктатором был Тит Квинкций Пен, а начальником конницы Сервий Корнелий Малугинский. Макр Лициний свидетельствует, что диктатор был назначен для председательства в комициях и притом консулом Лицинием, потому что необходимо было воспротивиться преступному честолюбию его товарища, который, из желания продлить свое консульство, спешил созвать комиции ранее отправления на войну. Но авторитет Лициния ослабляется его стремлением прославить таким образом свой род. Не находя об этом никакого упоминания в древнейших летописях, я более склоняюсь к убеждению, что диктатор был выбран для войны с галлами; по крайней мере, в этом году галлы стояли лагерем у третьего камня за Аниенским мостом по Соляной дороге[446 - …по Соляной дороге. – Соляная дорога – дорога, по которой доставлялась соль, вела через Аниен и Аллию.].

Объявив вследствие неожиданной и страшной войны с галлами суды закрытыми, диктатор привел к присяге всех молодых людей и, двинувшись из города с огромным войском, расположился лагерем по сю сторону Аниена. Между лагерями противников посередине находился мост, который никто не разрушал, чтобы не обнаружить своего страха. Из-за обладания этим мостом происходило много сражений, но неизвестность, на чьей стороне перевес силы, не позволяла решить, кому владеть им; тогда на пустой мост выступил галл огромного роста и закричал так громко, как только мог: «Ну-ка, пусть выходит на бой тот муж, которого Рим считает теперь самым храбрым, и пусть судьба нас двоих покажет, который народ выше на войне».

10. Долго знатнейшие римские юноши хранили молчание, как потому, что боялись отказаться от сражения, так и потому, что избегали желать такого опасного жребия; тогда Тит Манлий, сын Луция, тот самый, что защитил своего отца от преследования со стороны трибунов, оставив свой пост, обратился к диктатору. «Без твоего позволения, вождь, – сказал он, – я никогда не решился бы сражаться вне порядка, даже если бы видел верную победу; но если ты позволишь, то я хочу показать этому зверю, так яростно прыгающему перед вражескими знаменами, что я потомок того рода, который сверг галльский отряд с Тарпейской скалы!» Тогда диктатор сказал: «Хвала тебе, Тит Манлий, за твою доблесть и уважение к отцу и отечеству! Иди и с помощью богов докажи непобедимость римского имени!» Затем сверстники вооружают юношу; он берет щит пехотинца и препоясывается испанским мечом[447 - …он берет щит пехотинца и препоясывается испанским мечом… – Щит пехотинца – большой продолговатый щит из легкого дерева, обитый кожей (scutum); для легкой пехоты и конницы служил небольшой круглый щит (parma). Испанский меч – короткий обоюдоострый меч, введенный в употребление во время Второй Пунической войны.], удобным для рукопашного боя; когда он был таким образом вооружен и снаряжен, его выводят против галла, который глупо ликовал и даже – древние писатели сочли достойным упомянуть и об этом! – издеваясь, высовывал язык. Затем они вернулись на свои места, а посередине остались только два единоборца, вооруженных скорее для театрального представления, чем по требованиям войны, и, по мнению присутствующих, далеко не одинаковых по своему внешнему виду; один был огромного роста, в разноцветной одежде; орудие его было изукрашено и сверкало золотыми насечками; другой был среднего для воина роста, и оружие его, более удобное, чем красивое, не бросалось в глаза. Он не пел, не ликовал, не бряцал оружием попусту, но сердце его, полное мужества и молчаливого гнева, обнаружило всю свою стремительность лишь в самый решительный момент битвы. Когда они стали между двух армий и столько окружавших их людей колебались между страхом и надеждой, галл, подобно грозно высящемуся колоссу, протянув левою рукою щит против оружия наступавшего врага, со страшным шумом нанес удар мечом сверху, но безуспешно; римлянин, держа меч вверх, ударился щитом о нижний край щита противника и, приблизившись всем своим телом настолько, что его нельзя было ранить, проскользнул между телом врага и его оружием и несколькими ударами подряд пронзил ему живот и детородные части; огромный враг, падая, растянулся на большое пространство. Затем, не ругаясь над телом, Манлий снял с него только обрызганное кровью ожерелье и надел себе на шею. Страх, смешанный с удивлением, поверг галлов в оцепенение; римляне же, весело выступив со своих мест навстречу своему воину, поздравляя и восхваляя его, привели его к диктатору. Среди нескладных солдатских острот, похожих на стихи, слышалось прозвище «Торкват» [448 - …прозвище «Торкват»… – Торкват (лат.) – «Ожерельный».]; повторялось оно и после и стало почетным именем для потомков и всего рода Манлиев. Диктатор поднес ему в подарок золотой венок и на сходке превознес величайшими похвалами этот поединок.

11. И действительно, он имел такое решительное влияние на исход всей войны, что галльское войско, в страхе покинув в следующую же ночь лагерь, перешло в тибуртинские пределы, а оттуда в Кампанию, заключив с тибуртинцами военный союз и получив щедрую помощь продовольствием.

Поэтому в следующем году [360 г.] консул Гай Петелий Бальб по повелению народа выступил с войском против тибуртинцев, тогда как его товарищ, Марк Фабий Амбуст, по жребию назначен был вести войну с герниками. Вернувшись

из Кампании на помощь тибуртинцам, галлы, несомненно под их руководством, производили страшные опустошения в лабиканских, тускуланских и альбанских полях; и Римское государство, довольствуясь для ведения войны с тибуртинцами предводительством консула, для ведения неожиданной и страшной войны с галлами вынуждено было избрать диктатора. Выбран был Квинт Сервилий Агала, который назначил начальником конницы Тита Квинкция и, с согласия отцов, дал обет отпраздновать Великие игры, если война будет успешна.

Приказав консульскому войску остаться на месте, чтобы сдержать тибуртинцев собственной войной, диктатор привел к присяге всю молодежь, и никто не отказывался от службы. Собраны были силы всего города, и битва произошла недалеко от Коллинских ворот на глазах родителей, жен и детей, одна мысль о которых даже для отсутствующих является важным стимулом, а тут, находясь перед глазами, они воодушевляли воинов, вызывая в них чувство чести и сострадания. После большого кровопролития с обеих сторон галлы наконец подались назад. В бегстве они устремились в Тибур, как бы к оплоту галльской войны. Во время этого блуждания недалеко от Тибура их встретил консул Петелий и загнал в город вместе с теми тибуртинцами, которые вышли к ним на помощь. Как диктатор, так и консул вели дело весьма успешно. И другой консул, Фабий, окончательно победил герников, дав сперва незначительные сражения, а в конце одну блестящую битву, когда враги напали на него со всеми своими силами. Торжественно похвалив консулов в сенате и перед народом, уступив им славу даже своих личных подвигов, диктатор сложил власть. Петелий праздновал двойной триумф – над галлами и тибуртинцами; для Фабия было признано достаточным, чтобы он вступил с овацией в город.

Тибуртинцы начали насмехаться над триумфом Петелия, спрашивая, где он сражался с ними в строю; немногие из них вышли за ворота посмотреть на бегство и смятение галлов и вернулись в город, увидев, что и они подвергаются нападению, что бьют, не различая, всякого встречного; и этот подвиг римляне признали достойным триумфа! Но для того, чтобы они не считали особенно удивительным и важным смятение, произведенное ими у неприятельских ворот, они увидят под своими стенами еще большую панику.

12. Итак, в следующем году [359 г.], в консульство Марка Попилия Лената и Гнея Манлия, выступив среди тишины в самом начале ночи из Тибура, они враждебно подступили к городу Риму. Неожиданность и ночной страх произвели панику среди внезапно разбуженного населения; к тому же большинство не знало, кто враги и откуда они пришли; однако быстро последовал призыв к оружию, и ворота были обезопасены крепкими сторожевыми постами, а стены – отрядами; когда же на рассвете обнаружилось, что перед стенами находится незначительная шайка, да и враги-то не кто иные, как тибуртинцы, консулы, выйдя из двух ворот, напали с обеих сторон на подвигавшегося уже к стенам неприятеля, и тогда стало ясно, что тибуртинцы явились, более рассчитывая на случай, чем на свою доблесть: до такой степени они едва выдержали первый натиск римлян. Мало того, все пришли даже к убеждению, что их появление послужило ко благу римлян, так как страх такой близкой войны подавил начинавшуюся уже распрю между патрициями и плебеями.

Другое нападение врагов, не столько угрожавшее городу, сколько полям, произошло в следующем году [358 г.]: в римские пределы, главным образом с той стороны, которая прилегает к Этрурии, вступили тарквинийцы, производя опустошение; после тщетного требования удовлетворения новые консулы Гай Фабий и Гай Плавтий по приказанию народа объявили им войну; на долю Фабия выпала борьба с ними, на долю Плавтия – борьба с герниками. Усиливались слухи и о войне с галлами. Но среди многих ужасов утешением послужило дарование мира латинам по их просьбе и прибытие от них большого числа воинов на основании старинного договора[449 - …на основании старинного договора… – Вероятно, имеется в виду договор, заключенный Спурием Кассием в 493 году до н. э.; так как о войне с латинами выше не говорится, то надо думать, что возобновление договора было вызвано ослаблением его вследствие нашествия галлов.], что не исполнялось ими в течение многих лет. Ввиду получения римлянами этого подкрепления не особенно важным представлялся слух, что галлы только что прибыли в Пренесту, а оттуда заняли позицию в окрестностях Педа. Решено было назначить Гая Сульпиция диктатором, для чего был приглашен консул Гай Плавтий; в начальники конницы диктатору был дан[450 - …в начальники конницы диктатору был дан… – Обычно диктатор назначал начальника конницы сам.] Марк Валерий. Они повели против галлов отборных воинов, взятых из двух консульских армий.

Эта война шла гораздо медленнее, чем желательно было той и другой стороне. Сперва только галлам страстно хотелось сразиться, но потом и римские воины стали рваться к оружию и бою, и их стремительность значительно превышала стремительность галлов; ввиду этого диктатору вовсе не хотелось без всякой необходимости рисковать идти на врага, которого с каждым днем ослабляло само время и пребывание в чужой стране без запасов продовольствия, без сильных укреплений; сверх того, вся сила их тела и духа заключалась в стремительности и слабела от незначительного промедления.

Затягивая вследствие таких соображений войну, диктатор объявил строгое наказание тому, кто самовольно вступит в бой с врагом. Огорченные этим, воины, стоя на сторожевых постах и в караулах, сперва бранили между собой диктатора, а иногда сетовали и на отцов, что они не поручили ведение войны консулам, а выбрали чрезвычайного вождя, единственного полководца, который думает, что победа свалится ему в руки с неба, пока он будет бездействовать. Затем тот же самый ропот стал раздаваться открыто и в более резкой форме; воины грозили без приказания вождя или вступить в бой, или толпой уйти в Рим. К воинам начали присоединяться центурионы, и не в отдельных только группах слышался глухой ропот, а уже на сборных пунктах[451 - …на сборных пунктах… – Особенно на так называемой via principalis, главной улице, проходившей посередине лагеря.] и на площади перед палаткой главнокомандующего велись громогласно такие разговоры; толпа доходила до размеров собрания, и отовсюду слышались громкие заявления, что немедленно надо идти к диктатору: пусть от лица войска говорит Секст Туллий, как прилично его доблести.

13. Уже в седьмой раз Туллий был начальником первой сотни, и не было в войске, по крайней мере в числе тех, которые служили в пехоте, человека более выдающегося своими подвигами. Идя впереди рядов воинов, он направляется к трибуналу и, к удивлению Сульпиция, смотревшего не столько на толпу, сколько на вождя ее – Туллия, – самого точного исполнителя его распоряжений, говорит: «Диктатор! Конечно, по просьбе всего войска я являюсь защитником его перед тобой, так как оно пришло к убеждению, что ты признал его виновным в трусости и едва ли не ради позора лишил оружия. Если бы нас можно было упрекнуть, что мы где-нибудь отступили, что мы бежали перед врагом, что мы позорно покинули знамена, то и тогда я считал бы справедливым просить тебя позволить нам доблестью загладить свою вину и новой

славою уничтожить воспоминание о преступлении. Даже разбитые при Аллии легионы, отправившись потом из Вей, доблестью спасли погибавшее по их трусости отечество. Наше дело и слава, по милости богов, благодаря счастью твоему и римского народа, не запятнаны; впрочем, о славе я едва ли смею говорить, так как и враги всячески издеваются над нами, точно над бабами, спрятавшимися за валом, и ты, наш вождь, что нам еще обиднее, думаешь, что твое войско лишено храбрости, оружия, силы, и, не испытав нас, до того отчаялся, что считаешь себя вождем слабых инвалидов. Ибо какое другое основание можем мы признать, почему ты, старый вождь, самый мужественный в войне, сидишь, что называется, сложа руки? Ведь как бы то ни было, справедливее думать, что ты усомнился в нашей доблести, чем мы в твоей. Если же это решение не твое, а общественное, если какое-нибудь соглашение отцов, а не галльская война держит нас вдали от города и пенатов, то, прошу тебя, считай, что слова мои обращены не воинами к вождю, а плебеями к патрициям: ибо кто может сердиться, если плебеи заявляют о желании иметь свои планы, когда у вас есть свои? Мы воины, а не рабы ваши, мы отправлены на войну, а не в изгнание; если кто подаст сигнал, если выведет на бой, как это достойно мужей и римлян, то мы будем сражаться; если же оружие не нужно, то мы будем пользоваться миром лучше в Риме, чем в лагере. Это пусть будет сказано патрициям; тебя же, вождь, мы, твои воины, просим, дай нам возможность сразиться. Желая победить, мы хотим победить под твоим предводительством, тебе поднести за отличие лавровый венок, с тобой с триумфом войти в город, сопровождая твою колесницу, с поздравлениями и ликованием вступить в храм Юпитера Всеблагого Всемогущего». Речь Туллия была прервана мольбами толпы, и отовсюду разразились крики, чтобы он дал сигнал, чтобы приказал взять оружие.

14. Считая дело хотя и правым, но подающим дурной пример, диктатор, однако, заявил, что он исполнит желание воинов и, удалившись, начал расспрашивать наедине Туллия, в чем дело и как это все могло случиться. Туллий усердно просил диктатора не думать, что он забыл о воинской дисциплине, о своем положении и о величии вождя; что он не отказался быть вожаком возбужденной толпы, которая обыкновенно бывает похожа на своих руководителей, из-за того только, чтобы выбор не пал на кого-нибудь такого, каких выбирает мятежная толпа; он во всяком случае не сделает ничего против воли вождя, но и ему, Сульпицию, всячески надо позаботиться удержать войско в повиновении; такое сильное возбуждение умов трудно сдерживать: они сами выберут себе место и время сразиться, если этого не даст им вождь.

Во время этого разговора галл хотел угнать вьючный скот, который пасся за валом, но два римских воина отняли его. Галлы начали бросать в них камнями, затем поднялся крик с римского поста, и с обеих сторон воины выбежали вперед. И уже дело едва не дошло до настоящего сражения, но центурионы быстро разняли бойцов. Этот случай, конечно, убедил диктатора в справедливости слов Туллия, и так как дело не терпело уже отлагательства, то объявляется распоряжение, что завтра будет бой.

Однако диктатор, начиная сражение и полагаясь не столько на силу, сколько на мужество своих, осматривался и обдумывал, как бы путем какой-нибудь хитрости напугать врагов. Его изворотливый ум изобретает новое средство, которым впоследствии пользовались многие наши и иноземные вожди, а некоторые пользуются даже и в наше время. Он приказывает снять с мулов вьючные седла и оставить только по две попоны, сажает на них погонщиков, вооруженных оружием, взятым частью у пленников, частью у больных воинов. Набрав около тысячи таких воинов, он присоединяет к ним сотню всадников, приказывает ночью подняться на горы, господствующие над лагерем, спрятаться в лесу и не двигаться оттуда ранее, чем он подаст сигнал. Сам же на рассвете начинает старательно вытягивать строй у подошвы гор с тем, чтобы враг занял позиции против гор. Когда были окончены приготовления к тому, чтобы навести на врага пустой страх, что оказалось едва ли не более действительным, чем настоящие силы, сперва галльские вожди думали, что римляне не спустятся на равнину, но, увидев их внезапное движение вниз, они жадно ринулись в бой, и битва началась прежде, нежели вожди подали сигнал.

15. Более ожесточенное нападение сделали галлы на правый фланг; и римляне не могли бы устоять, если бы случайно там не находился диктатор, который окликнул Секста Туллия и спросил, обещал ли он, что воины так будут сражаться; где те крики, требовавшие оружия, где угрозы, что они пойдут на бой без приказания главнокомандующего? Вот сам вождь громким голосом призывает к битве и с оружием в руках идет впереди знамен! Последует ли за ним кто-нибудь из тех, которые только что хотели быть вождями, эти храбрецы в лагере и трусы в строю? То, что слышали воины, была правда; итак, чувство стыда так сильно подействовало на них, что, забыв об опасности, они бросились на врага среди тучи вражеских стрел. Это почти безумное нападение первое поколебало врагов; затем выпущены были всадники, которые обратили их в бегство. Сам диктатор, видя, что строй врагов с одной стороны дрогнул, двинул знамена на левый фланг, куда, он видел, собирается толпа неприятелей, и дал условленный знак тем, которые находились на горе. Когда и оттуда послышался новый крик и галлы увидали, что по склону горы двигаются войска в их лагерь, тогда, из страха быть отрезанными, они оставили битву и в беспорядочном бегстве устремились к лагерю. Когда же их там встретил начальник конницы Марк Валерий, который, прогнав правый фланг, угрожал неприятельским укреплениям, они повернули по направлению к горам и лесам, и там многие из них были захвачены погонщиками, обманно принявшими вид всадников, а по окончании битвы произошло жестокое истребление и тех, которых страх загнал в леса.

И после Марка Фурия не было более справедливого триумфа над галлами, чем триумф Гая Сульпиция. Между прочим довольно большое количество золота из галльской добычи было положено под своды Капитолийского храма и объявлено священным.

В том же году вели войны и консулы, но с неодинаковым успехом; ибо герники были окончательно побеждены и покорены Гаем Плавтием, а товарищ его Фабий неосторожно и необдуманно сразился с тарквинийцами. И потеря его в этой битве была не так значительна, но тарквинийцы принесли в жертву триста семь римских воинов, взятых в плен; эта позорная казнь сделала бесчестие римского народа гораздо более чувствительным. К этому поражению присоединилось и опустошение римских полей, произведенное внезапным набегом сперва привернатов[452 - …внезапным набегом сперва привернатов… – Город Приверн лежал к востоку от Помптинских болот, в земле вольсков.], а затем жителей Велитр.

В том же году присоединены были две трибы – Помптинская и Публилиева[453 - …присоединены были две трибы – Помптинская и Публилиева… – Таким образом число триб было доведено до 27.] и отпразднованы игры, обещанные диктатором Марком Фурием[454 - …обещанные диктатором Марком Фурием. – Неясно, о каком обете Фурия говорит Тит Ливий; обещанные им ранее игры (IV, 9) были уже отпразднованы (V, 31).]. Народный трибун Гай Петелий, с утверждения

отцов, впервые внес к народу предложение об искании должностей; полагали, что этот закон стеснил происки главным образом «новых» людей, которые имели обыкновение ходить по ярмарочным площадям и другим местам, где бывали многочисленные собрания народа[455 - …где бывали многочисленные собрания народа. – Имеются в виду места собраний жителей областей, где не было городов. По упоминаемому здесь закону кандидаты имели право искать должности лишь в Риме, на форуме или на Марсовом поле.].

16. В следующем году [357 г.], в консульство Гая Марция и Гнея Манлия, народные трибуны Марк Дуиллий и Луций Менений провели далеко не такое приятное для патрициев предложение о взимании 8

/3 процентов[456 - …предложение о взимании 8

/3 процентов… – Уже законы Двенадцати таблиц запрещали взимать более 8

/3 процентов; имеется в виду, вероятно, год десятимесячный, так что на двенадцатимесячный приходится 10 процентов.], и плебеи приняли его с гораздо большим удовольствием.

К новым войнам, решенным в предыдущем году, присоединилась еще вражда с фалисками, вызванная двояким преступлением с их стороны: молодежь их служила вместе с тарквинийцами, и кроме того, они не выдали бежавших после неудачной битвы в Фалерии, несмотря на то, что римские фециалы требовали удовлетворения. Поручение вести эту войну выпало на долю Гнея Манлия.

Марций вступил с войском в поля привернатов, которые в течение долгих лет мира оставались нетронутыми, и дал воинам богатую добычу. К обилию он присоединил щедрость, так как, не отделяя ничего в общественную казну, помог воинам увеличить свое частное благосостояние. Когда привернаты, укрепив лагерь, заняли позицию перед своими стенами, то он, созвав воинов на собрание, сказал: «Теперь я даю вам в добычу лагерь и город врагов, если вы обещаетесь быть храбрыми в бою и быть столько же готовыми сражаться, как брать добычу». Громко требуют воины сигнала и, воодушевленные несомненной надеждой, мужественно идут на бой. Тогда стоявший перед знаменами Секст Туллий, о котором упомянуто выше, воскликнул: «Смотри, вождь, как твое войско исполняет свои обещания!» С этими словами, отбросив копье и обнажив меч, он нападает на врага. За Туллием последовали все, стоявшие перед знаменами, и при первом натиске опрокинули врага; затем они преследовали бегущих до города, который сдался лишь тогда, когда были уже придвинуты к стенам лестницы. Над привернатами отпразднован был триумф.

Другой консул не сделал ничего достопамятного, кроме того, что в лагере под Сутрием небывалым способом провел в трибутных комициях закон[457 - …в лагере под Сутрием небывалым способом провел в трибутных комициях закон… – Если и собирались иногда трибутные комиции вне города, то во всяком случае вблизи стен.] об уплате пяти процентов каждым, кого отпускают на волю; так как этот закон прибавлял значительный косвенный доход истощенной казне, то отцы утвердили его. Однако народные трибуны, не столько ввиду самого закона, сколько опасаясь подаваемого им дурного примера, под страхом смертной казни запретили созывать народ вне пределов, где власть главнокомандующего ограничена, так как, если это будет допущено, то присягнувшие консулу воины могут принять всякое предложение, как бы пагубно оно ни было для народа.

В том же году Марк Попилий Ленат добился присуждения Гая Лициния Столона к уплате десяти тысяч фунтов меди на основании проведенного им закона, так как тот вместе с сыном владел тысячей югеров земли и, освободив сына от своей власти, обошел закон.

17. Затем новые консулы – Марк Фабий Амбуст во второй раз и Марк Попилий Ленат тоже во второй раз – вели две войны [356 г.]: одну легкую, с тибуртинцами, под предводительством Лената, который, загнав врага в город, опустошил поля; а фалиски и тарквинийцы в первой битве разбили другого консула. Страшная паника была следствием того, что их жрецы, шествуя, подобно фуриям, с пылающими факелами и неся перед собой змей[458 - …и неся перед собой змей… – Из последующего видно, что это были лишь изображения змей.], смутили римских воинов своим необыкновенным видом. И тогда, точно обезумевшие и ошеломленные громовым ударом, римские воины в страхе бросились в свои укрепления; но затем, когда консул, легаты и трибуны стали смеяться над ними и бранить их, что они, как дети, боятся просто кукол, тогда стыд внезапно изменил настроение, и, как бы ослепленные, они устремились на то самое, от чего бежали. Уничтожив таким образом пустые затеи врагов и напав на самих вооруженных воинов, римляне опрокинули все их войско; овладев еще в тот же день лагерем и получив огромную добычу, они вернулись победителями, издеваясь среди солдатских шуток как над маскарадом, устроенным врагами, так и над своим страхом.

Вслед за этим поднимается и все этрусское племя и, под предводительством тарквинийцев и фалисков, доходит до Соляных варниц. Чтобы отразить эту опасность, выбран был первый диктатор из плебеев[459 - …выбран был первый диктатор из плебеев… – Так как консул при назначении диктатора не связан был волею сената, то естественно, что плебейский консул выбирает диктатора из плебеев.] Гай Марций Рутул, назначивший начальником конницы также плебея Гая Плавтия. То обстоятельство, что и диктатура стала уже общим достоянием, конечно, возмутило патрициев, и они всеми мерами старались помешать всем постановлениям и военным приготовлениям диктатора. Тем с большей готовностью народ соглашался на все его предложения. Двинувшись из города и переправив войско на плотах во все пункты, где молва указывала на присутствие неприятеля, он захватил много грабителей, бродивших врассыпную вдоль обоих берегов Тибра; напав врасплох, он овладел и лагерем и взял в плен 8000 врагов, а остальных или убил, или прогнал с римских земель. После этого он отпраздновал триумф, без согласия отцов, по воле народа.

Так как не желали, чтобы в консульских комициях председательствовал плебейский диктатор или консул, а между тем другого консула, Фабия, задерживала война, то дело дошло до междуцарствия. Междуцарями последовательно один за другим были Квинт Сервилий Агала, Марк Фабий, Гней Манлий, Гай Фабий, Гай Сульпиций, Луций Эмилий, Квинт Сервилий, Марк Фабий Амбуст. Во время второго междуцарствия возник спор, так как выбранными оказывались два патрицианских консула[460 - …возник спор, так как выбранными оказывались два патрицианских консула… – Очевидно, что трибуны не дали довести голосование до конца, а, видя, что большинство оказывается за патрицианских кандидатов, заявили протест.], а на протест трибунов междуцарь Фабий заметил, что в Двенадцати таблицах существует такой закон, по которому последняя воля народа имеет силу закона, а народное решение и голосование налицо. Так как своим протестом трибуны добились только отсрочки комиций[461 - …своим протестом трибуны добились только отсрочки комиций… – Так как большинство и в следующие дни было за обоих патрицианских кандидатов, то трибуны были вынуждены отказаться от протеста.], то все же были выбраны в консулы патриции Га й Сульпиций Петик в третий раз и Марк Валерий Публикола, в тот же день и вступившие в должность.

18. В (399) 400 году от основания Рима, в 35 году по отстоянии его от галлов, одиннадцать лет

спустя после того, как плебеи получили консульство, междуцарствие сменилось вступлением во власть двух патрицианских консулов, Гая Сульпиция Петика (в третий раз) и Марка Валерия Публиколы. В том же году после незначительной борьбы отнят был у тибуртинцев Эмпул, велась ли та война под ауспициями обоих консулов, как свидетельствуют некоторые писатели, или в то время, как Валерий воевал против тибуртинцев, консул Сульпиций опустошал также поля тарквинийцев.

Более значительную борьбу вели консулы дома – с плебеями и трибунами, считая уже делом своей добросовестности, а не только доблести вручить консульство двум патрициям точно так, как оно получено было ими, двумя патрициями; мало того, они думали, что или совсем следует отказаться от консульства, если оно становится плебейской должностью, или владеть им безраздельно, как то было при отцах их. На это плебеи роптали: зачем жить, зачем считаться частью государства, если они все не могут удержать того, что приобретено доблестью двух мужей, Луция Секстия и Гая Лициния? Лучше терпеть или царей, или децемвиров, или власть иного, еще более ненавистного наименования, чем видеть двух патрицианских консулов, а не поочередно повелевать и подчиняться, предоставляя только одной части граждан бессменно властвовать и считать плебеев рожденными только для одного рабства. Нет недостатка в трибунах, подстрекателях к мятежам, но когда все поднялись самостоятельно, то трудно найти руководителей. После нескольких напрасных собраний на Марсовом поле, после многих бурных дней комиций, упорство консулов одолело наконец плебеев, и уныние их дошло до того, что они с грустью последовали за трибунами, громко заявлявшими, что свобода погибла, что приходится оставить уже не только Марсово поле, но и город, плененный и подавленный господством патрициев. Покинутые частью народа, консулы, несмотря на малолюдство, с нисколько не меньшей энергией довели комиции до конца. В консулы были выбраны два патриция – Марк Фабий Амбуст (в третий раз) и Тит Квинкций. В некоторых летописях вместо Тита Квинкция я нахожу имя консула Марка Попилия.

19. В этом году [354 г.] были две удачные войны. С тибуртинцами борьба продолжалась, пока они не сдались. У них был взят город Сассула; такова же была бы участь и остальных городов, если бы все племя, положив оружие, не подчинилось консулу. Над тибуртинцами был отпразднован триумф, в других же отношениях с ними поступили кротко; с тарквинийцами расправились жестоко: много их перебили в бою, а из огромного числа пленников выбрали триста пятьдесят восемь знатнейших для отправки в Рим; остальных, простолюдинов, убили. Не менее жестоко поступил народ с теми, которые были посланы в Рим: все они были биты розгами посреди форума и обезглавлены. Это наказание было возмездием врагам за принесение в жертву римлян на тарквинийском форуме.

Военная удача заставила и самнитов искать дружбы римлян; их послам сенат дал благосклонный ответ, и на основании договора они были приняты в союзники. Судьба римских плебеев дома была не такова, как на войне. Ибо, хотя платежи были облегчены установлением 8

/3 процентов, но самые размеры капитала угнетали бедняков, и они попадали в рабство; поэтому личные невзгоды не давали плебеям думать ни о двух патрицианских консулах, ни заботиться о комициях и других общественных интересах. Оба консульские места остались за патрициями [353 г.]: выбраны были Гай Сульпиций Петик (в четвертый раз) и Марк Валерий Публикола (во второй раз).

В то время как государство деятельно готовилось к этрусской войне, так как ходили слухи, что жители Цере, из сострадания к единоплеменникам, соединились с тарквинийцами, внимание его было обращено латинскими послами на вольсков, которые, по словам послов, с набранным и вооруженным войском уже угрожают их пределам, а оттуда явятся опустошать римские поля. Итак, сенат решил, что обе войны заслуживают внимания, и приказал набрать легионы для той и другой, а консулам разделить по жребию театр военных действий. Затем, однако, большая часть забот обращена была на этрусскую войну, после получения письма консула Сульпиция, которому достались Тарквинии, где указывалось, что римские поля, лежащие около соляных варниц, опустошены, а часть добычи увезена в пределы Цере и что молодежь этого народа, несомненно, была в числе грабителей. Поэтому консул Валерий, посланный против вольсков и расположившийся лагерем в тускуланских пределах, был отозван оттуда и получил приказание от сената назначить диктатора. Он назначил Тита Манлия, сына Луция. Выбрав себе в начальники конницы Авла Корнелия Косса и довольствуясь консульским войском, с утверждения отцов и по приказанию народа он объявил церийцам войну.

20. Тут только на церийцев напал настоящий страх, как будто бы война вызвана была не столько их собственными поступками – именно, опустошением римских полей, – сколько объявлением ее со стороны римлян, и они начали понимать, до какой степени эта борьба им не по силам; они раскаивались в произведенных опустошениях и проклинали тарквинийцев, виновников отложения; никто не готовил оружия или войны, но каждый настаивал на отправлении посольства с целью просить прощения за свой грех. Послы обратились к сенату, но были отосланы сенатом к народу; они молили богов, святыни которых приняты были ими в галльскую войну и которым они поклонялись надлежащим образом, внушить римлянам в пору их могущества то же милосердие, какое они некогда внушили церийцам к римскому народу в пору его несчастья; обратившись затем к капищу Весты, они упоминали о том гостеприимстве, которое они благочестиво и богобоязненно оказали фламинам и весталкам; и кто мог думать, что после таких заслуг они внезапно, без причины станут врагами? Или, если они и допустили какое-нибудь враждебное действие, то ужели намеренно, а не под влиянием ослепленья свои прежние благодеяния, оказанные таким благодарным людям, они уничтожили недавними злодеяниями? И могучий и в высшей степени счастливый в войне римский народ, дружбы которого они искали в пору его несчастья, сделали своим врагом? Пусть не называют намереньем того, что следует назвать необходимостью, вызванной силою обстоятельства.

Враждебно проходя по их полям, тарквинийцы, просившие только пути, увлекли некоторых поселян в спутники, заставляя пособничать в опустошениях, в которых теперь обвиняют их. Угодно ли, чтобы виновные были выданы, они готовы выдать их; угодно ли, чтобы они были казнены, они получат должное возмездие; но пусть пощадят за гостеприимство, оказанное весталкам, и за почитание богов Цере, место хранения святынь римского народа, пристанище жрецов и убежище римских священнодействий, не трогая его и не оскверняя обвинением в войне. Не столько настоящее дело, сколько прежняя заслуга тронула народ, и он предпочел забыть о злодеянии, а не о благодеянии. Поэтому церийцам был дарован мир, и решено было занести в сенатское постановленье о заключении с ними перемирия на сто лет[462 - …и решено было занести в сенатское постановленье о заключении с ними перемирия на сто лет. – Из слов Ливия не видно, сдержали ли жители Цере свое общинное устройство; во всяком случае, на них возложены все повинности

граждан, но не даровано право участия в собраниях; это так называемое civitas sine suffragio первыми получили церийцы.]. Вся сила войны обращена была на фалисков, виновных в том же преступлении, но врагов нигде не оказалось. Пройдя по их пределам и произведя опустошение, римляне воздержались от осады городов; по возвращении легионов в Рим остаток года был потрачен на восстановление стен и башен, и был освящен храм Аполлона[463 - …и был освящен храм Аполлона. – Полагают, что этот храм был разрушен во время галльского погрома.].

21. В конце года споры патрициев с плебеями прервали консульские комиции, так как трибуны заявляли, что они не допустят комиций, если они не будут согласны с Лициниевым законом[464 - …согласны с Лициниевым законом… – По закону Лициния Секстия один из консулов должен был избираться из плебеев.], а диктатор настойчиво твердил, что лучше совершенно уничтожить в государстве консульство, чем делать его общим достоянием патрициев и плебеев. Поэтому, когда вследствие замедления комиций диктатор сложил власть, дело дошло до междуцарствия. Междуцари нашли плебеев раздраженными против патрициев, и мятежи продолжались до одиннадцатого междуцарствия. Хотя трибуны ссылались на защиту Лициниева закона, но плебеи принимали ближе к сердцу повергавшее их в уныние увеличение процентов, и в общественных распрях прорывались личные интересы. Наскучив спорами, отцы приказали междуцарю Луцию Корнелию Сципиону для восстановления согласия сообразоваться на консульских комициях с Лициниевым законом. Публию Валерию Публиколе дан был в товарищи плебей Гай Марций Рутул.

Пользуясь мирным настроением умов, новые консулы задумали облегчить и долговые обязательства, которые, казалось, одни поддерживают рознь, и сделали уплату долгов предметом общественной заботы, назначив комиссию из пяти мужей, которых наименовали mensarii, так как они распределяли капиталы[465 - …которых наименовали mensarii, так как они распределяли капиталы. – Чрезвычайная комиссия из пяти мужей имела поручение открыть государственную казну в счет ассигнованного из государственной кассы фонда для урегулирования долговых обязательств; они названы тем же именем (mensarii, банкиры, менялы), каким в позднейшее время назывались частные лица, занимавшиеся банковскими операциями.]. Справедливостью и заботливостью своей они заслужили того, что имена их прославлены всеми летописцами; это были Гай Дуиллий, Публий Деций Мус, Марк Папирий, Квинт Публилий и Тит Эмилий. Это в высшей степени трудное дело, и притом тягостное, в большинстве случаев для обеих сторон, и уж наверняка для одной, они исполнили, предпочтя произвести затраты из общественной кассы, но не допуская ущерба для нее. А именно: просроченные долги, не уплаченные не столько по недостатку средств, сколько по небрежности должников, либо выплачивала казна (на форуме были расположены столы с деньгами), причем, однако, государство получало гарантии, либо они погашались путем представления вещей одинаковой с долгом стоимости. Таким образом огромная масса долгов была погашена не только без обид, но даже без жалоб с той или другой стороны.

Затем ложный страх перед этрусской войной – распространилась молва, что двенадцать народов Этрурии составили заговор, – заставил выбрать диктатора. Выбран был в лагере, куда было послано к консулам сенатское постановление, Гай Юлий и к нему прикомандировали начальником конницы Луция Эмилия. Впрочем, извне господствовал полный мир.

22. Зато дома попытка диктатора выбрать обоих патрицианских консулов довела дело до междуцарствия [351 г.]. Двум междуцарям, бывшим в этот промежуток, Гаю Сульпицию и Марку Фабию, удалось то, к чему напрасно стремился диктатор: пользуясь тем, что плебеи вследствие недавнего благодеяния – облегчения долговых обязательств – были уже более кротки, они провели в консулы двух патрициев. Выбраны были Гай Сульпиций Петик, тот самый, который первый был междуцарем, и Тит Квинкций Пен; одни дают Квинкцию имя Цезон, другие – Гай. Оба отправились на войну – Квинкций с фалисками, Сульпиций с тарквинийцами, но, не встретившись нигде с врагом, они сражались не столько с людьми, сколько с полями, производя пожары и опустошения. Однако упорство обоих народов было сломлено бездеятельностью, этим как бы медленным разложением, так что они обратились с просьбой о перемирии сперва к консулам, а затем, с их разрешения, к сенату. Перемирие дано было им на сорок лет.

Освободившись таким образом от заботы о двух угрожавших войнах и пользуясь некоторым досугом от вооруженной борьбы, решили произвести ценз, так как, вследствие уплаты долгов, много имуществ перешло к новым владельцам. Но, когда назначены были комиции для выбора цензоров, заявление Гая Марция Рутула, бывшего первым плебейским диктатором, о том, что он ищет цензуры, нарушило согласие сословий. И, по крайней мере, казалось, что он выступил со своим требованием в неудобное время, так как оба консульские места занимали тогда патриции, которые отказывались принять во внимание его кандидатуру. Но и сам он осуществил свой замысел благодаря своей настойчивости, и трибуны всеми мерами поддерживали его, имея в виду восстановить право, утраченное на консульских комициях. Сверх того, в какой мере величие этого мужа соответствовало значению любой должности, в такой мере плебеи желали получить участие и в цензуре при помощи того же человека, который открыл путь к диктатуре. И на комициях голоса не разделились, так что вместе с Гнеем Манлием в цензоры был выбран Марций.

В этом году был избран и диктатор – Марк Фабий – не вследствие страха перед войной, но чтобы на консульских комициях не был выполнен Лициниев закон. В качестве начальника конницы диктатору дан был Квинт Сервилий. Однако и на консульских комициях диктатура не дала большей силы единодушию патрициев, чем то было на цензорских комициях.

23. Из плебеев был выбран в консулы Марк Попилий Ленат, из патрициев – Луций Корнелий Сципион [350 г.]. И судьба более прославила плебейского консула: ибо, когда пришло известие, что огромное войско галлов расположилось лагерем на латинских полях, война с ними вне очереди была поручена Попилию, так как Спицион был тяжко болен. Энергично произведя набор и приказав всем молодым людям вооруженными собраться за Капенскими воротами у храма Марса, а квесторам доставить туда же знамена из казначейства, он сформировал четыре легиона, а остальных воинов передал претору Публию Валерию Публиколе и поручил отцам распорядиться набором другой армии для охраны государства, на случай непредвиденных осложнений войны; сам же, когда уже все необходимые приготовления были окончены, двинулся на врага.

Желая прежде узнать его силы, чем решиться на сражение, он приступил к возведению вала на холме, занятом им на возможно близком расстоянии от лагеря галлов. Свирепый и жадный до битвы народ, издали завидев римские знамена, развернул ряды, намереваясь немедленно начать бой; но заметив, что римский отряд не спускается на равнину и что римлян защищают и возвышенное место, и вал, галлы решили, что они испуганы и что теперь нападение особенно удобно, так как римляне всецело заняты работой, и потому бросились с диким ревом. Римляне не

прекратили работ, так как укреплениями заняты были триарии, а гастаты и принципы, стоявшие перед укреплениями в полной готовности, вступили в бой[466 - …укреплениями заняты были триарии, а гастаты и принципы, стоявшие перед укреплениями в полной готовности, вступили в бой. – Приводимое здесь наименование воинов по месту, занимаемому ими в строю, предполагает построение в три шеренги (aсies triplex), о котором Тит Ливий говорит в VIII, 8: первую шеренгу занимали так называемые гастаты (hаstаti), т. е. воины, вооруженные копьями; во второй шеренге, в промежутках, остававшихся между воинами первой шеренги, стояли принципы (prinсiples), т. е. главные; составляя центр войска, они были лучше всех вооружены и имели щиты; в промежутках, остававшихся между принципами, против воинов первой шеренги стояли триарии (triarii), которые принимали участие в битве лишь в самых трудных случаях.]. Кроме доблести, помощь оказало еще возвышенное местоположение, а потому все брошенные оттуда дротики и копья не падали бесцельно, как это бывает в большинстве случаев, если их бросают на ровном пространстве, но попадали в цель, так как их собственная тяжесть ускоряла движение; и галлы, подступив бегом почти под самые укрепления, теперь под бременем стрел, пронзавших их тела или вонзавшихся в щиты и увеличивавших тяжесть, сперва остановились в нерешительности; затем, когда само замедление уменьшило их мужество и увеличило мужество врага, они стремительно побежали назад, давя одни других, и уничтожение их друг другом было более отвратительно, чем избиение врагами: не так много народа погибло от оружия, сколько было задавлено в стремглав несущейся толпе.

