Городские легенды читать онлайн - Олег Фочкин

Городские легенды

Олег Вячеславович Фочкин

Москва (Рипол)

В этой книге собраны истории о людях и домах Москвы. Истории о тех, кого мы совсем не знаем или знаем очень мало. В городских легендах о Москве автор, журналист и москвовед Олег Фочкин через личное восприятие рассказал о не обычных местах столицы, мимо которых мы проходим каждый день и даже если замечаем их, то очень редко знаем их настоящую судьбу. На протяжении нескольких лет собранные автором истории печатались в газете «Вечерняя Москва» и вызвали большой резонанс читателей. Фактически эта книга стала результатом разговора с читателями, дополнившими ее и предложившими свои маршруты путешествий по родному городу. Немецкая слобода и Петровский парк, Замоскворечье и Тверская, Маросейка и Коломенское… И это лишь несколько названий, по которым нам предстоит пройти вместе и открыть их заново.

Олег Фочкин

Городские легенды

© Фочкин О., 2015

© Издание. Оформление. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2015

***

Олег Фочкин – коренной москвич, историк и журналист, работавший в газетах «Московские новости», «Московский комсомолец», «Вечерняя Москва», агентстве ИТАР-ТАСС и сервисно-новостном портале Мослента. Автор семи книг о криминале и терроризме, а также двух стихотворных сборников, лауреат премий МВД и МЧС России, неоднократно награжден ведомственными медалями силовых структур за репортажи и расследования. Книжный обозреватель и знаток Китая.

Предисловие

Наш город всегда был открыт для тех, кто приходит с добрыми намерениями, и радовал не только старожилов, но и гостей. Его и хвалили, и ругали, в него стремились, его проклинали, он притягивал, хотя и не всегда становился родным. Наверное, это связано с желанием «будущих москвичей» не просто завоевать, но и понять его историю, культуру и саму суть. Если желание понять и сохранить есть, то и город отвечает взаимностью.

Ведь расхожее выражение «Москва слезам не верит» придумали не москвичи. Горожане испокон веков защищали, принимали погорельцев и беженцев, возводили дома и разбивали сады и парки, устраивали грандиозные праздники и парады, делились умениями с другими, да и сами учились, если было чему.

Поэтому и сегодня интерес к столице не просто остается неизменным, но и постоянно растет. А новые технологии дают возможность прогуляться по улицам города и подивиться на его чудеса почти из любой точки земного шара. Или наметить маршрут будущей прогулки в реальности.

В нашей любимой Москве уживаются самые разные национальности. Без проблем не обходится, но назовите мне хоть один мегаполис, где их нет. И вот потомки привычных дворников-татар начала прошлого века сегодня управляют в Москве крупными компаниями, а английская речь так же привычна, как и русская, перемежаясь с таджикской, французской, итальянской, молдавской, китайской и арабской.

У каждого из нас своя Москва. Мы каждый день проходим мимо красивых, удивительных зданий и даже не задумываемся. Что у каждого из них есть своя история, своя легенда. В каждом из этих домов на протяжении многих лет, а иногда и веков жили и живут люди. И мы о них ничего не знаем. Или почти ничего. И вместе с их историей мы теряем и частичку собственной истории. Истории нашего города.

На протяжении нескольких лет я вел в газете «Вечерняя Москва» рубрику «Городские легенды», где рассказывал о самых интересных, на мой взгляд, домах нашего города. Но прежде всего это рассказ о людях, которые строили эти дома и жили в них. После 1917 года целые пласты, целые поколения оказались вымыты и забыты. Мы только сегодня начинаем возвращать из истории, вновь открываем для себя удивительный мир города, приютившего людей самой разной национальности и взглядов. Это не он был несправедлив к ним. Чаще всего это были варяги, пришельцы без роду и племени, захватившие власть или решившие, что могут решать судьбу города и его жителей.

Публикации в «Вечерке» вызвали многочисленные отклики и дополнения к тем историям, которые я публиковал. А значит, это интересно не только мне, но и вам. Значит, мы хотим знать, как жили москвичи до нас, и сохранить их память и места, связанные с их жизнью и мечтами. Надеюсь, что у этого рассказа будет продолжение. И мы сможем исправить ошибки, допущенные до нас, и не совершить собственные. Или хотя бы совершить их немного меньше. Это рассказ о легендарном городе и удивительных людях, которые в нем жили и живут.

