Битва за Рунет: Как власть манипулирует информацией и следит за каждым из нас
Андрей Солдатов
Ирина Бороган
Реализовалась ли пророчество Джорджа Оруэлла и «Большой брат следит за тобой»? Что знают о вас спецслужбы, и как они получают эту информацию? Андрей Солдатов и Ирина Бороган поговорили с десятками специалистов, проанализировали сотни документов и сделали вывод: власти не только хотят все про всех знать, но и пытаются сохранить монополию на распространение информации. Книга показывает, что несмотря на все усилия цензоров, интернет остается технологией, которую пока невозможно поставить под полный контроль.
Андрей Солдатов, Ирина Бороган
Битва за Рунет: Как власть манипулирует информацией и следит за каждым из нас
Переводчик Д. Глебов
Редактор П. Литвиненко
Руководитель проекта А. Василенко
Корректор Е. Чудинова
Компьютерная верстка К. Свищёв
Дизайн обложки Ю. Буга
Использована иллюстрация из фотобанка shutterstock.com
© Andrei Soldatov and Irina Borogan, 2015
Публикуется с разрешения издательства PublicAffairs, an imprint of PERSEUS BOOKS LLC. (США) при содействии Агентства Александра Корженевского.
© Издание на русском языке, перевод, оформление. ООО «Альпина Паблишер», 2017
Все права защищены. Произведение предназначено исключительно для частного использования. Никакая часть электронного экземпляра данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для публичного или коллективного использования без письменного разрешения владельца авторских прав. За нарушение авторских прав законодательством предусмотрена выплата компенсации правообладателя в размере до 5 млн. рублей (ст. 49 ЗОАП), а также уголовная ответственность в виде лишения свободы на срок до 6 лет (ст. 146 УК РФ).
* * *
Информация стремится быть свободной.
Стюарт Бранд
Это не телефонный разговор.
Устойчивое выражение
Предисловие к русскому изданию
Это уже вторая наша книга, которая приходит к русскому читателю обходным путем. Первая, «Новое дворянство», в 2010 году тоже сначала появилась на английском в США и Великобритании, а потом, в 2011-м, была переведена на русский. При этом мы – российские журналисты, живущие в России, и обе книги посвящены тому, что происходит в нашей стране.
За пять лет причины, по которым приходится пользоваться обходными маршрутами, остались теми же: расследовательская журналистика в России продолжает находиться в кризисе, издания закрываются. Но в этот раз нам было легче: если с «Новым дворянством» мы не были уверены, что книгу увидят в России, то, cобирая материал для «Красной сети», мы точно знали, что тем или иным образом она попадет в руки читателя.
Мы живем в цифровую эпоху, и, несмотря на все усилия цензоров, интернет остается технологией, которую невозможно поставить под полный контроль. Именно об этом наша книга.
Пролог
В обычном спальном районе на юго-западе Москвы стоит типовая бело-серая высотка за скромным заборчиком, ничего необычного. Хотя нет, одна странность все-таки есть: из девятнадцати этажей только у двенадцати есть окна.
Именно в этом здании бьется сердце русского интернета – это междугородная телефонная станция M-9, и в ней находится крупнейшая в стране точка обмена трафиком MSK-IX. День за днем через нее проходит почти половина всего российского интернет-трафика. Оптоволоконные кабели желтыми и серыми змеями переползают из комнаты в комнату, клубками свешиваются с потолков, соединяя компьютеры, серверы, стеллажи и этажи. Один из этажей отдан в аренду Google: транснациональный гигант хочет быть как можно ближе к месту, где ходит столько трафика. Каждый этаж закрыт толстенной металлической дверью, открыть которую можно, только имея специальную карту.
Одна из комнат на восьмом этаже отведена Федеральной службе безопасности (ФСБ) – наследнику советского КГБ. Впрочем, ее присутствие ощутимо во всех частях здания. Тут и там среди коммуникационных стоек расставлены электронные устройства – небольшие узкие коробки размером с видеоплеер. Они маркированы аббревиатурой СОРМ, и их основная задача – обеспечивать работникам восьмого этажа доступ к российскому трафику. СОРМ – это Система оперативно-розыскных мероприятий. Но за четырьмя буквами стоит нечто большее.
Сначала ящики СОРМ перехватывали только телефонные звонки. Сейчас их добыча – электронные письма, интернет-серфинг, разговоры по сотовым и скайп, SMS и посты в соцсетях. С помощью этих ящиков российские власти надеются выиграть битву за будущее интернета – битву, которая имеет значение для каждого, кто однажды открыл для себя вселенную цифровых технологий.
Из этой книги вы узнаете историю конфликта, разворачивающегося в России последние 25 лет. Он начался во время распада Советского Союза, в котором информацию старались всеми силами удержать под замком, и продолжается сейчас, в современной России, когда информация вырвалась на свободу.
Как оказалось, мы не очень далеко ушли от нашего советского прошлого. Вы увидите, как совершенствовалась СОРМ, изобретенная КГБ, как она используется сейчас против оппонентов власти. И все это происходит в стране, где люди хорошо ориентируются в компьютерных технологиях, свободно ощущают себя в океане информации и используют интернет для того, чтобы понять, что на самом деле происходит в мире.
Советский Союз оставил после себя совершенно нежизнеспособную систему связи, практически полностью изолированную от внешнего мира. С тех пор наши связисты построили новые коммуникации. Согласно опросу, проведенному американским исследовательским центром Pew Research Center, доступ к интернету в России имеет 73 % респондентов. В Китае их, например, 63 %, а в США – 87 %[1 - Pew Research Center «Internet Seen as Positive Influence on Education but Negative on Morality in Emerging and Developing Nations» [«В развивающихся странах интернет оказывает благоприятное воздействие на образование, и негативное – на мораль»], «PewGlobal», 19 марта 2015, www.pewglobal.org/2015/03/19/internet-seen-as-positive-influence-on-education-but-negative-influence-on-morality-in-emerging-and-developing-nations (http://www.pewglobal.org/2015/03/19/internet-seen-as-positive-influence-on-education-but-negative-influence-on-morality-in-emerging-and-developing-nations).].
В нашей книге мы пытались показать, как страна до сих пор мечется между двумя полюсами – тотальным контролем над информацией и свободой доступа к информации, и что происходит, когда эти полюса сходятся в одной точке. Последствия конфликта оказались важнее, чем кажется на первый взгляд, и вышли далеко за границы страны. Кремль пытается не только навязать миру правила игры, но и выстроить искусственные границы там, где их не может быть по определению, – в виртуальном пространстве.
Мы поговорили с десятками людей, принимавших непосредственное участие в описанных событиях, изучили сотни документов. В стране, где секретность является традицией, крайне непросто докопаться до истины и вызвать людей на откровенный разговор. Своеобразный «тихий занавес» стал куда более материален после 2011 года, когда Владимир Путин решил вернуться в президентское кресло. Последовавшие за этим протесты и попытки ограничить свободу информации в Сети, цензура и акции силового устрашения лишь обострили конфликт.
С тех пор Кремль
последовательно наращивает давление на интернет. Весной 2016 года Путин одобрил так называемый «пакет Яровой», который, кроме прочего, требует от сотовых операторов и провайдеров полгода хранить всю информацию, которую мы передаем друг другу по интернету, – просто на тот случай, если спецслужбы захотят порыться в наших разговорах и узнать, что, например, мы делали прошлым летом. Кремль не смутил тот факт, что в стране нет ни мощностей для хранения такого огромного массива информации, ни технологий, чтобы их обрабатывать. За расширение возможностей СОРМ снова должен заплатить интернет-бизнес, а в конечном итоге – пользователи, которым придется столкнуться с повышением цен на интернет-услуги. Возмущение бизнеса, так же как протесты общественности, не вызвали никакой реакции власти.
Первая часть книги описывает 20 лет, которые прошли с момента распада СССР до начала протестов 2011–2012 годов. Вторая показывает, что произошло с момента возвращения Путина в Кремль до событий на Украине.
Мы выступаем здесь не только как журналисты, но и как непосредственные участники событий.
Часть I
Глава 1
Тюрьма для информации
В январе 1950 года 32-летний Абрам Трахтман, майор Министерства государственной безопасности – спецслужбы позже реорганизованной в КГБ, – столкнулся с неприятностью, которая вполне могла поставить крест на его карьере.
Целыми днями он просиживал в своем кабинете в трехэтажном здании красного кирпича на северо-востоке Москвы.
Это здание построили в 1884 году, и первоначально в нем находилась православная духовная семинария. Но в начале 1920-х, после Октябрьской революции и провозглашения атеизма как единственно верной общественной идеологии, церковные учебные заведения были закрыты, а здания, им принадлежавшие, переоборудовали под нужды государства. Семинария превратилась в тюрьму для несовершеннолетних и оставалось ею вплоть до 1940-х.
Тогда это была еще не Москва, а обычная деревенская окраина. Деревня называлась Марфино, и добраться до нее можно было только на 37-м автобусе, курсировавшем по булыжной мостовой пару раз в час. Но в 1947 году, неожиданно для местных жителей, вокруг здания выросли стены, за которыми расположился секретный исследовательский институт – «Объект номер 8». Позднее он стал известен как «Марфинская шарашка». Шарашками назывались советские спецтюрьмы, в которых содержали ученых и инженеров, работавших там над спецпроектами для армии или спецслужб. Выйти из шарашки по собственному желанию было нельзя, но, по сравнению с другими лагерями ГУЛАГа, условия здесь были вполне сносные. В Марфино собрали инженеров, математиков и лингвистов. Их спецпроектом была разработка шифрованной телефонной связи лично для Иосифа Сталина.