24. И победа римлян не была еще решительна: когда они спустились на равнину, им представилась другая трудность; ибо благодаря своей многочисленности, делавшей такую большую потерю вовсе нечувствительной, галлы выставляли свежих воинов против победителя-врага, точно будто бы опять начинался новый бой. Прекратив наступление, римляне остановились, с одной стороны потому, что, несмотря на утомление, им приходилось вступать вторично в сражение, с другой – потому, что консул, неосторожно действуя в первом ряду, был ранен почти навылет в левое плечо метательным копьем и на некоторое время вышел из строя. И вследствие этого замедления победа, казалось, была уже утрачена, как вдруг консул, перевязав рану, выехал к передним знаменам и сказал: «Что стоите вы, воины? Вы имеете дело не с латинами и сабинянами, которых победив можно сделать из врагов союзниками; мы обнажили мечи против зверей; мы должны или пролить чужую кровь, или пожертвовать своею. Вы отбросили их от лагеря, стремглав гнали по покатой равнине, вы стоите над грудами вражеских тел; произведите такую же резню на поле, какую вы произвели на горах. Не ждите, что они побегут от вас, если вы будете стоять на месте; надо нести вперед знамена и наступать на врага». Снова ободренные этими увещаниями, римляне прогнали с места первые манипулы галлов, затем фалангами врезались в средину их строя. Варвары, у которых не было ни определенного командования, ни вождей, приведены были в замешательство и обратили нападение на своих; рассеявшись по равнине, они пробежали даже мимо своего лагеря и устремились в Альбанскую крепость, которая представлялась взорам наиболее возвышенным пунктом среди одинаковых холмов. Консул не преследовал их далее лагеря, как вследствие раны, так и потому, что он не хотел вести войско под холмы, занятые врагами; поэтому, отдав воинам всю добычу из лагеря, он привел назад в Рим победоносное войско, богато украшенное галльскими доспехами. Рана консула помешала триумфу и вызвала в сенате желание назначить диктатора, чтобы было кому председательствовать в комициях за болезнью консулов. Выбранный в диктаторы Луций Фурий Камилл (в начальники конницы ему дан был Публий Корнелий Сципион) вернул патрициям прежнее обладание консульством. Получив за эту услугу консульство при замечательном единодушии патрициев, он провел в товарищи Аппия Клавдия Красса [348 г.].

25. Прежде чем новые консулы вступили в должность, Попилий отпраздновал триумф над галлами при большом сочувствии плебеев, втихомолку спрашивавших друг у друга, разве кто недоволен плебейским консулом. Вместе с тем они порицали диктатора, который за пренебрежение к Лициниеву закону получил награду, позорную не столько потому, что она неправильна с точки зрения государственной, сколько потому, что она обнаруживает личную его алчность, ибо, будучи диктатором, он выбрал сам себя в консулы[467 - …будучи диктатором, он выбрал сам себя в консулы. – Председательствовавший в выборных комициях магистрат не должен был допускать своего избрания.]. Год этот был замечателен многими разнообразными волнениями. Галлы, не будучи в состоянии выносить суровую зиму, двинулись с Альбанских гор и, блуждая по полям и приморским землям, производили опустошения; греческий флот тревожил море, а также берег около Антия, Лаврентскую область и устье Тибра, так что морские разбойники, встретившись с сухопутными, раз сразились с нерешительным результатом и отступили – галлы в лагерь, а греки назад к кораблям, не зная, считать им себя побежденными или победителями.

Но среди этих опасностей особенно страшными представлялись собрания латинских племен у Ферентинской рощи и недвусмысленный их ответ, данный на требование римлян доставить воинов: пусть перестанут приказывать тем, в чьей помощи они нуждаются; латины предпочитают поднять оружие в защиту своей свободы, а не для поддержания чужой власти. Сенат, обеспокоенный сразу двумя иноземными войнами, да еще и отпадением союзников, видя, что необходимо страхом сдерживать тех, которых не сдержала верность, приказал консулам производить набор, напрягая все силы государства, так как, вследствие измены всех союзников, приходилось опираться на войско, состоящее из граждан. Рассказывают, что отовсюду не только из городской, но и из деревенской молодежи набрано было десять легионов по 4200 пехотинцев и 300 всадников; такое небывалое войско нелегко создать, в случае иноземного нападения, даже в настоящее время при общем напряжении сил римского народа, который едва вмещает круг земной; до такой степени весь рост наш идет в то, о чем мы заботимся, – в богатство и роскошь!

Среди прочих печальных событий того года, во время самых приготовлений к войне, последовала смерть консула Аппия Клавдия, и управление перешло к Камиллу; отцы не признали пристойным ставить диктатора рядом с этим единственным консулом, из почтения ли к другим его достоинствам, не допускавшим подчинения его диктатуре, или потому, что его имя носило в себе счастливое предзнаменование для неожиданной и страшной войны с галлами[468 - …его имя носило в себе счастливое предзнаменование для неожиданной и страшной войны с галлами. – Намек на то, что отец консула, Камилл, освободил Рим от галлов; см. V, 49.].

Оставив на защиту города два легиона, разделив восемь с претором Луцием Пинарием и помня о доблести своего отца, он взял на себя помимо жребия войну с галлами, а претору поручил охранять морской берег и не допускать греков высадиться. Прибыв в Помптинскую область, Камилл выбрал удобное место для стоянки, так

как не желал сражаться на равнине, если не заставит необходимость, и считал, что враг, принужденный жить грабежом, достаточно усмирен, если ему не дают возможности производить опустошения.

26. Когда войска спокойно проводили здесь время, будучи заняты только караулами, выступил вперед галл замечательного роста и в блестящем вооружении; ударяя копьем о щит и тем водворив молчание, он вызывает через переводчика одного из римлян сразиться с ним. Военный трибун Марк Валерий, молодой человек, считая себя не менее достойным такого отличия, чем Тит Манлий, узнав сперва волю консула, в оружии выступил на средину. Этот поединок людей сделался менее знаменитым вследствие вмешательства воли богов: ибо, когда римлянин начинал уже битву, вдруг на шлем его, обернувшись к врагу, сел ворон. Сперва радостно приняв это как посланное с неба предзнаменование, трибун обратился затем с мольбою о благосклонной помощи к пославшему ему эту птицу, был ли то бог или богиня[469 - …трибун обратился затем с мольбою о благосклонной помощи к пославшему ему эту птицу, был ли то бог или богиня. – Не зная точно, кто из богов послал знамение, римлянин опасался ненадлежащим обращением оскорбить божество.]. И удивительное дело! Птица не только оставалась на занятом ею месте, но всякий раз, как начиналась борьба, поднималась и вцеплялась клювом и когтями в лицо и глаза противника; от страха перед таким чудом у того помутилось в глазах, и помрачился рассудок, и он был убит Валерием, ворон же скрылся из глаз по направлению к востоку.

До этого только момента обе стороны спокойно стояли на своих местах, но как только трибун начал снимать доспехи с убитого врага, галлы не удержались на своем посту, и римляне еще быстрее побежали к победителю. Здесь около трупа убитого галла завязалась борьба, и произошло ожесточенное сражение. Дело происходило уже не между манипулами ближайших постов, а между легионами, высыпавшими с той и с другой стороны. Камилл отдал приказ воинам, обрадованным победой трибуна и таким очевидным благоволением богов, идти на битву и, указывая на блистающего доспехами трибуна, сказал: «Вот кому подражайте, воины, и кладите галльские полчища около трупа их вождя!» Боги и люди приняли участие в этой битве, и она кончилась решительным поражением галлов. До такой степени оба войска предвидели результат сражения, подобный результату поединка двух воинов! Между передовыми воинами, столкновение которых подняло всех других, произошел ожесточенный бой; остальная масса галлов, не приблизившись даже на такое расстояние, чтобы можно было пустить стрелы, бросилась бежать. Сперва они разорялись по территории вольсков и Фалернской области, а оттуда устремились в Апулию к Верхнему морю.

Созвав собрание, консул похвалил трибуна и подарил ему десять быков и золотой венок, сам же, получив распоряжение сената принять ведение морской войны, соединил свой лагерь с преторским. Так как очевидно было, что дело затягивается из-за бездеятельности греков, не решавшихся на битву, то с утверждения сената консул назначил здесь диктатором для председательства в комициях Тита Манлия Торквата. Диктатор, избрав в начальники конницы Авла Корнелия Косса, созвал консульские комиции и при величайшем сочувствии плебеев провозгласил консулом отсутствующего двадцатитрехлетнего Марка Валерия Корва (это прозвище дано было ему потом), соперника его славы. Товарищем Корва был сделан плебей Марк Попилий Ленат, которому предстояло в четвертый раз вступить в консульство. С греками у Камилла не было ни одного замечательного дела, так как те были не вояки на суше, а римляне – на море. В конце концов, не будучи допускаемы к берегам, они оставили Италию, так как, кроме всех других необходимых припасов, ощущали недостаток и в воде. Нет никаких верных показаний насчет того, какому народу или какому племени принадлежал тот флот; более всего я склонен думать, что то были сицилийские тираны, так как дальняя Греция, истощенная междоусобиями, в то время трепетала уже перед могуществом македонян.

27. Когда войска были распущены, когда водворился внешний мир, и дома вследствие согласия сословий царила тишина, то чтобы положение дел не представлялось чересчур утешительным, в государстве разразилась моровая язва, понудившая сенат приказать децемвирам навести справку в Сивиллиных книгах; по указанию их совершены были лектистернии. В том же году антийцы вывели колонию в Сатрик, и город, разрушенный латинами, был восстановлен; с карфагенскими послами, прибывшими просить дружбы и союза, заключен был договор в Риме[470 - …с карфагенскими послами, прибывшими просить дружбы и союза, заключен был договор в Риме. – Тит Ливий не говорит, что это был первый договор с карфагенянами, а потому его показание не противоречит свидетельству Полибия, что первый договор был заключен в 509 году до н. э.].

Тот же внутренний и внешний мир продолжался в консульство Тита Манлия Торквата и Гая Плавтия [347 г.]. Только вместо 8

/3 процентов установлено было 4

/6 процентов, и уплата долгов разделена на равные части на три года, так, однако, что доля настоящего года была четвертой. Хотя и это условие для части плебеев было обременительно, но поддержание общественного кредита более озабочивало сенат, чем личные затруднения. Наибольшее облегчение дали приостановка взноса военного налога и прекращение наборов.

На третий год после восстановления вольсками Сатрика Марк Валерий Корв стал во второй раз консулом вместе с Гаем Петелием [346 г.]. Когда из Лация пришло известие, что послы антийцев обходят латинские общины, возбуждая их к войне, то, не ожидая увеличения числа врагов, Валерий получил приказание начать войну с вольсками и двинулся с армией к Сатрику. Так как антийцы и другие вольски, заранее уже приготовившись на случай какого-либо движения со стороны Рима, выступили туда на встречу со своими войсками, то немедленно между врагами, ожесточенными продолжительной ненавистью, последовала битва. Вольски, будучи более отважны на возмущения, чем на войну, были побеждены в бою и в беспорядочном бегстве устремились к стенам Сатрика. Не видя и за стенами достаточно твердой защиты, так как цепь воинов, окружив город, шла уже с лестницами на приступ, они сдались в числе 4000 воинов, не считая неспособной к войне толпы. Город был разрушен и сожжен; не предали огню только храма Матери Матуты. Вся добыча была предоставлена воинам; не вошли в счет ее 4000 сдавшихся, которые во время триумфа шли в оковах перед колесницей консула; продав их после этого, он передал в казначейство большую сумму денег. Некоторые писатели утверждают, что это множество пленников составляли рабы, и это представляется более вероятным, чем продажа сдавшихся граждан.

28. За этими консулами последовали Марк Фабий Дорсуон и Сервий Сульпиций Камерин [345 г.]. Затем началась война с аврунками, вызванная произведенным ими внезапным опустошением; из опасения, что это окажется делом не одного народа, а замыслом всего латинского племени, выбран был диктатором Луций Фурий, как будто весь Лаций был уже под оружием; он назначил начальником конницы Гнея Манлия Капитолина. Суды были объявлены закрытыми, что обыкновенно делалось при большом смятении, набор

произведен без всяких исключений, и легионы отправились с возможной поспешностью в землю аврунков. Но оказалось, что у них мужество грабителей, а не воинов, так что первой же битвой война была окончена. Однако диктатор, считая необходимым обратиться и к помощи богов, так как враги без всякого повода начали войну и шли на бой не колеблясь, во время самого сражения дал обет построить храм Юноне Монете; связанный этим обетом, после победоносного возвращения в Рим он сложил диктатуру, сенат же приказал выбрать дуумвиров для сооружения этого храма сообразно с могуществом римского народа; место отведено было в Крепости там, где прежде находился дом Марка Манлия Капитолина. Воспользовавшись диктаторским войском для войны с вольсками, консулы, неожиданно напав на Сору, взяли ее у врагов.

Год спустя после того как дан был обет построить храм Монете, он был освящен в третье консульство Гая Марция Рутула и второе Тита Манлия Торквата [344 г.]. Немедленно за освящением храма последовало знамение, подобное древнему знамению на Альбанской горе: ибо шел каменный дождь[471 - …подобное древнему знамению на Альбанской горе: ибо шел каменный дождь… – См. I, 31.] и среди дня казалось, что наступает ночь. Справившись с Сивиллиными книгами и ввиду того, что государство было объято суеверным страхом, сенат решил назначить диктатора для установления празднества. Назначен был Публий Валерий Публикола, а в начальники конницы дан был ему Квинт Фабий Амбуст. Решено было, чтобы на молитву шли не только римские трибы, но и соседние народы, и установлен был порядок, в какой день кто должен молиться.

Рассказывают, что в том году [343 г.] народ вынес суровые приговоры ростовщикам, привлеченным эдилами к суду. Без всякой особенной причины дело дошло до междуцарствия; вслед за тем в консулы были выбраны оба патриция – Марк Валерий Корв (в третий раз) и Авл Корнелий Косс, так что могло казаться, что такова и была цель этой меры.

29. Далее пойдет рассказ о войнах уже более важных как по могуществу врагов, так и по отдаленности стран и продолжительности времени, в течение которого шла борьба. Ибо в том году поднято было оружие против самнитов, племени, могучего своими вооруженными силами. За самнитскою войной, которая велась с переменным счастьем, последовала борьба с Пирром, после Пирра с карфагенянами. Какое страшное напряжение! Сколько раз государство подвергалось величайшей опасности, чтобы получить возможность достичь современного могущества, едва выносимого!

Причина войны римлян с самнитами, соединенными узами союза и дружбы, явилась извне, а не возникла среди их самих. Когда самниты, пользуясь превосходством сил, несправедливо напали на сидицинов, те вследствие своей слабости вынуждены были прибегнуть к защите более сильных и соединились с кампанцами. Изнеженные кампанцы принесли в помощь больше свое имя, чем силы, и, будучи разбиты в Сидицинской области закаленными в военном деле самнитами, всю тяжесть войны обратили на себя; ибо самниты, оставив сидицинов, напали на самый оплот соседей – на кампанцев, которых победить можно было так же легко, а взять добычи и получить славы можно было больше. Заняв крепким гарнизоном Тифаты – холмы, возвышающиеся над Капуей, и построившись четырехугольником, они спустились оттуда на равнину, лежащую между Капуей и Тифатами. Здесь последовала новая битва; загнанные после неудачного сражения в город, кампанцы вынуждены были просить помощи у римлян, так как, за истреблением цвета своей молодежи, им не на что было надеяться у себя дома.

30. Вступив в сенат, послы говорили в главных чертах так: «Кампанский народ отправил нас к вам, сенаторы, просить дружбы навеки и помощи в настоящее время. Если бы мы искали вашей дружбы при счастливых обстоятельствах, то насколько дело устроилось бы скорее, настолько же узы ее были бы менее прочны: ибо тогда, помня, что мы вступили в дружбу при равных условиях, мы, быть может, друзьями были бы так же, как и теперь, но были бы менее подчинены и послушны вам; теперь же, связанные вашим состраданием, найдя у вас защиту в тяжелых обстоятельствах, мы должны будем оценить и оказанное нам благодеяние, чтобы не явиться неблагодарными и не заслуживающими никакой помощи ни от богов, ни от людей.

И клянусь Геркулесом: то обстоятельство, что самниты ранее сделались вашими друзьями и союзниками, не ведет, по моему мнению, к тому, чтобы не принимать нашей дружбы, но обозначает только, что они выше нас в силу давности и почетного положения; союз с самнитами не возбраняет ведь вам заключать новые договоры. Для вас всегда служило достаточно основательной причиной заключать дружбу, если кто-нибудь, кто желал присоединиться к вам, хотел стать вашим другом; присоединение же к числу ваших друзей кампанцев, хотя настоящее наше положение не позволяет нам хвастаться, составляет, по-моему, немаловажное увеличение вашего благополучия, так как ни по размерам города, ни по плодородию полей мы не уступаем ни одному народу, кроме вас. У эквов и вольсков, постоянных врагов этого города, когда бы они ни двинулись, мы будем в тылу, и что вы сперва сделаете в защиту нашего благополучия, то мы всегда будем делать в защиту вашей власти и славы. Покорив племена, живущие между нами и вами, – а что это случится скоро, в том ручается ваша доблесть и счастье, – вы будете хозяевами сплошь вплоть до наших пределов. Судьба заставляет нас признаться в горькой и достойной жалости истине: дело дошло до того, сенаторы, что кампанцы должны принадлежать или друзьям, или врагам вашим. Если вы защитите нас, мы будем вашими, если покинете, мы будем принадлежать самнитам! Итак, рассудите, что лучше для вас – чтобы Капуя и вся Кампания присоединились к вашим силам или к самнитским? Справедливо, римляне, чтобы ваше милосердие и ваша помощь были доступны всем, преимущественно же тем, кто, оставаясь свыше сил верным другим, просившим помощи, сам прежде всех поставлен в необходимость искать ее. Впрочем, на словах только мы сражались за сидицинов, на деле же за себя, так как мы видели, что безбожные разбойники-самниты нападают на соседний народ и что пожар этот, истребив сидицинов, перекинется к нам. Ведь и теперь самниты идут на нас не потому, чтобы их огорчала нанесенная обида, а потому, что рады представившемуся случаю. Или если бы это было мщение, вызванное раздражением, а не выполнение страстного желания, то разве мало было поражений наших войск сперва в Сидицинской области, а затем в самой Кампании? Что это за жестокий гнев, которого не могла утолить кровь, пролитая в двух сражениях? Сюда следует присоединить опустошение полей, захват людей и скота, сожжение и разрушение усадеб, уничтожение всего мечом и огнем; разве это не могло утолить гнева? Но им надо выполнить свое страстное желание. Оно влечет их к осаде Капуи; они хотят или разрушить прекраснейший город, или сами владеть им. Но лучше вы, римляне, овладейте им, оказывая нам ваше благодеяние, и не позволяйте им злодейски взять его! Я говорю перед народом, который не уклоняется от справедливой войны; но если только вы пообещаете нам свою помощь, то, я думаю, вам даже и не придется воевать: презрение самнитов простирается лишь на нас, но не восходит выше; поэтому одна тень вашей

помощи, римляне, может защитить нас, и затем все – свое достояние и самих себя – мы будем считать вашим: для вас будут возделываться кампанские поля, для вас будет густо заселен город Капуя; вы будете у нас в числе основателей, родителей, бессмертных богов; у вас не найдется ни одной колонии, которая превзойдет нас послушанием и верностью по отношению к вам. Пусть, сенаторы, ваша воля и ваша непобедимая мощь будет за кампанцев, прикажите нам надеяться, что Капуя будет невредима. Какое множество народа всех сословий, думаете вы, провожало нас, когда мы отправлялись? До какой степени все, что мы оставили, преисполнено обетов и слез? В каком ожидании теперь сенат и народ кампанский, жены и дети наши? Я уверен, что все население стоит у ворот и смотрит вперед на дорогу, ведущую отсюда. Какую же весть, сенаторы, приказываете вы принести этим встревоженным и напряженно ожидающим людям? Один ответ означает спасение, победу, свет и свободу, что означает другой, я боюсь и выговорить. Итак, принимайте решение о нас или как о ваших будущих союзниках и друзьях, или как о погибших».

31. Затем, по удалении послов, спрошено было мнение сената; хотя большая часть полагала, что величайший и богатейший город Италии, плодороднейшие и близкие к морю поля будут житницей римского народа, на случай колебания цен на продовольствие, но верность союзу восторжествовала над такой великой выгодой, и консул, согласно решению сената, дал такой ответ: «Сенат считает вас, кампанцы, достойными помощи, но установить с вами дружбу справедливо лишь при условии ненарушения более старинной дружбы и союза. Самниты связаны с нами союзным договором; поэтому в вооруженной помощи против самнитов, которая более оскорбит богов, чем людей, мы вам отказываем, но, согласно международному праву и законам религии, мы пошлем просить союзников и друзей не причинять вам никакого насилия».

На это глава посольства, согласно данному ему дома полномочию, сказал: «Так как вы не хотите законно защищать нашего достояния силою против насилия и обиды, то свое достояние вы, во всяком случае, будете защищать; мы сдаем в вашу власть, сенаторы, и во власть римского народа кампанский народ и город Капую, поля, храмы богов, все, принадлежащее богам и людям, и что бы за тем ни случилось с нами, случится с вашими подданными».

При этих словах все они, стоя в преддверии курии, пали на колени, простирая руки к консулам и проливая слезы. Сенаторы были взволнованы такой превратностью человеческой судьбы, видя, что этот могущественный народ, известный своею роскошью и высокомерием, народ, у которого еще недавно соседи просили помощи, до того пал духом, что передает себя и все свое достояние в чужую власть. При таких условиях уже казалось, что справедливость требует не выдавать союзников; высказывали мнение, что самнитский народ будет не прав, если станет осаждать территорию и город, ставший под власть римского народа. Ввиду этого решено было немедленно отправить к самнитам посольство, которому поручено было сообщить им о просьбе кампанцев, об ответе сената, согласном с дружественными отношениями к самнитам, о последовавшей наконец сдаче, и приказано было просить именем союза и дружбы пощадить римских подданных и не идти с оружием на ту область, которая стала собственностью римского народа; если кроткие речи не будут иметь успеха, то послы должны были возвестить самнитам от лица римского народа и сената, чтобы они не касались города Капуи и Кампанской области. На эти заявления послов, сделанные в собрании самнитов, дан был весьма грубый ответ: они не только заявили, что будут вести эту войну, но даже в присутствии послов их начальники, выйдя из курии, призвали командиров когорт[472 - …призвали командиров когорт… – Собственно

/10 часть легиона, состоявшая из 3 манипул, или 6 центурий; здесь, однако, Тит Ливий, как нередко случается у него, применяет римские наименования к иноземным учреждениям.] и громогласно приказали им немедленно отправиться в кампанские поля для грабежа.

32. Когда послы вернулись в Рим с таким ответом, сенаторы, отложив все другие заботы, отправили фециалов требовать удовлетворения, а так как его не последовало, то, объявив торжественно войну, постановили возможно скорее доложить об этом деле народу; согласно его воле, оба консула, двинувшись из города с войсками, Валерий в Кампанию, Корнелий в Самний, расположились лагерем, первый у горы Гавра, второй – у Сатикулы[473 - …первый у горы Гавра, второй – у Сатикулы. – Гавр – гора между Капуей и Неаполем. Сатикула – город к востоку от Капуи, на границе Самния.]. Валерий ранее повстречался с самнитскими войсками, так как самниты полагали, что вся тяжесть военного удара будет направлен туда; вместе с тем они были раздражены против кампанцев, столь проворных то оказывать помощь, то просить ее против них. Как только они завидели римский лагерь, все начали требовать у вождей сигнала к битве, утверждая, что римлян, пришедших на помощь кампанцам, постигнет та же участь, какая постигла кампанцев, пришедших на помощь сидицинам.

Валерий, промедлив несколько дней, чтобы испытать врага в легких стычках, дал сигнал к битве; в краткой речи он убеждал своих воинов не бояться новой войны и нового врага: чем дальше они будут подвигаться от города, тем более и более слабые племена[474 - …слабые племена… – Это замечание справедливо по отношению к грекам, жившим в Южной Италии, а не к самнитам.] встретят они; доблесть самнитов не следует измерять поражениями сидицинов и кампанцев; какие бы люди ни сражались друг с другом, одна сторона непременно должна понести поражение. Что же касается кампанцев, то их, несомненно, скорее победила чрезмерная роскошь, вызванная изобилием во всем, и собственная изнеженность, чем сила врагов. Да и что значат две удачные войны, веденные самнитами за столько веков, в сравнении со столькими успехами римского народа, который считает чуть ли не больше триумфов, чем лет от основания города, который силою оружия укротил все окрестные племена: сабинян, Этрурию, латинов, герников, эквов, вольсков, аврунков; который, победив в стольких сражениях галлов, загнал их наконец в море и на корабли? Каждый, идя на бой, должен столько же надеяться на собственную военную славу и доблесть, сколько смотреть и на то, под чьим личным предводительством и главным начальством предстоит сражаться – под начальством ли такого человека, которого только следует слушать, так как он говорит блестящие речи, который храбр только на словах и не знает военного дела, или такого, который и сам умеет обращаться с оружием, выступать перед знамена и быть в самых опасных пунктах битвы. «Я хочу, воины, – говорил он, – чтобы вы следовали моим делам, а не словам, и искали у меня не только распоряжений, но и примера. Три консульства и величайшую славу я приобрел не при помощи партий и соглашений, обычных у знатных людей, а личной своей доблестью. Можно было некогда говорить: “Ты ведь – патриций, потомок освободителей отечества, род твой в том же году получил консульство, как наш город консула”; теперь же консульство одинаково доступно и нам, патрициям, и вам, плебеям, и является наградою не за происхождение, как прежде, а за доблесть. Поэтому, воины,

обращайте ваши взоры на высшие отличия. Если люди по воле богов дали мне новое прозвание Корвин[475 - …новое прозвание Корвин… – См. гл. 26, где, однако, прозвище Валерия приведено в форме не Корв, а Корвин.], то из-за этого не забыто старое прозвище нашего рода – Публикола; на войне и дома, в частной жизни, в малых и больших должностях, одинаково в звании трибуна и консула, беспрерывно во все, следовавшие одно за другим, консульства, я всегда забочусь и заботился о римских плебеях. Теперь в предстоящем нам подвиге с помощью богов добудьте вместе со мной небывалый и полный триумф над самнитами!»

33. Не было никогда вождя более близкого к воинам, который не тяготился исполнением обязанностей наравне с самыми последними воинами, который был так доступен во время военных игр, когда сверстники затевают состязания в ловкости и силе; с одинаковым выражением лица он побеждал и уступал победу и не презирал противника, кто бы он ни был; в действиях своих обнаруживая щедрость по мере средств, в речах столько же помня о чужой свободе, сколько о своем достоинстве, он исправлял свои должности в том же духе, с каким искал их, а это особенно приятно народу. Итак, все войско, с невероятною бодростью отвечая на увещание вождя, выступило из лагеря.

В этом сражении более, чем когда-либо, обе стороны сражались с одинаковой надеждой, с равными силами, с уверенностью в себе, но без пренебрежения к противнику. Самнитам прибавляли мужества недавние подвиги и двойная победа, последовавшая немного дней назад тому, римлянам же, наоборот, деяния четырех веков и победы, с самого основания города; но тех и других озабочивало незнакомство с врагом. Битва показала, каково было их настроение; ибо они сражались так, что долгое время строй не подавался ни в ту, ни в другую сторону. Тогда консул, считая необходимым навести на врага панику, так как его нельзя было прогнать силой, попытался произвести беспорядок среди первых знамен врагов, пустив на них всадников. Но, видя, что конные отряды напрасно с шумом толкутся на небольшом пространстве и не могут открыть доступа к врагу, он выехал к тем, которые стояли перед знаменами легионов, спрыгнул с коня и сказал: «Воины! Это дело наше, пехотинцев; смотрите же, как я буду прокладывать мечом путь всюду, где только натолкнусь на неприятельский строй, так и каждый из вас пусть убивает встречающихся на пути; и, произведя резню, вы увидите очищенным то место, где теперь сверкают вражеские копья!» Так сказал он, и всадники, по приказанию консула, быстро отступают на фланги и открывают легионам путь в центр вражеского строя. Прежде всех консул бросается на врага и убивает первого, с которым встретился. Воспламененные этим зрелищем, воины начинают страшное избиение направо и налево; но самниты упорно стояли, хотя больше получали ран, чем наносили их. И уже битва продолжалась довольно долго, около знамен самнитов было жестокое побоище, но нигде еще не было бегущих; до такой степени они твердо решились уступить победу лишь смерти.

Итак, римляне, чувствуя, что силы их уже слабеют от усталости, и видя, что останется небольшая часть дня, с яростью бросаются на врага. Только тут обнаружилось, что он отступает и что дело клонится к бегству; тогда самнитов начали брать в плен и убивать; и мало их осталось бы, если бы ночь не остановила не сражение, а скорее победу. И римляне сознавались, что они никогда не дрались с более упорным врагом, и самниты на вопрос, что прежде всего обратило в бегство таких стойких воинов, говорили, что им казалось, будто глаза римлян горят, что выражение их лиц свидетельствовало об исступлении, складки около рта выражали ярость; именно это более, чем что-нибудь другое, навело панику. Не только исход битвы, но и удаление их ночью служили тому доказательством. На следующий день римляне овладели опустевшим неприятельским лагерем, куда с поздравлениями собрались все кампанцы от мала до велика.

34. Впрочем, эта радость едва не была омрачена страшным поражением в Самнии. Ибо консул Корнелий, двинувшись от Сатикулы, неосторожно завел войско в лесистые горы, пересекаемые глубокой долиной и занятые со всех сторон врагами, и увидел их над головой только тогда, когда уже невозможно было отступить в безопасное место. Пока самниты медлили, ожидая, чтобы весь отряд спустился в самую глубокую часть равнины, военный трибун Публий Деций заметил выдающуюся среди гор вершину, господствующую над неприятельским лагерем; войску с обозом на нее трудно было взойти, но воинам налегке не трудно. Итак, он обратился к испуганному консулу: «Видишь ли ты, Авл Корнелий, ту вершину над врагом? Это оплот нашей надежды на спасение, если мы быстро займем ее, пользуясь тем, что самниты в ослеплении оставили ее. И ты дай мне только принципов и гастатов из одного легиона; когда я взберусь с ними на вершину, ты без всякого страха иди отсюда и спасай себя и войско; ибо враг, доступный для всех наших ударов, не в состоянии будет двинуться, не губя себя. А нас затем спасет или счастье римского народа, или наша собственная доблесть».

Получив похвалу от консула и взяв отряд, он незаметно пробрался через горы; и враги увидали его только тогда, когда он приблизился к тому месту, которое хотел занять. Все оцепенели от изумления, и так как взоры всех были обращены на него, то это дало время консулу вывести войско на ровное место, а ему самому занять вершину горы. Поворачиваясь то туда, то сюда и упустив случай для того и другого, самниты не в состоянии были ни преследовать консула иначе, как двигаясь по той же долине, на которой еще недавно он был под их стрелами, ни направить своего войска на занятый над ними Децием холм. Но раздражение, а также близость места и самая малочисленность врага возбудили их особенно против тех, которые вырвали у них возможность действовать, и они хотели то со всех сторон окружить холм воинами, чтобы отрезать Деция от консула, то освободить путь, чтобы напасть на него, когда он спустится в равнину. Пока они недоумевали, что именно делать, настала ночь.

Сперва Деций надеялся, что ему придется сражаться с возвышенного места, когда враги будут подступать к холму; затем им овладело удивление, что они не вступают в бой и не окружают его, насыпав вал, если неудобство местности препятствует их первому плану. Тогда, позвав к себе центурионов, он сказал им: «Что это за невежество в военном деле и леность! И как это они победили сидицинов и кампанцев? Вы видите, они двигают знамена то туда, то сюда и то сносят их в одно место, то несут в разные стороны; а работ не начинает никто, между тем как нас можно было уже окружить валом. Если мы останемся здесь долее, чем выгодно, тогда мы уподобимся им. Идите же за мной разузнать, пока еще несколько светло, где они ставят посты, где открыт выход отсюда!» Все эти места он обошел, одевшись в плащ простого воина, ведя с собою центурионов, тоже в одежде воинов из манипулов, с целью не дать врагам заметить, что ходит вождь.

35. Расставив затем караулы, всем остальным он велит дать приказ тихо собраться к нему с оружием, когда труба протрубит вторую стражу. Когда они, согласно приказанию, молча сошлись, он сказал: «Оставив обычные у воинов одобрения, храните молчание, пока будете слушать меня. Когда я изложу

вам свое мнение, тогда те из вас, которые будут согласны с ним, молча перейдут на правую сторону; какая сторона окажется больше, мнение той и будет принято. Теперь же слушайте, что я замышляю. Враг окружает вас здесь не потому, что вы сюда бежали, и не потому, что вы остались здесь по трусости; доблестью вы взяли это место, доблесть же должна вывести вас отсюда. Идя сюда, вы спасли римскому народу отличное войско; прорвавшись отсюда, спасите самих себя; вы достойны славы, так как, подав, несмотря на свою малочисленность, помощь очень многим, сами не нуждаетесь ни в чьей помощи. Перед вами такие враги, которые вчера по глупости не воспользовались случаем уничтожить всю армию, которые только тогда заметили этот удобный холм, возвышающийся над их головами, когда мы заняли его; столько тысяч человек, несмотря на нашу малочисленность, не помешали нам подняться сюда, а когда мы заняли это место, не окружили нас валом, хотя оставалась еще большая часть дня. Одурачив их так, когда они видели и бодрствовали, вы не только обязаны, но необходимо должны обмануть их, когда они спят. Мы находимся в таком положении, что я не столько советую вам, сколько указываю на то, что необходимо; нельзя ведь размышлять о том, оставаться нам или уходить отсюда, так как судьба не оставила нам ничего, кроме оружия и мужества, помнящего об оружии, и мы должны умереть от голода и жажды, если будем бояться меча более, чем это прилично мужам и римлянам. Итак, нам одно спасение – прорваться отсюда и уйти; днем или ночью, но мы должны это сделать. Но вот еще более решительное соображение: если ждать рассвета, то где надежда, что враг, окруживший нас, как вы видите, со всех сторон у подножия холма своими телами, не окружит нас сплошным валом и рвом? И если ночь удобна для вылазки, как это и есть на самом деле, то настоящий час ночи, конечно, самый удобный. Вы сошлись по сигналу второй стражи, а в это время смертные объяты самым глубоким сном; вы пойдете через спящие тела, или обманывая неосторожных своим молчанием, или имея возможность внезапным криком навести панику, если они вас заметят; следуйте только за мной, за которым вы последовали; я же последую за той же судьбой, которая привела меня сюда. Кто признает это полезным, идите на правую сторону!»

36. Перешли все и последовали за Децием, который пробирался в проходах между караульными постами. Уже они миновали центр лагеря, как один воин, перелезая через спавших глубоким сном караульных, произвел шум, задев обо что-то щитом. Разбуженный этим часовой толкнул соседа, и, проснувшись, они начали будить других, не зная, земляки это или враги, гарнизон ли делает вылазку или консул взял лагерь; тогда Деций, так как обман не удался, приказал воинам поднять крик и наводить панику на не пришедших еще в себя после сна, вследствие чего они не могли ни быстро взяться за оружие, ни оказать сопротивление, ни преследовать. Среди смятения и шума, поднятого самнитами, римский гарнизон, перебив встречавшихся часовых, пробрался к лагерю консула.

Оставалась еще некоторая часть ночи, и уже казалось, что они находятся вне опасности, когда Деций сказал: «Хвала вам, римские воины, за вашу доблесть! Ваше наступление и отступление будут славиться в веках. Но чтобы такая великая доблесть была замечена, нужен дневной свет, и вы не заслужили того, чтобы ваше такое славное возвращение в лагерь покрывала ночная тишина. Здесь спокойно будем ждать рассвета!» Словам его повиновались. А когда на рассвете послано было известие к консулу в лагерь, там чрезвычайно обрадовались; когда же в приказе было обозначено, что подвергавшие жизнь свою явной опасности за спасение всего войска возвратились невредимыми, все, высыпав навстречу, восхваляют их, поздравляют, всех вместе и каждого в отдельности именуют своими спасителями, приносят хвалу и благодарение богам, превозносят до небес Деция. То был лагерный триумф Деция, когда он шел через лагерь с вооруженным отрядом, причем все обратили на него свои взоры и всякого рода знаками почтения равняли трибуна с консулом. Когда они прибыли к преторской палатке, консул приказал трубачу звать на собрание; здесь он начал восхвалять заслуги Деция, но отложил собрание по протесту самого Деция, который, советуя оставить все, пока случай в руках, побудил консула напасть на врагов, пораженных еще страхом последней ночи и рассеявшихся вокруг холма отдельными отрядами; при этом он выражал уверенность, что часть их, посланная преследовать его, даже блуждает в горах. Легионам приказано было вооружиться; так как благодаря лазутчикам горы были уже более известны, то, выступив из лагеря, они более открытой дорогой дошли до врага и неожиданно напали на него, когда он не принял мер предосторожности. Так как самнитские воины бродили повсюду большею частью без оружия и не имели возможности ни соединиться в одно целое, ни вооружиться, ни отступить за вал, то их загнали сперва в лагерь, а затем, приведя в беспорядок караульные посты, взяли и самый лагерь. Крик проносится вокруг холма и гонит каждого с его поста. Таким образом, большая часть отступила, когда врага еще не было; те, которых страх загнал за укрепления, а их было до 30 000, были все до одного перебиты, а лагерь разграблен.

37. Так окончив дело, консул созывает собрание и восхваляет заслуги Деция, не только оказанные ранее, но еще усугубленные недавней доблестью, и, кроме других военных подарков, дарит ему золотой венок, сотню быков и одного весьма красивого, белого жирного быка с позолоченными рогами. Воины, бывшие вместе с ним в отряде, награждены были навсегда двойным пайком, а единовременно им подарено было по одному быку и по две туники. После подарков консула легионы, при криках одобрения, возложили на Деция венок из зелени за спасение от осады[476 - …венок из зелени за спасение от осады… – «Травяной», или «осадный», венок давался за освобождение своих от вражеской осады и делался из травы (символ победы), сорванной на месте, которое было осаждено. – Примеч. ред.]; другой венок такого же рода возложен был на него воинами его собственного отряда. Украшенный этими знаками отличия, он принес в жертву Марсу красивого быка, а сотню быков подарил воинам, которые были вместе с ним в деле. Тем же воинам легионы снесли по фунту муки и по кварте вина; и все это было сделано с большим воодушевлением, при криках воинов, обозначавших всеобщее согласие.