Олег Фочкин

Дом, спасший Лефортово

(Бакунинская, 24)

Если вы съезжаете с Третьего кольца на Бакунинскую улицу, то вам обязательно бросится в глаза красивый дом с разноцветными шашечками крыши, одиноко стоящий на месте некогда шумной улицы.

Но даже в таком одиночестве чувствуется его неординарность и почти забытая монументальность строителей прошлого.

А ведь и этого дома, и Лефортовского парка, и всего дворцового ансамбля могло бы уже и не быть, если бы летом 1986 года на защиту дома не встали местные жители и неравнодушные москвичи из разных уголков города. Это был первый случай обороны, когда защитить наше наследие удалось. Собственно, из этой истории родился и современный Архнадзор, бдительно следящий за архитекторами и строителями сегодня.

Конечно, дома спасали и раньше. Жители столицы любят свой город и стараются сделать все, чтобы он не потерял свой истинный облик. Так было всегда. Просто, к сожалению, разные поколения жителей не все знают о том, что сделали их предшественники. Наверное, эти истории еще ждут собирателя, который нанижет их на одну ниточку повествования и издаст книгу. И будьте уверены, ее обязательно заметят и зачитают до дыр.

Защитники палат

Но вернемся к дому, с которого начался наш рассказ. В июле 1986 года автор этих строк вместе с однокурсниками проходил студенческую практику в Государственном историческом музее. И вот на третий или четвертый день практики наш одногруппник, ныне заместитель главного редактора журнала «Фома» Володя Гурболиков, вдруг сказал: «Ребята, а поехали вместе со мной на Бакунинскую, там сейчас местные жители спасают дом восемнадцатого века, который хотят разрушить, а параллельно проводят раскопки. Там много всего интересного уже нашли». Честно говоря, раскопки здесь сыграли решающее значение. Какой будущий археолог откажется от подобного предложения? И мы поехали на станцию «Бауманскую», спасать дом. Никто и предположить не мог, что вся эта история станет поворотной в судьбе многих участников тех событий. Там мы обрели друзей, создали свою молодежную организацию, а многие даже нашли жен и мужей и навсегда связали жизнь с архитектурой, историей Москвы, археологией. Но это уже совсем другая история.

Там шли настоящие бои. Подростки вместе с нами раскапывали культурный слой (полтора метра) второго этажа. Дом пережил пожар 1812 года, но то, что сгорело, просто засыпали слоем земли. И кроме нас после нашествия Наполеона в доме никто не копался. Все, что было найдено, позже стало экспонатами районного музея, судьба которого после долгих мытарств весьма плачевна. Сейчас большинство экспонатов, которые потом приносили и местные жители, хранится в подвалах местной школы. Дело в том, что державшие оборону жители объединились в эколого-культурное

объединение «Слобода». Мы спасали другие дома, проводили раскопки, водили экскурсии, занимались реставрацией, организовывали встречи в ЦДХ на Кузнецком мосту и выставки в районной управе. Но потом у «Слободы» не стало помещения. Там сейчас находится клуб «Швайн». А в прошлом году неожиданно умер главный хранитель музея художник Григорий Стриженов. Жаль, если музей никогда не возродится…

Снос остановил местный житель, актер Николай Малинкин. Он и сегодня остается таким же неугомонным и веселым. Организатором пикета стал инспектор Общества охраны памятников, студент Кирилл Парфенов. Реставрационные исследования под стрелой экскаватора возглавил архитектор Олег Журин, ученик Петра Барановского, будущий автор воссоздания Казанского собора и Воскресенских ворот на Красной площади. Официально фиксация памятника перед сносом была поручена молодому архитектору Алексею Мусатову, который остался в пикете, когда срок «перемирия» истек.

Там же появлялся и ныне известный москвовед Рустам Рахматуллин, лауреат «Большой книги».

Затем в пикет влились студенты журфака, приведенные Константином Михайловым – первым ведущим известинской рубрики «Осторожно, Москва!».

Одним из самых ярких персонажей стал токарь с «Калибра» Михаил Бакшевский. Он готов был помочь всем и всегда, да и руки у Миши золотые. А еще подтянулись школьники, один из них – ныне известный архитектор Георгий Евдокимов, а Маша Пастухова – интеллектуал, игрок «Что? Где? Когда?». Ну и мы, студенты истфака, часть из которых потом стала первыми советскими анархо-синдикалистами, тоже влились в стройные ряды защитников.