Со времен семинарии к зданию примыкала пятиэтажная полукруглая башня с большими окнами, бывшая церковь. Теперь здесь находилась акустическая лаборатория – все ее стены были увешаны телефонным и радиооборудованием.
В тот день Трахтману, несмотря на нетерпение, с которым его ждали подчиненные, очень не хотелось сюда заходить.
С тонкими чертами лица, кудрявыми волосами и в больших круглых очках, делавших его похожим на сову, Трахтман был начальником марфинской акустической лаборатории. А еще он был майором госбезопасности, поэтому ходил на работу в зеленой форме с золотыми погонами, фуражке с синей тульей (синий был цветом спецслужб еще с царских времен) и значком Сталинской премии на груди. Дипломированный инженер, к январю 1950 года он умудрился совершить головокружительную карьеру. Выходец из еврейской семьи, родившийся в небольшом украинском городке в черте оседлости на Полтавщине, он пережил погромы, сумел перебраться в столицу, поступил в Московский электротехнический институт связи и, окончив его перед самым началом войны, устроился в Центральный научно-исследовательский институт связи. Там на молодого специалиста обратил внимание сам Александр Минц, видный советский радиофизик и инженер, пользующийся особым авторитетом у властей. Трахтман присоединился к команде Минца и в годы войны даже удостоился двух Сталинских премий[2 - Подробности биографии Трахтмана почерпнуты в основном из мемуаров, опубликованных онлайн семьей Виницкого: Трахтман дружил с ними на протяжении нескольких десятков лет. См.: http://arkady-vinitsky-100years.weebly.com (http://arkady-vinitsky-100years.weebly.com) , а также Российскую Еврейскую Энциклопедию – http://www.rujen.ru (http://www.rujen.ru/).].
На стартовавший в 1947 году Марфинский проект изначально планировалось поставить Минца, но он заартачился[3 - Константин Калачев «В круге третьем». Калачев работал в Марфино в качестве исследователя в 1947–1996 гг. В 1999-м он написал историю марфинского проекта. Когда авторы этой книги позвонили в НИИ автоматики (http://niia.ru (http://niia.ru/)), наследника шарашки, занимающего здание в Марфино и по сей день, нам сказали, что книга Калачева – единственный достоверный источник информации. Книгу можно найти на http://anmal.narod.ru/kniga/kniga.html (http://anmal.narod.ru/kniga/kniga.html).]. Возглавить акустическую лабораторию предложили Трахтману, и тот не колебался ни секунды: советскую власть он любил и значок Сталинской премии носил не снимая, да и перспектива получить в собственное распоряжение лабораторию была очень заманчивой. Почти два года все шло отлично, и вдруг карьера Трахтмана в спецслужбах оказалась под угрозой.
А ведь каких-то два месяца назад его лаборатория добилась потрясающего успеха – именно благодаря ей был разоблачен советский чиновник, передавший сверхсекретную информацию американцам. Команда, вычислившая его, состояла из пяти человек, трое из них зеки – в том числе талантливый филолог Лев Копелев, близкий друг содержавшегося здесь же будущего писателя Александра Солженицына. Копелев – энергичный, крупный мужчина с выразительными глазами, густыми темными волосами, черной бородой и усами, – выделялся в любой компании: страстный спорщик и эрудит, неисправимый оптимист, он не выносил одиночества и уныния. Именно Копелев вычислил сотрудника советского МИДа, который позвонил в посольство Соединенных Штатов в Москве и передал информацию о советском разведчике – находясь в Нью-Йорке под прикрытием, тот пытался заполучить американские наработки по атомной бомбе.
Для этого Копелев проанализировал запись перехваченного телефонного звонка и смог по голосу определить одного из пяти подозреваемых. Окрыленный Копелев решил, что создал новую научную дисциплину, для которой сам же придумал название – фоноскопия.
На волне успеха Трахтману, руководителю Копелева, удалось заручиться поддержкой всемогущего Фомы Фомича Железова, начальника отдела оперативной техники МГБ, и добиться разрешения на открытие нового секретного института, единственной задачей которого было бы исследование методов распознавания речи и идентификации говорящего. В восторге от открывшихся перспектив Трахтман поручил Копелеву подготовить список необходимого оборудования. Разместить новую шарашку предполагалось в самом центре Москвы[4 - Генералом был Фома Железов, глава отдела службы безопасности, занимавшегося разработками различных технологий, начиная с радио и оружия и заканчивая прослушивающими устройствами. Лев Копелев «Утоли моя
печали» (Москва: Новая газета, 2011), 234.].
Но в январе 1950 года белая полоса в жизни советского инженера и майора госбезопасности Абрама Трахтмана внезапно закончилась. Годом ранее официальное издание коммунистической партии, газета «Правда», в статье, которую редактировал лично Сталин, обвинила еврейских театральных критиков в отсутствии патриотизма. Это стало началом хорошо организованной кампании против «космополитизма» – по сути, войной с выдающимися евреями[5 - Примечание редактора американского издания «Об одной антипатриотической группе театральных критиков», «Правда», 28 января 1949, www.ihst.ru/projects/sohist/books/cosmopolit/100.htm (http://www.ihst.ru/projects/sohist/books/cosmopolit/100.htm).]. Еврейский антифашистский комитет был распущен, большинство его членов арестовано, множество ведущих еврейских изданий и издательств закрыто. После того, как нескольких врачей еврейского происхождения обвинили в попытке отравить лидеров компартии, началась масштабная охота на ведьм по всей стране. В 1950-м антисемитская кампания докатилась до сотрудников госбезопасности.
Всего через несколько дней после того как Трахтман получил согласие МГБ на открытие нового института, ему сообщили, что выбранное для шарашки здание не отвечает требованиям секретности. Затем, что заключенные Марфино не могут быть переведены в центр Москвы по соображениям безопасности. Открытие нового института раз за разом откладывалось. Шли дни и недели, а дело с новым институтом не двигалось с мертвой точки. Трахтман все реже появлялся в полукруглом зале лаборатории в Марфино. Его сотрудники поняли, что он боится отвечать на их вопросы о судьбе нового проекта.
В конце концов Трахтману объявили, что никого из инженеров-зеков он в свое распоряжение не получит. В отчаянии он пошел ва-банк и отказался от поста директора нового института. Без его людей проект обречен на провал – вот что он заявил начальству. Это было ошибкой. Железов, начальник отдела оперативной техники МГБ, выдавший согласие на открытие института, тут же дал задний ход. Трахтмана уволили из органов госбезопасности и убрали из Марфино. В конце января он приехал туда в последний раз.
В мешковатом штатском костюме Трахтман вошел в свою бывшую лабораторию. Он подошел к столу Копелева, молча постоял несколько минут, а потом произнес: «Теперь – это строго между нами – с такой фамилией, как моя, уже нельзя быть начальником института». Потом он пожал Копелеву руку, грустно улыбнулся и ушел[6 - Копелев «Утоли моя печали», 239.].
Позже его отправили в другой сверхсекретный институт, где он начал работать над системами наведения ракет в рамках советской космической программы. Но распознаванием речи он больше никогда не занимался.
Впрочем, о сотрудниках марфинской лаборатории не забыли. Они провели взаперти еще три с лишним года, вплоть до декабря 1953-го, когда восемнадцать заключенных спецтюрьмы перевезли к востоку от Москвы, в местечко под названием Кучино. Здесь находилась еще одна шарашка, где зек Копелев продолжил работу. Кучино было старейшей шарашкой советских спецслужб. В этом же, 1953 году был образован Комитет государственной безопасности – КГБ.
Кучинская шарашка, расположенная в двенадцати километрах на восток от Москвы на территории поместья, до революции принадлежавшего семье промышленников Рябушинских, стала главным исследовательским центром КГБ – именно здесь сотрудники госбезопасности работали над техническими средствами слежки, в том числе над созданием системы прослушки и перехвата информации на сетях связи. Вместе с марфинскими заключенными в Кучино передали и архивы лаборатории Трахтмана. Отныне исследования по распознаванию речи будут связаны с изучением методов прослушивания телефонных переговоров. Курировать и финансировать их будет, разумеется, КГБ.
В Комитете государственной безопасности хотели быть уверены, что им по силам перехватить любой звонок и точно определить звонившего. Им нужен был контроль над информацией, которая курсировала по территории Советского Союза, – абсолютно всей информацией, в том числе и общением между людьми.
Владимир Фридкин окончил физфак МГУ в декабре 1952 года c красным дипломом. Cерьезный молодой человек с тонкими чертами лица, он не мог найти работу по специальности даже спустя несколько месяцев и хорошо знал причину – он был евреем, а антисемитская кампания, начатая Сталиным, сводила преимущества его красного диплома к нулю[7 - Владимир Фридкин, интервью с авторами, сентябрь 2014.].
Он оставил надежду стать ядерным физиком и в конце концов нашел работу в НИИ полиграфического машиностроения. Институт располагался в жалких бараках на задворках завода на юго-западе Москвы, недалеко от того места, где сейчас стоит памятник Гагарину.
Когда Фридкин впервые вошел в свой маленький кабинет, тот был почти пуст – ничего, кроме стола и стула. Карьера начиналась не очень впечатляюще.
В пустой комнате много не сделаешь, поэтому Фридкин часами просиживал под зеленой лампой в просторном читальном зале библиотеки имени Ленина в нескольких шагах от Кремля. Ленинка гордилась самым большим в Советском Союзе собранием книг, документов и диссертаций на всех языках мира.
Однажды в Ленинке Фридкин прочитал статью американского физика Честера Карлсона, посвященную процессу электрофотографирования или, попросту говоря, фотокопированию[8 - Честер Карлсон, американский физик и изобретатель, разработал метод сухого фотокопирования в 1938-м и запатентовал его 6 октября 1942-го. US Patent, US2297691 A, через Google Patents, www.google.com/patents/US2297691 (http://www.google.com/patents/US2297691).].