Третья битва последовала у Свессулы; здесь обращенное в бегство Марком Валерием самнитское войско решило испытать счастье в последней битве, после того как вызван был из дому весь цвет молодежи. Из Свессулы явились в Капую перепуганные вестники, а оттуда поскакали всадники к консулу Валерию за помощью. Немедленно подняты были знамена и, оставив обоз под сильным прикрытием в лагере, войско быстро двинулось и заняло под лагерь невдалеке от врага весьма небольшое пространство, так как кроме лошадей у них не было ни другого скота, ни погонщиков. Самнитское войско выстроилось, как будто битва должна была произойти в тот же момент; затем, видя, что никто не идет на него, перешло в наступление на неприятельский лагерь. Когда самниты заметили здесь на валу воинов и посланные во все стороны на рекогносцировку доложили, какое ничтожное

пространство занимает лагерь, все войско, заключая отсюда о малочисленности врагов, стало громко требовать, что следует наполнить рвы хворостом, прорвать вал и вторгнуться в лагерь. И это безрассудство привело бы к концу войны, если бы вожди не сдержали стремительности воинов. Впрочем, так как огромное их войско трудно было прокормить и сперва сидение под Свессулой, а потом отсрочка сражения довели его почти до полной нищеты, то решено было вывести воинов на фуражировку в поля, пока оробевший враг сидит взаперти; а между тем и у римлян скоро не будет ничего, так как они без обоза и принесли лишь столько хлеба, сколько можно было взять на плечи вместе с оружием.

Заметив, что враги разбрелись по полям и оставлены редкие караулы, консул в кратких словах воодушевил воинов и повел их на осаду лагеря. Взяв его при первом крике и натиске и перебив больше врагов в палатках, чем в воротах и на валу, он приказал снести захваченные знамена в одно место и, оставив два легиона для караула и защиты со строгим приказанием не трогать добычи, пока он не вернется, отправился с построенным в боевой порядок войском и произвел страшную резню, в то время как посланные вперед всадники гнали разорявшихся самнитов, как на облаве: ибо в страхе они не могли решить ни того, по какому знаку им собираться, ни того, направляться ли им в лагерь или бежать дальше; и бегство и паника были так сильны, что к консулу было принесено до 40 000 щитов (разумеется, не столько было убитых) и до 170 военных знамен вместе с теми, которые были захвачены в лагере. Затем римляне вернулись в неприятельский лагерь, и здесь вся добыча была отдана воинам.

38. Исход этого сражения заставил и фалисков просить у сената союзного договора – пока они имели перемирие, – и латинов, приготовивших уже войска, переменить войну против римлян на войну против пелигнов. Молва о таком подвиге не осталась в пределах Италии, но и карфагеняне прислали в Рим послов с поздравлением и золотым венком, чтобы положить его на Капитолий в святилище Юпитера; весу в нем было двадцать пять фунтов. Оба консула праздновали триумф над самнитами; их сопровождал Деций, обращавший на себя внимание своей славой и дарами, ибо в нескладных солдатских шутках не менее прославлялось имя трибуна, чем консулов.

Затем выслушано было посольство кампанцев и жителей Свессулы, и по их просьбе посланы были туда на зимние квартиры гарнизоны с целью остановить нападения самнитов. Уже тогда Капуя была вовсе непригодна для поддерживания военной дисциплины, и всякого рода удовольствия, ослабляя воинский дух, заставляли воинов забыть об отечестве, и на зимних квартирах стал возникать замысел отнять у кампанцев[477 - …отнять у кампанцев… – Собственно говоря, не всех кампанцев, а тех жителей Капуи, которые принадлежали к самнитскому племени и были завоевателями Капуи.] Капую путем такого же злодеяния, при помощи какого сами кампанцы отняли ее у прежних ее обладателей; поделом-де данный ими самими пример обратится на них. И с какой стати плодоноснейшей землей в Италии и достойным ее городом будут владеть кампанцы, которые не были в состоянии защитить себя и свое добро, а не победоносное войско, своим потом и кровью изгнавшее оттуда самнитов? Или справедливо, чтобы сдавшиеся наслаждались таким изобилием и удовольствиями, а они, утомленные военной службой, мучились в нездоровой и бесплодной местности под городом или, сидя в городе, терпели разорение от увеличивающихся со дня на день процентов? Такие замыслы, ограничивавшиеся тайными собраниями, но не распространившиеся еще в массу войска, застал новый консул – Гай Марций Рутул, которому по жребию досталась Кампания, тогда как товарищ его, Квинт Сервилий, оставался в городе [342 г.]. Итак, точно разведав через трибунов, как было все дело, умудренный летами и опытом (он уже в четвертый раз был консулом, был диктатором, цензором), он счел за лучшее парализовать страстное желание воинов, заставив их отсрочить надежду осуществить свой замысел, как только им вздумается, а для этого распустил слух, что гарнизоны будут зимовать на тех же квартирах и в следующем году: ведь они расставлены были по всем городам Кампании, и из Капуи затеи их распространились по всему войску. Это заявление Марция ослабило мечты, и на этот раз движения не последовало.

39. Выведя воинов на летние квартиры и пользуясь спокойствием самнитов, консул решил очистить войско, увольняя беспокойных людей; одним он говорил, что они выслужили свой срок, другим – что они уже стары или слабы. Некоторые – сперва отдельные лица, а затем и целые когорты – были отсылаемы в отпуск под тем предлогом, что провели зиму вдали от дома и хозяйства; значительная часть была удалена под видом военных надобностей, причем одних посылали в одно, других в другое место. Всю эту толпу другой консул и претор удерживали в Риме, измышляя то те, то другие основания.

И первое время, не понимая хитрости, они с полным удовольствием возвращались по домам; но когда заметили, что первые уволенные не возвращаются в войско и что увольняются только те, которые зимовали в Кампании, и из числа их особенно зачинщики мятежа, то умы объяло сперва удивление, а затем несомненный страх, что их замыслы раскрыты; уже им представлялось, что они подвергнутся чрезвычайному суду, доносу, отдельные лица будут тайно казнены, дела будут решаться деспотической и жестокой властью консулов и сенаторов. Видя, что искусством консула перерваны главные нити заговора, остававшиеся в лагере секретно распространяли такие соображения.

Одна когорта, находившаяся недалеко от Анксура, засела у Лавтул в узком проходе между морем и горами, с целью перехватывать всех, кого консул увольнял под разными предлогами, как сказано выше; уже образовался весьма значительный по численности отряд, и недоставало только вождя, чтобы придать ему вид настоящего войска. Итак, блуждая нестройной толпою и производя грабежи, они дошли до Альбанской области и окружили валом лагерь, расположив его у подножия хребта Альбы Лонги. Затем, окончив работу, остальную часть дня они провели в спорах об избрании вождя, не доверяя достаточно никому из присутствующих; они думали, кого бы можно было вызвать из Рима, кто найдется в числе патрициев или плебеев, кто сознательно пойдет на такой большой риск или кому надежно можно поручить дело войска, раздраженного обидой?

Следующий день прошел в таких же размышлениях, и вот некоторые из бродивших с целью грабежа донесли как достоверное, что в Тускуланской области занимается обработкой поля Тит Квинкций[478 - …занимается обработкой поля Тит Квинкций… – Нельзя понять, о котором из упоминавшихся ранее (VI, 42; VII, 9, 18, 22) Квинкциев идет речь.], забыв о городе и почетных должностях. То был муж патрицианского рода; охромев от раны и бросив потому военную службу, которую он нес с великой славой, он решил жить в деревне, вдали от честолюбия и форума. Услыхав это имя, они сразу признали нужного им мужа и приказали, с надеждой на лучшее, призвать его; но считая, что он едва ли добровольно решится на что-либо, они постановили прибегнуть к насилию и застращиванию.

Итак, посланные, войдя среди ночной тишины в жилище Квинкция и захватив его спящим, предлагали ему власть и

почетное положение, если он последует за ними, или смерть, если он станет сопротивляться, объявив, что третьего выбора нет, и притащили его в лагерь. Провозгласив его немедленно по прибытии главнокомандующим, воины принесли ему знаки его почетного звания, несмотря на его страх перед неожиданностью, и приказали вести их к городу. Затем, схватив знамена не столько по воле вождя, сколько под влиянием собственного увлечения, они дошли до восьмого камня по дороге, именуемой теперь Аппиевой; и немедленно двинулись бы к городу, если бы не услыхали, что идет войско и что против них выбран диктатором Марк Валерий Корв с начальником конницы Луцием Эмилием Мамерцином.

40. Лишь только воины увидели их и распознали оружие и знамена, сразу воспоминание об отечестве успокоило их раздражение. Тогда еще не так храбро проливали кровь граждан, знали только войны с иноземными врагами, и удаление от своих[479 - …и удаление от своих… – Имеются в виду удаления плебеев на Священную гору (II, 32) и на Авентин (III, 50).] считалось верхом ожесточения; итак, и вожди, и воины с обеих сторон желали сойтись для переговоров – Квинкций потому, что он пресытился войнами даже за отечество, не говоря уже против отечества, Корв – потому, что он любил всех граждан, особенно же воинов и прежде всех свою армию. Он и выступил для переговоров. Как только его узнали, то среди противников не с меньшей почтительностью, чем среди его собственных воинов, водворилось молчание. «Выступая из города, – говорил он, – я молил бессмертных богов, ваших общественных и своих, и смиренно просил их милости даровать мне не победу над вами, а честь установления согласия. Достаточно было и будет источников, откуда можно приобретать военные отличия; в этом же источнике следует искать мира. О чем я просил бессмертных богов, делая обеты, то можете дать мне вы, если пожелаете помнить, что вы стоите лагерем не в Самнии, не в стране вольсков, а на римской земле, что эти холмы, которые вы видите, принадлежат вашему отечеству, что это войско ваших же граждан, что я ваш консул, под личным предводительством и главным начальством которого вы в прошедшем году дважды разбили самнитские войска, дважды штурмом взяли лагерь. Я – Марк Валерий Корв, воины, в знатности которого вы убедились по благодеяниям, оказанным вам, а не по обидам; я не был виновником ни одного высокомерного закона против вас, ни одного сурового сенатского постановления; во всех своих распоряжениях я был строже к себе, чем к вам. Если кому могло придать гордости его происхождение, его личная доблесть и далее величие и почетные должности, то я родился от таких предков, таким показал себя, в такие годы достиг консульства, что, став в двадцать три года консулом, мог грозно выступить даже против патрициев, а не только против плебеев. Какое действие мое или какое слово мое в звании консула было более сурово, чем действие и слово трибуна? В одном и том же духе я после трибуната исполнял два раза консульскую должность, в том же духе буду исполнять я и настоящую властную диктатуру; и я буду кроток насколько же по отношению к этим моим и моего отечества воинам, настолько и по отношению к вам – страшно сказать, – моим врагам! Вы раньше обнажите меч против меня, чем я против вас; с вашей стороны дан будет сигнал, с вашей стороны прежде поднимется крик и последует нападение, если мы должны сражаться. Решайтесь на то, на что не решались ваши отцы и деды – ни те, которые удалились на Священную гору, ни эти, которые потом засели на Авентине. Ждите, пока к каждому из вас, как некогда к Кориолану, выйдут навстречу из города матери и жены с распущенными волосами! Тогда вольскские легионы, находясь под начальством римлянина, остались спокойными; а вы, римское войско, не прекратите нечестивую войну? Тит Квинкций! Какое бы ты ни занимал там положение, волей или неволей, уходи в задние ряды, если придется сражаться; даже бежать и показать тыл перед согражданином почетнее, чем сражаться против отечества! Теперь же выступай вперед для доброго и почетного мира и будь истолкователем моей полезной речи. Выставляйте справедливые требования, и вы получите желаемое; впрочем, лучше согласиться даже на несправедливые требования, чем вступать в безбожную борьбу!»

Тит Квинкций, обратившись к своим с глазами, полными слез, сказал: «И я, воины, если к чему годен, то скорее как вождь мира, чем войны. Речь держал перед вами только что не вольск и не самнит, а римлянин, ваш консул, ваш главнокомандующий, испытав счастье которого при защите вас вы не должны желать испытать его против себя! У сената были и другие вожди, которые могли сражаться против вас с большим ожесточением; но он избрал того, кто больше всех мог пощадить вас, своих воинов, которому вы скорее всех могли поверить, как вашему главнокомандующему. Даже те, которые имеют возможность победить, желают мира; чего же следует желать вам? Не лучше ли, оставив гнев и надежду, этих обманчивых советников, предоставить самих себя и всю нашу судьбу испытанной честности?»

41. При всеобщих криках одобрения Тит Квинкций, выступив перед знаменами, объявил, что воины будут повиноваться диктатору; он просил его принять на себя дело несчастных граждан и защищать его с такой же добросовестностью, с какой он обыкновенно заправлял государственными делами. Для себя лично он не выговаривает ничего; он хочет надеяться лишь на свою невиновность. Для воинов необходимо выговорить, чтобы удаление не было поставлено им в вину, подобно тому, как в древнее время раз это было выговорено для плебеев, в другой раз для воинов[480 - .. чтобы удаление не было поставлено им в вину, подобно тому, как в древнее время раз это было выговорено для плебеев, в другой раз для воинов. – О плебеях см. II, 33; из указанных там условий примирения видно, что плебеев за удаление не преследовали.].

Похвалив Квинкция и ободрив остальных, диктатор, пришпорив коня, вернулся в город и, с утверждения отцов, в Петелинской роще вошел к народу с предложением не ставить никому из воинов в вину удаления; вместе с тем он просил граждан исполнить его ходатайство ни в шутку, ни серьезно не упрекать никого за это. Проведен был и военный закон, чтобы имя воина, внесенного в списки, вычеркивалось не иначе как по его собственному желанию, и за неисполнение этого закона назначена смертная казнь; кроме того, к нему сделана прибавка, чтобы никто, будучи военным трибуном, не был потом первым центурионом. Это требование было предъявлено заговорщиками против Публия Салония, который чуть не каждый год попеременно был и военным трибуном, и первым центурионом, как тогда именовали примипилана[481 - …как тогда именовали примипилана. – Примипиларий – центурион первой центурии первого манипула первой когорты легиона. Он один из всех центурионов входил в военный совет.]. Воины были раздражены против него за то, что он всегда был противником их неслыханных замыслов и, чтобы не быть участником их, бежал из Лавтул. Итак, когда сенат из-за Салония не соглашался на одно это условие, тогда Салоний, заклиная сенаторов не ставить его почет выше согласия граждан, добился, что и оно было принято. Одинаково бессовестно было требование убавки жалованья всадникам – а получали они в то время тройное

жалованье – так как они были противниками заговора.

42. Кроме того, у некоторых писателей я нахожу известие, что народный трибун Луций Генуций вошел к плебеям с предложением о запрещении ростовщичества; равным образом другими плебисцитами было запрещено получать одну и ту же должность дважды в пределах десятилетия и занимать одному лицу в один год две должности, и разрешено выбирать обоих консулов из плебеев; если все эти уступки были сделаны плебеям, то очевидно, что силы восстания были весьма значительны.

В других летописях передается, что Валерий не был назначен диктатором, но дело было доведено до конца консулами, что не до прибытия в Рим, а в самом Риме толпа заговорщиков вынуждена была взяться за оружье, что ночное нападение было сделано не на поместье Тита Квинкция, а на дом Гая Манлия, и его схватили заговорщики, чтобы сделать вождем; затем, отправившись к четвертому камню, они заняли укрепленное место, и что не вожди заговорили о соглашении, а внезапно, когда войска выступали с оружием в руках на бой, последовало приветствие, и воины, со слезами на глазах, начали протягивать друг другу руки и обниматься, консулы же, видя нежелание воинов сражаться, вынуждены были сделать сенату доклад о восстановлении согласия. Таким образом, древние писатели согласны только в том, что был мятеж, и что он был улажен мирным путем. Слух об этом мятеже и начало тяжелой войны с самнитами привели к отпадению нескольких народов от союза с римлянами, и, кроме того, что договор с латинами уже давно был ненадежен, и даже привернаты, сделав внезапный набег, опустошили Норбу и Сетию, соседние римские колонии.

Книга VIII

Взятие Приверна и поражение вольсков у Сатрика; покорность самнитов (1). Нападение самнитов на сидицинов и сдача последних латинам; вторжение их в союзе с кампанцами в Самний; самниты просят римлян остановить латинов и кампанцев; нерешительность римлян (2). Латины готовятся отпасть от Рима; вызов вождей их в Рим (3). Латины требуют назначения одного консула из их среды; отказ римлян; выступление против латинов (4–6). Подвиг Манлия и казнь его отцом (7). Устройство римского войска (8). Битва при Везере; самопожертвование Деция (9). Поражение латинов (10). Новое поражение латинов; наказание их и их союзников (11). Восстание антийцев; сосредоточение их у Педа; раздоры в Риме (12). Падение Педа и усмирение Лация (13–14). Война между аврунками и сидицинами; первый претор из плебеев (15). Победа римлян над авзонами; взятие Кал (16). Волнение сидицинов; война самнитов с Александром Эпирским (17). Казнь матрон, обвиненных в отравлении граждан (18). Покорность самнитов; победа над фунданцами (19). Взятие Приверна (20). Решение участи привернатов (21). Столкновение с Палеполем (22). Участие самнитов и переговоры с ними римлян (23). Смерть Александра Эпирского (24). Взятие Палеполя (25–26). Отпадение луканцев от союза с римлянами (27). Отмена рабства за долги (28). Победы римлян над вестинами (29). Победа Квинта Фабия над самнитами и гнев диктатора Папирия (30). Участие воинов к судьбе Фабия; приговор диктатора; просьбы народа; помилование Фабия (31–35). Примирение Папирия с войском и победа над самнитами (36). Восстание самнитов и война с Апулией; примирение с тускуланцами (37). Победа над самнитами диктатора Авла Корнелия Арвины и покорность самнитов (38–40).

1. Консулами были уже Гай Плавтий (во второй раз) и Луций Эмилий Мамерцин [341 г.], когда вестники из Сетии и Норбы пришли в Рим с известием об отпадении привернатов и жалобами на понесенное от них поражение; вместе с тем было сообщено, что отряды вольсков, предводимые антийцами, расположились лагерем у Сатрика. Ведение войны с теми и другими выпало по жребию на долю Плавтия. Он двинулся прежде к Приверну и тотчас же дал там сражение. Неприятели без особенных усилий были совершенно побеждены, город взят и отдан привернатам во владение, причем, однако, в нем помещен был сильный гарнизон; жители лишились двух третей своей территории.

Отсюда победоносное войско направилось в Сатрик против антийцев. Там произошло кровопролитное сражение с большим уроном для обеих сторон; а так как гроза прервала сражение прежде, чем надежда на успех склонилась на ту или другую сторону, то римляне, не будучи нисколько утомлены этой нерешительной борьбой, стали готовиться к сражению на следующий день. Но у вольсков, после того как они пересчитали, каких людей потеряли они в той битве, далеко не было такого же желания снова подвергаться опасности: подобно побежденным, они поспешно и в беспорядке ушли ночью в Антий, покинув раненых и часть обоза. Как между трупами убитых врагов, так и в лагере найдено было большое количество оружия; консул объявил, что посвящает его Матери Луе[482 - …посвящает его Матери Луе… – Матерь Луя – римская богиня очищения, в честь которой сжигалось полководцами взятое у неприятелей оружие, чтобы очистить войско, оскверненное кровопролитием.], и опустошил неприятельские владения вплоть до морского берега.

Второму консулу, Эмилю, при вступлении его в Сабелльскую область нигде не попался навстречу ни лагерь самнитский, ни их легионы. Но когда он стал опустошать огнем и мечом самнитские поля, к нему пришли послы их просить мира. Отосланные консулом к сенату, они получили возможность объясниться, причем, позабыв свою гордость, просили у римлян мира и права вести войну с сидицинами: эта-де их просьба тем более имеет основания, что они заключили дружбу с римлянами в пору своего счастья, а не в пору несчастья, как кампанцы[483 - … они заключили дружбу с римлянами в пору своего счастья, а не в пору несчастья, как кампанцы… – См. VII, 19 и VII, 31.]; они поднимают оружие против сидицинов, всегдашних своих врагов, никогда не друживших с римлянами, против тех сидицинов, которые никогда не домогались, подобно самнитам, дружбы римлян в мирное время и не просили помощи, подобно кампанцам, во время войны. Сверх того, сидицины не пользуются покровительством римского народа и не подвластны ему.

2. Об этих ходатайствах самнитов претор Тит Эмилий совещался с сенатом, который постановил возвратить просителям права союзников. Тогда претор дал самнитским послам следующий ответ: «Римский народ не противился тому, чтобы дружба с вами была вечна, равно как и теперь он ничего не имеет против того, чтобы возобновлены были дружественные отношения, так как вам самим надоела война, по вашей же вине затеянная; что же касается до сидицинов, то римляне нимало не препятствуют самнитам распоряжаться свободно правом войны и мира». Едва только, по заключении таким образом договора, самнитские послы успели возвратиться домой, как тотчас римское войско было выведено из их области, получив годовое жалованье и хлеб на три месяца; это выговорено было консулом за согласие на заключение перемирия впредь до возвращения послов.

Самниты с теми же войсками, при помощи которых вели войну с римлянами, выступили против сидицинов в полной уверенности, что скоро овладеют неприятельским городом. Очутившись в осадном положении, сидицины попытались сначала сдаться римлянам; но когда отцы отвергли эту попытку, как несвоевременную и вынужденную лишь крайней необходимостью, сидицины сдались латинам, которые уже самостоятельно взялись за оружие. От участия в

этой войне не воздержались даже и кампанцы: настолько воспоминание об обидах со стороны самнитов было сильнее воспоминания о благодеянии, оказанном им римлянами! Составившееся из этих столь многих народов одно огромное войско вступило под предводительством латинов в пределы самнитов и причинило им больше вреда своими опустошениями, чем битвами. И хотя латины одерживали верх в битвах, однако во избежание слишком частых стычек, они покинули с большим удовольствием неприятельскую страну. Этим временем воспользовались самниты для отправления в Рим посольства. Послы явились в сенат с жалобами на то, что, состоя в союзе с римлянами, они подвергаются тем же обидам, как во время вражды с ними; вместе с тем они убедительно просили римлян удовольствоваться тем, что они, римляне, вырвали из их, самнитов, рук победу над кампанцами и сидицинами, и, по крайней мере, не допускать победы над ними трусливейших народов; если латины и кампанцы подвластны римлянам, то пусть им запрещено будет в силу верховной римской власти вступать в Самнитскую область, если же они не захотят признать этой власти, то пусть римляне усмирят их силой оружия. На эту просьбу дан был неопределенный ответ, так как римлянам стыдно было сознаться в том, что латины уже не находятся в их власти, а вместе с тем своими упреками они боялись враждебно настроить латинов против себя. Не таково положение кампанцев, потому что они не по договору, а после сдачи приняты были под покровительство римлян, и потому волей-неволей будут соблюдать мир; договор же с латинами не заключает в себе такого пункта, который бы запрещал им воевать с кем угодно.

3. После такого ответа самниты ушли домой в нерешительности, не зная, как им понимать планы римлян; в то же время кампанцы, боясь последствий сдачи, отложились от римлян, латины же стали надменнее прежнего, как будто бы римляне уже не запрещали им ничего. Поэтому представители латинской знати назначали частые сходки под предлогом приготовления к войне с самнитами, а между тем во всех совещаниях тайно обдумывали между собою войну против римлян. Кампанцы принимали участие и в этой войне против своих спасителей. Все это умышленно скрывалось, потому что они желали уничтожить с тыла врагов-самнитов прежде, чем спохватятся римляне; однако, благодаря некоторым лицам, связанным с римлянами отношениями частного гостеприимства и родства, известия об этом заговоре достигли Рима. Консулам приказано было сложить с себя должность раньше установленного срока, чтобы тем скорее могли быть избраны новые консулы ввиду такой трудной войны. Между тем явилось сомнение, могут ли созывать комиции люди, власть которых сложилась до срока. Вследствие этого наступило междуцарствие. Было два междуцаря – сначала Марк Валерий, а потом Марк Фабий, и этим последним избраны были консулы в лице Тита Манлия Торквата, исправлявшего консульскую должность в третий раз, и Публия Деция Муса.

В этом году, как известно, эпирский царь Александр пристал с флотом к Италии, и если бы начало этой войны было достаточно успешно, то она, несомненно, коснулась бы и римлян. К этому же времени относятся и подвиги Александра Великого, сына сестры Александра Эпирского; но, не побежденный на войне, он юношей еще погиб от болезни по воле рока в другой части света.

Хотя отпадение союзников и латинов было вне всякого сомнения, тем не менее римляне, показывая вид, что они больше заботятся о самнитах, чем о себе, вызвали десять именитых латинских мужей в Рим с целью объявить им свою волю.

В это время [340 г.] в Лации было два претора – оба из римских колоний: один – Луций Анний из Сетии, другой – Луций Нумизий из Цирцей. Это были те самые лица, которые призвали к оружию, кроме Сигнии и Велитр, тоже римских колоний, также и вольсков. Их решено было вызвать поименно. Никто не сомневался, зачем их вызывают. Поэтому преторы, созвав еще до отправления в Рим народное собрание, объявляют, что сенат вызывает их в Рим, и докладывают, о чем, по-видимому, с ними будут говорить и что им следует на это отвечать.

4. В то время как одни предлагали одно, другие – другое, Анний сказал: «Хотя я сам вошел с докладом в собрание относительно того, что следует отвечать сенату, тем не менее я полагаю, что в интересах нашего государства гораздо важнее знать, что мы должны делать, чем что говорить. Нам легко будет согласовать свои слова с делами, если мы выясним себе свои намерения. Ведь если мы даже теперь, под призраком равноправного договора, можем терпеливо переносить рабство, то что мешает нам, предав сидицинов, повиноваться приказаниям не только римлян, но даже и самнитов, и ответить римлянам, что мы по мановению их руки положим оружие? Но если, наконец, стремление к политической независимости не дает нам покоя, если существует договор, союз, уравнение в правах, если теперь мы можем хвастаться тем, чего раньше стыдились, именно – что мы братья римлян по крови; если, далее, союзное войско имеет такое значение в глазах римлян, что с присоединением его они могут удвоить свои военные силы, если с этим войском не хотят разлучиться римские консулы, начиная или оканчивая свои войны, – то почему не во всем уравнены наши права? Почему один консул не избирается из среды латинов, почему, доставляя половину военных сил, мы не участвуем наравне с римлянами в управлении государством? Для нас, конечно, это обстоятельство не составляет само по себе слишком большой чести, так как мы уступаем, чтобы Рим был столицей Лация; но продолжительной уступчивостью мы достигли того, что это может казаться нам честью. И если вы когда-нибудь желали того времени, когда представится возможность принимать участие в управлении и достигнуть политической независимости, то теперь именно настало это время, благодаря вашей храбрости и милости богов. Вы испытали терпение римлян, отказав им в войске: кто сомневается, что они готовы были вспыхнуть от негодования, когда мы нарушили обычай, существовавший более двухсот лет? Однако они перенесли это огорчение. Мы вели войну с пелигнами на свой собственный риск – и римляне, которые не допускали нас раньше охранять даже наши собственные владения, не выразили никакого протеста. Они слышали также, что мы приняли под свое покровительство сидицинов, что кампанцы отпали от них и перешли к нам, что мы вооружаем войско для войны с самнитами, их союзниками, и, однако, они не двинулись из Рима. Откуда явилась у них такая скромность, как не из сознания наших и своих военных сил? Я знаю из достоверных источников, что жалобы самнитов на нас вызвали в римском сенате такой ответ, из которого не трудно заключить, что римляне уже и сами не претендуют на подчинение Лация своей власти. Предъявите только свое право и потребуйте того, что они молча уступают вам; если страх мешает кому-нибудь говорить об этом, то я сам публично заявляю, что не только перед народом римским и сенатом, но даже перед самим Юпитером, который пребывает на Капитолии, скажу, что они должны принять от нас одного консула и половину сената, если только хотят иметь в нас своих друзей и союзников». Анний не только самоуверенно советовал, но и давал обещания; одобрительный крик всех присутствующих уполномочил его действовать и говорить так, как он

признает самым полезным для общего блага латинов и наиболее согласным со своими убеждениями.

5. Когда вызванные пришли в Рим, они получили аудиенции в сенате на Капитолии. С утверждения отцов с ними вел переговоры консул Тит Манлий и увещевал их не идти войною на римских союзников самнитов. Тогда Анний, подобно победителю, захватившему Капитолий силой оружия, а не как посол, огражденный международным правом, начал речь следующими словами: «Тит Манлий и вы, сенаторы! Уже пора бы вам наконец перестать обращаться с нами как с подчиненными; ведь с тех пор, как самниты побеждены, с сидицинами и кампанцами заключен союз и теперь еще присоединены вольски, вы видите, что Лаций по милости богов находится в цветущем состоянии по своим вооруженным силам и что колонии ваши также предпочли латинское господство римскому. Но так как вы не думаете положить конец своему неограниченному господству, то мы, хотя и в состоянии требовать для Лация независимости силою оружия, сделаем, однако, уступку кровному родству, и так как богам бессмертным было угодно даровать нам равные силы, предлагаем равноправные для обеих сторон условия мира. Одного консула нужно выбирать из римлян, другого из латинов; сенат должен состоять из того и другого племени поровну; должен составиться один народ, одно государство. Но, чтобы иметь одно место управления и носить одно имя, одной стороне необходимо сделать уступку, и – да послужит сие на благо для тех и других! – пусть ваше отечество имеет преимущество, и мы все будем называться римлянами».

Между тем обстоятельства сложились так, что и римский консул Тит Манлий оказался человеком одинаковой с Луцием Аннием необузданности. Он не мог сдержать своего гнева и открыто заявил, что если сенаторами овладеет такое безумие и они согласятся принять законы от какого-то жителя Сетии, то он, вооружившись мечом, придет в сенат и умертвит собственной рукой всякого латина, которого увидит в курии. И обратившись затем к статуе Юпитера, консул сказал: «Выслушай, Юпитер, это безбожие, выслушайте и вы, Правда и Справедливость! В стенах освященного для тебя храма ты увидишь скоро, Юпитер, чужих консулов и чужой сенат, сам ставши пленником и угнетенным! Таковы ли, латины, были договоры, заключенные римским царем Туллом с вашими предками альбанцами, такой ли союз заключил с вами после Луций Тарквиний? [484 - Таковы ли, латины, были договоры, заключенные римским царем Туллом с вашими предками альбанцами, такой ли союз заключил с вами после Луций Тарквиний? – Все латины, происходившие из города Альба, связаны были с римлянами договором, по которому все Альбанское государство вместе с колониями уже со времени третьего римского царя Тулла Гостилия (672–640 до н. э.) подчинилось римской власти. Но ради общей пользы последний царь римский, Тарквиний Гордый, возобновил этот договор и сделал латинов участниками благополучия народа римского, освободив их от необходимости постоянно ожидать или терпеть разорение городов и опустошение полей, которым они подвергались в царствование царя Анка Марция (см. I, 52).] Разве вам не приходит на мысль битва при Регилльском озере? [485 - …битва при Регилльском озере? – В этой битве римляне одержали блистательную победу над латинами в 499 году до н. э. (см. II, 19–20).] Неужели вы до такой степени забыли уже о своих прежних поражениях и о наших благодеяниях по отношение к вам?»

6. Вслед за речью консула последовало и выражение негодования отцов. Тогда, гласит молва, в ответ на часто повторявшееся обращение к богам, которых не раз призывали консулы в свидетели договоров, услышаны были презрительные слова Анния по отношению к божескому величию римского Юпитера; верно, по крайней мере, то, что, когда Анний в гневе поспешно вышел из преддверия сената, то он упал с лестницы и так сильно ушиб голову, ударившись ею о нижнюю каменную ступеньку, что лишился чувств. Смерть его на месте засвидетельствована не всеми писателями; поэтому и мне также да будет позволено оставить этот вопрос нерешенным, равно как и вопрос относительно того, что во время призыва богов в свидетели нарушенного союзного договора разразилась буря с сильными ударами грома; дело в том, что это настолько же может быть действительно, насколько и удачно сочинено для изображения гнева богов. Торкват, посланный сенатом с целью отпустить послов, увидев лежащего на дороге Анния, воскликнул таким голосом, что слова его слышны были одинаково народу и отцам: «Вот и хорошо! Боги начали законную войну! Итак, есть на небе божество; да, ты живешь, великий Юпитер, и не напрасно мы установили в этом храме служение тебе, отцу богов и людей! Так что же вы медлите, квириты, и вы, сенаторы, и не беретесь за оружие, когда боги являются вождями? Я уложу на месте латинские легионы так же, как вы видите здесь лежащим латинского посла!» Слова консула были одобрительно приняты народом и привели его в такое ожесточение, что отправлявшихся послов охранила от гнева и нападения толпы скорее забота тех служащих, которым консул приказал проводить их, чем принятое международное право.

Сенат также изъявил свое согласие на войну, и консулы, набрав две армии, пошли через область марсов и пелигнов и, соединившись с самнитским войском, разбили лагерь у Капуи, где собрались уже латины и их союзники.

Здесь во время сна, говорят, оба консула имели одно и то же видение: им представился муж, больший ростом и внушительнее обыкновенного смертного, который сказал, что с одной стороны должен быть принесен в жертву подземным богам и Матери Земле[486 - …в жертву подземным богам и Матери Земле… – Мать Земля, как и Маны (боги преисподней), считалась божеством, принимающим мертвых. – Примеч. ред.] вождь, а с другой – войско; на чьей стороне вождь обречет на смерть неприятельские легионы и сверх того самого себя, тому народу и той стороне будет принадлежать победа. Сообщив друг другу эти ночные видения, консулы признали необходимым для отвращения гнева богов принести в жертву животных; вместе с тем они постановили, чтобы один из них исполнил веление судьбы, если гадание по внутренностям животных будет предвещать то же самое, что они видели во сне.

Когда же ответы гаруспиков согласовались с тем религиозным убеждением, которое они молча носили уже в своей душе, тогда созваны были на совет легаты и трибуны и открыто объявлена воля богов для того, чтобы добровольная смерть консула не повергла в ужас войска во время самой битвы. По взаимному согласию было решено, чтобы тот из консулов обрек себя на смерть за народ римский и квиритов, на чьей стороне войско римское начнет отступать. Обсуждали на совете и вопрос о том, что если когда-либо, при ведении какой-либо войны, применяли всю строгость военной власти, то теперь именно военная дисциплина должна быть доведена до обычной в древние времена суровости. Заботу вождей усиливало то обстоятельство, что предстояла война с латинами, которые по языку и нравам, по способу вооружения и особенно по военной организации нисколько не отличались от римлян: воинам с воинами, центурионам с центурионами, трибунам с трибунами приходилось нередко стоять по-товарищески, в одних гарнизонах и служить попеременно друг с другом в одних и тех же манипулах. Поэтому,

чтобы воины вследствие какой-нибудь ошибки не попали в ловушку, консулы издали приказ никому не сражаться с врагом вне строя.

7. В числе прочих начальников конных отрядов, отправленных во все стороны на разведку, находился и сын консула Тит Манлий; подобно другим, и он заехал случайно со своим отрядом за неприятельский лагерь и находился от первого поста едва на таком расстоянии, на каком можно бросить дротик. Там стояли тускуланские всадники под командой Гемина Меция, человека известного между своими как знатным происхождением, так и подвигами. Последний тотчас узнал римских всадников и во главе их выдающегося между ними консульского сына, потому что все, и особенно знатные лица, были знакомы друг с другом, и сказал: «Не с одним ли отрядом, римляне, вы хотите вести войну против латинов и союзников? Что же между тем будут делать консулы и оба консульские войска?» «Они явятся в свое время, – возразил Манлий, – а с ними явится, как свидетель нарушенных вами союзных договоров, и сам Юпитер, который еще больше имеет могущества и силы. Если мы, сражаясь при Регилльском озере, вполне вас удовлетворили, то и теперь, конечно, мы будем стараться действовать так, чтобы наш военный строй и стычки с нами не слишком вам пришлись по душе». В ответ на эти слова Гемин выехал немного вперед своих воинов и сказал:

«А вот в ожидании того дня, когда вы с большим напряжением двинете свои войска, не угодно ли тебе помериться со мною силами, чтобы уже на основании исхода нашего единоборства можно было сейчас определить, насколько латинская конница превосходит римскую?» Гнев ли привел в волнение гордого юношу, или стыд отказаться от поединка, или неодолимая сила рока, но вот, забыв об отцовской власти и об эдикте консулов, он бросился стремительно в битву, в которой победа или поражение не составляли для него большой разницы. Остальные всадники раздвинулись как бы для зрелища, и на образовавшемся пустом пространстве борцы верхами понеслись друг на друга. Они столкнулись с взятыми наперевес копьями: Манлиево копье прошло над шлемом противника, Мециево упало через шею лошади. Затем они поворотили лошадей назад, и Манлий первый, поднявшись для повторения удара, вонзил копье свое меж ушей Мециевой лошади. Тогда лошадь, почувствовав боль от этой раны, встала на дыбы и так сильно потрясла головой, что сбросила всадника; и в то время как он, опираясь на копье и щит, пытался оправиться после тяжелого падения, Манлий вонзил ему копье в горло, так что оно прошло сквозь ребра и приковало его к земле. Сняв с противника доспехи, Манлий возвратился к своим. Отсюда, в сопровождении ликующего от радости отряда, он поспешил в лагерь, а затем в палатку главнокомандующего к отцу, не зная, каковы будут последствия его поступка – ждет ли его похвала или наказание. «Чтобы все, отец мой, видели во мне твоего сына, – сказал он, – я, будучи вызван на единоборство, приношу тебе эти всаднические доспехи, которые я снял с убитого мною врага». Лишь только консул услышал эти слова, он отвернулся от сына и приказал немедленно подать сигнал к собранию. Когда воины собрались в большом количестве, консул сказал: «Тит Манлий! Не уважая ни консульской власти, ни отцовского авторитета, ты сразился с врагом вне строя, вопреки нашему приказу; насколько это от тебя зависело, ты нарушил военную дисциплину, благодаря которой до сих пор держалось римское могущество, и поставил меня в такое положение, что я принужден буду предать забвению или государство, или себя самого и своих. Поэтому лучше нам понести наказание за свою вину, чем государству искупать наши грехи с таким вредом для себя; поступив так, мы будем служить, хотя печальным, но полезным на будущее время примером для юношества. Меня, конечно, как врожденная любовь к своим детям, так и настоящее доказательство твоей храбрости, которая, впрочем, вытекает из ложного представления о чести, располагают в твою пользу; но с другой стороны, так как или смерть твоя должна утвердить приказания консулов, или безнаказанность навсегда отменит их, то я полагаю, что, если в тебе есть хотя капля моей крови, ты и сам не откажешься восстановить своею казнью ту военную дисциплину, которая по твоей вине была нарушена. Иди, ликтор, и привяжи его к столбу».

Все поражены были таким ужасным приказанием; каждому казалось, что он видел над собою топор ликтора, и воины оставались безмолвными скорее вследствие страха, чем вследствие сдержанности. Поэтому, простояв некоторое время в глубоком молчании, они только тогда пришли в себя, когда полились потоки крови из обезглавленного тела, и внезапно поднялись ничем не сдерживаемые жалобы, сопровождаемые неумолкаемыми воплями, и проклятия. Тело юноши покрыто было снятыми с неприятеля доспехами, вынесено за вал лагеря настолько торжественно, насколько это вообще возможно при участии товарищей-соратников, и сожжено на приготовленном там костре; приказы же Манлия после этого стали предметом страха не только в его время, но продолжали служить примером ужасной строгости и впоследствии.

8. Зато вследствие этого жестокого наказания воины более прежнего стали повиноваться своему полководцу: не только дневные и ночные караулы, а также порядок в замещении постов перед лагерем исполнялся везде с большей точностью, но также в последнем сражении, когда вышли на поле битвы, та же строгость принесла свою пользу. Борьба эта была весьма похожа на борьбу во время гражданской войны; до такой степени ни в чем не было разницы между латинскими и римскими порядками, за исключением лишь мужества.