Пикет на Бакунинской стал самой мощной акцией защитников московской старины с 1972 года, когда отстаивали Белые и Красные палаты на Пречистенке. Аналогов нет и сегодня.

В 86-м случилось невероятное. На нашу сторону встал даже сын прораба, которому поручили снос дома. И ночью засыпал сахарный песок в бензобак бульдозера, оттянув катастрофу. Потом появилась груша и начала долбить по стенам умирающего дома. А мы заперлись внутри и продолжали раскопки. До строителей дошло, что дело пахнет статьей Уголовного кодекса. А затем приехал секретарь МГК КПСС Борис Ельцин и остановил стройку. Так Лефортовский тоннель появился на много лет позже. А палаты Щербакова остались целы. Но у нас не было сил и средств на восстановление. И их под свой Дом приемов купил Инкомбанк. Говорят, что в доме стали бывать не только дамы высшего света, но и дорогостоящие девочки для эскорта. Но дому было не привыкать. До революции в доме на первом этаже располагался дешевый трактир для самых низов общества. В советское время там была пивная с автоматами. Студенты Бауманки прозвали ее «мутный глаз». А с другой стороны работал магазин «Колбасы». Сегодня дом закрыт для всех. По некоторым данным, он принадлежит Роскосмосу. И как им распорядятся – непонятно. Хотя охранный статус он получил уже давно. Любуемся снаружи.

История палат

Небольшой двухэтажный дом на углу Бакунинской улицы (дом № 24) и Гаврикова переулка соединял бывшую Покровскую улицу и торговые ряды, стоявшие в Гавриковом переулке. Они были продолжением Немецкого рынка.

Построены торговые ряды в Гавриковом переулке по проекту сына Владимира Даля, архитектора Льва Даля.

В 70-х годах XVIII века московский купец второй гильдии Данила Никитич Щербаков купил у села Покровского участок земли на выгодно расположенном месте – неподалеку от рынка. В 1773 году Щербаков выстроил на нем каменный дом с лавками и, возможно, трактиром (архитектором строения стал вологодский мастер Петр Бортников).

Место было выбрано правильно, и дела у купца шли хорошо. Что было для тех времен не редкостью, но делом дорогим – дом был освещен и хорошо заметен даже вечером, когда вся округа погружалась во тьму, а через тракт бегали от пролетавших телег уезжавших с рынка торговцев гуси да куры, которых держали местные жители.

При реставрации были обнаружены заделанные в пилястрах крюки для фонарей. Были в доме и другие секреты, которые мы обнаружили во время раскопок. Так, в подвале имелась небольшая ниша для вин и продуктов. Многие бутылки девятнадцатого века сохранились до наших дней и были найдены нами во время раскопок. А соседняя, более крупная, ниша хранила еще больший секрет. Из нее шел подземный ход, который стараниями копавших котлован строителей был через несколько метров засыпан. Но, по нашим предположениям, он шел к аптеке Феррейна, располагавшейся напротив. Ее, к сожалению, снесли в 1986 году на наших глазах. Сил защитников старой Москвы не хватило на все остальные дома. Так погибли и палаты XVII века, располагавшиеся на Ирининской (ныне улице Энгельса). Экскаватор несколько дней пытался разрушить старинные своды подвала. Но они были так добротно сделаны, что это удалось лишь после нескольких десятков попыток. Нам же оставалось только собирать осколки удивительных по красоте печных изразцов, резных кирпичей с клеймами и печатями мастеров и кованые предметы домашнего быта. Несмотря на несколько столетий, все это сохранилось и вылезло наружу во время большой стройки.

Здание палат Щербакова удачно сочетает в себе черты елизаветинского барокко и зарождающегося в то время классицизма. Особую ценность дому придает полностью сохранившаяся первоначальная планировка, что является большой редкостью. Сохранилась и характерная для зданий конца XVII века глаголеобразная форма дома, и белокаменные подвалы, и сводчатые помещения на обоих этажах.