Ничего подобного в СССР на тот момент не существовало, и Фридкина захватила идея создать собственный, первый в Союзе, копировальный аппарат. Он отправился в отдел электротехники своего института и попросил генератор тока высокого напряжения. Затем – на родной физфак МГУ, за кристаллами серы и фотоувеличителем. Эксперименты он проводил в своем крошечном кабинете.
Сначала Фридкин попытался скопировать книжную страницу, потом фотографию. Вскоре он смог скопировать изображение Моховой площади – хорошо известный вид с Кремлем на заднем плане.
Когда Фридкин показал ее директору НИИ, тот воскликнул: «Ты хоть сам-то понимаешь, что изобрел?!» Инженерам был немедленно отдан приказ довести до ума наработки Фридкина и собрать образец машины, способной делать фотокопии. Так появился первый в Советском Союзе копировальный аппарат – коробка в метр высотой и полметра шириной, на который крепился генератор тока и два цилиндра. Прибор назвали «Электрофотографической множительной машиной № 1».
Аппарат получился очень простым, но все понимали, насколько важным было изобретение. Директор института позвонил в министерство, и вскоре министр лично приехал в институт.
Он был настолько впечатлен увиденным, что тут же отправил аппарат в массовое производство, которое организовали на заводе в Кишиневе. В Вильнюсе открыли специальный НИИ, занимающийся исключительно исследованиями электрографии. 24-летнего Фридкина назначили замдиректора института, дали денежную премию и сняли в телефильме о передовых достижениях советской науки.
Дела налаживались, но Фридкин по-прежнему хотел заниматься физикой. В 1955 году его
взяли на работу в Институт кристаллографии. Копировальный аппарат он забрал с собой, и почти каждый день его коллеги заходили к нему в кабинет, чтобы скопировать очередную научную статью из иностранного журнала.
Популярность Фридкина в институте росла, и все было прекрасно, пока однажды, в 1957 году, к нему в кабинет не вошла сотрудница КГБ. Это была его хорошая знакомая – они часто пили вместе чай. Но на этот раз разговор предстоял неприятный. «Я должна забрать ваш аппарат и уничтожить», – сказала она. Фридкин спросил, в курсе ли она, что это – первый в Советском Союзе копировальный аппарат. «Я знаю, но люди, которые к вам заходят, могут размножить что-нибудь запрещенное», – ответила сотрудница КГБ.
Первый в Cоветском Союзе копировальный аппарат разломали на куски и выбросили на свалку. Но одна из его частей – зеркальная пластина – выжила, ее подобрали сотрудницы института и повесили в женском туалете вместо зеркала. Институт кристаллографии не проводил никаких секретных исследований, и уничтожение первого в стране копировального аппарата не имело ничего общего с защитой гостайны, – это была типичная паранойя, характерная для советской власти. Партия душила в зародыше любые проявления свободы распространения информации и старалась все держать под контролем. КГБ хотел исключить любую возможность использования изобретения Фридкина для размножения документов, не одобренных партией.
Через несколько лет Кишиневский завод прекратил производство копировальных машин. Фридкин понимал, что выпускаемые там аппараты были не очень качественными, но вряд ли именно это было причиной остановки производства. Позже, когда ксерокопирование на Западе стало повседневной практикой, Советский Союз закупил несколько аппаратов марки Xerox, но отношении партии к информации осталось прежним. Ксероксы попали в кабинеты партийного руководства и Академии наук, но сам процесс копирования находился под строгим контролем. На заводах и в институтах к копировальным аппаратам был приставлен специальный человек, следивший за тем, что и кем копируется. Фридкин понял, что его изобретение и советская власть несовместимы.
В марте 1953 года умер Сталин, и вскоре в Советском Союзе началась оттепель. К 1955 году множество узников ГУЛАГа вернулись домой. В феврале 1956-го, на XX съезде КПСС, новый глава государства Никита Хрущев выступил с речью, разоблачающей преступления Сталина. «Секретный доклад» занял четыре часа. Хрущев начал постепенно ослаблять механизмы государственного контроля над жизнью общества, и люди стали объединяться в неподконтрольные КПСС группы. Появились «отказники» – евреи, которые хотели покинуть страну, но которым не давали этого сделать. Оттепель не продлилась долго. В 1964 году партийное руководство сбросило Хрущева, на посту первого (а потом и генерального) секретаря ЦК КПСС оказался Леонид Брежнев, и это положило конец переменам хрущевской эпохи. Осенью 1965-го по Москве и Украине прокатилась волна арестов интеллигенции. Значительно усилилась цензура. Вторжение СССР в Чехословакию в августе 1968-го ознаменовало конец оттепели.
Но оттепель не прошла бесследно. Распространение неподцензурной информации стало важнейшей идеей, если не главной целью диссидентского движения. Сотни людей постоянно обменивались и копировали рукописи (так называемый самиздат) самого разного содержания: от запрещенных произведений художественной литературы, статей социальной и политической направленности и романов Солженицына до открытых писем, а потом, с 1968-го и до начала 1980-х, «Хроники текущих событий» – информационного бюллетеня, рассказывающего о нарушениях прав человека в Советском Союзе. У диссидентов не было ни машины Фридкина, ни западных ксероксов. Они отстукивали свои мысли через копирку на «Эрике» – легендарной пишущей машинке производства ГДР, которая брала только четыре копии.
В СССР власть всегда была монополистом в распространении информации. «Газета – не только коллективный пропагандист и коллективный агитатор, но также и коллективный организатор», – писал Ленин в статье «С чего начать?», опубликованной в 1901 году в четвертом номере главной большевистской газеты «Искра». Пресса нужна была большевикам, чтобы организовать и мобилизовать массы, а не чтобы информировать их. Поэтому после октября 1917 года независимые издания перестали существовать: революционеры не могли позволить капиталистам публиковать альтернативную точку зрения, то есть, с их точки зрения, оставить такое мощное мобилизующее средство в руках врага. Позже, в 1923-м, слова Ленина повторил Сталин в статье «Печать как коллективный организатор», опубликованной в «Правде»[9 - Иосиф Сталин «Печать как коллективный организатор», «Правда», 6 мая 1923.]. В 1930-х на улицах советских городов появились громкоговорители – одно из главных орудий пропаганды. Будто колокола средневековых церквей, они государственным гимном объявляли советским гражданам о начале и окончании дня. Выключить их было невозможно. Долгие десятилетия люди читали и слушали только то, что им разрешали читать и слушать. К концу войны в СССР выросло целое поколение, не знавшее ничего, кроме официальной точки зрения. Вся жизнь этих людей была не более чем отражением произнесенных где-то наверху слов – штампов, производимых властью.
Общественное пространство находилось под тотальным контролем режима. Вся информация, появляющаяся в газетах и на телевидении, обязательно проходила предварительную цензуру Главного управления по делам литературы и издательств (также известного как Главлит), отчитывающегося непосредственно перед Советом министров. С марта 1961 года под контроль Главлита попали и переговоры (по телексу и телефону) иностранных журналистов, работающих в Москве[10 - Евгения Альбац «The State Within a State: The KGB and Its Hold on Russia – Past, Present, and Future» [«Государство в государстве: КГБ и власть над Россией – прошлое, настоящее, будущее»] (New York: Farrar Straus & Giroux, 1994), 234. Фотокопию документа можно найти в русском издании книги «Мина замедленного действия. Политический портрет КГБ (Москва, 1992), 314.]. Художественную литературу – как прозу, так и поэзию, – цензурировал другой правительственный комитет – Госкомиздат. Программы зарубежных радиостанций глушились прямо на границе с помощью специальных устройств, и эта практика стремительно развивалась: в 1949 году западное радио блокировали 350 коротковолновых генераторов помех, в 1950-м их количество выросло до 600, в 1955-м – до 1000, из них 700 было установлено в странах соцлагеря. Все они работали для того, чтобы глушить сигнал 70 западных радиопередатчиков. К 1986 году на территории СССР насчитывалось тринадцать мощных станций радиопомех, работавших на большие расстояния, в 81 городе имелись собственные станции с меньшим диапазоном, общее же количество генераторов в стране выросло до 1300. Глушить прекратили только в ноябре 1988-го решением Михаила Горбачева[11 - Римантас Плейкис «Радиоцензура», Agentura.ru, 2003, www.agentura.ru/equipment/radiocenzura (http://www.agentura.ru/equipment/radiocenzura).].
Почти все семьдесят лет советской власти поиск информации для обычных, не наделенных властью людей был делом рискованным и опасным. Производимые в СССР радиоприемники не могли ловить некоторые
частоты, а попытки перепаять схемы приравнивались к уголовному преступлению. Каждый приемник в обязательном порядке регистрировался, и так продолжалось до 1962 года. Власти хотели контролировать каждого, кто занимался копированием информации, КГБ требовал хранить оттиски со всех пишущих машинок – на случай, если потребуется установить автора распечатки.
Под контролем было и любое общение с иностранцами, даже самое невинное. В эпоху железного занавеса для выезда за границу требовалась специальная «выездная» виза, получение которой была возможно только после долгих разговоров с сотрудниками КГБ. За рубежом советские граждане были обязаны передвигаться исключительно группами и избегать любого, в том числе и неформального, общения с местными. Командировки завершались детальными отчетами обо всех контактах с иностранцами.
Компартия поощряла и самоцензуру. Фраза «Это не телефонный разговор» хорошо известна любому человеку, родившемуся в СССР. Она означает одно: лучше не обсуждать важные темы по телефону, который могут прослушивать сотрудники КГБ.