Прежде римские войска имели круглые щиты; но с того времени, как войско стало получать жалованье, оно обзавелось продолговатыми щитами вместо круглых. Первоначально войска строились фалангами, подобно македонским, а впоследствии образовали боевую линию, построенную по манипулам. Наконец, римское войско было разделено на значительное число отделений, причем каждое из таких отделений заключало в себе по 60 воинов, по 2 центуриона и по одному знаменосцу. Первый ряд в боевом строю составляли гастаты, числом в 15 манипулов, отстоящих один от другого на небольшом расстоянии. Манипул содержал в себе 20 легковооруженных воинов, а все остальные были вооружены продолговатыми щитами; легковооруженными же назывались те воины, которые носили только метательное копье и пику. Это был передовой отряд в битве и состоял из цветущей молодежи, годной для отправления военной службы. За ними следовал отряд более окрепших воинов, разделенных на столько же манипулов; они именовались принципами и все вооружены были продолговатыми щитами и отличным оружием. Вышеупомянутый отряд войска из 30 манипулов называли антепиланами[487 - …называли антепиланами… – Т. е. стоящие впереди знамен, передовые. – Примеч. ред.], так как 15 других рядов помещалось уже позади знамен; из них каждый в свою очередь подразделялся на три части, из которых каждая первая часть носила название «пил»: ряд состоял из трех знамен, а при знамени было 186 человек. За первым знаменем следовали триарии, опытные воины испытанной храбрости; за вторым следовали рорарии[488 - …следовали рорарии… – По объяснению грамматиков, это были воины, которые до столкновения главных сил

начинали битву копьями.], помоложе и менее отличившиеся; под третьим шли «причисленные» [489 - …шли «причисленные»… – «Причисленные» (assensi) к легиону воины сражались исключительно пращами и метательным оружием.], наименее надежный отряд, почему и помещавшийся в последнем ряду.

Когда войско построено было в таком порядке, гастаты прежде всех начинали сражение. Но если они не были в состоянии одолеть врага, они медленным шагом отступали назад, и их тотчас принимали принципы в промежутки между своими рядами. Тогда сражались принципы, а за ними следовали гастаты. Триарии располагались позади своих знамен, вытянув левую ногу[490 - …вытянув левую ногу… – Триарии перед самой битвой стояли на правом колене, отставив в то же время левую ногу, а левой рукой поддерживали щиты.]; плечом они опирались на щиты, а копья с поднятым вверх острием держали воткнутыми в земле, представляя из себя боевую линию, обнесенную точно палисадом.

Если и принципы имели мало успеха в битве, то они из первого ряда отступали мало-помалу к триариям: отсюда для обозначения крайней опасности и вошло в пословицу выражение «дело дошло до триариев». Тогда триарии поднимались с места, приняв принципов и гастатов в промежутки между своими рядами, тотчас как бы загораживали этими сомкнутыми рядами все выходы и, образовав таким образом сплошную фалангу, быстро нападали на неприятеля, не имея уже больше позади себя никакой надежды. Для неприятелей этот момент был самый ужасный: преследуя как бы побежденных уже противников, они замечали вдруг наступающий на них новый, еще более многочисленный боевой отряд.

Набор определялся приблизительно четырьмя легионами в 5000 пехотинцев и 300 всадников каждый. Такое же количество войска обыкновенно прибавлялось к ним из набранных латинов, но в это время те были врагами римскими и в том же порядке построили свои войска к битве. Не только знамена должны были столкнуться со знаменами, все гастаты с гастатами и принципы с принципами, но и центурионы хорошо знали, что им придется сражаться с центурионами, если только ряды не будут расставлены в ином порядке. Между триариями в том и другом войске было два центуриона первой пилы: римский – не особенно сильный, но дельный и отважный в военной службе человек, латинский же обладал необыкновенной силой и считался одним из лучших воинов; они хорошо знали друг друга, потому что всегда занимали одинаковые места на службе. Римскому центуриону, не вполне полагавшемуся на свои силы, еще в Риме консулы разрешили выбрать себе кого угодно в помощники, с тем чтобы он охранял центуриона от одного ему назначенного врага. Выбранный юноша столкнулся в сражении с латинским центурионом и одержал над ним победу. Сражение происходило недалеко от подошвы горы Везувий, на дороге, ведущей к Везеру[491 - …ведущей к Везеру. – Из данного места нельзя понять, была ли это река или город.].

9. Прежде чем начать битву, римские консулы принесли жертву. Гаруспик показал, говорят, Децию, что верхняя часть печени на счастливой стороне имеет порез, но что в общем жертва приятна богам; жертва же Манлия была безукоризненна. «Ну, дело обстоит благополучно, – сказал Деций, – если мой товарищ получил хорошие предзнаменования».

После этого, построив войско вышеозначенным порядком, они вышли на бой. Манлий командовал на правом фланге, Деций – на левом. Сначала обе стороны сражались с равными силами и с одинаковым воодушевлением; но затем римские гастаты на левом фланге, не будучи в состоянии выдержать натиска латинов, отступили к принципам. Среди этой суматохи консул Деций воззвал громким голосом к Марку Валерию: «Валерий, нужна помощь богов, и ты, как понтифик римского народа, произнеси слова, повторяя которые я мог бы обречь себя за легионы!» Понтифик приказал ему надеть претексту, закрыть голову, поднять вверх руки под тогой до самого подбородка и, стоя на положенном под ногами копье, произносить следующие слова: «О Янус, Юпитер, Марс-отец, Квирин и Беллона[492 - …и Беллона… – Беллона – богиня войны, кровопролитий и ужасов.], о вы, Лары, боги чужие и отечественные и все боги, в руках которых находится наша судьба и судьба неприятелей, а также боги-маны, вам я молюсь, вас я чту, прошу милости вашей и добиваюсь, осчастливьте римский народ квиритов и доставьте ему силу и победу, неприятелей же римского народа квиритов поразите страхом, ужасом и смертью! За государство Римское, за войско, легионы и союзников римского народа я, согласно данному мною обету, приношу в жертву богам-манам и Земле себя и легионы неприятельские с их союзниками».

После этой молитвы Деций послал ликторов к товарищу Тита Манлия с поручением немедленно сообщить ему, что он, Деций, обрек себя на смерть за войско; сам же, препоясавшись по-габийски, вскочил в полном вооружении на лошадь и понесся в гущу неприятелей. Он обращал на себя внимание обоих войск и казался им существом, величественнее обыкновенного смертного, как бы ниспосланным с неба для искупления гнева богов, существом, которому предоставлено отвратить гибель от своих и перенести ее на неприятелей. Поэтому-то ужас и трепет, сопровождавшие его появление, привели сначала в смятение стоявшие под знаменами отряды латинов, а потом объяли и все неприятельское войско. Особенно это было заметно по тому, что, где только ни проезжал Деций на своем коне, там везде всеми овладевала паника, словно они поражены были губительной бурей; а где он, засыпанный градом стрел, упал на землю, с того места когорты латинов, уже без сомнения оробевшие, бросились бежать и бегством своим очистили большое пространство. В то же время и римляне, освободившись от суеверного страха, поднялись, как будто бы тогда впервые был подан сигнал, и возобновили битву; не только рорарии стали быстро подвигаться вперед между стоявшими перед знаменами и подкрепили гастов и принципов, но и триарии, стоя на правом колене, ожидали только знака консула, чтобы подняться.

10. Затем сражение продолжалось, и латины благодаря численному превосходству стали в некоторых пунктах одерживать верх. Между тем Манлий, узнав о судьбе товарища и должным образом почтив такую достопамятную смерть слезами и заслуженной похвалой, все-таки еще несколько сомневался относительно того, пора ли уже триариям подниматься или нет. Но затем он признал за лучшее приберечь этот отряд полным сил на случай крайней опасности и велел «причисленным» выйти из задних рядов и стать впереди[493 - …и велел «причисленным» выйти из задних рядов и стать впереди. – Очевидно, такое применение «причисленных» воинов было необычным, почему латины и поддались обману.]. Лишь только они заняли указанное место, тотчас латины вызвали своих триариев, предполагая, что римляне уже сделали это. Латинские триарии вследствие ожесточенной битвы, продолжавшейся некоторое время, сами устали и копья свои частью поломали, частью притупили; однако силою оружия они начали теснить неприятеля и полагали, что сражение уже окончено и что они достигли последнего ряда, как вдруг консул воззвал к своим триариям: «Поднимайтесь теперь со свежими силами против усталых врагов! Помните об отечестве и родителях, о женах и детях, помните о консуле, который умер, чтобы предоставить вам

победу!»

Когда поднялись триарии со свежими силами и сверкающим оружием, мгновенно образуя новый отряд, то, приняв антепиланов в промежутки между своими рядами, они подняли крик и стали приводить в замешательство передние ряды латинов: коля их копьями в лицо, перебив передовых и отборных воинов, они прошли через другие манипулы, словно те были безоружны; таким образом выйдя оттуда почти невредимыми, они прорвали манипулы неприятелей и произвели такую резню, что едва уцелела четвертая часть врагов. Приводили латинов в ужас также выстроенные вдали у подошвы горы самниты. Впрочем, из всех граждан и союзников главная заслуга в этой битве принадлежала консулам. Один из них обратил на себя все опасности, угрожавшие от богов небесных и подземных, другой во время битвы выказал необыкновенную храбрость и предусмотрительность. Римские и латинские писатели, которые передали потомству на память историю этой битвы, вполне согласны между собою насчет того, что на какой бы стороне Тит Манлий ни был предводителем, той несомненно принадлежала бы и победа.

Бежавшие латины скрылись в Минтурнах. После сражения лагерь был взят; в нем захвачено было живыми много людей, особенно же кампанцев. Тело Деция в этот день не было найдено, так как отправившихся на поиски за ним людей застигла ночь; на следующий же день оно оказалось среди огромной кучи убитых неприятелей и все было утыкано стрелами. По распоряжению товарища устроено было соответствующее его славной смерти погребение.

К этому необходимым считаю присовокупить, что, обрекая на гибель неприятельские легионы, полководец – консул ли он, диктатор или претор – не обязан был обрекать на смерть непременно самого себя, но мог выбрать любого гражданина из формально набранного римского легиона. При этом, если обреченный на смерть умирал, то это было хорошим признаком, если же не умирал, тогда зарывали в землю изображавшую его статую в семь футов или больше и убивали жертвенное животное для умилостивления богов; на то место, где была зарыта статуя, нельзя было ступать никому из римских должностных лиц. Но если полководец обрекал себя на смерть, как это сделал Деций, и не умирал, то он не мог после этого совершать надлежащим образом жертвоприношения ни за себя лично, ни за государство. Но закон разрешает, если угодно, принести в жертву Вулкану или какому-либо другому божеству свое оружие, заколов при этом жертвенное животное или другим каким-либо подобным образом. Копье, стоя на котором консул молился, не должно попадать в руки врагов, если же попадает, то Марс умилостивляется принесением в жертву свиньи, овцы и быка.

11. Хотя все установления божеские и человеческие, вследствие предпочтения всего нового и чужого старому и отечественному, преданы забвению, тем не менее я признал уместным сообщить о них, и притом в той же форме, в какой они были сделаны и переданы.

У некоторых писателей я нахожу известие, что самниты выжидали исхода битвы и только по окончании ее прибыли на помощь римлянам; а равным образом жители города Лавиния, потратив много времени на размышление, пошли на помощь к латинам уже после того, как они были разбиты. Передние знамена и часть отряда уже вышли за городские ворота, когда получено было известие о поражении латинов. Когда они, повернув знамена, возвращались обратно в город, то, говорят, претор их Милионий сказал, что за этот короткий путь гражданам придется дорого заплатить римлянам.

Латины, оставшиеся в живых после сражения и рассеявшиеся по многим дорогам, собрались потом вместе и нашли убежище в городе Весции. Здесь на собраниях союзных начальников латинский полководец Нумизий утверждал, что на самом деле исход битвы был одинаков и что оба войска потерпели равный урон; в руках-де римлян находится только слава победы, в остальном же и они терпят участь побежденных: обе палатки консулов имеют траурный вид – одна вследствие казни отцом собственного сына, другая вследствие убиения обрекшего себя на смерть консула; все войско разгромлено, перебиты гастаты и принципы, впереди знамен и позади их произведена страшная резня, и лишь триарии наконец придали битве счастливый оборот. Хотя и войска латинов потерпели не меньший урон, однако для пополнения их Лаций или вольски находятся ближе, чем Рим для римлян, поэтому, если им угодно, он вызовет поспешно молодых людей из земли латинов и вольсков, возвратится с готовым к сражению войском в Капую и своим внезапным прибытием врасплох застигнет римлян, менее всего ожидающих теперь сражения. Разосланы были лживые письма по Лацию и земле вольсков, и так как не принимавшие участия в битве очень легко верили всему без разбора, то отовсюду собралось поспешно набранное и поэтому беспорядочное ополчение. Против этого отряда у Трифана, расположенного между Синуэссой и Минтурнами, выступил навстречу консул Торкват. Прежде чем выбрано было место для лагеря, оба войска бросили свою поклажу в кучу, сразились и закончили этим войну; ибо латины потерпели такое страшное поражение, что когда консул повел победоносное войско для опустошения их владений, то все они сдались ему, а их примеру последовали и кампанцы.

Лаций и Капуя поплатились своими владениями; владения латинские с привернскими и фалернские, принадлежавшие кампанцам, вплоть до реки Волтурн разделены были между римскими плебеями. В области латинов дали каждому по два югера земли, причем количество это пополнено было на три четверти югера из привернских полей. В Фалернской области каждый получил по три югера земли, причем одна четверть югера была прибавлена по случаю отдаленности этих мест. Избегли наказания лаврентийцы, жившие в земле латинов, и кампанские всадники, потому что ни те ни другие не изменили Риму. С лаврентийцами велено было возобновить договор, и он с тех пор стал ежегодно возобновляться в одиннадцатый день Общелатинского празднества[494 - …Общелатинского празднества. – Это древнее торжественное собрание союза латинских городов под гегемонией Альбы Лонги. По разорении этого города, при царе Тулле Гостилии, и по переселении жителей его в Рим римские цари встали во главе союза и совершали ежегодно союзное жертвоприношение – сначала в храме Дианы, построенном при царе Сервии Туллии на Авентинском холме, а позже опять на Альбанском холме. Это празднество сохранилось до позднейших времен, и ежегодно оба консула должны были отправляться на Альбанский холм для принесения жертвы. Празднество это относилось к передвижным праздникам, и поэтому его приходилось объявлять заранее.]. Кампанские всадники получили право римского гражданства, и в знак этого события повешена была в храме Кастора в Риме медная доска. Сверх того, остальные кампанцы обязаны были уплачивать каждому из этих всадников ежегодную подать в размере 450 денариев, число же всадников простиралось до 1600 человек.

12. Таким образом окончена была эта война, распределены были соответственно заслугам каждого награды и наказания, и Тит Манлий возвратился в Рим. Когда он подходил к городу, навстречу ему, как известно, вышли только люди пожилые: молодежь и в то время, и после, в течение всей его жизни, презирала и проклинала его.

Области Остийская, Ардейская и Солонийская

подверглись нападениям со стороны антийцев. Консул Манлий, не будучи в состоянии вследствие расстроенного здоровья вести эту войну, назначил диктатора в лице Луция Папирия Красса, который в то время как раз был претором, а он избрал себе в начальники конницы Луция Папирия Курсора. Но против антийцев диктатор не сделал ничего замечательного, несмотря на то что в продолжение нескольких месяцев стоял лагерем в их владениях.

За этим годом [340 г.], ознаменованным победой над столькими весьма могущественными народами и, сверх того, славною смертью одного из консулов и насколько беспощадным, настолько же достопамятным применением власти другого, последовал год консульства Тиберия Эмилия Мамерцина и Квинта Публилия Филона [339 г.]. Им не представилось случая совершить подобные подвиги, да и сами они больше заботились о своих личных интересах или интересах своей политической партии, чем об отечестве. Латинов, которые были раздражены против Рима за потерю своих владений и поэтому возобновили войну, они разбили на Фенектанской равнине и отняли у них лагерь. Публилий, под личным предводительством и главным начальством которого велась эта война, принимал сдачу от тех латинов, воины которых здесь были перебиты, а Эмилий в то время повел свои войска к Педу. Жителей Педа защищали тибуртинцы, пренестинцы и обитатели Велитр, пришли также вспомогательные войска из Ланувия и Антия. Римляне, правда, во всех битвах одерживали верх; но у самого города Педа и смежного с ним лагеря союзников дело еще не начиналось; тем не менее Эмилий, узнав о назначении своему товарищу триумфа, не окончив войны, внезапно бросил ее и возвратился в Рим, требуя и для себя разрешения триумфа до победы. Такое требование оскорбило отцов, и они отказали консулу в триумфе, прежде чем Пед не будет взят или сам не сдастся. С этого времени Эмилий изменил сенату и стал исправлять консульскую должность, как мятежный трибун. В самом деле, в продолжение своего консульства он не переставал обвинять патрициев перед народом, не встречая никакого сопротивления со стороны товарища, который тоже был плебейского происхождения. Материалом для его обвинения послужила слишком скупая раздача плебеям участков в Латинской и Фалернской областях. Поэтому, когда сенат, желая скорее прекратить власть консулов, приказал назначить диктатора против возобновивших войну латинов, то Эмилий, который был тогда облечен властью, назначил диктатором своего товарища, а этот избрал начальником конницы Юния Брута. Диктатура Публилия приобрела любовь народа, отчасти благодаря произнесению исполненных упреков речей против патрициев, отчасти благодаря проведению трех законов, весьма благоприятных для плебеев и невыгодных для знати. Первый закон гласил, что постановления плебеев должны быть обязательны для всех римских граждан; по второму – проводимые в центуриатных комициях законы должны были до начала голосования быть утверждаемы отцами; третий закон повелевал, чтобы один из двух цензоров был непременно плебей, так как дело дошло уже до того, что оба они могли быть из плебеев[495 - …чтобы один из двух цензоров был непременно плебей, так как дело дошло уже до того, что оба они могли быть из плебеев. – Ранее у Тита Ливия не приведено ни одного случая, на основании которого можно было бы признать этот мотив правильным; в VII, 42 речь идет о консулах, а не о цензорах.]. В один этот год, по мнению патрициев, консулы и диктатор принесли больше вреда внутри государства, чем расширили его владения победою и военными подвигами.

13. В следующем году [338 г.], в консульство Луция Фурия Камилла и Гая Мения, сенат настоятельно требовал употребить вооруженные силы и все средства для завоевания и разрушения города Педа, чтобы тем яснее поставить в упрек консулу предыдущего года, Эмилию, неисполнение этого предприятия. Новые консулы, будучи поставлены в необходимость заняться этим делом прежде всего, выступили в поход.

Жители Лация находились уже в таком положении, что не могли переносить ни войны, ни мира: для ведения войны у них недоставало средств, а мир казался презренным вследствие негодования, вызванного потерею владений. Им казалось, что следует держаться середины и оставаться в городах для того, чтобы римляне, не будучи вызываемы на сражение, не имели никакого повода продолжать войну, но при известии об обложении ими какого-либо города всем отовсюду спешить на помощь осажденным. Однако жителям Педа оказали помощь лишь весьма немногие народы: дошли до Педа тибуртинцы и пренестинцы, владения которых находились вблизи; на жителей же Ариции, Ланувия и Велитр, которые готовы были соединиться с антийскими вольсками, Мений внезапно напал у реки Астура и разбил их. Камилл сражался у Педа с тибуртинцами – войском в высшей степени сильным: хотя битва эта была гораздо труднее, однако окончилась так же счастливо. Особенную тревогу произвела внезапная вылазка горожан во время битвы. Но Камилл обратил против них часть своего войска и не только прогнал их в город, но в тот же день, разбив их вместе с их вспомогательными отрядами, при помощи лестниц овладел самим городом.

После завоевания одного города увеличилось усердие и мужество, и консулы уже решили вести победоносное войско дальше из одного места в другое для усмирения Лация. И действительно, они успокоились только тогда, когда подчинили своей власти весь Лаций, завоевывая города или принимая их безоговорочную капитуляцию. Затем, расположив гарнизоны по занятым городам, консулы отправились в Рим для получения назначенного им с общего согласия триумфа. Кроме триумфа, им оказана была еще другая честь: на форуме поставлены были их конные статуи – явление редкое в то время.

Прежде чем центуриатным комициям предложено было избрать консулов на следующий год, Камилл доложил сенату дело о латинских народах и сказал следующее: «Все то, сенаторы, что нужно было сделать в Лации войною и оружием, доведено уже до конца благодаря милости богов и храбрости воинов. Неприятельские войска разбиты у Педа и Астуры; все латинские города и Антий в земле вольсков или взяты силою оружия, или сами сдались и заняты вашими гарнизонами. Но так как они часто беспокоят нас своими восстаниями, то остается обсудить вопрос, каким образом нам удержать их в постоянном мире и спокойствии. Бессмертные боги дали вам полную возможность решить этот вопрос, так что от вас всецело зависит, быть ли Лацию на будущее время или не быть. Поэтому относительно латинов вы можете устроить себе постоянный мир или путем жестокой расправы, или путем прощения. Если вы хотите жестоко поступить с побежденными и сдавшимися, то вы можете опустошить весь Лаций и превратить в необитаемую пустыню ту страну, которая часто доставляла вам превосходное союзное войско во многих и важных войнах. Если же вы хотите, по примеру предков, увеличить могущество Рима принятием побежденных в число граждан, то теперь вы имеете удобный случай умножить с величайшей славой свое население. По крайней мере, та власть считается самой прочной, которой подчиняются с радостью. Однако, как бы вам ни угодно было решить относительно их, нужно это сделать поскорее: ведь вы держите в нерешительности, между надеждой и

страхом, много народов; поэтому вы должны по возможности скорее и с себя сложить заботу о них и, пока они находятся в напряженном ожидании, поразить их или наказанием, или милостью. Наша задача состояла в предоставлении вам всевозможных способов для обсуждения этого вопроса; ваше дело теперь решить то, что, по вашему мнению, более всего полезно для вас самих и для государства».

14. Старшие сенаторы одобряли доклад консула относительно этого вопроса в целом, но говорили, что, так как положение различных народов различно, то дело о воздаянии каждому по заслугам его может быть решено лишь в том случае, если консулы сделают доклад о каждом народе отдельно и поименно. Поэтому о каждом народе в отдельности был сделан доклад и постановление. Ланувийцам предоставлено право гражданства и возвращены их святыни, но с тем условием, чтобы храм и роща Юноны Соспиты[496 - …храм и роща Юноны Соспиты… – Юнона Соспита (Спасительница) – покровительница латинского народа; главный культ ее находился в Ланувии; она же покровительница всего Римского государства.] были общим достоянием как жителей города Ланувия, так и римского народа. Жители Ариции, Номента и Педа приняты в число граждан с такими же правами, как и ланувийцы; за тускуланцами оставлено то право гражданства, которое они имели раньше[497 - …то право гражданства, которое они имели раньше… – См. VI, 26.], причем вина их в восстании приписана не общей измене, а лишь немногим зачинщикам. Старые граждане римские, жители Велитр, за свои неоднократные восстания были подвергнуты жестокому наказанию: стены города были разрушены до основания, а сенаторы[498 - …а сенаторы… – По обычаю своему приписывать римские учреждения другим городам Тит Ливий в данном месте говорит о сенате в Велитрах.] выведены оттуда с приказанием поселиться на правой стороне Тибра; при этом от всякого из них, пойманного на левой стороне Тибра, требовали выкуп до тысячи ассов, а поймавший мог освободить пойманного из оков лишь после уплаты установленной суммы денег. В поля сенаторов посланы были колонисты, с поселением которых в Велитрах город принял опять вид прежнего населенного города. В Антий посланы были новые колонисты с тем условием, чтобы и антийцам было позволено приписаться в качестве колонистов, если они того пожелают. Военные корабли были уведены оттуда, и антийцам было запрещено пользоваться морем, но дано право гражданства. Тибуртинцы и пренестинцы лишились своих владений. Им поставлено было в вину не только недавнее восстание сообща с другими латинами, но и то обстоятельство, что, тяготясь господством римлян, они некогда заключили вооруженный союз с полудиким народом – галлами. У прочих латинских народов отнято было право заключения между собою законных браков и право вести торговые дела и созывать собрания. Кампанцы из уважения к их всадникам, которые не захотели принять участия в восстании латинов, а также жители Фунд и Формий, через владения которых римляне всегда могли проходить безопасно и мирно, приняты в число граждан, но без права участвовать в голосовании; жителями Кум и Свессулы решено было предоставить те же права и то же положение, как и жителям Капуи. Корабли антийцев были частью отправлены на римские верфи, частью сожжены; носами их решили украсить построенную на площади кафедру, отчего и это место получило название «Ростры».

15. В консульство Га я Сульпиция Лонга и Публия Элия Пета [337 г.], не столько вследствие римского могущества, сколько вследствие любви, приобретенной ласковым обращением с побежденными, повсюду в государстве царил мир и спокойствие; но в это время между сидицинами и аврунками вспыхнула война.

Аврунки, сдавшись консулу Титу Манлию, не восставали более против римлян и тем больше имели права просить у них помощи. Сенат предписал защитить аврунков; но прежде чем консулы выступили с войском из города, распространился слух, что аврунки под влиянием страха покинули свой город, бежали с женами и детьми и укрепились в Свессе, которая теперь стала называться Аврункийской, древние же стены и сам город разрушены сидицинами. Поэтому сенат, озлобленный против консулов, вследствие медлительности которых были преданы союзники, велел назначить диктатора. Диктатором был назначен Гай Клавдий Регилльский, который выбрал себе в начальники конницы Гая Клавдия Гортатора. Но затем возникло сомнение относительно правильности выбора диктатора, и когда авгуры сказали, что, по их мнению, он выбран ненадлежащим образом, диктатор и начальник конницы сложили с себя должности.

В этом году весталка Минуция, вследствие большей, чем то дозволялось весталкам, изысканности своего костюма, сперва была заподозрена, а потом и обвинена пред понтификами доносчиком-рабом; решением последних ей приказано было отказаться от исполнения священнодействий и запрещено отпускать на волю своих рабов[499 - …запрещено отпускать на волю своих рабов… – Цель этого запрещения состояла в желании дать возможность обвинителю допросить под пыткой рабов и воспользоваться их показанием.], а по произнесении приговора она живою была зарыта в землю у Коллинских ворот, вправо от мостовой – на Преступном поле, которое, я думаю, и получило свое название от прелюбодеяния, совершенного этой весталкой.

В этом же году впервые из плебеев был избран претором Квинт Публилий Филон, несмотря на сопротивление консула Сульпиция, который заявил, что не будет принимать в расчет его кандидатуры, однако сенат, не имея возможности закрыть плебеям доступ к высшим должностям, не особенно отстаивал претуру.

16. Следующий год [336 г.], в консульство Луция Папирия Красса и Цезона Дуиллия, ознаменовался не столько значительной, сколько небывалой войной с авзонами. Народ этот жил в городе Калы. Авзоны соединили свои вооруженные силы с силами соседей-сидицинов, и в одном, едва ли заслуживающем даже упоминания, сражении римляне рассеяли войско обоих народов: вследствие близости своих городов оно очень охотно бежало и в этом бегстве было вполне в безопасности. Однако отцы не оставили без внимания этой войны, потому что сидицины уже много раз или сами предпринимали войну, или подавали помощь другим, предпринимавшим ее, или, наконец, были причиной войны. Поэтому-то были употреблены все старания, чтобы избрать консулом в четвертый раз величайшего в то время полководца – Марка Валерия Корва; в товарищи Корву дали Марка Атилия Регула. И чтобы как-нибудь не произошло ошибки, просили консулов, чтобы Корву без жребия поручено было ведение этой войны.

Приняв победоносное войско от прежних консулов, Корв отправился к Калам, откуда началась война; и так как враги трепетали еще от страха при воспоминании о прошлой битве, то, рассеяв их при первом натиске и крике, он стал осаждать сами стены. И воодушевление воинов было так велико, что они изъявили желание тотчас же подступить к стенам с лестницами и утверждали, что взберутся на них. Но так как это было делом трудным, то Корв предпочел окончить его, скорее усилив труды воинов, чем подвергая их опасности. Для этой цели он насыпал вал, возвел винеи и придвинул осадные башни к стене; но употребление последних в дело предупреждено было представившимся кстати удобным случаем. Дело в

том, что римский пленник Марк Фабий, пользуясь беспечностью стражи, в праздничный день разбил свои оковы и через стену, при помощи привязанного к зубцам ее каната, спустился на руках к осадным сооружениям римлян и побудил полководца напасть на усыпленных вином и пиршеством врагов. Авзоны и город их взяты были с таким же небольшим усилием, с каким они были рассеяны на поле битвы. Взята огромная добыча, в Калах поставлен гарнизон, а легионы отведены в Рим. Согласно сенатскому постановлению консул получил триумф, а чтобы и Атилий не был лишен славы, обоим консулам было приказано вести войско против сидицинов. До своего отъезда они по сенатскому постановлению назначили диктатора для председательствования в комициях в лице Луция Эмилия Мамерцина, который назначил начальником конницы Квинта Публилия Филона. Под председательством диктатора выбраны были консулами Тит Ветурий и Спурий Постумий. И хотя война с сидицинами не была еще совершенно закончена, однако консулы вошли с предложением вывести в Калы колонистов, чтобы этим благодеянием предупредить желание плебеев. Когда состоялось сенатское постановление, чтобы записать туда 2500 человек, то консулы назначили триумвирами для вывода колонии и наделения их землей Цезона Дуиллия, Тита Квинкция и Марка Фабия.

17. После этого новые консулы, приняв войско от прежних консулов, вступили в неприятельские владения и, опустошая их, дошли до самых стен города. Но сидицины собрали здесь большое войско, и так как очевидно было, что и сами они намерены были сражаться с ожесточением ввиду крайнего отчаяния, а сверх того ходили слухи, что и самниты собираются начать войну, то консулы, согласно решению сената, избрали диктатором Публия Корнелия Руфина и начальником конницы – Марка Антония. Но затем возникло сомнение относительно правильности их выбора, и они отказались от должности. А так как вслед за этим наступила моровая язва, то дело дошло до междуцарствия [332 г.], как будто бы происшедшею при избрании диктатора ошибкой осквернены были все ауспиции. И только пятым междуцарем от начала междуцарствия, Марком Валерием Корвом, избраны были консулы – Авл Корнелий (во второй раз) и Гней Домиций.

Среди общей тишины слух о войне с галлами произвел действие нашествия, грозящего Риму, так что решено было назначить диктатора. Диктатором назначен был Марк Папирий Красс, а начальником конницы Публий Валерий Публикола; они производили набор с большей энергией, чем для войн с соседями, но посланные лазутчики принесли известие, что в Галлии все спокойно. Подозрительны были и самниты, так как они уже второй год волновались, стремясь к переменам, а поэтому войско римское не было уведено из сидицинских владений.

Самниты, впрочем, отвлечены были в область луканцев войною с Александром Эпирским: оба эти народа сражались с царем эпирским соединенными силами, когда он делал высадку со стороны Песта. В этой борьбе Александр одержал верх и заключил мир[500 - В этой борьбе Александр одержал верх и заключил мир… – Так как с римлянами Александр не воевал, то надо думать, что Тит Ливий имеет в виду заключение договора и вызванные им мирные отношения.] с римлянами; но неизвестно, с какою верностью он стал бы соблюдать его, если бы остальные предприятия его были удачны.

В том же году сделана была перепись и внесены в цензорские списки новые граждане. Вследствие этого прибавлено было две трибы – Мецийская и Скаптийская; это прибавление сделали цензоры Квинт Публилий Филон и Спурий Постумий. Жители Ацерры стали римлянами после проведения претором Луцием Папирием закона, по которому им были предоставлены все права гражданства без права подачи голоса. Таковы были мирные и военные события этого года.

18. Следующий год [331 г.], в консульство Марка Клавдия Марцелла и Гая Валерия, был несчастным годом, или вследствие неблагоприятной для здоровья погоды, или вследствие человеческого преступления. В летописях я нахожу различные имена второго консула – то Флакк, то Потит; в данном случае, впрочем, неважно, что тут правда; но я больше желал бы, чтобы оказалось ложным то предание (тем более что не все писатели свидетельствуют об этом), которое гласит, что все те, вследствие смерти которых год этот заклеймен был названием морового, были отравлены. Однако я должен излагать событие так, как оно передано, чтобы никому из писателей не отказать в доверии.

Дело в том, что когда знатнейшие люди города стали умирать от одинаковых болезней и все почти одинаковым образом, то одна рабыня заявила курульному эдилу Квинту Фабию Максиму, что она укажет причину общественного бедствия, если он даст слово, что такое показание не принесет ей вреда. Фабий немедленно известил об этом консулов, а консулы доложили сенату, и по общему согласию сенаторов доносчице была обещана безопасность. Тогда она открыла, что государство страдает от козней женщин и что матроны приготовляют этот яд; если-де сенаторы последуют немедленно за нею, то виновных можно захватить на месте преступления. Тогда последовали за доносчицей и нашли нескольких женщин, занятых приготовлением каких-то снадобьев, а другие снадобья спрятанными.

Все это принесено было на площадь и через курьера призвано около двадцати матрон, у которых были найдены эти снадобья. Когда две из них, Корнелия и Сергия, обе патрицианского рода, уверяли, что это полезные лекарства, доносчица, опровергая это показание, предлагала им выпить их, чтобы изобличить ее во лжи. Матроны потребовали времени для переговоров, и, когда народ посторонился, они на глазах всех присутствовавших представили это условие остальным своим сообщницам, причем те также изъявили согласие выпить этого снадобья; исполнив это, все они погибли от своих собственных козней. Схвачены были тотчас их служанки, указавшие большое число матрон, из которых осуждено было около ста семидесяти.

До сих пор в Риме никогда еще не разбиралось дел по поводу отравления ядом; факт этот признан был роковым предзнаменованием и, казалось, походил более на дело людей помешанных, чем преступных. Поэтому, найдя в летописях известие, что некогда во время удаления плебеев диктатором был вбит гвоздь[501 - …некогда во время удаления плебеев диктатором был вбит гвоздь… – Ничего подобного Тит Ливий не рассказывает ни в II, 32; III, 50 ни в VII, 42, так что нельзя определить, какой случай он имеет в виду.], и люди, разобщенные раздором, благодаря этому средству пришли в себя, решено было назначить диктатора для вбивания гвоздя. Назначенный диктатором Гней Квинктилий выбрал себе в начальники конницы Луция Валерия, и оба они, по вбивании гвоздя, сложили с себя должность.

19. Консулами выбраны Луций Папирий Красс (во второй раз) и Луций Плавтий Венокс. В начале этого года [330 г.] прибыли в Рим послы из страны вольсков от жителей Фабратерии и от луканцев с просьбой принять их под покровительство римского народа; они говорили, что если римляне защитят их от самнитского оружия, то они станут верными и послушными подданными римского народа. Тогда сенат через послов объявил самнитам, чтобы они воздержались от нападения на области этих народов. Это посольство имело успех не столько потому, что самниты желали мира, сколько потому, что они не

приготовились еще к войне.

В тот же год вспыхнула война с привернатами, союзниками которых были фунданцы и далее предводителем был фунданец Витрувий Вакк, человек известный не только у себя на родине, но и в Риме; он имел дом на Палатинском холме, который впоследствии был разрушен, а земля конфискована и получила название «Вакков луг».

Когда он на обширном пространстве стал опустошать Сетийскую, Норбийскую и Корскую области, против него отправился консул Папирий и расположился станом вблизи его лагеря. У Витрувия не было ни достаточно здравого смысла, чтобы держаться внутри вала в виду более сильного врага, ни достаточно мужества, чтобы сражаться подальше от лагеря. Едва все войско его построилось за воротами лагеря, как он без всякого плана и без отваги начал битву, тогда как воины его скорее имели в виду бегство, чем сражение с неприятелем. Хотя его победили быстро и решительно, однако самая незначительность расстояния и легкость отступления в столь близко расположенный лагерь дали ему возможность без труда спасти воинов от страшного избиения: и действительно, почти никто не был убит во время самой битвы; только немногие из бежавших сзади пали среди суматохи, когда стремительно бросились в лагерь. Оттуда с наступлением ночи они поспешили в беспорядке в Приверн, чтобы за его стенами найти лучшую защиту, чем за валом.

От Приверна второй консул Плавтий, опустошив всю страну и угнав добычу, повел римское войско в область фунданцев. Когда он вступил в фунданские пределы, ему вышел навстречу местный сенат и говорил, что пришел просить не за Витрувия и его сообщников, но за фунданский народ, который, по признанию самого Витрувия, неповинен в войне, так как он выбрал местом убежища Приверн, а не свое отечество Фунды. Поэтому-де в Приверне должно искать врагов римского народа и преследовать их, потому что они в одно и то же время изменили фунданцам и римлянам, позабыв о том и о другом отечестве; фунданцы же живут в мире с римлянами, имеют римские убеждения и с благодарностью помнят о полученном праве гражданства. Они просят консула воздержаться от войны с невинным народом; их поля и город, сами они с женами и детьми теперь находятся и всегда будут во власти римского народа.

Консул похвалил фунданцев, отправил в Рим письмо с известием, что они остаются верны римлянам, и повернул по направлению к Приверну. По свидетельству Клавдия, консул прежде наказал тех, которые были зачинщиками заговора; около 350 заговорщиков было связано и отправлено в Рим, но сенат не принял выдачи этих людей, полагая, что фунданцы хотят отделаться наказанием этих бедных и ничтожных граждан.

20. В то время, как два консульских войска осаждали Приверн, один из консулов отозван был в Рим для председательствования в комициях. В этом году [329 г.] впервые построены в цирке загородки перед ареной[502 - …впервые построены в цирке загородки перед ареной. – По объяснению Варрона, загородки эти служили для того, чтобы удерживать колесницы и не допускать появления их на арене ранее знака магистрата. До этого времени carceres устраивались каждый раз лишь на время игр, а теперь, очевидно, их установили навсегда.].

Еще римляне не освободились от заботы о войне с привернатами, как распространился ужасный слух о нападении галлов, которого никогда почти отцы не оставляли без внимания. Поэтому новые консулы, Луций Эмилий Мамерцин и Гай Плавтий, в самый день вступления своего в должность, именно в квинктильские календы, получили приказание согласиться между собою насчет театра военных действий. Мамерцин, на долю которого выпало ведение галльской войны, стал набирать войско, не соглашаясь никого освобождать от военной службы. Говорят, что призывались даже ремесленники и мастеровые, народ совершенно негодный к военной службе, и в Вейях собралось огромное войско, чтобы оттуда идти навстречу галлам: уходить дальше сочли невыгодным из опасения, чтобы неприятель, отправившись к городу другой дорогой, не ускользнул. Потом, спустя несколько дней, когда получено было достаточно достоверное известие, что в Галлии теперь царит тишина, все силы римлян обратились вместо галлов на Приверн.

О последующем существует двоякое предание: по одному, город был взят приступом и Витрувий живым попал в руки римлян; по другому, жители сами до штурма подчинились консулу, неся перед собою жезл мира, а Витрувий был выдан своими согражданами. Запрошенный относительно Витрувия и привернатов, сенат повелел консулу Плавтию разрушить стены Приверна и поставить в нем сильный гарнизон и назначил ему триумф; Витрувия же приказал держать в темнице до возвращения консула, а затем высечь розгами и казнить. Дом его на Палатинском холме решили разрушить, а имущество посвятить Семону Сангу[503 - …посвятить Семону Сангу… – Семон Санг – сабинское божество, перенесенное в Рим, первоначально олицетворяло небо; отождествлялось с Дием Фидием как божество договоров и супружества.]; на деньги же, вырученные от продажи этого имущества, сделаны были медные круги и поставлены в часовне Санга, напротив храма Квирина. Относительно привернатского сената сделано постановление, чтобы каждый сенатор, оставшийся в Приверне после измены города римлянам, поселился за Тибром на таких же условиях, как и жители Велитр. После такого решения о привернатах не было речи до самого триумфа Плавтия. После триумфа, когда Витрувий и его соучастники были казнены, консул, полагая, что он может вполне безопасно внести в сенат, удовлетворенный уже казнью виновных, предложение о привернатах, сказал следующее: «Так как виновники измены понесли уже достойное наказание и от бессмертных богов, и от вас, сенаторы, то что вам угодно будет сделать с множеством невинных людей? Что касается меня, то хотя роль моя узнавать прежде ваши мнения, чем предлагать свои, однако, помня, что привернаты живут в соседстве с самнитами, с которыми у нас теперь мир весьма непрочен, я желал бы, чтобы между нами и привернатами оставалось как можно меньше злобы».

21. Дело было уже само по себе сомнительно, потому что всякий, согласно своему образу мыслей, подавал или более суровый, или более мягкий совет; но один из привернатских послов, думавший больше о том положении, в котором он родился, чем о настоящем бедствии, подверг все еще большему сомнению; ибо на предложенный одним сторонником строгого решения вопрос, какого, по его мнению, наказания достойны привернаты, он ответил: «Такого, какого заслуживают те, которые считают себя достойными свободы». Консул заметил, что этот гордый ответ еще больше озлобил тех, которые уже раньше восставали против привернатов, и поэтому, желая доброжелательным вопросом вызвать более мягкий ответ, спросил: «А если мы освободим вас от наказания, то какого мира можем ожидать от вас?» Посол ответил: «Если вы предложите выгодный мир, то он будет верен и вечен, если же невыгодный, то он не будет продолжителен».