Дела «слободы»

Спасли заброшенный памятник – деревянную дачу на улице Шумкина, 16. На Кузнецком Мосту отстояли подземные остатки моста от разрушения коллектором. Проникли на территорию завода, где находился предположительно дом Анны Монс, но завод, увы, победил, хотя дом цел. Создали народный музей «Зрелище Москвы».

Архитектор палат Щербакова

Бортников Петр Трофимович (? – 1791 гг.) – русский архитектор, работал в Москве в должности «архитектуры I класса помощника», составлял проекты перепланировки и застройки некоторых частей города после пожара (районы Тверской улицы, Таганки, Кожевников), а в 1781 году находился на службе в Каменном приказе. Затем стал губернским архитектором города Вологды.

Из книги «Очерки Москвы» Дмитрия Покровского о палатах Щербакова:

«Ныне весь он занят серым трактиром для низших классов населения, и едва ли кому из пьющих в его грязных залах водку или чай может прийти в голову, что дом этот видел лучшие дни и что в конце прошедшего столетия тогдашний его владелец, купец Щербаков, квартировавший в верхнем этаже, удостоился однажды принимать у себя императора Павла Петровича со свитою, угощать чем Бог послал, беседовать с ним целый вечер и даже предложить ему ночлег в лучшей горнице своего скромного помещения, а наутро получить из его собственных рук его портрет, осыпанный бриллиантами».

Автор книги «много раз сиживал на том самом диване, который служил ложем императору, видел портрет, им подаренный и врезанный в спинку дивана среди инкрустаций из красного дерева, которыми она оканчивалась».

«Однажды государь, в бытность свою в Москве, изволил проехать по Покровке в Измайлово, почему все население ее и высыпало на улицу,

чтобы не прозевать обратного его проезда и проводить его обычными приветствиями. Стройка на Покровке той эпохи была прескверная и в обе стороны от Гаврикова на далекое пространство представляла два ряда неказистых деревянных домишек и избушек, среди которых прочно построенный небольшой каменный домик Щербакова высился наподобие великолепного дворца. Как по справке оказалось, еще едучи в Измайлово, государь обратил на него внимание; на обратном же пути приказал экипажу остановиться против него и узнать, кому он принадлежит. Умный, смелый и бойкий Щербаков, находившийся тут же в толпе, заявил свои права собственности на дом и по желанию государя был представлен ему. Император, выразив ему удовольствие за то, что он выстроил дом не деревянный, а каменный, вдруг спросил у него: „А нельзя ли мне у тебя отдохнуть?“ Щербаков, конечно, выразил всю полноту счастия, какое он испытывает, удостаиваясь принять у себя такого гостя. Император вышел из экипажа и с некоторыми из своей свиты вошел во двор и затем в дом, где уже успела собраться для его встречи вся семья с самим Щербаковым во главе, державшим в руках хлеб-соль.

Императору такая встреча, столь быстро организованная, видимо, очень понравилась. Он обошелся со всеми милостиво и объявил, что хочет быть запросто, требуя, чтоб и с ним все были тоже запросто. Позавтракав чем Бог послал, но очень вкусно и сытно, он разговорился с Щербаковым самым задушевным образом и, видимо, довольный его беседой, выразил желание остаться у него ночевать. Изумленные хозяева, ног под собою не слыша от радости, и от испуга, и от боязни, как бы чем не потревожить и не прогневать нежданного державного гостя, задумались над вопросом, где же его положить, – и не нашли ничего лучше, как на широком мягком диване, стоявшем в главной комнате. Государь против того ничего не возразил. Наутро, прощаясь с счастливыми хозяевами, он поблагодарил их за гостеприимство и радушное угощение и, вручив Щербакову свой портрет, выразил желание, чтобы он всегда помещался в спинке дивана».

Данила Никитич ничего не менял в этой комнате, где почивал государь, то же завещал и своему сыну Якову Щербакову, который впоследствии был владельцем дома более 50 лет.

После смерти Якова Щербакова, дом перешел к его вдове Евфимии Тиховне, урожденной Тюляевой, дожившей до глубокой старости и умершей в 1860-х годах.

Последними владельцами дома до революции были купцы братья Сергей и Иван Смирновы. Они владели домами и меблированными комнатами, им принадлежало несколько домов в ближайшей окрестности.