При этом советский режим не был оккупационным и требовал от каждого участвовать в системе подавления свободы обращения информации. Этому помогала сама структура советского общества. Военно-промышленный комплекс был огромным архипелагом научно-исследовательских институтов, заводов и министерств. Целая армия инженеров работала на «оборонку» в секретных НИИ, занимавшихся вопросами безопасности и вооружения. В народе их прозвали «почтовыми ящиками», потому что единственной открытой информацией об этих лабораториях и конторах были абонентские номера – например НИИ-56. Только они и указывались на корреспонденции – ни адресов, ни названий. Одной из причин было стремление спрятать секретные организации от посторонних глаз – иностранцам было запрещено даже приближаться к подобного рода объектам. Целые города объявлялись закрытыми. Родители Ирины Бороган, инженеры по образованию, работали в одном из таких почтовых ящиков в городе Электроугли, куда иностранцам вход был заказан – при том, что город находился в каких-то 20 км от Москвы. Поэтому типичная фраза тех дней «Я работаю в почтовом ящике над одним „изделием“» была понятна каждому и не предполагала расспросов. Таким способом государство кооптировало советских граждан. Эти правила работали для всех без исключения: даже если человек сам не работал в почтовом ящике или системе оборонки, там работал кто-нибудь из его родственников или знакомых.
В таких условиях правительство не слишком поощряло развитие связи. Чиновники из Минсвязи часто цитировали Хрущева: советским гражданам не нужны телефоны дома, ведь в СССР, в отличие от Штатов, нет фондовой биржи, поэтому не нужно столько информации.
Когда диссиденты пытались использовать телефон для обмена информацией, КГБ реагировал молниеносно.
Копелев, покинувший Кучинскую шарашку в декабре 1954-го, к 1970-му превратился в известного диссидента. Свою двухкомнатную квартиру на шестом этаже многоквартирного дома на севере Москвы он превратил в место собрания недовольных, где обсуждались самые острые и злободневные темы. Телефон раскалялся от звонков, но, как только в КГБ об этом узнали, телефонный номер Копелева был мгновенно заблокирован. Тогда зять ученого достал на телефонной станции, на которой работал, переносной аппарат: черную пластмассовую трубку с белым диском для набора номера, и кабель со штекером. Каждую ночь Копелев спускался на первый этаж, к дежурной. У нее телефон был, но розетка, по счастью, находилась на внешней стене комнаты. Копелеву оставалось лишь дождаться, когда дежурная уйдет, подключить аппарат и говорить – зачастую по несколько часов подряд[12 - Мария Орлова (дочь Копелева), интервью с авторами, октябрь 2014.].
В 1972-м КГБ отправило в Совет министров запрос на запрет использования международных телефонных линий «в целях, противоречащих государственным интересам СССР и общественному порядку»[13 - Юрий Андропов «Об использовании еврейскими националистами международного телефонного канала связи», приказ № 1428-А, цит. в «Еврейская эмиграция в свете новых документов», под ред. Б. Морозова, 41–44 (Тель-Авив: Центр Каммингса по изучению России и Восточной Европы, Тель-Авивский Университет, 1998).], – стандартный ход для усиления контроля. Запрос был удовлетворен, но КГБ и этого показалось мало. В июне 1975 года Юрий Андропов, занимавший в то время пост председателя КГБ, сообщил Центральному комитету КПСС о новой угрозе – евреях-отказниках, злоупотреблявших, по его мнению, международными телефонными переговорами. В письме ЦК, маркированном грифом «секретно», Андропов писал, что в 1973–1974 годах спецслужбам удалось идентифицировать более сотни звонящих и впоследствии заблокировать им доступ к телефонным сетям. По его мнению, это нанесло «ощутимый удар по зарубежным сионистским организациям, рассматривающим регулярную телефонную связь как наиболее важный способ получения интересующей их информации из Советского Союза»[14 - Юрий Андропов «Об использовании еврейскими националистами международного телефонного канала связи», приказ № 1428-А, цит. в «Еврейская эмиграция в свете новых документов», под ред. Б. Морозова, 41–44 (Тель-Авив: Центр Каммингса по изучению России и Восточной Европы, Тель-Авивский Университет, 1998).].
В том же письме Андропов предупреждал, что сионисты умеют обходить запрет КГБ, используя автоматические международные телефонные линии, а также переговорные пункты отделений связи, заказывая переговоры на подставные фамилии. По его данным – и КГБ об этом сожалеет, – сионистам уже удалось передать на Запад целый ряд «обращений к мировой общественности» с призывами заставить соответствующие инстанции в СССР восстановить пользование отключенными телефонами. Андропов рекомендовал «пресекать использование международного канала связи для передачи за рубеж тенденциозной и клеветнической информации»[15 - Юрий Андропов «Об использовании еврейскими националистами международного телефонного канала связи», приказ № 1428-А, цит. в «Еврейская эмиграция в свете новых документов», под ред. Б. Морозова, 41–44 (Тель-Авив: Центр Каммингса по изучению России и Восточной Европы, Тель-Авивский Университет, 1998).].
Партия по-прежнему хотела держать информацию под замком.
В том же месяце, когда Андропов писал в ЦК, в Харьков попала самиздатовская книжка – стопка папиросной бумаги, прошитая по краю суровыми нитками. Это был сборник статей Владимира Жаботинского, одного из лидеров сионистского движения начала ХХ века.
Книжку передали в руки 37-летнего Александра Парицкого, успешного инженера, работающего в харьковском НИИ. Парицкий жил с женой Полей и двумя дочками в тесной квартирке. Он не был активным диссидентом, хотя его отец и брат были арестованы при Сталине. Однако ему постоянно напоминали о его еврейском происхождении.
Потрепанный сборник Жаботинского Парицкому принесла его сестра Дора. «Как обычно, книжка оказалась у нас на одну ночь, и на следующий день мы должны были передать ее дальше по цепочке», – вспоминал Парицкий. Это была типичная история для самиздата: на чтение рукописи обычно давалась ночь, после
чего книгу следовало отдать кому-то еще[16 - Александр Парицкий, беседы с авторами, октябрь 2014.]. Для Александра и Поли та ночь стала настоящим читательским марафоном. Как признается Парицкий, к утру они «стали сионистами и решили эмигрировать в Израиль».
На следующий день он рассказал об этом решении изумленной Доре. Реализации замысла мешал тот факт, что проект, над которым работал Парицкий, – разработка военных радаров, – был секретным. Чтобы избавиться от допуска, он уволился и устроился обычным наладчиком лифтов. В июле 1976-го Парицкие всей семьей подали заявление на выезд в Израиль. Однако дело затягивалось, и Парицкий вышел на московских отказников, надеясь сделать свою историю достоянием общественности. Евреи из США, Европы и Израиля сначала написали ему, а потом и позвонили, всего два раза. Во время второго разговора, с Лондоном, телефон внезапно отключился.
«Мне сказали, что моя линия заблокирована по распоряжению начальника Харьковского узла связи, – вспоминал Парицкий. – Мы с женой записались к нему на прием, хотели выяснить причину».
Все, что сделал начальник, когда супруги пришли на встречу, – протянул им тоненькую брошюру «Положение о связи» и указал на статью, добавленную в 1972 году. Она запрещала использование телефонных линий во вред Советскому государству. Через несколько дней Парицкого пригласили для беседы в горисполком, где предупредили о возможных последствиях антисоветской деятельности. Впрочем, его это не остановило, он просто начал пользоваться переговорными пунктами, где любой желающий мог заказать звонок с помощью оператора.
Семью Парицких отказывались выпускать, борьба шла уже четыре года. 27 августа 1981 года рядом с собственным домом Парицкий был арестован. Об этом рассказали в «Хронике текущих событий». Зная о работе арестованного с радарами, КГБ сначала пытался выдвинуть обвинение в шпионаже, но потом сменил тактику, обвинив его в распространении антисоветской пропаганды посредством международных телефонных линий. «В суде обвинение представило женщину, назвавшуюся телефонисткой международного узла связи. Она показала, что во время ее дежурства к ней обратился клиент, она назвала мое имя. Она опознала меня по голосу, который слышала по телефону тогда, 5–7 лет назад, с жалобой на плохое качество связи, – вспоминал Парицкий. – Она подключилась к линии для проверки качества связи и услышала, как я (клиент) произносил всяческую клевету на советский строй».
Парицкого приговорили к трем годам тюремного заключения и сослали в трудовой лагерь. Семье Парицких удалось покинуть Союз только в апреле 1988-го.
Совсем отказаться от международной телефонной связи СССР не мог: в 1980 году в Москве должны были пройти Олимпийские игры, и общепринятым критериям нужно было соответствовать. В 1979-м количество международных линий заметно увеличили. Была открыта специальная телефонная станция М-9. Под нее построили комплекс из двух высоток на улице Бутлерова, на юго-западе Москвы.
19 июля 1980 года, день открытия Олимпиады в Москве, стал для Геннадия Кудрявцева днем гордости за себя и свою работу. Именно он, главный инженер главка междугородной и международной связи, занимался проектом расширения международных телефонных линий и успел закончить точно в срок. Целый этаж М-9 был оборудован под международную связь, было организовано 1600 каналов, причем автоматических, для работы которых не нужен оператор, – для Советского Союза это было настоящее чудо[17 - Геннадий Кудрявцев, интервью с авторами, октябрь 2014.].
КГБ сопротивлялся до последнего. Чтобы успокоить Комитет, Министерство связи сделало так, чтобы звонившие набирали не только номер абонента, но и собственный – так можно было идентифицировать звонившего. Но КГБ упорствовал: нужно было больше контроля. Тогда Кудрявцев предложил еще одно средство контроля за разговорами: «Был у нас один специалист, который доложил мне, что есть такой вариант: построить петлю, чтобы перед тем, как соединить абонентов, сигнал шел по определенной петле». Метод был взят на вооружение, и КГБ на время отстал от связистов.