Тогда некоторые воскликнули, что привернат открыто угрожает и что подобные речи, несомненно, возбуждают к восстанию умиротворенные народы. Более благосклонная к привернатам партия в сенате давала этому ответу гораздо лучшее толкование и утверждала, что это слова, достойные мужа и человека свободного. «Разве

можно, – говорили они, – поверить, чтобы какой-нибудь народ или отдельный человек захотел оставаться дольше, чем это необходимо, в том положении, которым он недоволен? Только тогда мир соблюдается добросовестно, когда он заключен добровольно, а где хотят установить рабство, там нельзя рассчитывать на верность». К этому толкованию склонял умы больше всего сам консул, обращаясь беспрестанно настолько громко, чтобы его слышали и многие другие, к бывшим консулам, которые раньше других подавали мнение; он говорил, что те только достойны сделаться римлянами, которые думают исключительно о свободе. Таким образом привернаты выиграли дело в сенате, и с утверждения отцов сделано было предложение народу о предоставлении им права гражданства. В этом же году послано в Анксур триста колонистов, которые получили по два югера земли.

22. Следующий год [328 г.], в консульство Публия Плавтия Прокула и Публия Корнелия Скапулы, не ознаменован никаким событием ни дома, ни на войне, за исключением того, что во Фрегеллы, земля которых принадлежала сначала сидицинам, а затем вольскам, выведена была колония, и Марком Флавием устроена раздача мяса народу на похоронах матери. Некоторые толковали, что под предлогом оказания почести матери Марк Флавий заплатил народу должную плату, потому что народ оправдал его, когда эдилы назначили ему день явиться в суд по обвинению в обесчещении одной матроны. Устроенная им раздача мяса в благодарность за прежнее решение послужила для него также причиной почести: в ближайшие комиции он получил предпочтение перед другими соискателями на должность народного трибуна, несмотря на то что не присутствовал при выборах.

Недалеко от того места, где теперь находится Неаполь[504 - …где теперь находится Неаполь… – Тит Ливий выражается неточно: Неаполь существовал уже в описываемое время.], лежал город Палеполь; оба города были заселены одним и тем же народом, который происходил из Кум, а куманцы ведут свое происхождение из Халкиды Эвбейской. Благодаря флоту, на котором они приехали из отечества, куманцы достигли большого могущества в той приморской стране, где они теперь живут; сначала они высадились на островах Энарии и Питекуссах, а затем решились переселиться и на материк. Государство это, рассчитывая частью на свои силы, частью на шаткость союза самнитов с римлянами или полагаясь на то, что город римский, как ходили слухи, постигла моровая язва, предприняло ряд враждебных действий против римлян, живших в Кампанской и Фалернской областях. Поэтому в консульство Луция Корнелия Лентула и Квинта Публилия Филона (во второй раз) в Палеполь были отправлены феодалы с целью требовать удовлетворения; но, когда от греков, народа более бойкого на словах, чем на деле, был получен гордый ответ, то народ, с утверждения отцов, приказал начать с палеполитанцами войну. Консулы по обоюдному согласию распределили между собою театр военных действий, и идти войною на греков выпало на долю консула Публилия; Корнелий же с другим войском выставлен был против самнитов, на случай движения с их стороны. А слухи ходили, что, выжидая отпадения кампанцев, они намерены придвинуть свой лагерь. Поэтому Корнелию показалось самым лучшим расположиться лагерем в этом месте.

23. Оба консула уведомили сенат, что на сохранение мира с самнитами мало надежды: Публилий прислал известие, что 2000 ноланских воинов и 4000 самнитских впущены в Палеполь, не столько по желанию греков, сколько по принуждению ноланцев; из сообщения Корнелия в Риме узнали, что властями самнитскими объявлен уже набор, что весь Самний поднят на ноги и самниты открыто побуждают к восстанию соседние народы – привернатов, фунданцев и формиан.

Когда вследствие этого решено было, прежде чем начнется война, отправить послов к самнитам, то самниты дали гордый ответ: они сами жаловались на обиды со стороны римлян и тем настойчивее оправдывались в том, что им ставили в упрек. Они говорили, что помощь грекам оказана без всякого содействия или совета со стороны государства, что они не побуждали к восстанию фунданцев и формиан, потому что у них, самнитов, не было бы недостатка в собственных военных силах, если бы они хотели вести войну; впрочем, они не могут скрыть неудовольствия самнитского государства по поводу того, что римский народ возобновил взятый и разрушенный ими город вольсков Фрегеллы и на самнитской земле возвел колонию, которую римские колонисты называют Фрегеллами. Они примут все меры для снятия с себя этого позора и обиды, если они не будут сняты с них самими виновными.

Когда же римский посол стал звать их на суд перед общими союзниками и друзьями, то один из самнитских начальников сказал: «К чему уловки? Наш спор, римляне, решат не речи послов и не какой-либо судья из людей, а Кампанское поле, где нам с вами придется стать друг против друга, наше оружие и беспристрастное военное счастье. Поэтому разобьем лагерь против лагеря между Капуей и Свессулой и решим, кому господствовать в Италии – самнитам или римлянам». В ответ на это римские послы сказали, что они пойдут не туда, куда их поведет враг, а туда, куда поведут их свои полководцы. Между Палеполем и Неаполем Публилий овладел уже удобной позицией и отнял у неприятелей возможность соединяться и оказывать друг другу взаимную помощь, что они до сих пор делали всякий раз, когда какое-нибудь место подвергалось нападению. Поэтому, так как с одной стороны приближался день комиций, а с другой – для государства было невыгодно отзывать Публилия, который угрожал неприятельским стенам и со дня на день надеялся взять город, то стали вести переговоры с народными трибунами относительно предложения народу, чтобы Квинт Публилий Филон и по сложении с себя консульской должности продолжал осаду как проконсул до окончания войны с греками; а Луция Корнелия, который вступил уже в область самнитов и открыл военные действия и которого поэтому также нежелательно было отозвать, известили письменно о решении сената, чтобы он назначил диктатора для председательствования в комициях.

Он назначил диктатором Марка Клавдия Марцелла, который выбрал себе начальником конницы Спурия Постумия. Но диктатор не созвал комиции, так как возникло сомнение, правильно ли он выбран. Спрошенные авгуры публично заявили, что диктатор, по их мнению, назначен неправильно. Трибуны своими нападками на это заявление сделали его подозрительным и вызвали дурные толки о нем, говоря, что ошибку эту узнать было нелегко, так как консул встал ночью и среди ночной тишины назначил диктатора, а во-вторых – консул никому не писал об этом ни частным образом, ни официально; равным образом нет человека в лагере, который бы заявил, что он видел или слышал что-либо такое, что могло бы остановить гадание по птицам, а авгуры, сидя в Риме, не могли угадать, какую ошибку при совершении ауспиций допустил консул в лагере. Для кого не ясно, что авгуры сочли за ошибку плебейское происхождение диктатора? Трибуны напрасно распускали эти и другие подобные слухи, несмотря на их усилия, дело дошло до междуцарствия, и так как комиции по той и другой причине все откладывались, то лишь четырнадцатый междуцарь, Луций Эмилий, выбрал консулов в лице Гая Петелия и Луция Папирия Мугилана.

В других летописях я нахожу имя Курсора.

24. В том же году [326 г.], говорит предание, основана была в Египте Александрия, и Александр, царь Эпирский, пал от руки луканского изгнанника и своею смертью подтвердил изречение оракула Юпитера Додонского[505 - …оракула Юпитера Додонского. – Описание оракула при храме Зевса в Додоне (в Эпире) см. Геродот, II, 52–55.].

В то время, когда тарентинцы пригласили Александра в Италию, оракул предсказал ему остерегаться Ахеронтских вод и города Пандосии, потому что там ему суждено окончить жизнь. Тем поспешнее он переправился в Италию, чтобы как можно дальше уйти от города Пандосии, что в Эпире, и от реки Ахеронт[506 - …от реки Ахеронт… – Река Ахеронт, как сообщает Павсаний, действительно протекает в Феспротиде (область в юго-западном Эпире); древние видели в ней один из притоков подземных рек.], которая из страны молоссов[507 - …которая из страны молоссов… – Молоссы – жители внутренней части Эпира.] течет в подземные болота и впадает в Феспротийский залив. Но, как обыкновенно бывает, человека постигает несчастье, когда он старается его избежать; так и Александр, не раз уже рассеяв бруттийские и луканские легионы, взяв тарентинскую колонию Гераклею, в земле луканцев – Потентию, в Апулии – Сипонт, бруттийскую Консентию и Терину, а затем и другие мессапийские и луканские города и послав в Эпир триста знатных семейств в качестве заложников, занял недалеко от города Пандосии, находящегося на границе луканских и бруттийских владений, три холма, значительно отстоящие друг от друга, чтобы делать оттуда набеги во все стороны в область неприятелей. Он держал при себе около двухсот, по его мнению, верных луканских изгнанников, а они, подобно большинству людей этого племени, меняли свою верность вместе с переменой счастья.

Когда постоянные дожди заливали все поля и таким образом отрезали друг от друга разделенное на три части войско, так что одно другому не могло подать помощи, два гарнизона, в которых не было царя, подверглись нападению внезапно прибывших врагов; уничтожив их, враги все направились осаждать самого царя. Тогда луканские изгнанники послали к своим гонцов и, выговорив себе право возвратиться на родину, обещали выдать луканцам царя живым или мертвым. Но сам царь с отборным отрядом отважился на славный подвиг: он проложил себе дорогу через центр неприятелей и, схватившись врукопашную с луканским вождем, убил его. Затем, собирая своих воинов, рассеявшихся после отступления, он достиг реки, где развалины недавно снесенного напором воды моста указывали ему путь. Когда отряд стал переходить реку вброд в незнакомом месте, то один из воинов, изнуренный страхом и трудом, браня ненавистное название реки, произнес: «Тебя справедливо зовут Ахеронтом» [508 - «Тебя справедливо зовут Ахеронтом». – В переводе на русский язык название этой реки означает «лишенный радостей».]. Лишь только царь услыхал эти слова, он тотчас вспомнил о своей судьбе и остановился в недоумении, переходить ли реку. Тогда один из царских отроков, слуга Сотим, спросил царя, зачем он медлит в такую критическую минуту, и указал ему на луканских изгнанников, которые только ищут случая для засады. Оглянувшись назад и заметив вдали луканцев, идущих целой массой, царь обнажил меч и бросился с лошадью в реку; он уже вышел было на мель, как вдруг луканский изгнанник пронзил его издали дротиком.

Упавшее бездыханное тело с торчащим в нем дротиком течение реки принесло затем к неприятельским постам. Здесь самым мерзким образом тело было растерзано на части: разрубив его пополам, одну часть луканцы отправили в Консентию, другую оставили себе для поругания. Когда ее поражали издали копьями и бросали в нее камнями, к толпе, которая неистовствовала больше, чем позволяет человеческая жестокость, присоединилась одна женщина, просила их на некоторое время остановиться и со слезами рассказывала, что ее муж и дети в плену у врагов и что она надеется выкупить их при помощи царского тела, как оно ни изувечено. Это положило конец истязанию тела; оставшиеся члены преданы были земле в Консентии, благодаря стараниям одной женщины, а кости возвращены врагам в Метапонт, а оттуда увезены в Эпир к жене Александра Эпирского Клеопатре и сестре его Олимпиаде; из них вторая была матерью, а первая сестрою Александра Великого.

Хотя судьба удержала Александра Эпирского от войны с римлянами, однако, так как он вел войны в Италии, то, по-моему, достаточно этих немногих слов для изображения его трагической смерти.

25. В том же году [326 г.] были устроены лектистернии в пятый раз после основания города для умилостивления тех же богов, что и раньше. Затем новые консулы отправили по приказанию народа к самнитам послов с тем, чтобы объявить им войну, а сами стали делать всевозможные приготовления с большею тщательностью, чем против греков. Присоединились сверх того и новые вспомогательные войска, о которых консулы в то время и не думали: луканцы и апулийцы, не связанные до сих пор с римским народом никакими условиями, подчинились римлянам и обещали дать им для войны оружие и войско; таким образом, по договору они были приняты в число друзей римского народа. В то же самое время удачно шли дела и в Самнии: три города подчинились римской власти – Аллифы, Каллифы и Руфрий, а остальная область на широком пространстве была опустошена при первом появлении консулов.

В то время как начало этой войны было так удачно, близилась уже к концу и другая война, во время которой греков содержали постоянно в осаде. В самом деле, когда прервано было сообщение между укреплениями[509 - …когда прервано было сообщение между укреплениями… – Прервано тем, что Публилий овладел удобным пунктом между Палеполем и Неаполем и отнял у неприятелей возможность соединяться и подавать друг другу взаимную помощь.], одна часть неприятелей не только была отрезана от другой, но приходилось переносить внутри стен гораздо большие бедствия, чем те, которыми угрожали враги извне; находясь как бы в плену у своих собственных гарнизонов, они терпели всякие оскорбления своих детей и жен и все ужасы, сопровождающие взятие городов. Поэтому, когда распространился слух, что из Тарента и от самнитов придут новые вспомогательные войска, то греки нашли, что внутри стен у них находится больше, чем желательно, самнитов, и ждали тарентинских воинов, тоже греков, чтобы при их помощи оказать сопротивление столько же самнитам и ноланцам, сколько и врагам римлянам; наконец сдача на капитуляцию римлянам признана была самым легким из всех зол.

Знатнейшие в городе люди, Харилай и Нимфий, разделили между собою по взаимному соглашению роли, причем один должен был перебежать к римскому полководцу, а другой – остаться в городе, чтобы привести его в положение, удобное для исполнения этого плана. Из них к Публилию Филону пришел Харилай и сказал, что решил передать римлянам стены города для блага, счастья и благополучия палеполитанцев и римского народа; явится ли он таким образом предателем или спасителем своего отечества – это зависит от честности римлян. Для себя лично он ничего не выговаривает и ничего не просит; для государства же он больше просит, чем выговаривает, именно – чтобы народ римский, в случае

удачи, не столько думал о том легкомыслии и неосмотрительности, которая заставила их уклониться от исполнения своего долга[510 - …которая заставила их уклониться от исполнения своего долга… – На основании этих слов надо предполагать, что между этими городами и Римом существовали уже дружественные или союзнические отношения.], сколько о том, с какою преданностью и опасностью они восстановили с ним дружбу. Заручившись одобрением римского полководца, он получил 3000 воинов для занятия той части города, которую населяли самниты; команда над этим гарнизоном поручена была военному трибуну Луцию Квинкцию.

26. В то же самое время и Нимфий обманом обошел самнитского претора и, ввиду того, что все римское войско расположено было или вокруг Палеполя, или в Самнии, добился позволения крейсировать с флотом до римских владений, чтобы опустошить не только морское побережье, но даже окрестности самого города Рима. Но, думал он, чтобы остаться незамеченным, нужно отплыть ночью и тотчас спустить корабли на воду. Для ускорения этого дела все самнитские воины, за исключением необходимого в городе гарнизона, посланы были к морскому берегу. И в то время, как Нимфий в темноте, среди массы преграждающих друг другу путь людей производил умышленно беспорядок своими противоречивыми распоряжениями и тратил на это время, Харилай, впущенный, согласно условию, в город сообщниками заговора, занял высшие пункты города римскими войсками и приказал им поднять крик; услыхав крик, предупрежденные своими вожаками греки успокоились, ноланцы же через противоположную часть города стали убегать по дороге, ведущей в Нолу. Что касается до самнитов, которым закрыт был доступ в город, то насколько в данную минуту им было вполне удобно бежать, настолько же бегство показалось им крайне позорным, когда они избежали опасности, так как, лишившись оружия, оставили все свое имущество в руках неприятелей. В самом деле, они служили предметом насмешки не только для чужих людей, но и для своих земляков и возвратились по домам ограбленными и совершенно нищими.

Мне хорошо известно и другое предание, по которому эта измена приписывается самнитам; однако в изложении этого события я следовал тем писателям, которые заслуживают больше доверия, тем более что и союзный договор с неаполитанцами (ведь Неаполь впоследствии стал во главе греческих колоний) делает более правдоподобным факт добровольного подчинения неаполитанцев римлянам.

Публилию назначен был триумф, потому что вполне были убеждены, что он осадою смирил врагов и заставил их покориться римлянам. Оба эти отличия – продление власти главнокомандующего, чего до сих пор ни для кого не делалось, и назначение триумфа по окончании срока службы – в первый раз достались на долю Публилия[511 - …и назначение триумфа по окончании срока службы – в первый раз достались на долю Публилия. – В пользу первого проконсула Публилия было впервые нарушено правило, по которому заместители магистратов не могли получать триумф, потому что теряли, как таковые, свое imреrium в момент вступления в Рим.].

27. Вслед за тем возникла другая война – с греками, жившими на другом, восточном, берегу. Дело в том, что тарентинцы поддерживали некоторое время палеполитанцев в тщетной надежде на получение от них помощи; но, после того как узнали, что римляне овладели их городом, они стали бранить палеполитанцев, как будто бы те обманули их, а не они сами оказались изменниками, гнев же и ненависть против римлян обратились у них в ярость, особенно когда пришло известие о добровольном подчинении луканцев и апулийцев римлянам (союз с теми и другими заключен был в этом году). Тарентинцы говорили, что римляне почти дошли до них, и уже близок час, когда римлян придется считать или врагами, или господами. Конечно, их судьба зависит от войны с самнитами и исхода ее; остается один только этот народ, но уже недостаточно сильный после отпадения луканцев; но последних можно еще вернуть и склонить прервать союзные отношения с римлянами, если приложить искусство, чтобы поселить между ними раздор.

Такого рода толки понравились людям, жаждавшим перемен, и несколько подкупленных деньгами луканских юношей, известных у себя на родине, но не пользовавшихся хорошей репутацией, высекли друг друга розгами и, обнажившись, пришли в собрание граждан и стали громко жаловаться, что консулы высекли их розгами и едва не казнили за то, что они осмелились войти в римский лагерь. Этот гадкий по существу поступок скорее имел характер насилия, чем хитрости, и поэтому возбужденный народ криками заставил власти созвать сенат: и в то время как одни, стоя вокруг собрания, требовали войны с римлянами, другие же разбежались по деревням призывать к оружию сельских жителей, причем суматоха привела в замешательство и людей благоразумных, так как решено было возобновить союз с самнитами, и с этой целью отправлены к ним послы.

Поскольку это внезапное решение было настолько же невероятно, насколько и неосновательно, то самниты заставили луканцев дать заложников и принять гарнизоны в укрепленные места, а те, ослепленные коварством и гневом, согласились на все. Вскоре затем, когда виновники ложных обвинений переселились в Тарент, коварство стало обнаруживаться; но луканцам, потерявшим всякую возможность располагать собою, оставалось только одно бесполезное раскаяние.

28. Для римских плебеев этот год [326 г.] был как бы новым началом свободы, потому что уничтожено было рабство за долги; эта перемена в законах объясняется как необыкновенной жестокостью, так и похотливостью одного ростовщика, Луция Папирия, к которому за отцовские долги попал в кабалу Гай Публилий. Хотя возраст и красота последнего могли бы вызвать только сострадание, однако они воспламенили душу ростовщика к сладострастию и нанесению бесчестия. Считая юность и красоту Гая Публилия прибавкой к законному дивиденду на свой капитал, он пытался сначала соблазнить юношу неприличными речами; затем, когда Гай Публилий с презрением отказывался исполнить это постыдное требование, Папирий стал пугать его угрозами и постоянно напоминать ему о его положении; наконец, видя, что юноша больше думает о свободе, чем о настоящем своем положении, он приказал раздеть его и высечь. Но когда истерзанный таким образом юноша бросился на улицу и стал жаловаться на сладострастие и жестокость ростовщика, масса народа, негодуя на дурное с ним обращение, частью из сострадания к его возрасту, частью принимая во внимание свое собственное положение и положение своих детей, устремилась на форум, а оттуда толпою – к курии. Внезапная суматоха заставила консулов созвать сенат, и народ, падая к ногам каждого из отцов, по мере того как они входили в курию, показывал им истерзанную спину юноши.

В этот день вследствие чрезмерного насилия одного человека были уничтожены крепкие цепи кредита, и консулам приказано было предложить народу, чтобы никто не содержался в колодках или оковах, кроме действительных преступников, пока они не подвергнутся наказанию, за долги же должно отвечать имущество должника, а не тело его. Таким образом, закабаленные были освобождены, и запрещено на будущее время брать должников в кабалу.

29. В том же году [325 г.],

когда война с самнитами сама по себе, внезапное отпадение луканцев и то обстоятельство, что виновниками этого отпадения оказались тарентинцы, доставили много беспокойства отцам, к самнитам присоединились еще и вестины. Этот факт повсюду в городе служил в этом году предметом разговора: впрочем, он поднимался чаще в частных беседах, чем на каком-либо общественном собрании; но консулы следующего года, Луций Фурий Камилл (во второй раз) и Юний Брут Сцева, сочли этот факт самым важным и значительным, чтобы доложить о нем сенату. И хотя это дело не было для отцов новинкою, однако оно до такой степени озадачило их, что они столько же боялись принимать его на себя, сколько и оставлять его без внимания: с одной стороны, безнаказанность вестинов могла возбудить в соседних народах своеволие и гордость, а с другой – наказание войною могло вызвать страх вследствие близости войны и раздражение. И в самом деле, все эти народы – марсы, пелигны и марруцины – по своей храбрости нисколько не уступают самнитам, и всех их придется считать врагами, если напасть на вестинов.

Однако верх одержала та партия, которая в то время могла казаться не столько предусмотрительной, сколько отважной; но результат показал, что счастье помогает храбрым. С утверждения отцов народ приказал начать войну с вестинами. Ведение этой войны выпало по жребию на долю Брута, война же с самнитами досталась Камиллу. В ту и другую область римляне повели войска, и забота об охранении своих владений помешала неприятелям соединить военные силы. Впрочем, одного из консулов, Луция Фурия, на которого возложено было больше труда, судьба освободила от войны, так как он опасно заболел; получив приказание назначить для ведения войны диктатора, он выбрал знаменитейшего в то время полководца Луция Папирия Курсора, а этот последний избрал себе в начальники конницы Квинта Фабия Максима Руллиана; оба они прославились военными подвигами во время исправления своей должности, но стали еще знаменитее своими взаимными раздорами, которые дошли почти до открытой борьбы.

Другой консул вел разными способами войну в области вестинов и всегда имел одинаковый успех: он опустошил неприятельские поля, разорил и сжег их жилища и посевы и тем заставил их выйти против воли на поле битвы. Одним сражением он так ослабил силы вестинов, пролив, правда, много крови и в своем войске, что враги не только бросились обратно в лагерь, но, не полагаясь даже на валы и рвы, рассеялись по укрепленным городам в надежде на их положение и стены.

Наконец, консул приступил к взятию штурмом городов и, вследствие сильного желания воинов, а может быть, благодаря негодованию их за полученные раны, так как никто почти не вышел из битвы невредимым, взял при помощи лестниц сначала Кутину, а затем Цингилию. Добычу в обоих городах консул предоставил воинам, которых не могли остановить ни ворота, ни стены неприятелей.

30. В Самний выступили под неверными ауспициями. Впрочем, допущенная при совершении их ошибка обратилась не на исход войны, которая велась удачно, но проявилась в ярости и раздражении предводителей. Дело в том, что диктатор Папирий, отправляясь по увещанию пуллария[512 - …по увещанию пуллария… – Пулларий – содержатель священных кур, который сопровождал полководца на войну вместо авгуров. Если он замечал по поведению кур (когда те плохо ели предложенную им пищу, как и было в данном случае), что ауспиции сомнительны, то полководец должен был возвратиться в Рим и повторить ауспиции на том месте, где он совершал их перед отъездом на войну.] в Рим для повторения ауспиций, приказал начальнику конницы не оставлять прежней позиции и не вступать в битву с неприятелем во время его отсутствия. Но после отъезда диктатора Квинт Фабий узнал при помощи разведчиков, что неприятели во всех отношениях так беспечны, как будто бы в Самнии не было совсем римлян; тогда гордый юноша, раздраженный тем, что все значение, казалось, приписывается диктатору, или подстрекаемый удобным случаем дать счастливую битву, приведя в порядок войско и приготовив его к бою, отправился с ним в Имбриний – так звали эту местность – и сразился с самнитами. Результат битвы был таков, что ничего нельзя было сделать лучшего, если бы присутствовал в битве сам диктатор: полководец помогал воинам, воины – полководцу; а всадники, которые несколько раз возобновляли нападение и все не могли разбить неприятельских рядов, по совету военного трибуна Луция Коминия даже разнуздали коней и, пришпорив их, поскакали с такой быстротой, что ничто не было в состоянии сдержать их; пронесшись по вражеским рядам вооруженных воинов, они произвели избиение на обширном пространстве. Последовавшая вслед за конницей пехота напала уже на приведенных в беспорядок врагов. Передают, что в этот день было убито 20 000 неприятелей. Некоторые повествуют, что в отсутствие диктатора два раза сражались с неприятелями и два раза имели необыкновенный успех; у древнейших писателей говорится только об одной этой битве, а в некоторых летописях совершенно опущен весь этот эпизод.

Получив огромную добычу, как и следовало ожидать после такого страшного поражения, начальник конницы приказал собрать оружие в одну огромную кучу и сжечь его – потому ли, что дал такой обет кому-либо из богов, или, если угодно верить историку Фабию, сделал это с тою целью, чтобы диктатор не воспользовался его славой, не вырезал на доспехах своего имени или не нес их перед собою во время триумфа. Сам факт, что письмо об успешном исходе битвы было послано в сенат, а не диктатору, служил также доказательством того, что начальник конницы совершенно не хочет делиться с диктатором своей славой. По крайней мере, диктатор принял это известие так, что, когда другие радовались одержанной победе, он обнаруживал свой гнев и свое неудовольствие. Поэтому, распустив внезапно сенат, он выбежал поспешно из курии, повторяя, что если для начальника конницы сойдет безнаказанно пренебрежение к высшей власти, тогда насколько побеждены им самнитские легионы, настолько же и уничтожено значение диктатуры и военная дисциплина. Таким образом, преисполненный угроз и гнева, он отправился в лагерь и, хотя шел ускоренным маршем, однако не мог предупредить известия о своем прибытии: из города прежде него прискакали гонцы с сообщением, что диктатор идет, пылая местью, и чуть ли не через слово восхваляет поступок Тита Манлия[513 - …поступок Тита Манлия. – См. VIII, 7.].

31. Фабий немедленно созвал собрание и умолял воинов защищать его, под чьим предводительством и главным начальством они одержали победу, так же храбро от чрезмерной жестокости диктатора, как они защищали государство от ожесточеннейших неприятелей: диктатор-де идет вне себя от зависти, раздраженный чужим мужеством и успехом; он негодует на то, что в его отсутствие удачно повели войну с самнитами, и если бы мог изменить решение судьбы, то предпочел бы видеть победу на стороне самнитов, чем на стороне римлян; он твердит о пренебрежении к его власти, как будто бы он не с тою же мыслью запретил сражаться, с какою сожалеет о происшедшем сражении. И тогда он из зависти хотел поставить преграду чужому мужеству и у жаждущих брани воинов намерен был отнять оружие, чтобы в его

отсутствие они не могли тронуться с места, и теперь он потому неистовствует и потому досадует, что в отсутствие Луция Папирия воины не остались без оружия, не сделались калеками и что Квинт Фабий считал себя начальником конницы, а не служителем диктатора. А что стал бы он делать, если бы сражение окончилось неблагоприятно, что могло быть при случайностях в деле войны и боевого счастья, что стал бы делать он тогда, когда ныне угрожает начальнику конницы смертной казнью, после того как последний одержал решительную победу над неприятелями и вел войну так удачно, что удачнее не мог вести ее даже он сам, единственный в своем роде полководец? Он столько же озлоблен против начальника конницы, столько и против военных трибунов, центурионов и воинов; если бы он мог, то жестокость свою распространил бы на всех; но так как это невозможно, то он изливает свою ярость на одного; и ненависть его, подобно огню, стремится вверх; он бросается на виновника этого предприятия, на предводителя. Если бы диктатор уничтожил вместе с ним и славу его подвигов, тогда он, как победитель, распоряжался бы войском, как будто бы взятым в плен, и по отношению к воинам решился бы на все то, что он мог позволить себе по отношению к начальнику конницы. Поэтому в его деле пусть они защищают общую свободу. Если диктатор увидит, что войско, защищая победу, обнаруживает то же самое согласие, какое было во время битвы, и что спасение одного служит предметом заботы для всех, то он склонится на сторону более снисходительного решения. Наконец, он поручает свою жизнь и судьбу их верности и храбрости.

32. Все собрание закричало, чтобы он не падал духом: никто ему не причинит насилия, пока существуют римские легионы.

Немного времени спустя прибыл диктатор и немедленно дал трубою сигнал к собранию. Затем, водворив тишину, глашатай позвал начальника конницы Квинта Фабия. Лишь только последний из нижерасположенного места приблизился к трибуналу, диктатор обратился к нему со следующими словами: «Я спрашиваю тебя, Квинт Фабий, считаешь ли ты справедливым или нет, чтобы начальник конницы слушался распоряжений диктатора, так как власть его есть самая высшая власть и так как ей повинуются консулы, имеющие царскую власть, и преторы, избираемые при таких же ауспициях, как и консулы? Равным образом спрашиваю тебя, должен ли я был, зная, что уехал из Рима при сомнительных ауспициях, подвергать государство опасности, когда нарушены были религиозные обряды, или повторить ауспиции, чтобы ничего не предпринимать вопреки воле богов? Вместе с тем я спрашиваю тебя, вправе ли начальник конницы считать себя не связанным и свободным от того религиозного сомнения, которое служило помехой диктатору в ведении войны? Но к чему я предлагаю тебе эти вопросы? Ведь даже, если бы я уехал, не сказав ни слова, то ты все же должен был бы направлять свои мнения, предугадывая мою волю. Что же ты не отвечаешь? Не запретил ли я тебе предпринимать что-либо в мое отсутствие, не запретил ли я тебе сражаться с врагами? Однако ты, пренебрегши этим моим запрещением, осмелился вступить в битву с врагом, несмотря на сомнительные ауспиции, несмотря на то, что нарушены религиозные обряды, вопреки военному обычаю и дисциплине предков и вопреки воле богов. Отвечай на предложенные тебе вопросы и больше не говори ни слова. Ликтор, подойди сюда!» Отвечать отдельно на эти вопросы было нелегко: Фабий то жаловался, что одно и то же лицо обвиняет его в уголовном преступлении и является судьей, то кричал, что его скорее можно лишить жизни, чем отнять у него славу военных подвигов, и попеременно то оправдывался, то даже обвинял диктатора. Тогда Папирий снова вспыхнул от гнева, велел обнажить начальника конницы и приготовить розги и секиры. Фабий просил защиты у воинов и, когда ликторы стали рвать на нем одежду, убежал к триариям, которые уже производили беспорядок в своих рядах. Отсюда крик распространился по всему собранию. В одном месте слышались просьбы, в другом угрозы; те, которые стояли случайно поближе к трибуналу и потому могли, находясь перед глазами полководца, быть замечены, просили пощадить начальника конницы и вместе с ним не осуждать войска; стоявшая на краю собрания и окружавшая Фабия толпа бранила жестокого диктатора и была готова восстать. Да и на трибунале не было вполне спокойно: стоявшие вокруг кресла легаты просили отложить дело до следующего дня, дать срок успокоиться гневу, дать время подумать. Они говорили, что юность Фабия уже достаточно наказана, достаточно уже обесславлена его победа; пусть в наказании своем диктатор не преступает меры и не причиняет этого срама ни прекрасному юноше, ни его отцу, славному мужу, ни роду Фабиев. Но так как ходатайства их и доводы имели мало успеха, то они просили его взглянуть на неистовствующее собрание. Не согласно-де ни с его возрастом, ни с умом возбуждать настолько взволнованных воинов и давать им повод к восстанию. Не Квинту Фабию, который просьбой желает отвратить от себя наказание, а диктатору всякий поставит в вину то, что он, ослепленный гневом, возбудил против себя озлобленную толпу безумным препирательством. Наконец, для того, чтобы он не думал, что они делают это из расположения к Фабию, они готовы дать клятву, что не считают полезным для государства подвергать наказанию Фабия в такое время.

33. Такими указаниями легаты не столько примирили диктатора с начальником конницы, сколько возбудили его против себя, и им приказано было сойти с трибунала; и после того как герольд напрасно старался восстановить тишину, так как вследствие шума и суматохи нельзя было расслышать ни голоса самого диктатора, ни голоса его служителей, ночь наконец, подобно тому, как это бывает во время битвы, положила конец спору.

Начальник конницы получил приказание явиться на следующий день; но так как все утверждали, что Папирий будет горячиться еще больше, потому что он раздражен и озлоблен самим спором, то Фабий убежал тайно из лагеря в Рим. По совету отца, Марка Фабия, который три раза уже исполнял должность консула и диктатора, он созвал тотчас сенат и стал горько жаловаться пред отцами на насилие и несправедливость диктатора. Тогда внезапно перед курией послышался шум очищающих дорогу ликторов, а вслед за тем явился и сам исполненный гнева диктатор, который пустился в погоню за Фабием с отрядом легкой конницы, когда узнал о его побеге из лагеря. Затем спор возобновился, и Папирий приказал схватить Фабия. Когда при этом, несмотря на просьбы знатнейших из отцов и всего остального сената, жестокий муж настаивал на своем решении, отец юноши, Марк Фабий, сказал: «Так как ни воля сената, ни мой старческий возраст, которому ты готовишь сиротство, ни храбрость и знатное происхождение начальника конницы, которого ты сам же назначил, ни просьбы, которые нередко смягчали врага и умилостивляют гнев богов, не имеют для тебя значения, то я обращаюсь к народным трибунам и апеллирую к народу и его предлагаю в судьи тебе, когда ты бежишь от суда своего войска и сената, – его, который один, наверно, больше имеет значения и силы, чем твоя диктатура. Я увижу, уступишь ли ты той апелляции, которой уступил римский царь Тулл Гостилий[514 - …уступишь ли ты той апелляции, которой уступил

римский царь Тулл Гостилий. – См. I, 26.]».

Из курии пошли в народное собрание. Когда в сопровождении немногих пришел туда диктатор и со всей толпой знатных граждан начальник конницы, Папирий приказал свести его с кафедры на более низкое место[515 - …приказал свести его с кафедры на более низкое место. – Как должностное лицо начальник конницы должен был говорить с кафедры; но в данном случае он говорил с диктатором, притом как обвиняемый, а потому должен был сойти с кафедры.]. Отец последовал за сыном и сказал: «Ты хорошо делаешь, приказав свести нас туда, откуда мы можем высказать свое мнение, даже как простые граждане».

Сначала слышались не столько связные речи, сколько перебранка; затем шум заглушен был полным негодования голосом старика Фабия, который порицал Папирия за его гордость и жестокость, говоря, что он также был диктатором в Риме и не обидел никого – ни плебея, ни центуриона, ни воина, Папирий же ищет победы и триумфа над римским полководцем, словно над неприятельскими вождями. Какая разница между сдержанностью прежних людей и теперешней гордостью и жестокостью! Диктатор Квинкций Цинциннат наказал освобожденного им из осады консула Луция Минуция только тем, что оставил его, консула, легатом при войске[516 - …оставил его, консула, легатом при войске. – См. III, 26–29.]. Марк Фурий Камилл не только сдержал свой гнев, когда Луций Фурий, пренебрегши его старостью и властью, сразился с постыднейшим исходом[517 - …сразился с постыднейшим исходом… – См. VI, 24.], не только ничего предосудительного не написал о товарище народу или сенату, но даже по возвращении в Рим признал его самым достойным между консульскими трибунами и выбрал его в соучастники своей власти, когда сенат позволил ему выбирать из своих товарищей. А у народа, в руках которого находится верховная власть над всеми, никогда даже гнев против тех, которые вследствие своей опрометчивости и неспособности губили армии, не заходил далее наказания денежным штрафом; но смертной казни за дурное ведение войны не требовали еще по сей день ни для одного полководца. А теперь вождям римского народа, одержавшим победу и достойным самых законных триумфов, угрожали розгами и секирами, чего нельзя было делать даже и по отношению к потерпевшим! Чему же, наконец, должен был бы подвергнуться его сын, если бы он потерял войско, если бы был разбит, обращен в бегство и лишился лагеря? До чего больше мог дойти гнев и насилие диктатора, чем до ударов розгами и казни? Как согласовать между собою то, что государство благодаря Квинту Фабию радуется победе, устраивает благодарственные молебствия и празднества, а его, ради которого открыты храмы богов, дымятся алтари жертвами и к ним в изобилии приносятся почетные дары, – его, раздетого, секут розгами на глазах римского народа, в виду Капитолия и Крепости, в виду богов, которых он не напрасно призывал в двух сражениях?! Как отнесется к этому войско, которое одержало победу под его личным предводительством и главным начальством? Что за печаль будет в римском лагере! Какая радость среди неприятелей!

Так говорил он, упрекая, и вместе с тем жаловался, молил богов и людей о защите и, проливая обильные слезы, обнимал своего сына.

34. За Квинта Фабия стояло величие сената, расположение народа, помощь трибунов и воспоминание об отсутствующем войске; с другой стороны, превозносились непобедимая власть римского народа, военная дисциплина и эдикт диктатора, всегда соблюдавшиеся, как воля богов, и Манлиевы приказы, и принесенная в жертву для общей пользы любовь к сыну. Так поступил-де некогда и Луций Брут[518 - Так поступил-де некогда и Луций Брут… – См. II, 5.], основатель римской свободы, по отношению к двум своим сыновьям, теперь же добродушные отцы и снисходительные старики, когда дело касается презрения к чужой власти, прощают юности нарушение военной дисциплины, как нечто маловажное. Он, Папирий, будет настаивать, однако, на своем решении и ничего не уступит из законного наказания по отношению к тому, кто вопреки его приказанию дал битву, несмотря на то что религиозные обряды были нарушены и ауспиции сомнительны. Будет ли вечно продолжаться величие диктаторской власти, это не от него зависит; но Луций Папирий нисколько не ограничит ее прав; он желает, чтобы власть трибунов, неприкосновенная сама по себе, не посягала, при помощи своего протеста, на власть римских начальников и чтобы народ не уничтожил именно в его лице диктатора и право диктатуры. Если народ это сделает, то потомки тщетно будут обвинять не Луция Папирия, а трибунов и ложный приговор народа; ибо, если раз нарушена военная дисциплина, то воин не будет повиноваться приказанию центуриона, центурион – приказанию трибуна, трибун – приказанию легата, легат – приказанию консула, начальник конницы – приказанию диктатора; никто не будет питать уважения к людям и богам; не будут исполняться распоряжения полководцев, не будут принимаемы в расчет ауспиции; воины без отпуска будут в беспорядке бродить в завоеванной и во вражеской стране; позабыв о присяге или руководясь лишь своеволием, они будут оставлять службу, когда захотят, будут покидать осиротелые знамена; не будут сходиться по приказанию, не будут различать, сражаются ли они днем или ночью, на удобном или неудобном месте, по приказанию ли полководца или без него, и не будут охранять знамен, не будут держаться рядов своих; наподобие разбоя, военная служба, вместо освященной обычаем и клятвой, станет делом слепой случайности. «Обвинениям в этих преступлениях, – сказал Папирий, – подвергайте себя во все века, народные трибуны, на свои головы примите вину за своеволие Квинта Фабия!»