Покровка и Покровская

Две улицы в Москве, продолжавшие одна другую, носили почти одинаковые названия – Покровка и Покровская, что служило причиной многих недоразумений. Первая улица начиналась у одноименных ворот Белого города, шла до Земляного вала и называлась по церкви Покрова, а вторая – от перекрестка с Немецкой улицей до реки Яузы.

Покровская улица (переименованная в 1918 году в Бакунинскую) была незамощенной широкой дорогой от города к подгородному селу Рубцово (или Рыбцово), где любили отдыхать летом члены царской семьи.

Здесь у них находились деревянные хоромы, окруженные многочисленными постройками, медоставы, пивоварни, огороды, плодовые сады и, естественно, липовая баня.

По переписным книгам XVI века сначала селом владел Протасий Васильевич Юрьев, троюродный брат патриарха Филарета, потом боярин Никита Романович Захарьин, брат первой жены царя Ивана Грозного; позднее оно перешло к «великой старице» Марфе, бывшей до насильственного пострижения женой Федора Никитича, сына боярина Никиты Романовича, ставшего патриархом Филаретом.

После постройки в селе церкви Покрова в начале XVII века оно стало называться Покровским. Царь Михаил Федорович любил Покровское и, как говорят, жил здесь первое время после избрания на царский трон.

Склеп исполнения желаний

Немецкое (Введенское) кладбище

Новый год – это не только праздник. Для большинства студентов это еще и очередная сессия. И хотя можно шутить, что сессия – тоже праздник, вряд ли с нами многие согласятся.

И когда подступает этот «долгожданный» «час икс», некоторые студенты используют все возможные средства и способы, чтобы получить заветные оценки и зачеты.

Так, китайские студенты вдруг вспоминают о наличии ближайших буддистских или ламаистских храмов и выставляют целые охапки свечек во славу Бога, чтобы он помог им на экзамене.

Студенты из немецкого Лейпцига обязательно заходят в самую известную в городе пивную «Фауст», чтобы потереть статую одноименного персонажа, потрогать его между рогов и привлечь удачу на свою сторону.

Многие наши юноши и девушки кладут под пятку заветный пятак…

В Москве тоже много мест, куда приходят просить о помощи студенты, да и не только они.

Одно из таких мест… Немецкое (оно же Введенское) кладбище, где расположен склеп семьи Эрлангеров. Именно сюда приходят многие жители столицы и ее гости, чтобы оставить записку с заветной мечтой или просто написать свое желание на стене.

Наверное, я бы и не вспомнил об этом месте, если бы на днях моему сыну не позвонила однокурсница, волнующаяся за исход важного экзамена. Зная, что мы живем недалеко и хорошо знаем этот район Москвы, девушка попросила проводить ее к склепу «сбычи мечт».

«Алена, может, ну его, и сама все сдашь», – пытался вяло сопротивляться сын.

Но девушка была непреклонна, и, взяв меня с собой в качестве проводника и дополнительной поддержки, наша группа отправилась на одно из самых старых столичных кладбищ, появившееся в моровом 1771 году, одновременно с Ваганьковским и Даниловским.

Надо заметить, что я и не особо сопротивлялся этому походу. Места-то вокруг исторические: Немецкая слобода, Лефортово… Воспоминания о петровском времени.

Да и архитектура здесь сохранилась, создавая иллюзию погружения в прошлое.

Разве что трамвай изредка прогрохочет, но это если идти проторенным путем…

По пути рассказываю сыну и его подруге об этих местах, потому что имею на это право. Ровно 25 лет назад вместе с друзьями и единомышленниками мы создали здесь эколого-культурное объединение «Слобода», спасавшее памятники архитектуры от, казалось, неминуемой гибели – тогда еще строящееся Третье автомобильное кольцо планировалось провести через Лефортово, варварски сломав все, что попадется на пути. Кое-что нам удалось спасти. А в ходе изысканий и сами мы значительно пополнили багаж знаний об этих местах. Кстати, многие сегодняшние лидеры «Архнадзора» тоже начинали в «Слободе» со спасения палат купца Щербакова. Но это уже другая история.

К тому Немецкому кладбищу я бегал на свидания… Здесь стояло здание филиала педагогического института, окна которого выходили на могилы. И будущие художники и учителя-дефектологи пополняли знания, глядя в окна на кладбищенских ворон.

Больше всего меня веселило, что дорога к кладбищу прямиком выходит с улицы под названием «Новая дорога». Большего несоответствия и представить нельзя.