Тысячи шестисот каналов оказалось вполне достаточно – по крайней мере, со стороны участников Олимпиады и гостей жалоб не поступало. «Всю систему приняли с первого же тестового звонка: звонить-то, честно говоря, было особо некому», – вспоминал Кудрявцев. В ответ на ввод советских войск в Афганистан московскую Олимпиаду бойкотировали шестьдесят пять стран.
Впрочем, надолго предоставлять своим людям такую свободу советская власть не собиралась. Уже через несколько месяцев после Олимпиады, в начале 1981 года, Кудрявцева, назначенного к тому времени первым заместителем министра связи, вызвали в ЦК КПСС.
Кудрявцев вызову не обрадовался. Всего за несколько дней до этого он узнал, что в обязанности его как первого замминистра входит контроль над работой сети «глушилок» западных радиостанций. Но он понимал, что вызов в ЦК был, скорее всего, связан с международными линиями: «Мне не раз говорили, что сотрудники КГБ жалуются на существование этих каналов связи». Однако все оказалось еще хуже: в ЦК его ознакомили с секретным решением, принятым Секретариатом, – ограничить количество автоматических международных линий. Эти линии были для него настоящим триумфом, и теперь ему приказывали от них избавиться.
Хотя формально решение исходило из ЦК, было понятно, что его настоящие авторы сидят на Лубянке. Кудрявцев, назначенный ответственным за исполнение, был поражен масштабами сокращения линий: из тысячи шестисот было приказано оставить функционирующими лишь сто. Для отдельных стран меры были радикальными: «Для США у нас было восемьдесят девять линий; мне было велено сократить их число до шести». Сказать, что он был расстроен, – ничего не сказать. «Я был убит, – вспоминал он. – Я создал эти линии своими руками, я видел, насколько сильно они нужны стране и насколько сложно нам будет без них».
Через месяц Кудрявцев уничтожит собственное творение. Перемены сделают автоматическое соединение невозможным, и пользователи, в том числе иностранные посольства, обратят на это внимание. Кудрявцеву придется строчить отписки, ссылаясь на «технические проблемы», но каждый раз он будет краснеть от стыда.
В конце концов он найдет способ восстановить автоматическую связь хотя бы для избранных организаций. Он выделит телефонную станцию на Ленинском проспекте и перенаправит на нее все линии с доступом к автоматическому международному соединению. Через год эти организации, список которых будет утвержден властями, обнаружат, что автоматическая связь восстановлена.
Впрочем, большей части страны еще много лет это никак не коснется.
Злость Кудрявцева на спецслужбы была понятна: перед Олимпиадой он дал КГБ все, чего они хотели, чтобы запустить автоматическую связь, но стоило Играм закончиться, как чекисты бросили все силы на то, чтобы восстановить статус-кво. Будучи государственным служащим, Кудрявцев хорошо понимал – и принимал – тот факт, что КГБ нуждался в средствах перехвата звонков. Но понять, зачем рубить линии связи, он не мог. Это претило его натуре инженера и мучило его долгие годы. В кругу друзей он грустно шутил, что первую
правительственную награду ему дали за организацию автоматической международной связи к Олимпиаде, а вторую – за ее закрытие.
В течение многих лет, прошедших с 1981 года, Кудрявцев пытался образумить спецслужбы, но генералы не хотели его слушать. Они повторяли одно и то же: «Геннадий Георгиевич, перед Олимпиадой вы нас нае***ли, и мы смолчали. Теперь помолчите вы»[18 - Геннадий Кудрявцев, интервью с авторами, октябрь 2014.].
Но Кудрявцев не мог забыть эту историю, хотя прекрасно понимал, как тесно переплетены спецслужбы и связь в СССР. Уже назначенный первым заместителем министра связи, в огромном здании Минсвязи на Тверской, известном как Центральный телеграф, он занимал кабинет Генриха Ягоды, главы НКВД, сталинской тайной полиции, и по совместительству наркома связи: «Вся мебель мне досталась от Ягоды – его стол, его сейф. Только лифт, на котором можно было спуститься в подвал, а потом и в метро, был заблокирован. Быть-то он был, я проверял, но воспользоваться им было нельзя».
В 1988-м Кудрявцева пригласили в Политбюро для консультации по вопросу международной связи между одним из ивановских заводов и его болгарскими партнерами. На встрече присутствовал Горбачев. Когда генсек задал вопрос, как именно можно улучшить связь, Кудрявцев ответил: «Отменить решение Секретариата ЦК об ограничении международной связи». «А для Иваново что можно сделать?» – спросил Горбачев. И решение вопроса об автоматических международных линиях было снова отложено[19 - В 1989 году Кудрявцев наконец-то нашел способ обойти ограничения. Де?нис Тэтчер, муж премьер-министра Великобритании Маргарет Тэтчер, консультировал телекоммуникационную компанию Cable & Wireless. Кудрявцев предложил ему совместный проект по размещению в московских гостиницах и аэропортах нескольких десятков телефонных будок для международной связи. Проекту был дан зеленый свет, и международная связь снова появилась в столице, пусть и в очень ограниченном виде. Впрочем, особой необходимости в этом не было: Советский Союз доживал последние годы.].
Эдвард Фредкин, ведущий специалист по компьютерным технологиям Массачусетского технологического института и бывший летчик-истребитель ВВС США, легкий и общительный человек, потратил много лет, налаживая контакты с советскими учеными. Глобальные проекты и смелые идеи всегда увлекали его, и поэтому в 1982 году, когда ему было сорок восемь, он с радостью поехал в Москву на конференцию по физике, твердо веря, что ему удастся, по его собственным словам, «заразить Советский Союз персональными компьютерами».
«До начала конференции у нас было в запасе несколько дней, и я направился в вычислительный центр Академии наук – повидаться со старыми друзьями и рассказать им о своей идее, – вспоминал он. – Они направили меня к Евгению Велихову. Я ему позвонил, и он тут же приехал»[20 - Эдвард Фредкин, интервью с авторами, октябрь 2014.].
Велихову тогда было сорок семь. Человек широких взглядов и больших амбиций, он был заместителем директора Института атомной энергии имени И. В. Курчатова. Велихов также занимал пост вице-президента Академии наук СССР (он стал самым молодым вице-президентом за всю историю). Фредкин знал Велихова много лет, поэтому говорил открыто. Американец доказывал, что внедрение компьютерных технологий в советскую действительность жизненно необходимо и что власти должны ослабить контроль над распространением информации. Фредкин предположил, что персональные компьютеры подходят социалистическому строю намного больше, чем капиталистическому, и Велихов, очарованный цифровыми технологиями с конца 1970-х, когда к нему в руки попала одна из первых моделей Apple, продавил выступление Фредкина перед Президиумом Академии наук. «Этот разговор в Президиуме был очень нужен нам всем: мы должны были преодолеть сопротивление», – вспоминает Велихов[21 - Евгений Велихов, интервью с авторами, сентябрь – ноябрь 2014.]. Главной целью было заставить советское правительство пересмотреть стратегию, которая тогда базировалась на иерархической системе, состоящей из больших суперкомпьютеров и терминалов, а не на персональных компьютерах.
За два дня до встречи в номере Фредкина в гостинице Академии наук раздался телефонный звонок. Фредкин взял трубку и услышал английскую речь. Звонивший не представился.
– Я так понимаю, что Велихов пообещал дать вам слово на следующем заседании Президиума?
– Да, верно.
– Мы проработали этот вопрос. До этого иностранцы никогда не выступали перед Президиумом Академии наук. Вице-президент Велихов, конечно, человек очень влиятельный, но его влияния все же недостаточно, чтобы создать подобный прецедент.
Фредкин молчал.
– Так что перед Президиумом вы выступать не будете.
Не зная, как на это реагировать, Фредкин смог сказать лишь «спасибо».
Но на следующий день неизвестный позвонил снова и сообщил, что, несмотря на все сложности, выступление все же одобрено: «Когда в назначенное время я прибыл на место и начал выступление, исполняющий обязанности президента – человек, которого я, как мне казалось, хорошо знал и которого считал своим другом, – демонстративно встал, собрал бумаги в дипломат, захлопнул его и пулей вылетел из зала – совсем как Громыко на заседании Совбеза ООН».
Фредкин делал все возможное, чтобы растопить лед. Он рассказывал о своих русских корнях (его родители поставляли лес императорскому двору в Санкт-Петербурге), объяснял, насколько велика технологическая пропасть между СССР и США. Он говорил о том, что соотношение производительности и цены компьютеров улучшается в два раза каждые два года, что выгодно отличает новую отрасль от других технологий. Но первый вопрос, который задала ему аудитория, – а какое ему, Фредкину, дело до технологических проблем Советского Союза? Ответ у Фредкина был наготове: «Мы с женой чувствовали бы себя в куда большей безопасности в нашем доме в Бостоне, зная, что в мире соблюдается баланс сил».
После встречи Велихов отправился на Старую площадь, в штаб-квартиру ЦК КПСС, в большое шестиэтажное здание с огромными окнами, построенное еще в 1914 году для одной из страховых компаний. Теперь здесь находились кабинеты самых высокопоставленных чиновников Центрального комитета КПСС. Велихова ждали на четвертом этаже – у него была назначена встреча с Юрием Андроповым, тогда уже секретарем ЦК по идеологии, временно замещавшим заболевшего Брежнева. Велихов сам попросил о встрече, надеясь преодолеть сопротивление, с которым принимали идею персональных компьютеров в СССР.