35. Недоумевавших трибунов, теперь уже больше дрожавших за себя, чем за того, для которого нужна была их помощь, освободило от этого гнета единодушие римского народа, который обратился к диктатору с просьбами и мольбой – ради него освободить от казни начальника конницы. Когда народ обратился к просьбам, к нему присоединились также трибуны и убедительно просили диктатора отнестись снисходительно к человеческой ошибке и молодости Квинта Фабия; они говорили, что он достаточно наказан. Уже сам юноша, уже отец его Марк Фабий, забыв о споре, пали на колени и просили диктатора оставить гнев. Тогда диктатор, водворив тишину, сказал: «Хорошо, квириты! Одержала верх военная дисциплина, победило величие власти, существование которых на будущее время подвергалось опасности. Квинт Фабий, который сражался вопреки распоряжению полководца, не освобождается от наказания, но, признанный виновным, отдается в дар римскому народу, отдается в дар трибунской власти, которая идет к нему на помощь из милости, а не на законном основании. Живи, Квинт Фабий, осчастливленный больше этим согласием граждан, выразившимся в защите тебя, чем тою победой, которая незадолго перед тем приводила тебя в восторг; живи, дерзнувший на такой подвиг, которого тебе не мог бы простить даже и отец, если бы стоял на месте Луция Папирия! Со мною ты можешь помириться, когда захочешь; римскому же народу, которому ты обязан жизнью, ты не можешь оказать большей услуги, как ту, если этот день послужил для тебя достаточным уроком в мирное и военное время быть в состоянии подчиняться законной

власти».

Диктатор объявил, что не задерживает больше начальника конницы, и сошел с освященного места; радовался сенат, радовался еще больше народ; окружив, поздравляли с одной стороны начальника конницы, с другой – диктатора и сопровождали их; военная власть, казалось, была укреплена опасностью Квинта Фабия не менее, чем достойной жалости казнью молодого Манлия.

Случайно в этом году вышло так, что всякий раз, когда диктатор удалялся от войска, неприятели в Самнии начинали волноваться. Но у легата Марка Валерия, который был начальником лагеря, стоял пред глазами Квинт Фабий как предупреждающий пример, что следует больше бояться сурового гнева диктатора, чем какой бы то ни было неприятельской силы. Поэтому, когда отряд, добывавший хлеб, попал в засаду и был перебит на неудобном месте, то все были убеждены, что легат мог бы подоспеть к ним на помощь, если бы не боялся строгих эдиктов диктатора. Раздраженные еще и этим обстоятельством, воины утратили всякое расположение к диктатору; впрочем, уже раньше они были озлоблены против него за то, что он был неумолим по отношению к Квинту Фабию и в угоду римскому народу простил то, чего не хотел простить по их просьбам.

36. Поручив начальство в городе Луцию Папирию Крассу, а начальнику конницы Квинту Фабию запретив предпринимать что бы то ни было в силу власти, сопряженной с его должностью[519 - …а начальнику конницы Квинту Фабию запретив предпринимать что бы то ни было в силу власти, сопряженной с его должностью… – В силу своей высшей власти диктатор запрещает начальнику конницы исполнять служебные обязанности; отставить начальника конницы от должности диктатор не мог, несмотря на то что сам избирал себе его в помощники, и продолжительность их пребывания в должности была одинакова.], диктатор возвратился в лагерь; прибытие его не обрадовало граждан и нимало не напугало врагов. Ибо на следующий день они в боевом порядке подошли к римскому лагерю, потому ли, что не знали о прибыли диктатора или потому, что мало придавали значения присутствию или отсутствию его.

Но один человек, Луций Папирий, имел такое значение, что если бы воины сочувствовали планам полководца, то в этот день, считали несомненным, можно было окончить войну с самнитами: так он построил войско, так подкрепил его позицией и резервами и всякого рода военным искусством. Но воины были нерадивы и умышленно отказывались от победы, чтобы умалить славу полководца.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/tit-liviy/istoriya-rima-ot-osnovaniya-goroda/?lfrom=931425718) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes

Примечания

1

Текст печатается по изданию: Тит Ливий. Римская история от основания Города. Перевод с латыни под редакцией П. Адрианова. В 6 томах. М., Типография Е. Гербека, 1897 (2-е изд. 1901).

При составлении примечаний использовались комментарии редактора к первому и второму изданиям перевода на русском языке, а также комментарии к изданию: Тит Ливий. История Рима от основания Города. В 3 томах. М., Наука, 1989–1993. Примечания к настоящему изданию, отмеченные «Примеч. ред»., подготовлены О. А. Королевой, которая также привела комментарии редактора первого издания в соответствие с орфографическими и стилистическими нормами современного словоупотребления.

…только к двум, Энею и Антенору… – Эней – герой Троянской войны, в римской мифологии сын Анхиса и Венеры, родственник троянского царя Приама. Антенор – советник Приама, один из мудрых троянских старейшин, оказавший гостеприимство Менелаю и Одиссею, когда те явились в Трою с требованием выдать Елену.

2

…перед пенатами… – Пенаты – божества-хранители, культ которых связан с обожествлением предков. Домашние, или фамильные, пенаты – хранители дома, запасов продовольствия. Общественные, или государственные, пенаты считались одной из главных святынь Рима. В торжественных клятвах их называли вместе с Юпитером. Их фигурки, привезенные Энеем из Трои, сначала находились в Лавинии, а потом в Риме, в храме Весты. – Примеч. ред.

3

…как подобает именовать Энея, я не знаю, зовут же его Юпитером Родоначальником. – Юпитер Родоначальник – лат. Iuppiter Indiges. Вероятно, имеется в виду, что культ Энея слился с культом бога-родоначальника.

4

…тот, которого под именем Юла род Юлиев считает своим родоначальником. – Юлии – знатный римский род. Юлии возводили себя к Юлу, мифическому сыну Энея. Первое историческое лицо, относящееся к этому роду, – Гай Юлий Юл, консул 489 года до н. э. – Примеч. ред.

5

…новый город, который назвал Альбой Лонгой, так как он тянулся вдоль горного хребта. – Альба Лонга значит «Длинная Альба»; в 25–30 км от Рима. – Примеч. ред.

6

…выведением колонии… – Колониями назывались города-поселения, выводимые римлянами в разные районы Италии. Они делились на колонии римских граждан и колонии латинского права. Вторые становились самостоятельными городами – их поселенцы теряли прежнее гражданство (римское или других городов Лация) и делались гражданами вновь основываемых поселений. Выведение колоний в захваченные у неприятеля города служило укреплению позиций Рима. – Примеч. ред.

7

Затем царствовал сын Аскания Сильвий… – Сильвий – от лат. silva – лес. Древние римские писатели приписывали основание Рима или самому Энею, или Ромулу, называя последнего его внуком. Но так как основание Рима приурочивали к 400 или даже 432 году после разрушения Трои, то получалась слишком большая лакуна; чтобы сгладить это противоречие, около времени Суллы составлен был приводимый Ливием список альбанских царей.

8

Однако ни боги, ни люди не в силах были защитить ее и детей от жестокости царя… – Право выбора и наказания весталки принадлежит царю как верховному жрецу.

9

…где теперь находится Руминальская смоковница… – Руминальская смоковница (лат. rumis – «сосок»), по указанию древнего грамматика Феста, названа так потому, что под нею волчица кормила Ромула и Рема грудью. Смоковница эта находилась на той части Палатинского холма, которая именуется Кермал и лежит против Капитолия. Во времена Тита Ливия ее уже не было; надо, следовательно, полагать, что Ливий неточно выразился или смешал эту смоковницу с другой, которая росла на Комиции и существовала еще при Плинии Старшем. Наименование этой смоковницы Ромуловой основано на смешении имени богини Румины, которой она была посвящена, с именем Ромула.

10

… Ларенция за распутство называлась среди пастухов lupa, и это послужило основанием удивительной сказки. – Акка Ларенция, мать Ларов, под именем Lupa или Luperca почиталась как воспитательница богов-покровителей Римского государства – Пика и Фавна; в честь ее установлен был праздник Ларенталий. Позже ее превратили в историческую личность кормилицы Ромула и Рема, а так как слово lupa имеет и предосудительное значение – «потаскуха», то эту кормилицу стали считать публичной женщиной. В основе сказки о волчице лежит, как

полагают, то же сходство имени богини Lupa с латинским названием волчицы (lupa).

11

…празднество Луперкалий… – Луперкалии (от лат. lupus – «волк») – древнеримский праздник очищения и плодородия, совершались 15 февраля в честь бога плодородия Фавна Луперка.

12

…города Паллантия… – Паллантий – древний город к западу от Тегеи; считается родиной Евандра.

13

…нагие юноши… – Юноши были покрыты только козлиной шкурой, как и находившееся в храме у подножия Палатинского холма изображение Пана.

14

…поклонение Пану Ликейскому… – Ликейским Пан называется от имени горы Ликей, лежавшей близ Паллантия; там родился Пан и там же был его храм.

15

…то Ромул избирает Палатинский, а Рем – Авентинтинский холм для гадания… – Авгур (здесь сам Ромул) ставит определенные вопросы, на которые боги должны ответить определенными же знамениями. Обычай вопрошать волю богов перед вступлением во власть или перед началом какого-либо важного предприятия остался и впоследствии. Коллегиальное устройство авгуры получили при царе Нуме (гл. 18).

16

… Ромул один завладел царством, а основанный город был назван именем основателя. – Тит Ливий оставляет открытым вопрос, происходил ли спор до или после основания Рима. Впрочем, этимологически невозможно произвести Roma от Romulus; из имени Romulus вышло бы Romula, но так как уменьшительная форма имени могла иметь дурное значение для будущего государства, то она была изменена в Roma.

17

…пастух по имени Как… – Как у поэтов является чудовищем, полузверем; потомок Вулкана. Весьма вероятно, что италийские греки отожествляли его имя с прил. ????? («злой»), и в этом смысле он удобно противопоставлялся «доброму мужу» (Евандру). Жил Как, по одним источникам, на Палатине, где и позже показывали «лестницу Кака» (Scalae Caci), ведущую к цирку, по другим – на Авентине.

18

…муж этот пользовался уважением за удивительные письмена… – Т. е. латинский алфавит, которому приписывается греческое происхождение (от Евандра); занесен он был в Лаций, вероятно, через Кумы.

19

…в божественную силу его матери Карменты… – Кармента (от лат. carmen – «песнь», «пророчество») – древнеримское божество, отождествленное впоследствии с матерью или женой Евандра. Почиталась как пророчица и родовспомогательница. Кроме древнего алтаря на Бычьем рынке ей был посвящен небольшой храм у ворот в ее честь у подножия Капитолия; в честь нее проводился праздник Карменталий. – Примеч. ред.

20

…еще до прибытия туда Сивиллы. – Сивилла прибыла в Италию, по преданию, после разрушения Трои.

21

…тебе будет здесь посвящен жертвенник и некогда могущественнейший народ на земле будет именовать его Величайшим… – Жертвенник Геркулеса – Ara maxima – вместе с часовней находился у входа в цирк на Бычьем рынке, названном так потому, что здесь, по преданию, остановился Геркулес со своими быками. При его жертвеннике заключались договоры; в дар ему приносили десятую часть приобретенного добра.

22

Наученные Евандром… – Жертву надлежало приносить с непокрытой головой, жертвенное угощение съедать сидя и не допускать к нему женщин; все это, по одним источникам, было установлено Евандром со слов Геркулеса, по другим – самим Геркулесом.

23

…двенадцать ликторов. – Ликторы – прислужники при высших должностных лицах. Совмещали функции телохранителей, палачей и т. п. Количество ликторов зависело от ранга должностного лица. – Примеч. ред.

24

…откуда взято и курульное кресло, и тога-претекста… – Курульное кресло и тога-претекста – знаки царской власти, заимствованные у этрусков. Курульное кресло – переносное сиденье из слоновой кости, тога-претекста – тога, окаймленная пурпурной полосой. – Примеч. ред.

25

…для увеличения населения открыто было убежище, которое находится за загородкой, если спускаться с Капитолия… – В ложбине, находящейся между двумя вершинами Капитолия, в то время покрытыми лесом, находился храм бога Вейовиса, защищавшего и очищавшего бежавших к нему рабов, должников и преступников. Подобные убежища существовали и в других местах Италии.

26

…наименование «патриции». – Патриции, или отцы (patres), были главами «фамилий» – больших патриархальных семей, из которых состоял род. Из их числа и составлялся первоначально сенат; слова «отцы» и «сенаторы» в книгах Ливия часто равнозначны.

27

…затевает торжественные игры в честь Нептуна Конного и называет их Консуалиями. – Имя бога, соответственно названию празднества, было Конс; он был покровителем земледелия; его жертвенник находился в конце цирка и оставался весь год засыпанным; отрывали его всего три раза в год, преимущественно в дни Консуалий – 21 августа и 15 декабря.

28

…отсюда этот возглас вошел в употребление при свадьбах. – «Талассию!» кричали невесте при входе ее в дом жениха; это имя одного из участников похищения сабинянок.

29

…он повесил доспехи с убитого вражеского вождя на нарочно для того устроенные носилки и вступил на Капитолий… – Это еще не был триумф, учреждение которого Ливий приписывает Тарквинию (38 гл.).

30

Юпитер Феретрийский… – Юпитер Феретрийский почитался как воинское божество, которому посвящались «тучные доспехи», снятые с предводителя неприятельского войска римским полководцем. Храм Юпитера Феретрийского (старший в Риме) был мал, и в нем не было статуи бога – только скипетр и кремень.

31

…приношу тебе это царское оружие и посвящаю храм в этих пределах, которые я мысленно только что обозначил… – Ромул совершает действия, приписываемые в других местах авгуру (ср. гл. 18).

32

…первого храма, посвященного в Риме. – Храм этот находился на западном склоне Капитолийского холма.

33

…дважды только были приобретены «тучные доспехи»… – В первый раз после Ромула «тучные доспехи» принес Авл Корнелий Косс, убив вейского царя Толумния (IV, 19), во второй – Марк Клавдий Марцелл, убив инсубрийского царя Виридомара (222 до н. э.).

34

…римской Крепости… – Крепость – одна из двух вершин Капитолийского холма.

35

…посвящаю храм тебе, Юпитеру Статору… – Храм Юпитера Статора (Становителя) был сооружен лишь в 294 году до н. э. консулом Марком Атилием Регулом по обету, данному им в битве при Луцерии.

36

…Юпитер Всеблагой Всемогущий… – Юпитер Всеблагой Всемогущий (Jupiter Optimus Maximus), или Юпитер Капитолийский – главное божество пантеона. Первоначально олицетворял силы солнечного света, молнии, грома и бури. – Примеч. ред.

37

…по всему пространству, занятому теперь форумом. – Форум – главная площадь Рима, в низине между Палатином и Капитолием.

38

…прибыв в Лавиний для торжественного жертвоприношения… – Как римский царь, Тит Таций приносил жертву богам Латинского союза на праздник пенатов; впоследствии это делали консулы и диктаторы при вступлении в должность и оставлении поста.

39

…возобновил договор между городами Римом и Лавинием… – Договор этот возобновлялся ежегодно после Латинских празднеств даже тогда, когда латины были уже покорены.

40

…в тысяче шагов… – Тысяча шагов равна одной римской миле. «Шаг» (passus, т. е. двойной шаг) равнялся 5 футам (римский фут = 29,57 см).

41

…наименовал

«быстрыми». – «Быстрыми» назывались всадники, чье наименование Тит Ливий и другие писатели ошибочно перенесли на царских телохранителей.

42

…у Козьего болота… – Козье болото – озерцо или болото на Марсовом поле.

43

…все приветствуют Ромула как бога, сына бога, царя и родоначальника города Рима… – Обоготворенный Ромул, отец-основатель города, был отождествлен с сабинским, как считается, богом Квирином. Квирин впоследствии стал одним из наиболее чтимых в Риме богов, его культ часто объединялся с культами других богов – Януса, Марса, Юпитера.

44

…сохранилось и это предание, хотя и очень темное… – Возникновение этой редакции сказания о кончине Ромула относят ко времени борьбы патрициев с плебеями.

45

…и до какой степени признание бессмертия Ромула успокоило тоску по нему в народе и войске. – Апофеоз Ромула относится к позднейшему времени; Энний передает его в другой форме, говоря, что Ромул взят был на небо в колеснице отца своего Марса.

46

…и так шло по всем вкруговую. – Рассказ Тита Ливия был бы совершенно ясен, если бы сенат состоял из 100 человек; но в гл. 3 упомянуто, что с принятием сабинян в число римских граждан государство, а следовательно, и число сенаторов, удвоилось, т. е. их было 200. Думать, что участие в управлении принимали не все сенаторы, нельзя; поэтому приходится остановиться на предположении, что все сенаторы делились на десять равных частей, именуемых декуриями, но в каждой декурии было не непременно 10 человек, а могло быть и более. Нельзя с точностью сказать и того, в каком порядке управление переходило от одного лица к другому; чередовались ли между собою сперва все члены I декурии, затем II, III и т. д., или же составлялась коллегия из 10 первых членов каждой декурии, затем из 10 вторых и т. д., до конца. В том и другом случае как порядок декурий, так и порядок отдельных членов каждой декурии определялся жребием.

47

Отсутствие царя продолжалось год… – И тут неясность: если даже предположить 100 участников в управлении, то и тогда междуцарствие продолжалось не менее пятисот дней, Тит Ливий же говорит о годичном промежутке.

48

…приведенный в Крепость авгуром… – Авгуры – римские жрецы; они улавливали поданные божеством знаки и толковали их. Особое значение придавалось гаданию по полету птиц (ауспиции). Авгур не предсказывал будущее – он должен был определять, благоприятствуют или не благоприятствуют боги задуманным действиям.

49

…на краю Аргилета храм Януса… – Храм Януса имел только две стены и крышу; остальные две стены заменяли ворота; в храме стояло изображение Януса, во времена Нумы единственная статуя бога. Аргилет – улица на северо-востоке от форума.

50

…он разделяет год на двенадцать месяцев… – Создание первого римского календаря приписывалось античной традицией Ромулу. Царь Нума Помпилий (ок. 700 до н. э.) преобразовал древнейший римский календарь, состоявший из десяти месяцев (304 дня). Он высчитал, что в году 355 дней, и разделил каждый год на двенадцать месяцев; первым месяцем римского календаря считался март. Около 451 года до н. э. высшие римские чиновники (децемвиры) привели последовательность месяцев прежнего календаря к нынешнему виду, перенеся начало года с 1 марта на 1 января. – Примеч. ред.

51

…установил дни неслужебные и служебные… – В «служебные» дни можно было заниматься общественной деятельностью и вести судебные дела. Занятие общественными делами в «неслужебные», праздничные дни требовало искупления очистительной жертвой.

52

…он учредил Юпитеру постоянного жреца – фламина… К нему он присоединил двух фламинов – одного Марсу, а другого Квирину… – Фламин – в Риме жрец определенного бога, который должен был совершать ежедневные жертвоприношения. Упомянутые три фламина назывались «старшими» и всегда выбирались из патрициев; кроме того, было двенадцать младших фламинов. Бог Квирин считался ипостасью Марса (олицетворял Марса мирного в отличие от Марса военного).

53

…он назначил им жалованье от казны, а обязав их быть девами и окружив их церемониалом, он сделал их уважаемыми и неприкосновенными. – Возведению в весталки предшествовали гадания; эти жрицы имели особенную, приличествующую их званию одежду и пользовались разными преимуществами. В храме Весты, этом очаге Римского государства, лежавшем на склоне Палатинского холма, обращенном к форуму, весталки должны были поддерживать неугасимый огонь. Жалование, о котором упоминает Тит Ливий, вероятно, не было постоянным, а выдавалось единовременно при вступлении в жреческое звание.

54

…избрал также двенадцать салиев… – Салии – члены древнейших жреческих коллегий, Палатинской и Коллинской. Название салиев уже древние производили от salii – «прыгуны», имея в виду совершаемое ими по городу шествие на три счета (tripudium).

55

…и небесные щиты, именуемые «анцилиями»… – Анцилии – священные щиты особой продолговатой формы. По легенде, однажды, когда Нума молился, ему упал на руки щит с неба, и раздался голос, говоривший, что пока этот щит у римлян, их могущество будет незыблемо. Вследствие этого Нума распорядился сделать одиннадцать таких же овальных щитов, так что нельзя было узнать настоящий, и похищение его становилось почти невозможным.

56

…шествуя в торжественной пляске на три счета по городу и воспевая гимны. – Торжественная процессия салиев, обходивших город в марте, сопровождалась пением гимна в честь всех небожителей вместе и каждого в отдельности. Этот гимн (carmen saliare) есть древнейший памятник римской поэзии.

57

…все остальные, общественные и частные, священнодействия он подчинил решению понтифика… – Понтифики – высшая жреческая коллегия, надзиравшая за другими жреческими коллегиями, ведала составлением календарей, обрядами, сакральным правом и т. д. Здесь, очевидно, речь идет о верховном понтифике, который, не заведуя культом определенного божества, наблюдал за всеми вообще священнодействиями; это звание долго оставалось за патрициями, державшими плебеев в зависимости и в религиозном отношении.

58

…жертвенник Юпитеру Элицию… – Элиций – т. е. вызванный с неба, являющийся в виде молнии и тем обнаруживающий свою волю.

59

…и посвятил ее Каменам, потому что, по его словам, там они собирались с супругой его Эгерией. – Камены – нимфы источника, имеющие дар прорицания, впоследствии были отождествлены с Музами; посвященная им роща находилась у Капенских ворот; из находившегося тут источника весталки брали воду для храма. Эгерия – италийское божество водных источников. – Примеч. ред.

60

К капищу ее… – Капище богини Верности находилось на Капитолии.

61

…освятил места, именуемые понтификами «Аргеями». – В Риме было 24 часовни (по 6 в каждой городской трибе), которые носили имя Аргеи; 16 и 17 марта совершался ход от одной часовни к другой, причем жена фламина Юпитера являлась в трауре, знаком которого были непричесанные волосы. Вторая процессия совершалась 15 мая; в ней принимали участие понтифики, весталки, преторы и те граждане, которые имели на это право; все шли на Свайный мост и по принесении жертвы бросали в Тибр двадцать четыре куклы, также называвшиеся

Аргеями.

62

…избрал в цари Тулла Гостилия… – Тулл Гостилий – легендарный царь Рима, правивший в 672–640 годах до н. э. – Примеч. ред.

63

Во главе правления в Альбе стоял в то время Гай Клуилий. – Об отношениях Рима и Альбы Тит Ливий ничего не говорит, и в существовании договора, о котором упоминается ниже, можно сомневаться. На основании рассказа об избрании Меттия Фуфетия диктатором сомнительно, что и Клуилий был царем; вернее всего то, что с прекращением рода Сильвиев вместо царей стали избирать ежегодно сменяемых диктаторов.

64

…альбанцы избрали диктатором Меттия Фуфетия. – Диктатор – должностное лицо с чрезвычайными полномочиями на срок, не превышающий шесть месяцев. Избирался в случае военной опасности, а позднее – для ведения определенных внутригосударственных дел. Назначался консулом по предложению сената. Меттий – латинизированная форма оскского титула meddix. – Примеч. ред.

65

Фециал… – Фециалы – коллегия жрецов, ведавшая принципами международного права. Они совершали обряды, которыми сопровождалось объявление войны и заключение мира, и только при условии строгого выполнения этих обрядов война считалась справедливой, а договор действительным. – Примеч. ред.

66

…союз с уполномоченным… – Уполномоченный (pater patratus) избирался особо всякий раз из коллегии фециалов и получал особое посвящение, о котором говорит здесь Тит Ливий. При заключении договора он являлся представителем всего римского народа, произносил клятву за него; он же объявлял войну, выдавал нарушителей международного права. Он назывался pater, как представитель всего народа, уподобляемого семье, patratus, как выбранный и посвященный (глаг. patrare) для совершения всех необходимых действий и принесения клятвы за народ.

67

…священной травы. – Трава эта (ее называют железняк) бралась на Капитолии и вырывалась непременно с землей, что служило символом территориальных владений государства. Траву эту вручал фециалу царь, а после – консул.

68

…и спутниками… – По свидетельству Варрона, спутников обычно было четверо.

69

…он поразил поросенка кремнем. – В храме Юпитера Феретрийского хранился кремень, служивший символом Юпитера, карающего нарушителя клятвы ударом молнии.

70

Тогда римляне поддерживают своего воина кликами, в каких обыкновенно выражается участие к потерявшему было всякую надежду… – Тит Ливий прибегает к сравнению, заимствованному из обычаев гладиаторских игр, когда бойца, потерявшего уже надежду на победу, начинает ободрять сочувственными возгласами стоящая за него партия.

71

…на суд к царю. – Царь является высшим судьей в государстве; он или сам расследует дело и произносит приговор, или же уполномочивает других лиц, назначая их перед народным собранием; в последнем случае царь уступает судебную власть народу, к которому обвиненный может апеллировать.

72

…созвав народное собрание… – Так называемое contio, которое, не предпринимая никаких решений, должно лишь выслушать волю царя.

73

«На основании закона назначаю дуумвиров, которые будут судить Горация за государственное преступление». – Хотя Горация и выражала сочувствие врагу отечества, но брат, убив ее, присвоил себе принадлежащее государству право судить виновного. Комиссия для выполнения какого-нибудь дела назывались у римлян по числу членов – дуумвиры (2 лица), триумвиры (3 лица), децемвиры (10 лиц) и т. д.

74

Закон… – Из текста не ясно, существовал ли закон о наказании государственного преступника раньше или был издан только теперь.

75

…если на их приговор последует со стороны подсудимого обращение к народу… – Народ как высшая инстанция стоит выше спорящих сторон (в данном случае судьи и подсудимого) и имеет право миловать.

76

…на несчастном дереве… – Так назывались деревья, посвященные подземным богам.

77

…на месте, именуемом «Горациевы копья»… – Место это находилось на краю форума у одного из окружавших его портиков.

78

Он совершил некоторые искупительные священнодействия… – Так как народ оставил в своей среде преступника, то он считался оскверненным, и необходима была очистительная жертва.

79

…как бы провел его под ярмом. Эта церемония по сей день ежегодно устраивается на общественный счет и именуется «сестрин брус». – «Ярмо» сооружалось из двух столбиков (копий) с перекладиной; проведение под ярмом было унижающей процедурой.

80

…дает обет учредить двенадцать салиев… – Упоминаемые здесь салии называются Квиринальскими, в отличие от старшей коллегии салиев, именовавшихся Палатинскими; они приносили жертвы на Квиринальском холме и были первоначально, вероятно, жрецами Квирина.

81

…храм Страху и Ужасу. – Божества, приводившие в смятение врагов; их признают тождественными Пику (лесному божеству, дававшему оракулы) и Фавну.

82

…покидая и ларов с пенатами… – Домашние, фамильные лары были связаны с домашним очагом, семейной трапезой, почитались наравне с пенатами и Вестой как главные домашние божества. – Примеч. ред.

83

Священным местом собраний… – Тит Ливий называет место собраний сената templum потому, что оно должно было соответствовать всем требованиям авгуров и быть освящено; без этого решения сената не могли иметь законной силы.

84

…сделал курию, именовавшуюся до времени наших отцов Гостилиевой. – Гостилиева курия находилась на юго-восточном склоне Капитолийского холма. В 52 году до н. э. сгорела и была заменена на Юлиеву.

85

…набрал из альбанцев десять отрядов всадников… – Триста всадников набрали из альбанцев. Соответственно трем центуриям Ромула в военном отношении эти три центурии делились на 10 отрядов по 30 человек каждый.

86

…у храма Феронии… – Богиня Ферония почиталась сабинянами, этрусками и латинами; у храма ее, находившегося на горе Соракта, проходили многолюдные ярмарки.

87

…еще раньше их граждане бежали в рощу и были приняты в Риме. – Речь об убежище, открытом Ромулом (см. гл. 8), но и позже, по-видимому, сохранявшем свое назначение.

88

…согласно предостережению гаруспиков… – Гаруспики – толкователи предзнаменований, разъясняли их по внутренностям животных.

89

…народ избрал царем Анка Марция… – Анк Марций – один из семи легендарных царей Древнего Рима, внук Нумы Помпилия; правил, по преданию, в 640–616 годах до н. э. – Примеч. ред.

90

…у древнего племени эквиколов… – Эквиколы, составная часть воинственного и разбойничьего племени эквов, жили в сабинской земле.

91

…и ты, Янус Квирин… – Прозвище Квирин придано Янусу потому, что он, по объяснению древних, – владыка войны, а орудие ее, копье, называется по-сабински curis.

92

…и этот обычай приняли и потомки. – Церемония объявления войны сохранялась во все время существования республики, с тем, однако, ограничением, что фециал бросал копье от так называемой «воинской колонны» (columna bellica) у храма Беллоны. Изменение это вызвано было невозможностью точного исполнения ритуала, так как римляне вели войны с отдаленными народами и государствами, а не с соседними, как было в первое время.

93

…около жертвенника Мурции… – Жертвенник Венеры Мурции (Венеры

Успокаивающей) находился в узкой долине между Палатинским и Авентинским холмом.

94

Присоединен был и Яникул… – Яникул – холм на правом берегу Тибра. Был присоединен с тем, чтобы можно было защищаться от нападения со стороны Этрурии.

95

…для ровной, а потому и доступной местности. – Имеется в виду местность между Целийским и Авентинским холмами.

96

…сооружена была тюрьма посреди города… – На Капитолийском холме были высечены своды в два этажа, из которых в нижнем находилась тюрьма Туллиан. В ней совершалась и смертная казнь.

97

…с отнятием Месийского леса… – Месийский лес находился на правом берегу нижнего течения Тибра.

98

…бассейны для соленой воды… – Вода испарялась, а оставшаяся соль разрабатывалась для удовлетворения потребности горожан.

99

…переселился в Рим Лукумон… – Лукумон – у этрусков правитель города. Тит Ливий ошибочно принимает за собственное имя наименование лица, стоявшего во главе каждого из двенадцати племен, на которые была разделена Этрурия.

100

…бежав из отечества вследствие мятежа… – Демарат принадлежал к коринфскому царскому роду Бакхиадов, свергнутому около 660 года до н. э. тираном Кипселом.

101

…за свою нищету назван был Эгерием. – От лат. egere – «нуждаться».

102

…знатен лишь настолько, что мог выставить изображение одного только Нумы. – Тит Ливий переносит на время царей позднейший обычай, по которому плебей, первый из своего рода получивший курульную должность (homo novus – «новый» человек), приобретал дворянство (nobilitas) и вместе с этим право оставить потомкам свое изображение (imago). Это была восковая маска, которая помещалась в зале (atrium) в особом шкафу (armarium). Чем больше у кого-либо было таких изображений, тем знатнее считался человек.

103

…обходя всех… – В республиканское время ищущие какой-либо должности обыкновенно обходили избирателей, брали их за руку, называли по имени и просили о содействии. Этот обычай позднейшего времени Тит Ливий переносит сюда.

104

…просил царства и держал речь, составленную так, чтобы привлечь на свою сторону народ. – Очевидно, Анк хотел сделать царскую власть наследственной в своем роду, но пока прежний порядок избрания царя народом сохранился, с тем лишь изменением, что Тарквиний сам выступает кандидатом.

105

…он избрал сто человек в сенаторы, которые потом были названы младшими… – Откуда были взяты эти сенаторы, точно нельзя сказать; выражение Тита Ливия толкуется в том смысле, что они происходили из плебейских родов.

106

…отпраздновал игры великолепные и с бульшими приготовлениями, чем предшествовавшие цари. – Ранее упомянуты были лишь Консуалии (гл. 9), но, очевидно, существовали и Римские (Великие) игры.

107

…для цирка, именуемого теперь Большим. – Большой цирк (Circus Maximus) – древнейший и самый крупный на территории Рима; был расположен в долине между Палатином и Авентином. – Примеч. ред.

108

…где они могли устраивать себе ложи… – Лишь на время игр, а не как постоянные места. Позже сенаторам было отведено место перед самой сценой, а с 67 года до н. э. всадникам предоставили следующие 14 рядов.

109

…то Римскими, то Великими. – Римские (Великие) игры появились под влиянием этрусков, и до того, как стать ежегодными, они были вотивными, т. е. давались по обету – в благодарность богам по особым поводам (обычно за победу). – Примеч. ред.

110

…на Комиции… – Комиций – место в Риме между форумом и курией, назначенное для народных собраний. Там исполнялись также казни и другие тяжкие наказания. – Примеч. ред.

111

…ни дома, ни на войне ничего не предпринималось без ауспиций… – Ауспиции («птичьи знамения») делились на государственные и частные, смотря по тому, касались ли они государства или частных лиц. Право совершать ауспиции принадлежало в ту пору исключительно патрициям.

112

…он только прибавил к существующим такое же число всадников, так что в трех центуриях их стало тысяча восемьсот. – Тит Ливий противоречит себе: Ромул установил 300 всадников (гл. 13), Тулл Гостилий прибавил еще 300 (гл. 30), удвоенное число, следовательно, должно было бы быть 1200, а не 1800. Очевидно, это известие Тит Ливий взял из другого источника, где говорилось о неизвестном нам увеличении числа всадников до 900.

113

…посвященные Вулкану… – Вулкан – в римской мифологии бог разрушительного и очистительного пламени. Вулкану служил один из двенадцати младших жрецов-фламинов. В более поздние времена Вулкан был отождествлен с греческим Гефестом.

114

…с верхнего этажа дома через окно, выходящее на Новую улицу… – Нижний этаж римского дома обыкновенно был окружен портиками, его окна выходили во двор, с верхнего же этажа – на улицу. Новая улица пролегала по северной и западной сторонам Палатинского холма.

115

…за истечением срока перемирия… – О каком перемирии говорит Ливий, непонятно, так как о войне речи не было.

116

…учредил ценз… – Ценз (от лат. census – подсчет, оценка) – перепись населения, проводившаяся в Риме каждые пять лет для оценки имущества граждан с целью урегулирования податей и военной службы. Согласно таким критериям, как размер имущества и происхождение, граждане причислялись к тому или иному разряду. Завершался ценз очистительной жертвой.

117

…установлены были разряды и центурии… – Деление граждан на разряды было установлено, прежде всего, для целей военных: чем состоятельнее был гражданин, тем больше требовало от него государство. Еще это деление важно было и для всей государственной жизни: чем больше служил государству гражданин, тем большими правами он пользовался. Это выражалось в числе центурий: старшие разряды имели больше центурий, младшие – меньше. Самое слово «центурия» имеет двоякое значение: с военной точки зрения центурия – отряд в 100 человек, с политической – она состояла из неопределенного числа лиц, принимаемых вместе за единицу при подаче голосов: чем старше разряд, тем меньшее число граждан составляло центурию.

118

…кто имел сто тысяч ассов или еще больший ценз… – Тит Ливий приводит ценз времени конца республики; первоначально принадлежность к тому или другому разряду определялась количеством земли, которым владел гражданин. Переведено оно было на деньги впервые, полагают, при цензоре Аппии Клавдии, когда асс был в пять раз дороже, чем при Тите Ливии (тогда асс равнялся фунту меди); со времен Первой Пунической войны цена асса стала меньше в три раза. Следовательно, ценз I разряда составлял 20 тысяч тяжелых ассов или 20 югеров земли (по 1000 ассов) и т. д. соответственно.

119

…по сорок центурий старших и младших… – Старшие – от 46 до 60 лет, младшие – от 16 до 45 лет; только в случае крайней опасности первых призывали на службу вне города.

120

…две центурии ремесленников… – Не принадлежа по цензу к I разряд у, они имели право подавать голоса вместе с центуриями I разряда.

121

…причислены были… – Позже под «причисленными» разумелись все граждане, выступавшие на войну без оружия и составлявшие запасные силы; они брали оружие убитых воинов и становились на их место.

122

На покупку лошадей назначено было по десять тысяч ассов из казны, а по две тысячи на

прокормление их ежегодно должны были вносить вдовы. – Сумма на покупку лошади выдавалась единовременно, а кормовые деньги ежегодно; деньги эти уплачивались всеми независимыми и состоятельными женщинами, которых указывало государство каждому всаднику.

123

…и все же вся сила сосредоточена была у самых состоятельных граждан государства. – К подаче голосов сперва приглашались 18 центурий всадников и 80 центурий I разряда; если они голосовали согласно, то дальнейшая подача голосов являлась излишней, так как они составляли уже большинство (98 из 193).

124

И нечего удивляться, что тот порядок, который существует теперь, по установлении тридцати пяти триб, каковое число удваивается вследствие деления их на центурии, старших и младших, не сходится с числом, установленным Сервием Туллием. – Это место представляет некоторую неясность. Из существующих объяснений мы останавливаемся на следующем: в 241 году до н. э. произошло смещение деления на трибы и центурии таким образом, что каждая из 35 триб выставляла для каждого из пяти разрядов по одной центурии старших и младших, не касаясь, однако, 18 центурий всадников: таким образом, вместо 175 центурий Сервия Туллия (не считая 18 центурий всадников) появляются 350 новых центурий, и Тит Ливий указывает на невозможность согласовать оба деления.

125

…от слова tributum… – Tributum – налог, идущий на чрезвычайные нужды государства.

126

Этот обряд… – Подобный смотр, сопровождаемый принесением очистительной жертвы, совершался каждые пять лет.

127

…древнейший писатель Фабий Пиктор… – Фабий Пиктор – древнеримский историк, жил во время Второй Пунической войны; в «Истории» он описал на греческом языке события со времен Энея до своего времени, на котором остановился более подробно.

128

…присоединены были два холма – Квиринал и… – По свидетельству других историков, Квиринал еще был занят сабинянами; Тит Ливий не говорит об этом в 33 гл.

129

…расширен был и померий. – Померий – незастроенное пространство вдоль городской стены, отделявшее город от сельской местности; эта территория была освящена птицегаданием и находилась под защитой богов от внешнего мира.

130

Такое пространство некогда этруски освящали при основании города там, где собирались вести стену… – Согласно ритуалам этрусков, основатель города должен был запрячь в плуг быка и корову, вспахать все пространство, предназначенное для стены; где предполагались ворота, там плуг следовало приподнять, оставив это место невспаханным. Корова должна была быть запряжена со стороны города, бык – с наружной стороны. Назначенное гаданиями пространство для померия обозначалось пограничными камнями.

131

Уже тогда славился храм Дианы Эфесской… – Диана – в римской мифологии богиня растительности, родовспомогательница, олицетворение луны. Была отождествлена с Артемидой, чей знаменитый храм служил общим святилищем двенадцати ионийских городов. Сервий Туллий задумал то же самое и не обращал внимания на существенное различие, состоявшее в том, что Рим не принадлежал к числу городов Латинского союза. Храм Дианы был сооружен на северной стороне Аветинского холма.

132

…преследуемая тенью… – Или преследуемая фуриями, которые отождествлялись с греческими эриниями – богинями, мстившими за убийство родственников. – Примеч. ред.

133

За Октавия Мамилия Тускуланца – он был знаменитее всех в латинском племени и, если верить преданию, являлся сыном Улисса и богини Кирки… – Мамилии – знатный род из Тускула, города в Лации. Основателем Тускула считали Телегона, сына Одиссея (Улисса) и Кирки (Цирцеи).

134

…собственные знамена… – Знаменем легиону служило укрепленное на конце копейного древка серебряное изображение распростершего крылья орла. – Примеч. ред.

135

…соединил манипулы латинов и римлян, составляя из двух полуманипулов один полный манипул, а из полного манипула – два полуманипула… – Полуманипул латинский и полуманипул римский соединялись в один манипул, затем воины того и другого племени пополам распределялись в каждый полуманипул. Командовали этими смешанными манипулами два римских центуриона. Прежний порядок, по которому всякое племя составляло собственный отряд и имело своего командира, признан был ненадежным.

136

…а затем освящены и посвящены. – О посвящении см. гл. 10; оно предшествовало освящению; о последнем см. II, 8.

137

…при храме Термина. – Термин – в римской мифологии божество границ и межевых знаков, разделявших земельные участки. Учреждение культа Термина приписывалось Нуме. По древнему закону, человека, сдвинувшего межевой камень, предавали проклятию. Общественный культ Термина на Капитолии символизировал нерушимость границ Рима и их постоянное расширение. – Примеч. ред.

138

…проведение под землей главной трубы… – Имеется в виду Большой канал (Cloaca Maxima) – огромный подземный коридор со сводчатым потолком из трех рядов больших камней, находящийся на глубине 47 футов. При его помощи все подпочвенные воды Рима собирались в один канал и отводились в Тибр. – Примеч. ред.

139

…из деревянной колонны выползла змея… в сердце царя вселило не внезапный ужас, а постоянное тревожное чувство. – Змеи считались провозвестницами смерти.