Вот об этом я и рассказываю по пути.

Немецкое кладбище

Кладбище на Введенских горах было в городе единственным предназначенным для иноверцев. По легенде где-то здесь находится и могила Лефорта. Но где – никто не знает.

Упорные исследователи продолжают ее искать и сегодня.

«Западных христиан» хоронили здесь вплоть до 1917 года. Ситуация изменилась в советское время, когда религиозная составляющая как бы отошла на второй план. И хоронить здесь стали людей всех конфессий.

Кладбище находится на высоком северном берегу реки Синички, впадающей в Яузу слева. Синичка уже давно течет в трубе, а вот рельеф, созданный ее руслом, не изменился.

Наконец, поднявшись по Новой дороге, мы заходим в ворота кладбища.

Раньше в его стенах был захоронен прах погибших во время сталинских репрессий, но родственников с годами становилось все меньше, и теперь эти места заняли «новые русские», убитые в перестрелках 90-х, либо те, кто заранее позаботился о том, чтобы упокоиться в историческом месте.

На Введенском кладбище есть и мемориал германским солдатам. Правда, это не гитлеровцы. Это братская могила участников Первой мировой, попавших в русский плен, а затем умерших здесь. На обелиске надпись: «Здесь лежат германские воины, верные долгу и жизни своей не пожалевшие ради Отечества. 1914–1918».

На другом конце кладбища находятся две французские братские могилы – летчиков из полка Нормандия – Неман и наполеоновских солдат. Над могилой французов, погибших в Москве в 1812 году, установлен величественный монумент, огороженный массивной цепью. Вместо столбов эту цепь поддерживают пушки эпохи наполеоновских войн, вкопанные жерлами в землю.

Еще одна почитаемая могила Введенского кладбища – захоронение Федора Петровича Гааза (1780–1853), врача, прославившегося своей филантропией. Доктор Гааз сделался в России примером жертвенности. Его выражение «Спешите делать добро!» стало девизом российской медицины.

Мало того что он не брал с неимущих плату за лечение, он и сам иногда безвозмездно одаривал своих нуждающихся пациентов деньгами и даже собственной одеждой. Особенно Гааз прославился помощью заключенным и каторжникам.

На оградке могилы Гааза укреплены настоящие кандалы, в каких шли ссыльные в Сибирь. Эти кандалы должны напоминать об особенной заботе «святого доктора», как его называл народ, об узниках.

Это Гааз добился, чтобы вместо неподъемных двадцатифунтовых кандалов, в которых прежде этапировали ссыльных, для них была разработана более легкая модель, прозванная «гаазовской», и еще, чтобы кольца на концах цепей, в которые заковывались руки и ноги арестанта, были обшиты кожей. Бывшие зэки и сегодня приносят цветы на могилу Гааза.

Пожалуй, в их среде таким уважением и популярностью пользуется еще только одна могила – Соньки Золотой ручки на Ваганьково. Правда, самой Соньки в этой могиле никогда не было…

Хоронили Гааза, потратившего все деньги на страждущих, за счет полиции. За его гробом шли двадцать тысяч человек! Возможно, это были самые многолюдные похороны в Москве.

Интересно описывает случай из жизни доктора Гааза писатель Викентий Вересаев:

Однажды на заседании Московского тюремного комитета, членом которого был и московский владыка митрополит Филарет, Гааз так ревностно отстаивал интересы заключенных, что даже архиерей не выдержал и возразил: «Да что вы, Федор Петрович, ходатайствуете об этих негодяях! Если человек попал в темницу, то проку в нем быть не может». На что Гааз ответил: «Ваше высокопреосвященство. Вы изволили забыть о Христе: он тоже был в темнице».

Филарет, сам, к слову сказать, много усердствующий для нужд простого народа и причисленный впоследствии к лику святых, смутился и проговорил: «Не я забыл о Христе, но Христос забыл меня в эту минуту. Простите Христа ради».

Здесь же покоится генерал Петр Пален (1778–1864), который в 1812 году, находясь со своим корпусом в арьергарде 1-й русской армии и сдерживая многократно превосходящего числом неприятеля, позволил Барклаю отойти к Смоленску и, таким образом, спас армию, а значит, и всю кампанию.