Встреча с Андроповым длилась час. «Он хорошо подготовился, – вспоминал Велихов. – Заранее поговорил с иностранными учеными, так что мне не пришлось объяснять азы». Ему удалось убедить Андропова создать новое подразделение внутри Академии наук – Отделение информационных технологий и вычислительных систем.
Это был тот же Андропов, чьи подопечные годом ранее заставили Кудрявцева сократить количество международных телефонных линий. В то время никто – и меньше всего Андропов – не думал, что персональные компьютеры должны быть доступны каждому советскому гражданину.
Вернувшись в США, Фредкин начал работать над проблемами экспорта персональных компьютеров в Союз. Он
пытался убедить Вашингтон, что компьютерные технологии заставят советские власти отказаться от политики тотального контроля над информацией, наконец-то выпустить ее из заточения: «Но я понял, что ничего не изменится, пока кто-нибудь не решится разбить лед».
«Я создал компанию Computerland USSR, позвонил Велихову и сказал ему, что, если он сделает заказ на небольшое количество компьютеров IBM, я сделаю все, чтобы доставить их в Союз и тем самым прорвать плотину», – вспоминал Фредкин.
Велихов немедленно сделал заказ. Computerland USSR купила у европейского отделения IBM около шестидесяти компьютеров, а Фредкину удалось убедить друзей из вычислительного центра Академии наук сделать набор микросхем, которые позволили бы выводить на дисплей кириллицу (они уже делали это раньше – с компьютером, привезенным контрабандой для нужд центра). Компания Фредкина перевезла все необходимое в Европу, адаптировала клавиатуры и дисплеи, получила разрешение у Министерства торговли США и привезла груз в Академию наук. «Мы прорвались, – рассказывал Фредкин. – Computerland USSR стала, наверное, единственной в мире компанией, которая выполнила один заказ… и закрылась».
На протяжении почти всей своей истории Советский Союз был настоящей тюрьмой для информации. Но эта тюрьма, как и многие другие советские здания, была сломана в августе 1991-го.
Глава 2
Первый контакт
Курчатовский институт, где родилась советская атомная бомба, построили на территории бывшего артиллерийского полигона на севере Москвы. Для атомного проекта ресурсов не жалели, и институту выделили сто гектаров. С тех пор институт остается главным и самым известным в стране исследовательским центром ядерной энергетики.
Среди зданий, рассеянных по его территории, есть двухэтажный коттедж, в конце 1940-х построенный специально для Игоря Курчатова. Недалеко от него, в похожем на барак одноэтажном здании, в декабре 1946 года был запущен первый советский ядерный реактор Ф-1.
Институт всегда был и остается закрытой организацией. Чтобы попасть внутрь через хорошо охраняемые ворота, нужно предъявить документы и подождать, пока военнослужащий c автоматом Калашникова досмотрит вашу машину. Только тогда вас пропустят к внутренним воротам, которые не откроются до тех пор, пока не закроются внешние[22 - Подробности истории Курчатовского института см.: «Kurchatov Institute: Current Life of the Institute Celebrating Jubilees» [«Курчатовский институт: Как сейчас празднуются юбилеи»], www.iter.org/doc/www/content/com/Lists/Stories/Attachments/1575/Kurchatov_Institute.pdf (http://www.iter.org/doc/www/content/com/Lists/Stories/Attachments/1575/Kurchatov_Institute.pdf).].
В СССР Курчатовский институт имел особый статус и пользовался исключительными привилегиями. Его сотрудники были в авангарде советской оборонной программы. Помимо атомной бомбы, местные ученые работали и над другими, не менее важными военными проектами, от атомных подлодок до лазерного оружия. КГБ не просто контролировал деятельность института – по выражению Евгения Велихова, руководившего институтом с 1988-го по 2008-й, КГБ был «одним из <его> акционеров»[23 - Велихов, интервью с авторами, сентябрь 2014.]. Но при этом сотрудники пользовались большей свободой, чем обычные советские граждане, – их выпускали за границу, а руководство института умело пользовалось тем обстоятельством, что власти высоко ценили их деятельность и отчаянно в них нуждались. Курчатовский институт требовал к себе особого отношения и получал его.
В ноябре 1966 года более шестисот человек, в основном начинающих физиков, собралось в институтском клубе, Курчатовском Доме культуры, чтобы встретиться с Солженицыным, быстро набирающим популярность писателем. Первое же его опубликованное произведение – напечатанная в журнале «Новый мир» в 1962 году повесть «Один день Ивана Денисовича» – стало сенсацией: в нем честно и открыто рассказывалось, как жили люди в сталинских лагерях.
Солженицына пригласил Велихов, в то время заместитель директора института, известный своими широкими взглядами и уже побывавший в США. Для Солженицына это было первое публичное выступление. «Все прошло хорошо, – вспоминал Велихов. – Он рассказал свою историю о том, как оказался в лагере»[24 - Александр Солженицын «The Oak and the Calf: Memoirs of a Literary Life» [«Бодался теленок с дубом (Очерки литературной жизни)»] (New York: Harper & Row, 1980), 142.]. А еще прочитал отрывки из неопубликованного романа «Раковый корпус», который надеялся провести через советскую цензуру, но так и не провел. Он также читал отрывок из «В круге первом», романа о Марфинской шарашке. Рукопись последнего в 1965 году конфисковал КГБ, и чтение его вслух было поступком очень смелым, причем не только для гостя, но и для принимающей стороны. По словам Велихова, коллективу Солженицын понравился. Позже, в 1970-м, Солженицыну дадут Нобелевскую премию по литературе, а еще через четыре года его лишат советского гражданства и выгонят из страны. Но это не заставит Курчатовский институт изменить себе и прекратить организовывать встречи с писателями-диссидентами.
Элитарный статус института и относительная свобода действий позволят программистам и физикам впервые подключить Советский Союз к интернету.
В середине 1980-х на Западе полным ходом шла компьютерная революция, оставив СССР далеко позади. Страна пыталась научиться делать собственные микропроцессоры, правда, без особого успеха, а советские персональные компьютеры оставались плохими имитациями западных моделей. Тем временем холодная война продолжалась.
Компьютерные технологии завораживали молодых советских ученых, в том числе Велихова, но возрастные партийные лидеры и промышленники, ровесники Брежнева и Андропова, смотрели на вещи по-другому. Технологическая пропасть между Востоком и Западом продолжала расти.
В 1985 году начальником вычислительного центра Курчатовского института назначили молодого физика Алексея Солдатова: директору института, Анатолию Александрову, нужен был человек, способный объяснить программистам, что от них требовалось[25 - В то же время Александров скрыл факт, который мог бы вызвать сомнения в его лояльности, – когда ему было шестнадцать, он присоединился к Белой армии и сражался с коммунистами на протяжении всей Гражданской войны. Анатолий П. Александров «Академик Анатолий Петрович Александров: Прямая речь» (Москва: Наука, 2002), 15.]. Крепко сбитый, всегда серьезный Солдатов, отец одного из авторов этой книги, сильно заикался и говорил медленно. Чтобы преодолеть дефект речи, он тщательно обдумывал каждую фразу и говорил только то, что действительно хотел сказать, благодаря чему его речь была точной, пусть и не слишком выразительной.
К 34 годам у него за плечами была успешная карьера в ядерной физике. Он окончил Московский инженерно-физический институт, попал на работу в Курчатовский, через пять лет защитил кандидатскую, затем стажировался в институте Нильса Бора в Копенгагене. Солдатов дописывал докторскую и в Курчатовском был известен тем, что загружал расчетами суперкомпьютеры больше, чем любой другой сотрудник.
К тому времени руководство института собрало команду программистов, чьей главной задачей стала адаптация операционной системы Unix, копию которой удалось украсть двумя годами ранее в Калифорнийском университете. Unix никак не зависит от
«железа», так что ее можно было использовать на любом институтском компьютере, как на «Эльбрусе», суперкомпьютере, созданном в СССР, так и на EС ЭВМ, советской копии суперкомпьютера IBM. Еще одним важным преимуществом Unix было то, что на ней можно было построить сеть. Первая версия модифицированного советскими программистами Unix была продемонстрирована еще осенью 1984 года на одном из семинаров, проходивших в стенах Курчатовского института.
Лидером команды был 30-летний, с копной золотистых волос, Валерий Бардин, будущий обладатель премии Совмина СССР за «юниксизацию» Союза. Бардин фонтанировал грандиозными, странными, часто гениальными идеями[26 - Бардин, интервью с авторами, август 2014; воспоминания сотрудников «Демоса» см. на http://news.demos.su/private/demos.html (http://news.demos.su/private/demos.html).]. Когда Солдатов узнал об адаптации Unix и команде Бардина, он тут же вспомнил про компьютерную сеть, которую видел в Институте Нильса Бора, и предложил создать такую же на Unix в Курчатовском институте[27 - Алексей Солдатов и Валерий Бардин, интервью с авторами, август – октябрь 2014.].
За несколько лет программисты сделали свою версию Unix и запустили на ней локальную сеть[28 - Программисты Курчатовского института сотрудничали с коллегами из Министерства автомобильной промышленности.]. Операционную систему назвали ДЕМОС, «Диалоговая единая мобильная операционная система». За нее в 1988 году вся команда получила премию Совета министров СССР – впрочем, секретно. Курчатовская сеть была создана на тех же протоколах, что и интернет. Пока программисты Бардина писали код, Солдатов использовал весь свой административный талант, чтобы убедить начальство института закупать необходимое для работы сети оборудование. Институт был настолько большим, что идея соединить в сеть компьютеры, стоящие в разных зданиях, выглядела более логичной, чем собрать все машины в одном вычислительном центре.