140

…он не отказался и от прозвища Брута… – Т. е. «Тупица». Вернее, впрочем, что прозвище подало повод к составлению сообщаемого рассказа.

141

…о сиротстве Триципитина… – Триципитин – прозвище Спурия Лукреция.

142

…назначен был префектом города. – Префект города исполняет неотложные дела и заботится об охране. – Примеч. ред.

143

…центуриатными комициями… – На этих собраниях ежегодно принимали участие в выборах все граждане – патриции и плебеи.

144

…на основании записок Сервия Туллия… – Этой прибавкой Тит Ливий хочет придать характер законности совершившемуся перевороту.

145

…два консула… – Сам Тит Ливий (III, 55) говорит, что в первое время не было имени консулов, а эти должностные лица назывались преторами.

146

…были приняты меры только против того, чтобы страх не оказался удвоенным, если оба одновременуно будут иметь ликторов. – На этот счет показания авторов расходятся: одни говорят, что каждый консул имел по двенадцать ликторов и все они носили фаски, секиры же передавались поочередно каждый месяц ликторам консула, ведущего текущие дела; сам Тит Ливий высказывается в этом смысле в гл. 55. По свидетельству других, упоминаемый здесь Титом Ливием порядок был установлен Валерием Публиколой.

147

…чтобы были приглашаемы в сенат отцы и «приписанные»… – Наименование всех членов римского сената patres conscripti есть сокращение из patres et conscripti, причем под patres («отцы») разумелись сенаторы-патриции, приобретшие это право по рождению; образуя особую корпорацию, они, например, избирали из своей среды междуцаря; conscripti («приписанные») – вновь присоединенные из плебеев сенаторы.

148

…выбирают царя-жреца. – Царь-жрец (лат. rex sacrorum, царь священнодействий) – римский жрец, на которого возлагались сакральные функции изгнанных царей. Избирался из среды патрициев и не мог быть должностным лицом; в его обязанности входило

принесение жертв в твердо установленные дни. – Примеч. ред.

149

…называться Марсовым полем. – Марсово поле (Campus Martius) – низменность в излучине Тибра между Тибром и Фламиниевой дорогой, где происходили народные собрания по центуриям, проводилась перепись населения, устраивались военные смотры, спортивные соревнования и т. п. – Примеч. ред.

150

…есть плоды с этого поля было грешно… – Так как поле было посвящено божеству, то считалось преступным, чтобы люди пользовались его плодами.

151

…труды рук человеческих помогли образованию возвышенной площади, достаточно прочной даже для сооружения храмов… – Имеется в виду остров Тиберина (insula Tiberina), на котором был сооружен в 291 году до н. э. храм Эскулапа.

152

…ясно проявилось родительское чувство. – По рассказу других писателей, Брут сохранял безучастное выражение лица; Тит Ливий, находя это неестественным, изменил редакцию сказания.

153

…и в том и в другом отношении… – Т. е. и наказанием виновных, и наградой донесшему властям о грозящей опасности.

154

…он первый был освобожден розгой; по мнению некоторых, само название «виндикта» произошло от него, так как его имя было Виндиций. – Одна из форм отпущения на волю называлась manumission vindicta. Это была фиктивная процедура заявления в суде о том, что обладание вещью – в данном случай рабом – представляется спорным. Для совершения этого акта необходимы были, кроме отпускаемого на волю раба, три лица: претор, перед которым делалось заявление, господин раба и лицо, оспаривающее принадлежность раба господину, – сперва друг, а после обыкновенно ликтор. Это лицо, касаясь раба палочкой (фестукой), заявляло, что тот свободен; господин, взяв раба за руку, изъявлял свое согласие и выпускал его руку. Претор на основании этих заявлений присуждал свободу. Сообщаемая Титом Ливием со слов других этимология, разумеется, неверна; напротив, слово «Виндиций» (Vindicius) произошло от описанного акта.

155

…многократное избиение легионов… – Обычное у Ливия перенесение римских наименований разных учреждений на учреждения других народов.

156

…за голос Сильвана… – Сильван – в римской мифологии бог лесов и дикой природы; отождествлялся с греческим Паном.

157

…на вершине Велии… – Велия – один из холмов Рима. Находилась к северо-востоку от форума, между Палатином и Эсквилином. – Примеч. ред.

158

…с опущенными пучками прутьев… – Пучки прутьев (фасции) – атрибут власти царей. Представляли собой пучки березовых или вязовых прутьев, связанные ремнем красного цвета, из середины которых выступал топор. – Примеч. ред.

159

…храм Вики Поты. – Вика Пота – римская богиня могущества и победы.

160

…прозвание Публикола. – Имя Публикола (Попликола) – по народной этимологии происходит от лат. populum colere – «заботиться, печься о народе».

161

…когда консул держался уже за косяк храма и молился богам… – Освящающий магистрат держал косяк двери храма и повторял слова читаемой жрецом молитвы, заключающей в себе передачу храма божеству.

162

…были избраны консулами Публий Валерий (во второй раз) и Тит Лукреций… – У Тита Ливия недостает наименования консулов того года, когда шла война с Порсеной, так как сам он называет в гл. 19 Валерия консулом в четвертый раз, по нашему же тексту насчитывается всего три консульства. Кроме того, по свидетельству других историков, эта война началась в третий год республики.

163

Уже Тарквинии бежали к Ларту Порсене, царю Клузия. – Каждый из двенадцати союзных городов Этрурии имел своего царя, но для общих предприятий, вероятно, избирали одного вождя. Ларт – титул этрусских царей, вероятно, означает «повелитель».

164

Прежде всего позаботились о продовольствии… – Если опасались недостатка в продовольствии, то делали запасы на казенный счет, которые затем продавались гражданам по умеренным ценам.

165

Мост на сваях… – Имеется в виду так называемый Свайный мост. – Примеч. ред.

166

…Гораций Коклес… – Гораций Коклес (букв.: «Кривой», «Одноглазый») – легендарный римский герой, олицетворение доблести. – Примеч. ред.

167

…у второго камня… – Речь о милевых камнях. Такие камни, расположенные на каждой миле, поставлены были позже, но Тит Ливий пользуется этим привычным способом обозначения расстояния на дорогах.

168

…прозвище Сцевола… – Сцевола значит «Левша» (от лат. scaeva – «левая рука»).

169

…наименованное после этого Этрусским кварталом. – Этрусский квартал (Vicus Tuscus) – улица между Палатинским и Капитолийским холмами.

170

…в сопровождении большой толпы клиентов… – Клиентами назывались свободные люди, находившиеся в зависимости от сильных и богатых членов рода, так называемых патронов (от лат. pater – «отец»). Клиент сопровождал на войне, оказывал ему помощь при материальных затруднениях, поддерживал его в политической жизни; патрон, со своей стороны, должен был защищать интересы клиента. – Примеч. ред.

171

…отпали к аврункам две латинские колонии, Помеция и Кора. – Аврунки (авсоны) – древнее италийское племя, жившее в Лации к югу от вольсков, между реками Лирис и Волтурн. Их главным городом была Свесса. Вероятно, смешением названий городов (Свесса и Свесса Помеция) объясняется ошибка Тита Ливия, приписавшего аврункам захват Коры и Помеции, которые взяты были вольсками.

172

…винеями… – Винеи – переносные деревянные навесы, которыми прикрывались от вражеских стрел воины, производившие осадные работы или шедшие на приступ к неприятельскому укреплению.

173

…о союзе тридцати народов… – По преданию, тридцать городов входили в древнейший союз общин Лация. – Примеч. ред.

174

Избираемые были из бывших консулов – так предписывалось в законопроекте, предложенном касательно выбора диктатора. – Едва ли это так; по крайней мере, дальнейший рассказ Тита Ливия не подтверждает этого.

175

…руководителем и старшим над консулами… – Итак, консулы не слагают своих полномочий, а исполняют обязанности, преимущественно судейские, в Риме, диктатор же отправляется для ведения войны.

176

…консуляр… – Консуляр – бывший консул. – Примеч. ред.

177

При виде несомых перед ним секир народом овладел великий страх… – Консулы имели лишь фаски, диктаторы же еще и секиры, что служило символом, что они, как цари, имеют право казнить.

178

Легат… – В войске легаты были помощниками полководца, один из них заступал на его место в случае его отсутствия или смерти. – Примеч. ред.

179

…храм Кастору… – Кастор и Поллукс (греч. Полидевк), также Диоскуры, – в греческой мифологии сыновья Леды и Зевса. В Риме они почитались как боги-покровители всадников. Храм этот был построен в 484 году до н. э. в честь обоих Диоскуров – Кастора и Поллукса, хотя обыкновенно называется именем первого. Он находился у подножия Палатинского холма, и доныне от него сохранилось три колонны.

180

…освящен был храм Сатурна и установлен праздник Сатурналий. – Храм Сатурна был построен у подножия Капитолия на месте древнего алтаря. Во время праздника Сатурналий все предавались забавам и наслаждению; господа пировали вместе с рабами. Сатурналии приходились на 17 декабря и

продолжались три дня.

181

…к тирану Аристодему… – Аристодем (кон. VI в. – нач. V в. до н. э.) – кумский тиран. Около 490 года до н. э., когда изгнанные им аристократы напали на город, был убит со всей семьей. – Примеч. ред.

182

…колония Сигния, выведенная царем Тарквинием, была выведена снова, после того как пополнено было число колонистов. – Предполагают, что посланные в первый раз колонисты были изгнаны туземцами; затем их число увеличили и снова отправили в Сигнию. Колония Сигния находилась на северном краю Вольских гор.

183

…образована двадцать одна триба… – Четыре городских трибы были установлены при Сервии Туллии (I, 43); затем все римские владения вне города поделили на шестнадцать триб, во избежание же равенства при подаче голосов по трибам прибавлена была еще одна триба.

184

…храм Меркурия. – Храм Меркурия находился на Авентине около цирка. Был освящен 15 мая, в день, который был признан днем рождения Меркурия. – Примеч. ред.

185

…заключают гостеприимный союз. – В Риме чужестранцы были вне покровительства законов; но существовали так называемые договоры о гостеприимстве, при заключении которых обменивались «почетными заложниками», которые передавались из рода в род и, таким образом, могли всегда удостоверить существование такого договора. Гость (гостеприимец) получал не только дружеский прием в доме, но даже, в случае надобности, поддержку в суде и вообще во всех политических и частных делах.

186

…взывают к квиритам… – Квириты – торжественное наименование римского народа.

187

…послы эцетрийских вольсков… – Как латинское, так и вольское племя состояло из нескольких общин, называвшихся по их главному городу. Эцетра, по предположению, находилась на северных выступах Вольских гор.

188

По постановлению сената… – Сенат, не спрашивая народное собрание, объявлял войну и заключал мир, как это делали цари.

189

…тот должен будет заведовать продовольствием… – Забота о продовольствии (вместе с тем надзор за ценой и качеством продаваемого хлеба) в это время составляла обязанность консулов или же поручалась им сенатом; позже она была передана эдилам, и лишь в исключительных случаях назначалось для того особое лицо.

190

…установить товарищество купцов… – Коллегия купцов, как состоявших под покровительством Меркурия, должна была заведовать культом этого бога. Члены этой коллегии именовались мужами Меркурия; праздник основания их коллегии был позже приурочен к 15 мая.

191

…совершить церемонию освящения в присутствии понтифика. – Верховный понтифик произносил молитву посвящения, а консул повторял слова за ним.

192

Народ предоставил освящение Марку Леторию, центуриону первого манипула, и было очевидно, что это сделано не столько для возвеличивания его… сколько для унижения консулов. – Избрание плебея для исполнения столь важного поручения является делом вовсе не обычным для того времени; допуская его, народ преступил предложение сената, поставившего вопрос, которому из двух консулов посвящать храм. Центурион первого манипула – старший офицер в легионе.

193

…выступают на трибунал… – Трибунал – четырехугольное возвышение из камня, дерева или земли, на котором восседали (в курульных креслах) должностные лица (в лагере – главнокомандующий) при отправлении обязанностей. В лагере находился перед палаткой вождя.

194

…испробовав то и другое… – Т. е. произвести набор и понудить сенат указать другие меры для успокоения народа.

195

…ушли на Священную гору… – Такие уходы плебеев из Рима получили название сецессии от лат. secessio – уход, удаление. В момент серьезных военных осложнений плебейское войско предъявляло патрициям свои требования и удалялось на Священную гору (холм, расположенный в окрестностях Рима). – Примеч. ред.

196

… чтобы у них были свои неприкосновенные магистраты… – Посягнувший на трибуна считался вместе со всем имуществом посвященным богу подземного царства; становясь вне покровительства законов, он мог быть безнаказанно убит.

197

…от Антия… – Антий изначально был латинским городом, а в конце VI века до н. э. попал во власть вольсков; лежал он к югу от Рима на расстоянии около 45 км.

198

…схватив поспешно огонь… – Из слов Ливия не видно, откуда взят огонь; вероятнее всего, с какого-нибудь жертвенника или из очага ближайшего дома.

199

…на бронзовой колонне… – Во время Тита Ливия этой колонны уже не было.

200

…если бы трибуны в пору не назначили ему срок явиться в суд. – Право требовать на суд народа покусившихся на его права патрициев, вероятно, дано было вместе с законом о трибунах, а не присвоено, как уверяет Кориолан; если бы трибуны незаконно привлекали его к ответственности, то, разумеется, сенат протестовал бы против такого превышения власти.

201

…подарить им одного только гражданина… как будто виноватого, если они уже не хотят освободить невинного. – Виноватого – по мнению плебеев. Невинного – по мнению патрициев.

202

Как раз в Риме готовились к Великим играм, подлежавшим возобновлению. – По свидетельству Тита Ливия, Великие игры были вотивными, т. е. учреждены по обещанию (ср. I, 35). Если случалось во время игр что-нибудь, что могло служить дурным предзнаменованием, то их следовало устроить снова.

203

Консулами были уже Спурий Навтий и Секст Фурий. – Прибавляя уже, Тит Ливий показывает, что эти консулы не непосредственно следовали за предшествующими (гл. 34). Из позднейших списков (фастов) дополняют две пары: Квинт Сульпиций Камерин и Сергий Ларций Флав (264 г. до н. э.) и Гай Юлий Юл и Публий Пинарий Руф (265 г. до н. э.).

204

…храм Женскому Счастью. – Храм Женскому Счастью (или Женской Фортуне) находился на Латинской дороге; в четырех милях от города, на милю ближе лагеря вольсков.

205

.… с герниками… – Герники жили в горах и отличались храбростью; они делились на несколько самостоятельных племен, составлявших союз.

206

…две трети полей у них было отнято. – Тут что-то неверно: если герники были побеждены, то приводимые условия чересчур выгодны для них; если все они добровольно вступили в союз, то чересчур суровы. Весьма возможно, что поровну делилась между союзниками (римлянами, латинами и герниками) получаемая от врагов добыча и отнимаемая у них земля, а это ошибочно перенесено на землю самих герников.

207

…он хотел присоединить часть общественного поля, с упреком указывая, что оно, будучи собственностью государства, находится в руках частных лиц. – Неправда состояла в том, что патриции одни пользовались государственной землей, не допуская до нее плебеев. Консул предложил отнять эту землю от временных владельцев и раздать плебеям в собственность.

208

Какая иная цель была возвращать третью часть отнятого поля герникам… – По мнению Вергиния, герники – покоренный народ, а потому у них следовало отнять всю землю, не оставляя одной трети.

209

…имущество его посвятил Церере… – Церера – древнейшая италийская и римская богиня производительных сил земли, главное божество плебейской триады богов (вместе с Либером и Либерой). Здесь выступает как подземное божество. Именно подземным богам

обрекались нарушители божеского и человеческого права и именно им посвящалось имущество такого преступника. – Примеч. ред.

210

…перед храмом Земли. – Храм Земли на Эсквилине был возведен только в 268 году до н. э.

211

…освящение совершил сын его, избранный для этого в дуумвиры. – Дуумвиры избирались для наблюдения за постройкой храма; если обещавший построить храм не мог сам освятить его, то в число дуумвиров назначался ближайший родственник, которому и поручалось это дело.

212

…Аппий Клавдий заявил, что в прошедшем году трибунская власть побеждена… так как оказалось, что она разрушается своими силами. – В среде самих трибунов обнаружилось разногласие, вследствие которого одни мешали мероприятиям других. На такое разногласие патриции могли рассчитывать и в будущем.

213

…опираясь на содействие девяти трибунов… – В книге II (30) упомянуты лишь пять трибунов, так что здесь следовало бы сказать «четырех»; или Тит Ливий имел перед собой другой источник, или же мы имеем дело с ошибкой переписчика.

214

…представляется двойственный случай. – Т. е. они могут убить вождей или перейти на сторону врагов и тем избавить себя от необходимости драться.

215

…выставив вперед небольшой щит… – Таким щитом были вооружены всадники; даже спрыгнув с коня, консул не взял большого щита пехотинца.

216

…римские триарии… – Триарии – опытные воины римских легионов (в построенном по манипулам войске они занимали последний из трех рядов), вступавшие в бой в случае крайней опасности и зачастую решавшие исход сражения. – Примеч. ред.

217

…и чаще тревожили обидами… – Речь о постоянных нападениях с целью грабежа и опустошения.

218

Консул, выйдя в военном плаще… – Так как предприятие Фабиев имело частный характер, то едва ли рассказ Тита Ливия верен: правдоподобнее Дионисий Галикарнасский называет вождем бывшего консула Марка Фабия, указывая, что Квинт Фабий присоединился к отряду лишь в следующем году, сложив консульство.

219

…триста шесть воинов… – Показание Тита Ливия не противоречит свидетельству других историков, говорящих, что выступили 4000–5000 человек; естественно, что Фабии взяли с собой прислугу и кое-кого из клиентов.

220

…мечтали не о чем-нибудь обыкновенном, будь то надежда или страх, но непременно о великом… – Они думали, что предприятие Фабиев или беспримерно прославит этот род, или кончится полным его истреблением.

221

Отправившись по Несчастной улице… – Так эта улица стала называться после гибели рода Фабиев.

222

…до реки Кремера. – Кремера – маленькая речка, правый приток Тибра.

223

…к Красным Скалам… – Красные Скалы – гористая местность, лежавшая недалеко от Рима у Фламиниевой дороги.

224

Согласно засвидетельствовано, что все триста шесть человек погибли и остался один только близкий к совершеннолетию наследник рода Фабиев… – Уже Дионисий сомневался, что из всех Фабиев остался только один юноша; и сам Тит Ливий, называя его консулом 467 года до н. э., тем самым свидетельствует, что в 478 году он был вполне зрелым мужем. День истребления рода Фабиев приурочивали к 18 июля; в этот день считалось непозволительным предпринимать что-либо важное (т. е. был «неслужебный» день). Впрочем, относительно времени истребления Фабиев остается сомнение, если указанный день верен, то непонятна прибавка в начале 51 гл. «уже», указывающая на начало 477 года, а не на конец 478-го.

225

…у храма Надежды… – Храм Надежды находился на Эсквилине. Не следует путать с воздвигнутым во время Первой Пунической войны храмом Надежды на Овощном рынке (см. XXI, 62). – Примеч. ред.

226

…приговорили его к уплате двух тысяч медных ассов. – Первоначально наказание определялось тем или другим количеством голов скота, но потом было переведено на деньги, а в законе определена высшая мера.

227

Предложение касалось очень важного предмета, хотя и озаглавливалось именем, на первый взгляд, вовсе не страшным: оно совершенно лишало патрициев возможности при помощи голосов своих клиентов выбирать угодных им трибунов. – Предложение Волерона имело целью учреждение трибутных комиций, в которых бы избирались плебейские магистраты вместо куриатных комиций. При новом порядке в избрании принимали бы участие только те плебеи, которые имели недвижимую собственность, тогда как до сих пор в куриатных комициях, кроме самих патрициев, голоса подавали и их многочисленные клиенты, действуя, разумеется, не в интересах плебеев, а в интересах своих патронов. Понятно, что патриции самым энергичным образом воспротивились этому предложению. Надо заметить, что сам Тит Ливий не имеет вполне ясного представления о положении плебеев того времени, а потому в рассказе его встречаются противоречия. Так, например, сообщаемое в разбираемом месте не вяжется с гл. 23 и другими местами, где говорится о плебеях как о не имеющих никакой собственности и опутанных долговыми обязательствами патрициях.

228

…занимают освященное место… – Т. е. кафедру. Только с места, освященного авгурами, можно делать предложения народу.

229

…кроме желающих подавать голоса. – Право подавать голос имели все присутствующие, но не все, конечно, хотели им пользоваться: многие являлись, чтобы помешать правильному ходу дела.

230

…перед курьерами. – Курьеры исполняли все распоряжения трибунов.

231

…даже сам он, в силу своей высшей власти, не может, согласно обычаю предков, удалять… – Избираемые всем народом должностные лица имели право только просить расступиться, а не приказывать.

232

…пользовавшихся двойным пайком… – Награда эта давалась за храбрость.

233

…под личным предводительством и главным начальством… – В выражении ductu etauspiciis первая часть указывает на личное командование, вторая – на верховное руководство, с которым связано было право производить гадания по полету птиц относительно того или другого предприятия. В императорское время, когда император был главнокомандующим всех войск государства, все войны велись под его ауспициями, а следовательно, и честь за все победы принадлежала ему, хотя он и не был в войске.

234

Триумвирами для раздачи полей… – Триумвиры – чрезвычайные чиновники, которые избирались в трибутных комициях под председательством консула и должны были организовать новую колонию; по крайней мере, такой порядок существовал в позднейшее время.

235

…поручена вне порядка… – Обыкновенно консулы решали по жребию или путем соглашения, кому чем заведовать; теперь в первый раз этот порядок нарушается, и сенат определяет круг деятельности консулов.

236

…и против римлян отправлено было войско на Альгид. – Альгид – горный хребет, замыкающий на северо-востоке Альбанскую долину и составлявший границу эквов; отсюда частью одни, частью в союзе с вольсками и сабинянами они долго держали в страхе Рим; это видно и из рассказа, хотя они старались приукрасить действительность, выдумывая разные удачные битвы.

237

…объявив с одобрения отцов суды закрытыми… – Закрытие судов и прекращение всякой общественной деятельности объявлялось с одобрения сената в случаях опасности, угрожавшей государству, или

траура.

238

Затем Квинкций произвел ценз… – Первый ценз, упоминаемый Титом Ливием после Сервия; так как цензоров еще нет, то его производят консулы.

239

…возбудила против римлян колонистов… – Выражение Тита Ливия неточно: он говорит здесь лишь о прежних обитателях Антия, а не о последних колонистах.

240

…каковая форма сенатского постановления всегда считалась признаком критического положения. – Сенатское постановление такого рода называлось постановлением о крайних мерах (ultimum senatus consultum) и давало неограниченную власть высшим должностным лицам, чаще всего консулам, а иногда и другим магистратам.

241

…на помощь лагерю был послан с союзным войском Тит Квинкций как заместитель консула. – Посылаемый заместитель (pro consule; позже proconsul) имел лишь военную власть, которой мог пользоваться только вне города; обыкновенно это делалось, когда ни одного консула не было в городе. Это первый случай назначения заместителя консула.

242

…приказано было латинам, герникам и колонистам Антия дать Квинкцию наскоро набранных воинов… – Так как в Риме набираются все способные носить оружие, то и от союзников требуются резервы.

243

…сделал вылазку через задние ворота против неосторожного врага… – Так как задние ворота (porta decumana) находились на стороне лагеря, наиболее удаленной от неприятеля, то он и не ждал нападения оттуда; в этом смысле он назван «неосторожным».

244

…Валерий Антиат… утверждает, что на основании точных исследований число убитых простиралось до 4230 человек. – Валерий Антиат (I в. до н. э.) – римский историк-анналист. Славился преувеличениями; достоверность приводимых им сведений, и особенно цифр, вызывала большие сомнения. Тит Ливий, избегающий обыкновенно называть точные цифры, с недоверием относился к вычислениям Валерия Антиата, внесшего много неверных известий в свою «Римскую историю», где были описаны события с основания Рима до времени Суллы, по крайней мере, в 75 книгах.

245

В консульство они вступили в секстильские календы, с которых тогда начинался год. – Год служебный начинался 1 августа, тогда как год гражданский – 1 марта.

246

…плебейские эдилы… – Плебейских эдилов (эдилы, первоначально – помощники трибунов) Тит Ливий упоминает здесь в первый раз, ставя их непосредственно за консулами.

247

…и старший курион… – Каждая из тридцати курий имела свои священнодействия, который совершал так называемый курион (curio); во главе стоял старший (или главный) курион (curiomaximus), объявлявший об общих праздниках курий. Это первое упоминание о таком курионе.

248

…после нескольких междуцарствий… – Был обычай, чтобы первый междуцарь не производил выборов. Междуцарь (интеррекс) выбирался сенаторами для проведения выборов в случае гибели обоих консулов. Каждый междуцарь оставался в должности пять дней, затем назначался преемник. – Примеч. ред.

249

…провозглашает консулами… – Точнее следовало бы сказать: «провозглашает (как председатель собрания), что народ избрал в консулы…»

250

За три дня до секстильских ид… – Т. е. 1 августа. Римский календарь был лунным, а дни считались по нонам, идам и календам. Нонами назывались шесть дней месяцев марта, мая, июня и октября, со 2 по 7 число, а в другие месяцы – со 2 по 5. По окончании нон начинались иды, которые продолжались восемь дней, т. е. в месяцах марте, мае, июне и октябре до 15 числа, а в другие месяцы – до 13. После ид следовали календы, которые продолжались до 1 числа следующего месяца включительно. Римляне говорили не: «Такой-то день месяца», но: «Такой-то день до нон (или ид, или календ) такого то месяца». – Примеч. ред.

251

… какие права по отношению к себе дарует народ, теми и будет пользоваться консул, а не станет считать законом собственное желание и произвол. – За отсутствием писаных законов и ввиду того, что законы знали лишь патриции (преимущественно жрецы), консулы имели полную возможность произвольно толковать законы и теснить плебеев в пользу патрициев. Начинающаяся борьба, вызванная не нищетой, а желанием защитить себя от высокомерия знати, длилась почти сто лет.

252

…придал еще больший блеск тем, что разложил всю добычу на Марсовом поле… – Так как он собирался требовать триумф, то остался вне города; там же происходило и обсуждение предложения трибуна.

253

…с овацией… – Овация – малый триумф, который предоставлялся победившему полководцу, если не хватало оснований для триумфа. В то время как триумфатор въезжал в город на позолоченной колеснице, запряженной четверкой белых коней, в облачении Юпитера, с лавровым венком на голове, сопровождаемый кликами «Ио, триумф!», – полководец, удостоенный овации, вступал в город пешком или верхом на коне и был одет в тогу-претексту, с миртовым венком на голове; при овации полководец приносил в жертву овцу, тогда как триумфатор закалывал при жертвоприношении быка.

254

…обратились к Книгам. – Речь о Сивиллиных книгах, которые представляли собой собрание предсказаний в стихотворной форме. К ним обращались за советом в случае особенных знамений, для которых не было указано умилостивительных жертв в книгах понтификов. Сивиллины книги находились в ведении двух мужей (дуумвиров по священным делам), позже десяти (децемвиров), но они заглядывали в книги лишь по распоряжению сената.

255

Когда трибуны отдавали народу приказание разойтись по трибам, то начиналась драка… – По прочтении предложения председательствующий чиновник приглашал присутствующих для подачи голосов разойтись по трибам, для которых на Комиции были особые места. Исполнению распоряжения мешали молодые патриции.

256

…на Субуре. – Субура – шумная улица Рима, лежала между холмами Эсквилин, Виминал и Квиринал. Позже это была из наиболее заселенных улиц, которая пользовалась дурной репутацией.

257

Этим поручителям обвинитель выдал подсудимого на поруки. – И в позднейшее время желавший добровольно удалиться в изгнание выставлял поручителей, оставляя им в обеспечение свое имущество.

258

…тем не менее под председательством Вергиния происходили комиции… – По-видимому, Вергиний хотел настоять на смертной казни, но в этом ему помешали товарищи.

259

…снискав единолично бульшую славу или вызвав большее ожесточение… – Как это было с Цезоном, который выделялся из всех патрициев.

260

Изгнанники… – Очевидно, во время гражданских споров не одни Цезон и Кориолан вынуждены были покинуть Рим.

261

…дать оружие плебеям… – Обыкновенно граждане сами заботились о своем вооружении, и лишь в крайних случаях им раздавали оружие из казенных складов.

262

…на ораторскую кафедру… – Речь о том месте, откуда говорили к народу; оно называлось позже «ростра» (rostra). Место это должно было быть освящено и выбрано на основании гадания авгура.

263

…Капитолий был очищен и вновь освящен. – Новое освящение было необходимо, так как храм был осквернен убийством.

264

…на устройство более торжественных похорон. – Намек на так называемое погребение на общественный счет; но здесь оно совершается не по постановлению сената и не на средства казны, а на добровольные пожертвования граждан, вызванные, помимо

заслуг умершего, его бедностью.

265

…освободил манов товарища… – Маны – боги загробного мира, связанные с душой умершего. – Примеч. ред.

266

…распространился слух о приказании, отданном и авгурам, явиться к Регилльскому озеру и обозначить место, где бы, произведя ауспиции, можно было говорить с народом… – Собрание всего народа, созванное для принятия какого-нибудь решения, могло состояться только в том случае, если произведены ауспиции утром того же дня и на том месте, где оно должно происходить. Ауспиции же могли производиться лишь на месте, обозначенном и освященном авгурами для наблюдения за небесными знамениями. В городе и поблизости от него такие места были определены раз и навсегда; настоящий же случай исключительный, а потому templum должен быть освящен авгуром.

267

…ведь право апелляции к народу прекращается на расстоянии более тысячи шагов… – Право обжалования действий должностных лиц за пределами города было предоставлено римлянам только во II веке до н. э.

268

…потому что был взят Капитолий и убит консул. – Эти несчастья могли быть истолкованы как помеха религиозному торжеству.

269

…чтобы они позволили сперва справиться с этой войной. – Т. е. отложив на время войны обсуждение законопроекта.

270

Квесторы Авл Корнелий и Квинт Сервилий привлекли к суду… – Квесторы, бывшие первоначально заместителями, в случае надобности являлись ежегодно избираемыми должностными лицами, производящими следствие и созывающими комиции для суда над преступником.

271

Многие частные лица предлагали ему доказать третейским судом противное. – Спорящие стороны представляли известную сумму, которую третейский судья присуждал правому; этот приговор представлял собою как бы предварительное решение дела на суде народном; отказываясь от него, Вольсций тем самым показывал, что он неправ.

272

…в четыре югера… – Югер (jugerum) – римская земельная мера; представлял собой прямоугольную площадку 240 футов длиной и 120 футов шириной. – Примеч. ред.

273

…в тоге… – Тога – официальная одежда римлянина. – Примеч. ред.

274

…человека хотя и принадлежавшего к патрицианскому роду, но по бедности служившего в пехоте… – Патриции служили обыкновенно в коннице.

275

При таких обстоятельствах Минуций отказывается от консульства… – Ввиду своей высшей власти диктатор принуждает консула сложить свои полномочия.

276

…триумфальными стихами… – Речь идет не о гимне, составленном специально для триумфа, а о стихах серьезного содержания, которые обыкновенно пелись при триумфе вместе с шутливыми стихами.

277

…было даровано право гражданства тускуланцу Луцию Мамилию. – Первый пример дарования права римского гражданства иноземцу за заслуги перед государством.

278

Был проведен законопроект о раздаче плебеям участков на Авентинском холме. – Так как Авентин был еще мало заселен, внесли закон, чтобы остающуюся свободной землю отдать плебеям. Желая отвлечь плебеев от Терентилиева законопроекта, патриции согласились на эту уступку.

279

…знаменитые законы Солона… – Солон (ок. 640 – ок. 560 до н. э.) – афинский политический деятель, поэт и законодатель. В 594–593 годах до н. э. Солон провел ряд реформ. Он отменил поземельную задолженность, ликвидировал долговое рабство, крестьян, проданных за долги в рабство за границу, велел разыскать и выкупить на государственный счет. Также он разделил всех граждан на четыре разряда в зависимости от дохода, определявшегося в продуктовых мерах. Высшей законодательной властью в Афинах стало народное собрание, однако был создан особый Совет четырехсот для предварительного обсуждения законов. – Примеч. ред.

280

…наконец патрициям была сделана уступка, с тем только условием, чтобы не был отменяем Ицилиев закон об Авентине и другие законы, объявленные неприкосновенными. – Таковы законы об учреждении трибуната (II, 33) и о числе трибунов (III, 30); Тит Ливий присоединяет сюда и закон Ицилиев, так как этот закон, ввиду его важности для плебеев, был утвержден центуриатными комициями.

281

…через три нундины… – Нундинами назывался последний (9-й, по нашему 8-й, римляне считают и тот день, от которого начинается счет, так что их неделя имела 9 дней, т. е. 7 дней рабочих между двумя нундинами) день недели, когда поселяне, свободные от полевых работ, приходили в город за покупками; в эти дни обыкновенно объявляли о времени комиций и о делах, подлежащих решению на них.

282

…путем компромисса… – Т. е. вступив в соглашение с другими кандидатами относительно передачи друг другу голосов центурии (или триб). Этим путем достигалась подтасовка голосов, и прием этот считался преступным.

283

…разосланы были по домам служители взять залоги… – Не явившегося без законного основания в сенат приглашающий магистрат мог оштрафовать и в обеспечение взыскания штрафа взять залог.

284

…тот приказал ликтору подойти к нему. – Аппий имел в виду арестовать Валерия в сенате, что случалось весьма редко.

285

…заботясь не о том, чьей участью притворялся заинтересованным… – Т. е. заботясь на самом деле об Аппии, а не о Валерии.

286

…посылают Луция Сикция… – Луций Сикций Дентат (ок. 514 – ок. 450 до н. э.) – легендарный древнеримский ветеран, герой плебса, прозванный за исключительную храбрость римским Ахиллом. – Примеч. ред.

287

…занимал на Альгиде почетное место… – Он был старшим центурионом.

288

Своему клиенту Марку Клавдию он поручает объявить девушку своей рабыней и, в случае требования предварительного решения вопроса относительно свободы, не уступать… – Тот, который объявлял своим рабом человека, считавшегося до того времени свободным, клал на него руку и требовал его как свою собственность. Существовал и обратный процесс. В случае возникновения спора власть должна присудить временное (до решения процесса) обладание спорной вещью или лицом тому, в чьей власти оно состояло. Получивший такой приговор давал противной стороне поручителей за спорное лицо; в данном случае выставить поручителей должен был Марк Клавдий; но Аппий Клавдий советует ему отказаться идти в суд, так как-де в настоящем деле нет тех условий, при которых необходимо предварительное решение.

289

…девушка шла на форум – там в палатках помещались начальные школы… – На форуме разбивались временные палатки специально для обучения детей грамоте и счислению. Посещение девушками школ редко упоминается древними писателями. В том, что Вергилия выше названа взрослой, а между тем она лишь учится грамоте, нет ничего удивительного: ей могло быть лет двенадцать.

290

…в первую стражу… – Т. е. с 6 до 9 часов вечера. Ночные караулы в римском лагере, продолжавшиеся с 6 часов вечера до 6 часов утра, делились на четыре стражи (смены), по три часа каждая.

291

…к лавкам, расположенным около часовни Венеры Очистительницы… – Лавки эти, как видно из этого места, находились в северо-восточном углу форума; тут находилась часовня Венеры, почитаемой под именем Cloacina – «Очистительница».

292

…на горе Вецилийской… – Гд е находилась эта гора, неизвестно; полагают, что так называлась одна из вершин

Альгида.

293

…на Фламиниевом лугу, именуемом теперь Фламиниевым цирком. – Фламиниев луг был расположен между Крепостью и Тибром, где впоследствии консул Гай Фламиний (павший в битве при Тразименском озере) построил Фламиниев цирк.

294

…религиозным путем… – Плебеи давали клятвенное обещание мстить за всякое оскорбление трибунов.

295

…у храма Цереры, Либера и Либеры. – В честь этих богов, особенно почитавшихся плебеями в силу того, что они были покровителями земледелия, возвели храм у подножия Авентина. Этот храм был освящен в 493 году до н. э.

296

…но он служит доказательством того, что эдил не признается неприкосновенным… – По свидетельству Катона, эдилы были неприкосновенны; в позднейшее время они не состояли уже в такой тесной связи с трибунами и причислялись к magistratus minores, а потому их могли арестовать «старшими магистратами». К этому времени и относится упомянутое воззрение юристов.

297

…при самом избрании их. – При первом удалении на Священную гору.

298

…ибо консул именуется судьею. – Это толкование закона принадлежало аристократической партии, желавшей и консулов поставить под ту же гарантию, под которой находились трибуны. Когда явилось имя «судья», неизвестно; имя же «консул» впервые появляется после децемвиров вместо древнейшего «претор».

299

…постановили препровождать плебейским эдилам сенатские решения в храм Цереры… – В храме Цереры находился архив плебеев, состоявший под надзором плебейских эдилов; таким образом, без ведома (и без согласия) трибунов нельзя было провести ни одного постановления в сенате. Важность доставки в плебейский архив копий с решений сената состояла еще и в том, что в то время для признания плебисцита состоявшимся требовалось утверждение сената.

300

За двойную победу в двух разных сражениях сенат злонамеренно назначил молебствие на один день… – Следовало назначить по крайней мере по одному дню за каждого.

301

…где теперь находится храм Аполлона, – уже тогда это место было посвященно Аполлону. – Очевидно, здесь уже было здание, если могло состояться сенатское заседание. И в позднейшее время в этом храме Аполлона (или в храме Беллоны) возвратившиеся из похода вожди давали сенату отчет о своих действиях.

302

Никогда до того народ не решал дела о триумфе… – Позже это делалось, или же рядом с сенатским постановлением упоминается решение народа. Собственно сенатское постановление нужно было лишь для того, чтобы сопряженные с триумфом издержки отнести на казенный счет; без того триумфатор должен был нести их сам.

303

…не получали большинства голосов триб… – При выборах считались трибы после предварительного счета отдельных голосов в каждой трибе.

304

…приняв в свою коллегию даже двух патрициев, бывших консулов, – Спурия Тарпея и Авла Атерния. – Консулы 454 года до н. э. Из этого места видно, что и патриции могли получать трибунат, но не путем народного избрания (per rogationem), а путем дополнительного выбора членов коллегии (per cooptationem).

305

…знамена были вынуты квесторами из казначейства… – Казначейство (aerarium) находилось при храме Сатурна в нижней части Капитолия; там хранились знамена, священные предметы и разные драгоценности. Здесь впервые квесторы упоминаются как хранители казначейства.

306

…боясь этого бесчестия… – Т. е. опасаясь, что брошенные в ряды неприятелей знамена останутся у них.

307

…выбрали судьею римский народ. – Обыкновенно третейским судьей по делам между иноземными общинами являлся сенат; в настоящем случае, вероятно, он и передал решение дела народу.

308

И римские патриции признали это дело столь же позорным и обидным, как и арицийцы с ардеянами. – Приговор приписывается плебеям, хотя выгода от приобретения спорного участка была всецело на стороне патрициев.

309

…не знал, какой он крови, какие священнодействия он должен совершать? – Каждая фамилия имела особые наследственные священнодействия.

310

…заявлять, что они готовы оскорбить неприкосновенную власть? – Особа трибуна считалась священной и неприкосновенной.

311

…не имеем доступа к фастам и к комментариям понтификов… – В фасты заносились имена высших должностных лиц и государственные акты. Комментарии понтификов – так назывались книги, находившиеся в ведении верховного жреца, который заносил в них события каждого года.

312

…чем консулов, похожих на самых лучших из царей, хотя бы то были “новые” люди… – «Новый» человек (homo novus) – тот, кто благодаря личным заслугам первым в своем семействе достиг должности консула и занял заметное место в политической жизни.

313

…если бы вы уже дважды не испробовали… – Речь идет об удалении плебеев на Священную гору в 494 году до н. э. (см. II, 32) и другой раз на гору Авентинскую, в 449 году до н. э. (III, 35 и сл.).