Можно здесь найти и захоронение семьи известных московских фармацевтов и аптекарей Феррейнов (этим именем нынешний небезызвестный предприниматель Брынцалов назвал свой фармацевтический завод). Много здесь и дореволюционных коммерсантов-иностранцев, к числу которых принадлежали и Эрлангеры.

Только мы подошли к склепу, как увидели там женщину – служительницу кладбища, которая смывала надписи на стене склепа.

«Чистим стены регулярно, но это бесполезно, сюда постоянно приходят новые люди в надежде на чудо», – говорит Наталья.

В часовне над склепом семейства Эрлангеров, построенной архитектором Шехтелем, находится мозаика «Христос-Сеятель» работы Константина Петрова-Водкина.

Наталья же рассказала, что эти надписи и записки называются «печалования» ко Господу.

Алена, которая пришла вместе с нами, смутилась и осторожно засунула записку со своей просьбой в створ маленького окна склепа.

А Наталья, видимо обрадовавшись неожиданным слушателям, рассказала, что с этой часовней-склепом связана одна из самых интересных историй, случившаяся на московских кладбищах в 1990-х. Собирать средства на реставрацию часовни взялся приход церкви Петра и Павла, что на соседней Солдатской улице. И батюшка благословил стоять возле часовни с кружкой некую подвижницу, может быть, даже и блаженную, – Тамару. Она же расчищала склеп под часовней от земли и векового мусора, поселившись на кладбище в шалаше. На ночь кладбище закрывалось, и тетя Тамара, как называли ее кладбищенские работники, оставалась совершенно одна в своем шалаше. Утром работники отворяли ворота кладбища, и их у ограды встречал жизнерадостный, улыбающийся человек с медной кружкой на шее. Но однажды тетя Тамара исчезла и больше никогда не появлялась на Введенских горах.

Говорят, что иногда ее и сегодня видят в Москве возле разных храмов: будто бы она стоит там с неизменной своей кружкой и все собирает пожертвования для каких-то благих целей.

Кстати

Москвоведам удалось узнать, как звали «блаженную Тамару» – Тамара Павловна Кронкоянс. Десять лет полной инвалидности, приговор врачей (этой ночью она умрет), ее последняя молитва, и вдруг – чудо! Осталась жива. Она пришла на Немецкое кладбище, где прожила двенадцать лет в обычном железном вагончике, и в жару, и в стужу.

На милостыню, которую ей подавали, она восстановила из руин уникальную часовню с фреской великого русского художника Петрова-Водкина «Христос-Сеятель».

Так же на милостыню она построила медную часовню на заброшенной могиле старца Зосимы (Захарии), схиархимандрита, последнего духовника Троице-Сергиевой Лавры перед ее закрытием после революции.

Так не известная никому нищенка стала хранительницей православных святынь на Введенском кладбище… Тамара рано потеряла маму и выросла в детдоме. Она просто не могла спокойно смотреть на заброшенные могилы. Кладбище называла ласково – городок.

…А Алена, благодаря которой мы в этот раз пришли на Немецкое кладбище, сдала в итоге свой экзамен на «отлично». Она уверена, что ей помогла часовня. А сын уверяет, что и без этого предмет Алена знала лучше всех в группе…

Из истории Введенского кладбища

После революции на Немецком кладбище похоронили художника Виктора Васнецова и его брата Аполлинария Михайловича; одного из самых знаменитых издателей Ивана Сытина; архитектора, автора проекта

Музея изящных искусств имени Александра III (имени Пушкина), универмага «Мюр и Мерилиз» (ЦУМ), «Чайного дома» на Мясницкой Романа Клейна. Позже – архитектора-конструтивиста Константина Мельникова; актеров Анатолия Кторова, Аллу Тарасову, Татьяну Пельтцер, Рину Зеленую, Люсьену Овчинникову; певицу Марию Максакову; режиссера Юрия Озерова и его не менее знаменитого брата, спортивного комментатора Николая Озерова; писателей Михаила Пришвина и Степана Скитальца; Роберта Штильмарка – автора «Наследника из Калькутты»; Леонида Гроссмана и Льва Гумилевского; Александра Казанцева; поэтов Софью Парнок и Дмитрия Кедрина; Веру Инбер и пародиста Александра Иванова, а также Ираклия Андроникова; Вадима Кожинова; рок-музыкантов Анатолия Крупнова и Александра Лосева; ученого-физика, лауреата Нобелевской премии Илью Франка; кинорежиссера Абрама Роома и многих-многих других известных людей страны.