Со временем Курчатовская команда разделилась на две группы. Программисты не хотели упускать возможности, которые появились после того, как Горбачев одобрил идею «кооперативов» – первую форму свободного частного предпринимательства. Они захотели продавать операционную систему ДЕМОС, а для этого им нужно было вырваться из тщательно охраняемого комплекса Курчатовского института. Эта группа перевезла свои компьютеры на второй этаж просторного двухэтажного здания на Овчинниковской набережной Москва-реки. В 1989 году здесь образовался кооператив «Демос».
Вторая группа осталась работать в вычислительном центре Курчатовского института под руководством Солдатова. Несмотря на произошедший раскол, обе группы продолжали работать вместе, ведь сеть была одна на двоих: специалисты постоянно ездили из института в кооператив и обратно. Когда им понадобилось название для сети, молодой программист Вадим Антонов запустил генератор английских слов. Сгенерировалось Relcom. Антонов предложил расшифровывать это как reliable communications (надежная связь), и название прижилось.
Летом 1990 года «Релком» стал реальной сетью, соединив московский Курчатовский институт и ленинградский Институт информатики и автоматизации. Потом подключились научные центры в Дубне, Серпухове и Новосибирске. Сеть работала по обычным телефонным линиям, так что ее пропускная способность была крайне мала: ученые могли лишь обмениваться электронной почтой. Но релкомовские программисты мечтали подключиться к всемирной Сети.
Солдатов отправился за поддержкой к Велихову, уже два года возглавлявшему институт. Он попросил помочь в создании всесоюзной сети, которая соединила бы наиболее важные исследовательские центры внутри страны и за ее пределами. Первая реакция Велихова была скептической: он хорошо знал, с каким треском проваливались подобные проекты. И тем не менее, когда Солдатов попросил Велихова отдать под нужды сети собственный телефонный номер – единственную во всем институте прямую линию, открытую для международных звонков, – Велихов согласился. Он также помог с приобретением модемов[29 - Солдатов и Велихов, интервью с авторами, сентябрь 2014.].
Первое подключение СССР к интернету произошло 28 августа 1990 года, когда программисты с Овчинниковской набережной обменялись электронными письмами с коллегами из университета Хельсинки. Финляндия была выбрана не случайно: после московской Олимпиады это была единственная страна, с которой сохранилась автоматическая телефонная связь. Вскоре «Релкому» был открыт доступ в общеевропейскую сеть, EUnet. 19 сентября от имени советских пользователей Unix Антонов зарегистрировал домен. su – так появился новый сегмент интернета.
К концу 1990 года «Релком» объединял тридцать исследовательских организаций по всей стране. К лету 1991-го появилась выделенная линия с Хельсинки, а внутренняя советская сеть охватила более четырехсот организаций в семидесяти городах: к «Релкому» подключились университеты, исследовательские институты, академии и государственные учреждения. «Релком» получил своего первого клиента в СМИ – недавно открывшееся новостное агентство «Интерфакс».
Технически сеть «Релком» работала из двух мест одновременно. Обслуживанием сети занимались программисты в нескольких помещениях на третьем этаже вычислительного центра Курчатовского института, там же располагались сервер, состоявший из 386-го персонального компьютера IBM и модемов со скоростью 9600 бит/сек, постоянно подключенных к телефонной линии. Второй «штаб» находился на втором этаже здания на Овчинниковской набережной, где работала команда «Демоса»: четырнадцать программистов день и ночь что-то чинили и улучшали, обеспечивая работоспособность сети. Еще здесь стоял резервный сервер и вспомогательный модем, тоже на 9600 бит/сек[30 - Бардин, интервью с авторами, август 2014.].
Ранним утром 19 августа 1991 года Бардина разбудил телефонный звонок. Знакомый журналист пересказал ему то, что услышал от приятеля из Японии: в СССР происходит государственный переворот. О путче сначала узнали на Дальнем Востоке, и уже оттуда новость покатилась на Запад, по всем часовым поясам. Москвичи увидели телесюжет об отстранении президента Михаила Горбачева и создании ГКЧП (Государственного Комитета по чрезвычайному положению) на несколько часов позже, чем жители восточной части Союза.
Первое, что сделал Бардин, – проверил состояние сервера прямо из дома. Связи не было. Тогда Бардин пошел за сигаретами. На улице он столкнулся со старым товарищем, ленинградцем Дмитрием Бурковым, программистом и одним из основателей «Демоса». Вместе они помчались на Овчинниковскую набережную, зная, что там всегда кто-нибудь есть. В семь утра в городе уже появились танки и бронетранспортеры: таков был приказ министра обороны Дмитрия Язова, присоединившегося к ГКЧП. На всю информацию, распространяемую через СМИ, была наложена строжайшая цензура. Государственные телеканалы провозгласили вице-президента Геннадия Янаева, человека неприметного и мало кому знакомого, новым лидером страны. Таким нехитрым способом ГКЧП пытался легитимизировать отстранение Михаила Горбачева от власти. Настоящим же организатором переворота был КГБ и его председатель Владимир Крючков. Именно спецназ КГБ отправили в Крым, где проводил
отпуск Горбачев. КГБ отключил местные телефонные линии – сначала на президентской даче, а потом и во всем Форосе. Президент оказался в полной изоляции.
На углу Большой Лубянки и Варсонофьевского переулка стоит огромное шестиэтажное здание, возведенное в 1970-е для нужд государственных органов. Последнее определило его внешний вид: серое, монументальное, мрачное, первый этаж закован в холодный гранит… Местные жители сразу поняли: здесь будут работать спецслужбы. КГБ всегда любил район Лубянки: буквально через дорогу в невысоком двухэтажном здании при Ленине располагался штаб ВЧК, а при Сталине – пугающая токсикологическая лаборатория НКВД, основными задачами которой были разработка и производство ядов.
Никто никогда не говорил открыто о том, что происходит в стенах дома в Варсонофьевском переулке, но все отлично знали: там находится одно из подразделений КГБ. Однако это была не просто штаб-квартира одного из управлений, в здании находился центр контроля телефонных переговоров. Под землей он соединялся кабелями с псевдоготическим, красного кирпича, зданием, стоящим в двухстах метрах от Лубянки, в Милютинском переулке, – старейшей в Москве центральной телефонной станцией[31 - Штаб-квартира двенадцатого департамента в Варсонофьевском переулке была впервые описана в книге Бориса Гулько, Юрия Фельштинского, Владимира Попова и Виктора Корчного «The KGB Plays Chess» [«КГБ играет в шахматы»], «Russell Enterprises», 2010.].
В середине августа 1991 года в этих двух домах шла лихорадочная деятельность: 12-й отдел КГБ, отвечавший за прослушку, буквально стоял на ушах.
15 августа Крючков в срочном порядке вызвал из отпуска начальника отдела Евгения Калгина. Калгин начинал карьеру водителем Андропова, но быстро дорос до его личного помощника. Позже, когда пост председателя КГБ занял ученик Андропова Крючков, Калгин, известный своей лояльностью, был назначен главой 12-го отдела и, перепрыгнув несколько званий, стал генерал-майором[32 - Андрей Быков (заместитель директора ФСБ с 1992 по 1998 год), интервью с авторами, сентябрь 2014.]. Калгин прибыл на встречу к Крючкову и тут же получил распоряжение внимательно прослушивать разговоры всех, кто имел хоть какие-то контакты с Борисом Ельциным, избранным в июне президентом Российской Федерации, которая в то время была одной из республик СССР.
Калгину велено было прослушивать служебные и домашние телефоны всех членов правительства Ельцина и лояльных ему депутатов – КГБ хотел знать, как они реагируют на происходящее в Москве, и вычислить их контакты. Еще в конце июля КГБ перехватил разговор Горбачева и Ельцина, в котором они обсуждали смещение Крючкова. Крючков решил действовать на опережение, и первой его целью стал Горбачев.
Калгин взял на себя подготовительную работу. Основная нагрузка легла на шестой отдел 12-го отдела – «контролеров», как называли их в КГБ, – женщин в наушниках, чьей работой была прослушка и запись телефонных разговоров советских граждан. На следующий день, 16 августа, Калгин проинструктировал начальницу шестого отдела Зуйкову, и та вызвала из отпусков всех своих сотрудников.
17 августа Крючков позвонил Калгину и велел «взять на слуховой контроль» линию Геннадия Янаева, чтобы удостовериться, что тот не «даст задний ход». 18-го Борис Ельцин вернулся в Москву из Казахстана, и Калгину было приказано «взять на контроль» и его линии[33 - Действия Калгина описаны в отчете внутренней комиссии КГБ, расследовавшей под руководством Вадима Бакатина события августа 1991 года. Сам отчет, ставший достоянием общественности в 2000 году, можно посмотреть на http://shieldandsword.mozohin.ru/documents/solution.htm (http://shieldandsword.mozohin.ru/documents/solution.htm). Фотокопия отчета одной из женщин, Татьяны Ланиной, была включена в русское издание книги Евгении Альбац «Мина замедленного действия. Политический портрет КГБ (Москва, 1992), позже вышедшей на английском языке под названием «The State Within a State: The KGB and Its Hold on Russia – Past, Present, and Future» (New York: Farrar Straus & Giroux, 1994).]. Начальница шестого отдела собрала самых проверенных и надежных подчиненных и велела передавать всю перехваченную информацию лично Калгину по его внутреннему телефону. Им было поручено прослушивать 169 телефонных номеров. Пятому отделу 12-го отдела, отвечающему за прослушку иностранцев, поручили слушать 74 номера[34 - Эпизод основан на книге Георгия Урушадзе «Избранные места из переписки с врагами» (Санкт-Петербург: Европейский Дом, 1995), 348–349. После путча Урушадзе получил доступ к документации международного расследования КГБ, благодаря чему в книге можно найти копии отчетов сотрудников двенадцатого департамента.]. Операция началась[35 - Т. Лапина, Е. Кузнецова, Е. Тимофеева и Е. Володченко отчитывались персонально перед Калгиным и начальником контролеров. По распоряжению Калгина они включали всю необходимую информацию в отчеты, предназначенные для Крючкова. См.: «Новая газета», 6 августа 2001, http://2001.novayagazeta.ru/nomer/2001/55n/n55n-s14.shtml (http://2001.novayagazeta.ru/nomer/2001/55n/n55n-s14.shtml).]. В тот же день спецслужбы заблокировали Горбачева в Крыму.