314

…согласно декрету авгуров… – Выборы должностных лиц сопровождались совершением гаданий (ауспиций), причем обязанностью коллегии жрецов-авгуров было наблюдение за строгим исполнением всех положенных на этот случай обрядов. Если после выборов появлялось сомнение насчет правильности совершения ауспиций, авгуры, по собственной инициативе или по требованию сената либо магистрата, расследовали дело и затем формулировали свое мнение, которое и называлось декретом.

315

Лициний Макр… – Гай Лициний Макр – римский историк первой половины I века до н. э. Старался защитить права плебеев против аристократической конституции Суллы. Его «Летопись» содержала не менее 21 книги и изображала борьбу плебеев с патрициями с древнейших времен в том же духе, как и в позднейшие времена. В составлении своего исторического труда он, по свидетельству современников, обнаружил большую тщательность, внимательно изучая древние памятники.

316

…и в «полотняных книгах», которые хранятся при храме Монеты. – Храм Юноны Монеты (Юноны Советчицы) помещался в Крепости на Капитолии; был построен в 344 году до н. э. При этом храме чеканились деньги (монеты). «Полотняные книги» – римские летописи, написанные на холсте.

317

…и вот оптиматы… – Оптиматы (лат. optimates – знатные, от optimus – наилучший) – идейно-политическое течение в Римской республике, отражавшее интересы нобилитета и противостоявшее популярам. – Примеч. ред.

318

При этом консул с другой стороны… – Т. е. не с той, на которой находился его лагерь.

319

… римский народ такой великой услугой искупил несправедливость своего суда… – См. III, 71–72.

320

…земли вновь отошли к ардеянам. – Ардея – древняя столица рутулов, в 40 км к югу от Рима.

321

…все же Клавдии, Кассии… – Имеются в виду Аппий Клавдий (децемвир) и Спурий Кассий (консул).

322

Место то получило наименование Эквимелий. – Так называлось пустое место близ Капитолия, служившее во время Цицерона рынком для продажи скота и своим названием напоминавшее о мятежном Спурии Мелии.

323

…за Тройными воротами позолоченным быком… – Было в обычае в знак награды золотить рога быка, предназначенного для принесения в жертву. Тройные ворота, или ворота Трех Близнецов (porta Tregimina), в старой городской стене находились близ Тибра, напротив северной оконечности

Авентина; названы по имени трех братьев Горациев.

324

…за модий. – Модий – римская мера сыпучих тел – 8,754 л.

325

…законом… запрещавшим трибунам принимать в состав своей коллегии товарища. – Имеется в виду Требониев закон. См. III, 65.

326

…к Ларту Толумнию… – Ларт Толумний – царь вейян. – Примеч. ред.

327

…выйдя через правые главные ворота… – Во всю ширину лагеря проходила улица шириной в сто футов, называвшаяся «главной», так как вдоль нее располагались палатки начальников. Справа и слева она заканчивалась воротами, которые и назывались соответственно «главными правыми» и «главными левыми». Всего римский лагерь имел четверо ворот. По концам продольной оси (по которой проходила «преторская улица») располагались «преторские» (передние) и «декуманские» (задние) ворота. – Примеч. ред.

328

…в фунт весом… – Римский фунт – 327,45 г.

329

…от Августа Цезаря… – Речь идет об императоре Августе (63 до н. э. – 14 н. э.), основателе Римской империи. – Примеч. ред.

330

…Общественной виллы… – Общественная вилла (Villa publica) – здание, где помещались авгуры во время комиций и где цензоры занимались делами переписи; было построено в 435 году до н. э. на Марсовом поле, недалеко от Фламиниева цирка.

331

…у храма Волтумны. – Волтумна – этрусская богиня; храм ее, сооруженный двенадцатью союзными городами, находился, вероятно, на Вадимонском озере или на берегу Тибра, между Вольсиниями и Фалериями.

332

…исключили его из трибы… – В V веке до н. э. римская территория делилась на двадцать один округ; такой округ назывался трибой. Город Рим делился на четыре трибы; остальные семнадцать были сельскими. Римский гражданин обязательно должен был состоять членом какой-нибудь трибы, причем сельская триба ставилась выше городской. В данном месте исключение из трибы надо понимать в том смысле, что цензоры перевели Мамерка из сельской трибы в городскую.

333

…зачислили в эрарии. – Эрарием назывался гражданин, лишенный права избирательного голоса. Это была низшая категория римских граждан.

334

…придавать своему платью большую белизну ради целей искательства. – Кандидаты старались придать особенную белизну своим тогам, натирая их кимольским (Cimolus, один из Кикладских островов) мелом. Само слово «кандидат» происходит от этого обычая, и значит, собственно, «одетый в белое».

335

…с применением священного закона… – Этот закон обрекал в жертву подземным богам всякого, кто отказывался идти под знамена. Т. е. войско обязывалось победить или умереть.

336

…такую суровость мы называем Манлиевой… – Тит Манлий Торкват, консул 374 года до н. э., казнил своего сына за неповиновение на поле сражения (см. VIII, 7).

337

…Манлию еще дано было прозвище Властный… – Впрочем, это прозвище у Ливия приписано не Титу Манлию, а Луцию, о котором см. VII, 4.

338

…на раздел государственных полей… – Так называемое государственное, или общественное, поле (ager publicus) – земли, находившиеся во власти римской общины. Фонд общественного поля непрерывно увеличивался, так как по римскому обычаю часть захваченных во время войн земель (одна треть, а иногда и две трети) конфисковалась и превращалась в общественное поле. – Примеч. ред.

339

…и переименован в Капую – по имени самнитского вождя Капия, или, что вернее, благодаря степному характеру местности. – Оскское имя в переводе значит «город, лежащий на равнине», и родственно слову campus («поле»).

340

…если бы декурион… – Декурион – офицер, под командой которого находилось 10 или 30 всадников.

341

…наша когорта… – Когорта – подразделение пешего войска; в данном месте это название дано отряду всадников, так как они спешились.

342

…у храма Спокойствия. – За городом, близ Коллинских ворот.

343

…уже ранее выбранных всадниками в центурионы… – Это было, когда всадники во время битвы спешивались и образовывали когорту; в других случаях у них не было центурионов.

344

…а только облекутся вместе с Семпронием в траурные одежды… – Обвиняемые, а равно и сочувствовавшие им облекали себя обыкновенно в ветхую и грязную одежду с целью вызвать сочувствие судей.

345

…по этому плебисциту… – Плебисцит – постановление, принятое собранием плебеев в Древнем Риме. В начале Республики плебисциты распространялись лишь на самих плебеев и не имели законодательной силы. В 449 году до н. э. были приняты законом для всех римлян. – Примеч. ред.

346

Ну, горе же моим воинам… – Словом «горе» переведено здесь латинское слово malum, служившее термином и употреблявшееся только по отношению к рабам, когда кто-либо грозил им ударами плетьми или казнью. Поэтому более свободный перевод в данном случае слова malum был бы: «Плетей вам, воины!»

347

…умертвить под плетенкой… – Один из видов казни: преступникам прикреплялась на голове плетенка и заваливалась камнями.

348

…не находя для посольств более как по одному сенатору, они вынуждены были включить в состав их по два всадника. – Депутации, которым давались дипломатические поручения, состояли исключительно из сенаторов, назначаемых или по жребию, или голосованием сената, или, по его поручению, магистратом-председателем.

349

…почти вошедшие в обычай вольные шутки воинов насчет консула… – Долго существовал у римлян обычай, в силу которого воины во время триумфального шествия сопровождали своего военачальника импровизированными песнями насмешливого и язвительного содержания.

350

…и если кто будет возражать против издания сенатского постановления, он удовольствуется и одною волею сената. – Мнение сената могло иметь значение сенатского постановления, или определения, только в том случае, если против этого мнения не последовало никакого возражения со стороны народных трибунов, и только в таком случае «сенатское постановление» заносилось в официальный журнал. Иначе мнение сената называлось лишь волей сената. Сервилий и говорит, что простая «воля сената» будет иметь для него значение «сенатского постановления».

351

…что дал Ларт Толумний. – Т. е. смерть; см. гл. 17.

352

…совершенно истреблены два гарнизона… – В Карвенте и в Верругине.

353

Стал он зваться Сервием Римским. – Сервием он был назван, видимо, как бывший раб (servus), а Римским – так как получил свободу от Римского государства.

354

…несколько лет тому назад, как было упомянуто… – В 416 году до н. э. См. IV, 48.

355

…и «черепахах»… – «Черепахи» – навесы, под прочным прикрытием которых осаждающие приближались к вражеским стенам.

356

…и потянули даже детей и стариков. – Римские граждане обязаны были нести военную службу в возрасте от шестнадцати до пятидесяти лет.

357

…чего некогда добивались патриции… – См. III, 65.

358

…одни думают, что он выдвинулся на такой высокий пост благодаря популярности своего брата Гнея Корнелия… другие же полагают, что он сам, произнеся очень кстати речь на тему о согласии сословий, угодил и патрициям, и плебеям. – Вероятно, один из предков Лициния зачислен был в сенат Брутом (см. II, 1); братом патриция Корнелия он мог быть или потому, что родился от матери-патрицианки, бывшей замужем сперва за плебеем Лицинием,

потом за патрицием Корнелием, или же потому, что его мать-плебейка, бывшая сперва в замужестве за плебеем, вышла после принятия закона Канулея (IV, 6) за патриция.

359

…заведовавшие устройством жертвоприношений посредством лектистерний… – Лектистернии (от лат. lectus sternere, что значит «стлать постели») – особого рода умилостивительные жертвоприношения богам, когда на подушках ставили статуи богов, а перед ними – столы с кушаньями.

360

…отпраздновали Латинские праздники и совершили жертвоприношение на Альбанской горе без соблюдения должных обрядов… – Должностные лица, при избрании которых были допущены какие-либо погрешности в обрядах или не были приняты во внимание дурные знамения, считались «избранными огрешно», а все совершенные ими священнодействия – не имеющими силы. Латинские торжества (feriae Latinae) проводились на Альбанской горе и были связаны с культом Юпитера Латиариса, покровителя Латинского союза. В них участвовали все города, входившие в союз. День Латинских торжеств объявлялся римскими консулами сразу же по вступлении в консульство.

361

…к этой части Этрурии… – Т. е. к Северной Этрурии.

362

…был выбран прерогативой… – Прерогативой (praerogativa) называлась та центурия первого разряда, которой выпадал жребий первой подавать в избирательных комициях свой голос, имевший часто решающее значение, так как прочие центурии охотно присоединялись к ней.

363

…молодые люди из перегринов… – Перегринами (peregrini) назывались люди иноземного происхождения, не состоявшие в числе граждан, но имевшие оседлость на римской территории.

364

…храм Матери Матуты… – Матерь Матута – древнеиталийская богиня женщин. В Риме в честь нее был установлен праздник матралий, 11 июня. Храм находился на Бычьем рынке, близ храма Фортуны. – Примеч. ред.

365

…Юнона Царица, ныне обитающая в Вейях… – В дальнейшем, в 392 году до н. э., культ Юноны Царицы был перенесен из Вей в Рим, где на Авентине богине был сооружен храм.

366

…да позволено будет утолить эту зависть возможно меньшим несчастьем лично для него и для всего римского народа. – По понятиям древних боги были завистливы к слишком большому благополучию человека и под влиянием этой зависти насылали на него несчастья.

367

…позаимствовал коней у Юпитера и Солнца… – Культ Солнца Индигета (Родоначальника) в Риме возник в древние времена. Святилище этого божества находилось в Лавинии. Культ Солнца, возможно, был связан с культом Юпитера. Колесо и колесница – традиционные атрибуты Солнца.

368

…в пиленте… в карпентах. – Пилента – четырехколесная повозка; карпента – двухколесный экипаж.

369

…как это принято и поныне… – Тит Ливий умер в 17 году н. э.

370

…на Липары. – Липары (Липарские острова) – семь островов вулканического происхождения в Тирренском море (к северо-востоку от Сицилии). Главный из них – Липара.

371

…донесение, украшенное лавровым венком… – Донесения командующего, уведомления о победе, обвивались лавровым венком.

372

…изображение которого несли во время его триумфа… – Во время триумфа впереди самого шествия везли на колесницах военную добычу, шесты с надписями имен побежденных народов и изображения покоренных стран и городов, и затем уже следовали знатнейшие пленные в оковах, сопровождаемые своими родственниками.

373

…с новыми врагами – вольсинийцами… – Как и ниже саппинаты, вольсинийцы из города Вольсинии были одним из этрусских народов.

374

Туски… – Туски (tusci), впоследствии тосканцы – основное племя этрусков.

375

…италийские народы одно море назвали Тускским, по имени всего народа, а другое – Адриатическим морем, по имени Атрии, колонии тусков; греки эти самые моря зовут одно Тирренским, а другое Адриатическим. – Названия Тускского, или Тирренского («Нижнего»), моря происходят от италийского и греческого наименований этрусков; Адриатического («Верхнего») – от названия Адрии (или Атрии), города, основанного, вероятно, в VI веке до н. э. близ устья реки Пад.

376

…за рекой Пад… – Пад (Padus) – римское название реки По.

377

В царствование в Риме Тарквиния Древнего… – Тарквиний Древний царствовал с 616 по 579 год до н. э.

378

…составляющими третью часть Галлии… – Кельты занимали пространство между Сеной, Луарой и Рейном.

379

…достались Герцинские леса… – Герцинские горы (или Герцинский лес) – горные цепи, расположенные на территории Южной Германии и Чехии. Ныне Шварцвальд. – Примеч. ред.

380

…в область трикастинов. – Трикастины – галльский народ, живший между реками Дрома и Изер.

381

…верить басням о Геркулесе. – Здесь, вероятно, подразумевается переход через Альпы, совершенный Геркулесом после того, как он угнал быков Гериона (десятый подвиг).

382

…племени саллювиев. – Саллювии – кельтский народ, живший у устья Роны.

383

…подвигаясь через Тавринское ущелье и долину Дурии… – Тавринское ущелье названо так по имени тавринов, лигурийского народа, занимавшего границы нынешнего Пьемонта и принадлежавшего, вероятнее всего, к древнеиталийскому племени. Дурия – приток реки По, стекающий с Альп; тут же, по словам Тита Ливия, перешел Альпы и Ганнибал.

384

…общину эдуев… – Эдуи – кельтский народ, живший между Лаурой и Сеной.

385

…назвав его Медиолан. – Медиолан – ныне Милан.

386

…ни о чрезвычайном наборе. – Под чрезвычайным набором надо понимать набор рекрутов не только из римлян, но и из союзников.

387

…и Аниеном… – Аниен – приток Тибра, в который впадает в трех милях к северу от Рима; составлял границу между Лацием и страной сабинян. – Примеч. ред.

388

…в преддвериях домов… – Речь о так называемом vestibulum; это была небольшая площадка перед дверью, через которую входили в залу (atrium) или во внутреннее помещение; в начале главы Ливий говорит, что старцы сидели в «домах», конечно в зале, а не в «преддверии».

389

…под прикрытием «черепахи»… – «Черепаха» – здесь: боевое построение, при котором передний ряд держит щиты перед собой, крайние воины в колонне – сбоку, а остальные – над головами.

390

…препоясанный по-габийски… – Так назывался особый способ перепоясывания, при котором правая пола подбиралась и закидывалась на левое плечо; при этом человек придерживал ее правой рукой на груди.

391

…со времени несчастного поражения… – Имеется в виду битва при Аллии, которая произошла 18 июля 390 года до н. э.

392

…был издан куриатный закон… – «Куриатный закон» – формальный акт, необходимый в том случае, если назначение или избрание лица связано с предоставлением ему верховного командования. Акт этот получил свое название от того, что издавался в собрании патрициев по куриям, или в куриатных комициях.

393

…иметь ауспиции… – «Иметь ауспиции» – технический термин в смысле «иметь право совершать ауспиции».

394

…площадь получила наименование Галльских Костров. – Галльские Костры (Busta Gallica) – площадь, находившаяся в центре города.

395

…составить для выполнения этого дела коллегию из лиц, живущих на Капитолии и в Крепости. – Капитолийские игры устраивались не государством, а специальной коллегией «капитолийцев». Игры

происходили 15 октября, включали в себя состязания в кулачном бою и в беге. – Примеч. ред.

396

…часовню Аию Локутию. – Аий Локутий – т. е. «вещающий, говорящий». Устанавливая поклонение новому божеству, римляне дали ему имя, напоминающее об услуге, оказанной неведомым дотоле богом.

397

…в случае пиршества Юпитеру… – Должностные лица и сенат давали «пир Юпитеру» 13 сентября, в день освящения Капитолийского храма. Пир «возглавляли» трое богов: Юпитер, чья статуя с накрашенным красной краской лицом располагалась на ложе (подушке), Юнона и Минерва, чьи изображения помещались на креслах. Впоследствии эту церемонию стали повторять 13 ноября, во время Плебейских игр. – Примеч. ред.

398

…богиня Юности… – Юность (Ювента) – римская богиня возмужания и «юношеского», т. е. младшего военного возраста. – Примеч. ред.

399

…некоторые «царские законы». – Законы, по преданию, изданные римскими царями, позднее (I в. до н. э.) были собраны в так называемый Папириев сборник.

400

…вопрос о «тяжелых» днях… – «Тяжелыми» назывались дни, ознаменовавшиеся каким-нибудь печальным событием, вследствие чего в эти дни не позволялось приносить жертвы и начинать какое-либо дело; дни эти не следует смешивать с так называемыми «праздничными» днями, когда нельзя было производить суд.

401

…пятнадцатый день до секстильских календ… – Т. е. 18 июля.

402

…перебиты у Кремеры Фабии… позорная битва при Аллии… – О битве у Кремеры см. II, 50; о битве при Аллии см. V, 37–38.

403

…неудачно приносил жертву… – Правильнее думать, что жертва, по-видимому, была удачна, и только впоследствии выяснилось, что это не так; дело в том, что если жертва была неблагоприятна, то ее следовало бы продолжать до появления благоприятных знамений.

404

…продав их под копьем… – При продаже военной добычи выставлялось обыкновенно копье, символ силы, при помощи которой добыча была захвачена; позже это служило знаком всякой продажи или сдачи в аренду от имени государства.

405

…до пожара на Капитолии… – В 83 году до н. э.

406

…лежали в святилище Юпитера у подножия Юноны… – Святилище Юпитера находилось слева от храма Юноны и справа от святилища Минервы; они были отделены друг от друга стенами, так что не ясно, как чаши могли находиться у подножия Юноны в святилище Юпитера.

407

…освятил храм Марса… – Храм Марса находился вне городских стен, у Капенских ворот, на Марсовом склоне, между первым и вторым милевыми камнями Аппиевой дороги.

408

…избрав его уже в четвертый раз диктатором… – Тут, очевидно, ошибка, так как Камилл оставался военным трибуном, а не был избран диктатором.

409

…из стариков. – «Старики» – воины старших возрастов (45–60 лет). – Примеч. ред.

410

…начал колебать кредит… – Собств. – fides (буквально «вера», «доверие») – понятие многозначное (нередко переводится как «кредит»).

411

…положил на осужденного руку… – Так как осужденный поступал в полное распоряжение кредитора, то его мог освободить лишь тот, кто уплатит следующую с него сумму; таким поручителем в данном случае является Манлий, и в знак того он кладет на осужденного руку.

412

…отпустил должника на волю… – Так как первоначально монеты не было, то употреблявшиеся при покупке медные слитки (aes) приходилось взвешивать (libra – весы); приводимый юридический термин libra et aere обозначает, что Манлий, уплатив кредитору за должника, отказывается в присутствии свидетелей от всех прав на последнего, которые по закону переходили к нему и состояли в том, что через тридцать дней, в случае неуплаты внесенной суммы, он мог привлечь должника к суду и требовать передачи его в рабство.

413

Так погиб Спурий Кассий… так погиб Спурий Мелий… – См. II, 41 и IV, 13–15.

414

…откармливают своих радетелей на заклание! – Тит Ливий заимствует сравнение из жизни животных, которых откармливают перед тем, как заколют, или гладиаторов, готовящихся к играм.

415

…прозвищу приравняли к Юпитеру Капитолийскому… – Манлий за свой подвиг получил прозвище «Капитолин».

416

…это имя дала мне моя заботливость и моя верность… – По свидетельству некоторых историков, Манлий после спасения Капитолия назван был «защитником» (patronus).

417

…два «стенных» венка и восемь «гражданских»… – Стенной венок – награда воину, первым взобравшемуся на стену осажденного города. Гражданским называется венок, который дает гражданин гражданину, которым был спасен во время сражения. – Примеч. ред.

418

…другие цензоры, как ненадлежаще выбранные, не вступили в нее… – Должностные лица, при избрании которых произошло какое-либо нарушение обрядности или появилось дурное предзнаменование, считались vitio create (ненадлежаще избранными) и не могли вступить в должность.

419

…сражались при Габиях… – Битва на Габийской дороге («у восьмого камня») произошла в 390 году до н. э., на следующий день после попытки галлов захватить Капитолий (см. V, 49). – Примеч. ред.

420

…сдали с подряда постройку стен из квадратных плит. – Речь идет о ремонте стен, часть которых была разрушена во время галльского погрома.

421

И пять лет не было в городе магистратов… – Такое продолжительное отсутствие магистратов является маловероятным; приводимое Ливием показание есть результат стремления восполнить пробелы, которые образовались при сличении списков ежегодных магистратов с числом годов каждого столетия.

422

…лишь защитой… – Имеются в виду народные трибуны, не имевшие положительной власти, а лишь право защищать интересы плебеев и право протеста.

423

…плебеев будут принимать в расчет… – Т. е. плебеи будут иметь право выступать кандидатами на консульство.

424

…в течение сорока четырех лет не был выбран в военные трибуны ни один плебей? – С 444 года (см. IV, 7) до 400 года до н. э. (см. V, 12).

425

Немного лет тому назад стали выбирать из плебеев наравне с военными трибунами и квесторов… – В 409 году до н. э. См. IV, 54. Квесторы – должностные лица, ведавшие казной (под контролем сената и консулов). – Примеч. ред.

426

…говорит он… – Т. е. один из них; автор переходит от множественного числа к единственному.

427

…народные трибуны Тарквинии… – Т. е. желающие, подобно Тарквиниям, захватить власть в свои руки. – Примеч. ред.

428

Клавдий свидетельствует… – Клавдий Квадригарий – римский историк рубежа II и I веков до н. э. Автор «Анналов» в 23 книгах, охватывавших время от захвата Рима галлами до гражданских войн 80-х годов I века до н. э.

429

…напоминавшие то время, когда суды объявляются закрытыми… – См. III, 3.

430

…вследствие смерти Марка Фурия, хотя и не преждевременной, но вызвавшей много сожалений. – Речь о Камилле, который, согласно Плутарху (Камилл, 63), умер «в столь преклонном возрасте, какого удается достигнуть немногим».

431

…приглашенные из Этрурии актеры… – В Этрурии сценическое искусство было развито в древнейшие времена, и, должно быть, существовали профессиональные актеры, которых за известную плату приглашали давать представления.

432

…подобными фесценнинским… – Производить versus fescennini от названия этрусского городка Fescennia и приурочивать этот род шутливых стихов,

весьма распространенных во всей Италии, к одной местности едва ли правильно. Вероятнее сопоставлять с глаголом fari (собственно «говорить») или fascinum (амулет); в таком случае vеrsus fеsсеnnini суть собственно заклинания, а затем этим именем называли всякие стихи насмешливого содержания; при этом объяснении они не теряют своего общелатинского характера и значения.

433

…исполняли сатуры… – Первоначально, вероятно, этим именем назывались песни, которые пели на сельских праздниках во время жатвы; но Тит Ливий говорит не об этих простых песнях, а об искусственных, положенных на музыку стихотворениях. Последующее показывает, что содержание сатуры определялось заранее лишь в общих чертах, но все же оставалось место для экспромта.

434

…сопровождал его пение… – Здесь же весь текст составлялся заранее.

435

…оставлен был только диалог. – Новая ступень в развитии сценического искусства. У римлян, как вообще у южных народов, жестикуляция играла весьма важную роль; чтобы пение не отвлекало внимание актера, ему в помощь давался так называемый cantor (певец).

436

…названы были «эксодии»… – Эксодиями (exodia – «выход») называются эти пьесы потому, что они давались в конце представления, после серьезной драмы, как в греческом театре давалась «сатирическая драма».

437

…с ателланскими пьесами. – Название этих пьесок приурочивают к названию оскского города Ателла, но это не значит, что ателланы возникли в этом городе; вероятно, они названы были так в насмешку над жителями Ателлы, некогда цветущего города, обратившегося в жалкую деревню вследствие жестокого наказания, понесенного за измену римлянам во Вторую Пуническую войну. Упомянутые выше шутливые пьесы перешли, вероятно, в ателланы, когда их стали писать поэты (ок. VII в.), а не существовали одновременно с ними, как можно было заключить из слов Тита Ливия.

438

…едва терпимого даже в могущественных царствах. – Тит Ливий имеет в виду роскошные декорации пьес уже в конце Республики и особенно при императорах, когда расходы на театры достигали баснословных размеров.

439

…из воспоминаний старожилов узнали… – Как видно из замечания несколькими строками ниже, старики не знали первоначального смысла вбивания гвоздя и приурочили его совсем к другой цели.

440

…назначить диктатора для вбивания гвоздя. – Как вбиванию гвоздя, так и самому гвоздю древние приписывали чудодейственную силу отгонять зло.

441

…Цинций… – Цинций, грамматик и исследователь древностей, жил в конце Республики и, вероятно, еще при Августе.

442

…в храме этрусской богини Норции. – Норция – богиня судьбы у этрусков.

443

…когда обычай этот был оставлен, церемония сама по себе была признана достаточно важной для того, чтобы ради нее избирать диктатора. – Смысл этого места таков: первоначально гвоздь вбивали консулы, затем, когда стали выбирать диктаторов, это передали им, как старшим; еще позже, когда смысл обычая изменился, в случаях, когда признавалось необходимым выполнить его, избирался особый «диктатор для вбивания гвоздя» (dictator clavi figendi causa).

444

…прозвание Империоз… – Империоз (лат.) – «Самовластный», «Грозный».

445

…а раньше, как и теперь так называемых руфулов… – вожди выбирали для себя сами… – Первоначально все военные трибуны назначались консулами, а затем народ присвоил часть этого права себе и стал производить избрание в трибутных комициях. Руфулы – вид военных трибунов, избираемых в войске. – Примеч. ред.

446

…по Соляной дороге. – Соляная дорога – дорога, по которой доставлялась соль, вела через Аниен и Аллию.

447

…он берет щит пехотинца и препоясывается испанским мечом… – Щит пехотинца – большой продолговатый щит из легкого дерева, обитый кожей (scutum); для легкой пехоты и конницы служил небольшой круглый щит (parma). Испанский меч – короткий обоюдоострый меч, введенный в употребление во время Второй Пунической войны.

448

…прозвище «Торкват»… – Торкват (лат.) – «Ожерельный».

449

…на основании старинного договора… – Вероятно, имеется в виду договор, заключенный Спурием Кассием в 493 году до н. э.; так как о войне с латинами выше не говорится, то надо думать, что возобновление договора было вызвано ослаблением его вследствие нашествия галлов.

450

…в начальники конницы диктатору был дан… – Обычно диктатор назначал начальника конницы сам.

451

…на сборных пунктах… – Особенно на так называемой via principalis, главной улице, проходившей посередине лагеря.

452

…внезапным набегом сперва привернатов… – Город Приверн лежал к востоку от Помптинских болот, в земле вольсков.

453

…присоединены были две трибы – Помптинская и Публилиева… – Таким образом число триб было доведено до 27.

454

…обещанные диктатором Марком Фурием. – Неясно, о каком обете Фурия говорит Тит Ливий; обещанные им ранее игры (IV, 9) были уже отпразднованы (V, 31).

455

…где бывали многочисленные собрания народа. – Имеются в виду места собраний жителей областей, где не было городов. По упоминаемому здесь закону кандидаты имели право искать должности лишь в Риме, на форуме или на Марсовом поле.

456

…предложение о взимании 8

/3 процентов… – Уже законы Двенадцати таблиц запрещали взимать более 8

/3 процентов; имеется в виду, вероятно, год десятимесячный, так что на двенадцатимесячный приходится 10 процентов.

457

…в лагере под Сутрием небывалым способом провел в трибутных комициях закон… – Если и собирались иногда трибутные комиции вне города, то во всяком случае вблизи стен.

458

…и неся перед собой змей… – Из последующего видно, что это были лишь изображения змей.

459

…выбран был первый диктатор из плебеев… – Так как консул при назначении диктатора не связан был волею сената, то естественно, что плебейский консул выбирает диктатора из плебеев.

460

…возник спор, так как выбранными оказывались два патрицианских консула… – Очевидно, что трибуны не дали довести голосование до конца, а, видя, что большинство оказывается за патрицианских кандидатов, заявили протест.

461

…своим протестом трибуны добились только отсрочки комиций… – Так как большинство и в следующие дни было за обоих патрицианских кандидатов, то трибуны были вынуждены отказаться от протеста.

462

…и решено было занести в сенатское постановленье о заключении с ними перемирия на сто лет. – Из слов Ливия не видно, сдержали ли жители Цере свое общинное устройство; во всяком случае, на них возложены все повинности граждан, но не даровано право участия в собраниях; это так называемое civitas sine suffragio первыми получили церийцы.

463

…и был освящен храм Аполлона. – Полагают, что этот храм был разрушен во время галльского погрома.

464

…согласны с Лициниевым законом… – По закону Лициния Секстия один из консулов должен был избираться из плебеев.

465

…которых наименовали mensarii, так как они распределяли капиталы. – Чрезвычайная комиссия из пяти мужей имела поручение открыть государственную казну в счет ассигнованного из государственной кассы фонда для урегулирования долговых обязательств; они названы тем же именем (mensarii, банкиры, менялы), каким в позднейшее время

назывались частные лица, занимавшиеся банковскими операциями.

466

…укреплениями заняты были триарии, а гастаты и принципы, стоявшие перед укреплениями в полной готовности, вступили в бой. – Приводимое здесь наименование воинов по месту, занимаемому ими в строю, предполагает построение в три шеренги (aсies triplex), о котором Тит Ливий говорит в VIII, 8: первую шеренгу занимали так называемые гастаты (hаstаti), т. е. воины, вооруженные копьями; во второй шеренге, в промежутках, остававшихся между воинами первой шеренги, стояли принципы (prinсiples), т. е. главные; составляя центр войска, они были лучше всех вооружены и имели щиты; в промежутках, остававшихся между принципами, против воинов первой шеренги стояли триарии (triarii), которые принимали участие в битве лишь в самых трудных случаях.

467

…будучи диктатором, он выбрал сам себя в консулы. – Председательствовавший в выборных комициях магистрат не должен был допускать своего избрания.

468

…его имя носило в себе счастливое предзнаменование для неожиданной и страшной войны с галлами. – Намек на то, что отец консула, Камилл, освободил Рим от галлов; см. V, 49.

469

…трибун обратился затем с мольбою о благосклонной помощи к пославшему ему эту птицу, был ли то бог или богиня. – Не зная точно, кто из богов послал знамение, римлянин опасался ненадлежащим обращением оскорбить божество.

470

…с карфагенскими послами, прибывшими просить дружбы и союза, заключен был договор в Риме. – Тит Ливий не говорит, что это был первый договор с карфагенянами, а потому его показание не противоречит свидетельству Полибия, что первый договор был заключен в 509 году до н. э.

471

…подобное древнему знамению на Альбанской горе: ибо шел каменный дождь… – См. I, 31.

472

…призвали командиров когорт… – Собственно

/10 часть легиона, состоявшая из 3 манипул, или 6 центурий; здесь, однако, Тит Ливий, как нередко случается у него, применяет римские наименования к иноземным учреждениям.

473

…первый у горы Гавра, второй – у Сатикулы. – Гавр – гора между Капуей и Неаполем. Сатикула – город к востоку от Капуи, на границе Самния.

474

…слабые племена… – Это замечание справедливо по отношению к грекам, жившим в Южной Италии, а не к самнитам.

475

…новое прозвание Корвин… – См. гл. 26, где, однако, прозвище Валерия приведено в форме не Корв, а Корвин.

476

…венок из зелени за спасение от осады… – «Травяной», или «осадный», венок давался за освобождение своих от вражеской осады и делался из травы (символ победы), сорванной на месте, которое было осаждено. – Примеч. ред.

477

…отнять у кампанцев… – Собственно говоря, не всех кампанцев, а тех жителей Капуи, которые принадлежали к самнитскому племени и были завоевателями Капуи.

478

…занимается обработкой поля Тит Квинкций… – Нельзя понять, о котором из упоминавшихся ранее (VI, 42; VII, 9, 18, 22) Квинкциев идет речь.

479

…и удаление от своих… – Имеются в виду удаления плебеев на Священную гору (II, 32) и на Авентин (III, 50).

480

.. чтобы удаление не было поставлено им в вину, подобно тому, как в древнее время раз это было выговорено для плебеев, в другой раз для воинов. – О плебеях см. II, 33; из указанных там условий примирения видно, что плебеев за удаление не преследовали.

481

…как тогда именовали примипилана. – Примипиларий – центурион первой центурии первого манипула первой когорты легиона. Он один из всех центурионов входил в военный совет.

482

…посвящает его Матери Луе… – Матерь Луя – римская богиня очищения, в честь которой сжигалось полководцами взятое у неприятелей оружие, чтобы очистить войско, оскверненное кровопролитием.

483

… они заключили дружбу с римлянами в пору своего счастья, а не в пору несчастья, как кампанцы… – См. VII, 19 и VII, 31.

484

Таковы ли, латины, были договоры, заключенные римским царем Туллом с вашими предками альбанцами, такой ли союз заключил с вами после Луций Тарквиний? – Все латины, происходившие из города Альба, связаны были с римлянами договором, по которому все Альбанское государство вместе с колониями уже со времени третьего римского царя Тулла Гостилия (672–640 до н. э.) подчинилось римской власти. Но ради общей пользы последний царь римский, Тарквиний Гордый, возобновил этот договор и сделал латинов участниками благополучия народа римского, освободив их от необходимости постоянно ожидать или терпеть разорение городов и опустошение полей, которым они подвергались в царствование царя Анка Марция (см. I, 52).

485

…битва при Регилльском озере? – В этой битве римляне одержали блистательную победу над латинами в 499 году до н. э. (см. II, 19–20).

486

…в жертву подземным богам и Матери Земле… – Мать Земля, как и Маны (боги преисподней), считалась божеством, принимающим мертвых. – Примеч. ред.

487

…называли антепиланами… – Т. е. стоящие впереди знамен, передовые. – Примеч. ред.

488

…следовали рорарии… – По объяснению грамматиков, это были воины, которые до столкновения главных сил начинали битву копьями.

489

…шли «причисленные»… – «Причисленные» (assensi) к легиону воины сражались исключительно пращами и метательным оружием.

490

…вытянув левую ногу… – Триарии перед самой битвой стояли на правом колене, отставив в то же время левую ногу, а левой рукой поддерживали щиты.

491

…ведущей к Везеру. – Из данного места нельзя понять, была ли это река или город.

492

…и Беллона… – Беллона – богиня войны, кровопролитий и ужасов.

493

…и велел «причисленным» выйти из задних рядов и стать впереди. – Очевидно, такое применение «причисленных» воинов было необычным, почему латины и поддались обману.

494

…Общелатинского празднества. – Это древнее торжественное собрание союза латинских городов под гегемонией Альбы Лонги. По разорении этого города, при царе Тулле Гостилии, и по переселении жителей его в Рим римские цари встали во главе союза и совершали ежегодно союзное жертвоприношение – сначала в храме Дианы, построенном при царе Сервии Туллии на Авентинском холме, а позже опять на Альбанском холме. Это празднество сохранилось до позднейших времен, и ежегодно оба консула должны были отправляться на Альбанский холм для принесения жертвы. Празднество это относилось к передвижным праздникам, и поэтому его приходилось объявлять заранее.

495

…чтобы один из двух цензоров был непременно плебей, так как дело дошло уже до того, что оба они могли быть из плебеев. – Ранее у Тита Ливия не приведено ни одного случая, на основании которого можно было бы признать этот мотив правильным; в VII, 42 речь идет о консулах, а не о цензорах.

496

…храм и роща Юноны Соспиты… – Юнона Соспита (Спасительница) – покровительница латинского народа; главный культ ее находился в Ланувии; она же покровительница всего Римского государства.

497

…то право гражданства, которое они имели раньше… – См. VI, 26.

498

…а сенаторы… – По обычаю своему приписывать римские учреждения другим городам Тит Ливий в данном месте говорит о сенате в Велитрах.

499

…запрещено отпускать на волю своих рабов… – Цель этого запрещения состояла в желании дать возможность обвинителю допросить под пыткой рабов и

воспользоваться их показанием.

500

В этой борьбе Александр одержал верх и заключил мир… – Так как с римлянами Александр не воевал, то надо думать, что Тит Ливий имеет в виду заключение договора и вызванные им мирные отношения.

501

…некогда во время удаления плебеев диктатором был вбит гвоздь… – Ничего подобного Тит Ливий не рассказывает ни в II, 32; III, 50 ни в VII, 42, так что нельзя определить, какой случай он имеет в виду.

502

…впервые построены в цирке загородки перед ареной. – По объяснению Варрона, загородки эти служили для того, чтобы удерживать колесницы и не допускать появления их на арене ранее знака магистрата. До этого времени carceres устраивались каждый раз лишь на время игр, а теперь, очевидно, их установили навсегда.

503

…посвятить Семону Сангу… – Семон Санг – сабинское божество, перенесенное в Рим, первоначально олицетворяло небо; отождествлялось с Дием Фидием как божество договоров и супружества.

504

…где теперь находится Неаполь… – Тит Ливий выражается неточно: Неаполь существовал уже в описываемое время.

505

…оракула Юпитера Додонского. – Описание оракула при храме Зевса в Додоне (в Эпире) см. Геродот, II, 52–55.

506

…от реки Ахеронт… – Река Ахеронт, как сообщает Павсаний, действительно протекает в Феспротиде (область в юго-западном Эпире); древние видели в ней один из притоков подземных рек.

507

…которая из страны молоссов… – Молоссы – жители внутренней части Эпира.

508

«Тебя справедливо зовут Ахеронтом». – В переводе на русский язык название этой реки означает «лишенный радостей».

509

…когда прервано было сообщение между укреплениями… – Прервано тем, что Публилий овладел удобным пунктом между Палеполем и Неаполем и отнял у неприятелей возможность соединяться и подавать друг другу взаимную помощь.

510

…которая заставила их уклониться от исполнения своего долга… – На основании этих слов надо предполагать, что между этими городами и Римом существовали уже дружественные или союзнические отношения.

511

…и назначение триумфа по окончании срока службы – в первый раз достались на долю Публилия. – В пользу первого проконсула Публилия было впервые нарушено правило, по которому заместители магистратов не могли получать триумф, потому что теряли, как таковые, свое imреrium в момент вступления в Рим.

512

…по увещанию пуллария… – Пулларий – содержатель священных кур, который сопровождал полководца на войну вместо авгуров. Если он замечал по поведению кур (когда те плохо ели предложенную им пищу, как и было в данном случае), что ауспиции сомнительны, то полководец должен был возвратиться в Рим и повторить ауспиции на том месте, где он совершал их перед отъездом на войну.

513

…поступок Тита Манлия. – См. VIII, 7.

514

…уступишь ли ты той апелляции, которой уступил римский царь Тулл Гостилий. – См. I, 26.

515

…приказал свести его с кафедры на более низкое место. – Как должностное лицо начальник конницы должен был говорить с кафедры; но в данном случае он говорил с диктатором, притом как обвиняемый, а потому должен был сойти с кафедры.

516

…оставил его, консула, легатом при войске. – См. III, 26–29.

517

…сразился с постыднейшим исходом… – См. VI, 24.

518

Так поступил-де некогда и Луций Брут… – См. II, 5.

519

…а начальнику конницы Квинту Фабию запретив предпринимать что бы то ни было в силу власти, сопряженной с его должностью… – В силу своей высшей власти диктатор запрещает начальнику конницы исполнять служебные обязанности; отставить начальника конницы от должности диктатор не мог, несмотря на то что сам избирал себе его в помощники, и продолжительность их пребывания в должности была одинакова.