19 августа заговорщики объявили чрезвычайное положение и ввели войска. Впрочем, Ельцину и его соратникам удалось прорваться через кордоны КГБ и забаррикадироваться в огромном здании Дома Советов РСФСР, расположенном на берегу Москва-реки. Это здание, известное как Белый дом, позднее станет штаб-квартирой правительства Ельцина.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=22038517&lfrom=931425718) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
Комментарии
1
Pew Research Center «Internet Seen as Positive Influence on Education but Negative on Morality in Emerging and Developing Nations» [«В развивающихся странах интернет оказывает благоприятное воздействие на образование, и негативное – на мораль»], «PewGlobal», 19 марта 2015, www.pewglobal.org/2015/03/19/internet-seen-as-positive-influence-on-education-but-negative-influence-on-morality-in-emerging-and-developing-nations (http://www.pewglobal.org/2015/03/19/internet-seen-as-positive-influence-on-education-but-negative-influence-on-morality-in-emerging-and-developing-nations).
2
Подробности биографии Трахтмана почерпнуты в основном из мемуаров, опубликованных онлайн семьей Виницкого: Трахтман дружил с ними на протяжении нескольких десятков лет. См.: http://arkady-vinitsky-100years.weebly.com (http://arkady-vinitsky-100years.weebly.com) , а также Российскую Еврейскую Энциклопедию – http://www.rujen.ru (http://www.rujen.ru/).
3
Константин Калачев «В круге третьем». Калачев работал в Марфино в качестве исследователя в 1947–1996 гг. В 1999-м он написал историю марфинского проекта. Когда авторы этой книги позвонили в НИИ автоматики (http://niia.ru (http://niia.ru/)), наследника шарашки, занимающего здание в Марфино и по сей день, нам сказали, что книга Калачева – единственный достоверный источник информации. Книгу можно найти на http://anmal.narod.ru/kniga/kniga.html (http://anmal.narod.ru/kniga/kniga.html).
4
Генералом был Фома Железов, глава отдела службы безопасности, занимавшегося разработками различных технологий, начиная с радио и оружия и заканчивая прослушивающими устройствами. Лев Копелев «Утоли моя печали» (Москва: Новая газета, 2011), 234.
5
Примечание
редактора американского издания «Об одной антипатриотической группе театральных критиков», «Правда», 28 января 1949, www.ihst.ru/projects/sohist/books/cosmopolit/100.htm (http://www.ihst.ru/projects/sohist/books/cosmopolit/100.htm).
6
Копелев «Утоли моя печали», 239.
7
Владимир Фридкин, интервью с авторами, сентябрь 2014.
8
Честер Карлсон, американский физик и изобретатель, разработал метод сухого фотокопирования в 1938-м и запатентовал его 6 октября 1942-го. US Patent, US2297691 A, через Google Patents, www.google.com/patents/US2297691 (http://www.google.com/patents/US2297691).
9
Иосиф Сталин «Печать как коллективный организатор», «Правда», 6 мая 1923.
10
Евгения Альбац «The State Within a State: The KGB and Its Hold on Russia – Past, Present, and Future» [«Государство в государстве: КГБ и власть над Россией – прошлое, настоящее, будущее»] (New York: Farrar Straus & Giroux, 1994), 234. Фотокопию документа можно найти в русском издании книги «Мина замедленного действия. Политический портрет КГБ (Москва, 1992), 314.
11
Римантас Плейкис «Радиоцензура», Agentura.ru, 2003, www.agentura.ru/equipment/radiocenzura (http://www.agentura.ru/equipment/radiocenzura).
12
Мария Орлова (дочь Копелева), интервью с авторами, октябрь 2014.
13
Юрий Андропов «Об использовании еврейскими националистами международного телефонного канала связи», приказ № 1428-А, цит. в «Еврейская эмиграция в свете новых документов», под ред. Б. Морозова, 41–44 (Тель-Авив: Центр Каммингса по изучению России и Восточной Европы, Тель-Авивский Университет, 1998).
14
Юрий Андропов «Об использовании еврейскими националистами международного телефонного канала связи», приказ № 1428-А, цит. в «Еврейская эмиграция в свете новых документов», под ред. Б. Морозова, 41–44 (Тель-Авив: Центр Каммингса по изучению России и Восточной Европы, Тель-Авивский Университет, 1998).
15
Юрий Андропов «Об использовании еврейскими националистами международного телефонного канала связи», приказ № 1428-А, цит. в «Еврейская эмиграция в свете новых документов», под ред. Б. Морозова, 41–44 (Тель-Авив: Центр Каммингса по изучению России и Восточной Европы, Тель-Авивский Университет, 1998).
16
Александр Парицкий, беседы с авторами, октябрь 2014.
17
Геннадий Кудрявцев, интервью с авторами, октябрь 2014.
18
Геннадий Кудрявцев, интервью с авторами, октябрь 2014.
19
В 1989 году Кудрявцев наконец-то нашел способ обойти ограничения. Де?нис Тэтчер, муж премьер-министра Великобритании Маргарет Тэтчер, консультировал телекоммуникационную компанию Cable & Wireless. Кудрявцев предложил ему совместный проект по размещению в московских гостиницах и аэропортах нескольких десятков телефонных будок для международной связи. Проекту был дан зеленый свет, и международная связь снова появилась в столице, пусть и в очень ограниченном виде. Впрочем, особой необходимости в этом не было: Советский Союз доживал последние годы.
20
Эдвард Фредкин, интервью с авторами, октябрь 2014.
21
Евгений Велихов, интервью с авторами, сентябрь – ноябрь 2014.
22
Подробности истории Курчатовского института см.: «Kurchatov Institute: Current Life of the Institute Celebrating Jubilees» [«Курчатовский институт: Как сейчас празднуются юбилеи»], www.iter.org/doc/www/content/com/Lists/Stories/Attachments/1575/Kurchatov_Institute.pdf (http://www.iter.org/doc/www/content/com/Lists/Stories/Attachments/1575/Kurchatov_Institute.pdf).
23
Велихов, интервью с авторами, сентябрь 2014.
24
Александр Солженицын «The Oak and the Calf: Memoirs of a Literary Life» [«Бодался теленок с дубом (Очерки литературной жизни)»] (New York: Harper & Row, 1980), 142.
25
В то же время Александров скрыл факт, который мог бы вызвать сомнения в его лояльности, – когда ему было шестнадцать, он присоединился к Белой армии и сражался с коммунистами на протяжении всей Гражданской войны. Анатолий П. Александров «Академик Анатолий Петрович Александров: Прямая речь» (Москва: Наука, 2002), 15.
26
Бардин, интервью с авторами, август 2014; воспоминания сотрудников «Демоса» см. на http://news.demos.su/private/demos.html (http://news.demos.su/private/demos.html).
27
Алексей Солдатов и Валерий Бардин, интервью с авторами, август – октябрь 2014.
28
Программисты Курчатовского института сотрудничали с коллегами из Министерства автомобильной промышленности.
29
Солдатов и Велихов, интервью с авторами, сентябрь 2014.
30
Бардин, интервью с авторами, август 2014.
31
Штаб-квартира двенадцатого департамента в Варсонофьевском переулке была впервые описана в книге Бориса Гулько, Юрия Фельштинского, Владимира Попова и Виктора Корчного «The KGB Plays Chess» [«КГБ играет в шахматы»], «Russell Enterprises», 2010.
32
Андрей Быков (заместитель директора ФСБ с 1992 по 1998 год), интервью с авторами, сентябрь 2014.
33
Действия Калгина описаны в отчете внутренней комиссии КГБ, расследовавшей под руководством Вадима Бакатина события августа 1991 года. Сам отчет, ставший достоянием общественности в 2000 году, можно посмотреть на http://shieldandsword.mozohin.ru/documents/solution.htm (http://shieldandsword.mozohin.ru/documents/solution.htm). Фотокопия отчета одной из женщин, Татьяны Ланиной, была включена в русское издание книги Евгении Альбац «Мина замедленного действия. Политический портрет КГБ (Москва, 1992), позже вышедшей на английском языке под названием «The State Within a State: The KGB and Its Hold on Russia – Past, Present, and Future» (New York: Farrar Straus & Giroux, 1994).
34
Эпизод основан на книге Георгия Урушадзе «Избранные места из переписки с врагами» (Санкт-Петербург: Европейский Дом, 1995), 348–349. После путча Урушадзе получил доступ к документации международного расследования КГБ, благодаря чему в книге можно найти копии отчетов сотрудников двенадцатого департамента.
35
Т. Лапина, Е. Кузнецова, Е. Тимофеева и Е. Володченко отчитывались персонально перед Калгиным и начальником контролеров. По распоряжению Калгина они включали всю необходимую информацию в отчеты, предназначенные для Крючкова. См.: «Новая газета», 6 августа 2001, http://2001.novayagazeta.ru/nomer/2001/55n/n55n-s14.shtml (http://2001.novayagazeta.ru/nomer/2001/55n/n55n-s14.shtml).
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Здесь представлен ознакомительный фрагмент книги.Для бесплатного чтения открыта только часть текста (ограничение правообладателя). Если книга вам понравилась, полный текст можно получить на сайте нашего партнера.