А еще здесь находится могила Люсьена Оливье – известного московского ресторатора, автора легендарного салата, а также одного из основателей приложения к «Вечерней Москве» газеты «Вечерний клуб» Игоря Табашникова, трагически погибшего в 1993 году.

История семьи Эрлангеров

Антон Максимович Эрлангер, несмотря на имя, был коренным москвичом. Правда, лишь в первом поколении. Его отец, композитор и дирижер, работал одно время в Мариинском театре, потом переехал в Москву. Дедом Антона Эрлангера с материнской стороны был голландский художник ван Брюссель.

Но больше, чем искусство, его привлекали промышленное производство и предпринимательская деятельность. Антон Эрлангер построил первую в России большую паровую вальцевую мельницу. Этот многоэтажный гигант, перерабатывавший до сорока тонн зерна в сутки, вырос в 1881 году на территории Сокольнического поля. По этому образцу и сам Эрлангер, и другие российские хлебопромышленники стали строить мельницы по всей стране.

Эрлангер создал первое в России профессиональное издание по мукомольному делу и хлебной торговле «Мельник». В 1892 году Эрлангер открыл на свои средства Московскую школу мукомолов. Она существует и поныне, только называется иначе: «Технико-экономический колледж».

После смерти «мельничного короля» в 1910 году мельница в Сокольниках перешла к его братьям, а в 1918-м ее национализировали. В 1930 году мельничному комбинату присваивают имя… наркома Цурюпы, каковое предприятие носит вплоть до перестроечных времен. Сегодня это – акционерное общество под названием «Мельничный комбинат в Сокольниках».

Антон Эрлангер много жертвовал на благотворительные нужды, учреждал стипендии, помогал бедным…

Указом Президента Российской Федерации № 176 от 20 февраля 1995 года «Об утверждении перечня объектов исторического и культурного наследия федерального (общероссийского) значения» мавзолей Эрлангеров на Введенском кладбище был включен в список объектов общероссийского исторического и культурного наследия.

Внук Антона Эрлангера – его тезка Антон Александрович был известным палеонтологом, а также руководил палеонтологическим школьным кружком. Он трагически погиб в 1996 году в возрасте 89 лет, попав на улице под машину.

Полноценного образования в области геологии и палеонтологии он не получил. Воевал.

После войны работал в школе и палеонтологической секции Московского общества испытателей природы (МОИП). Зарабатывал на жизнь Антон Александрович, делая наборы учебных пособий по палеонтологии для фабрики «Природа и школа».

В конце 60-х годов он продал Палеонтологическому институту при Академии наук (ПИН) уникальную коллекцию остатков морских лилий из каменноугольных отложений Подмосковья. За это многие в ПИНе стали называть его «палеонтологическим спекулянтом». В Палеонтологическом музее при ПИНе есть еще один уникальный экспонат от Эрлангера: огромная плита известняка со скоплением морских лилий, взятая монолитом в Мячковском (Тураевском) карьере; в раскопках участвовали члены кружка Антона Александровича.

Одна из очень редких ископаемых морских лилий названа палеонтологом Арендтом в честь нашедшего ее Антона Александровича – Парамегалиокринус эрлангери.

Эрлангер умел самостоятельно определять ископаемые из самых разных геологических систем и уголков бывшего Советского Союза. Часто он делал это на глаз.

Когда Антон Александрович погиб, его похоронили на Введенском кладбище, где покоятся и его предки.

Стихи о часовне Эрлангеров:

«В тени, в тиши, вдали от сует

Стоит одиноко с древних времен,

В веках зачарован, магический склеп.

Исполнит желанье, что будет на нем».

Местная притча о часовне Эрлангеров

Жила-была женщина, которая очень любила своего мужа. Потом муж умер, а женщина ну никак не могла смириться с его смертью: отказывалась от еды, не спала, все время проводила на кладбище, оплакивая своего любимого… А в один прекрасный день написала на склепе: «Хочу, чтобы мой муж ожил». Муж, конечно, не ожил, но к склепу однажды пришел мужчина, страдающий половым бессилием, и тоже что-то написал. Надо сказать, что он был похож на покойного вдовушкиного мужа, как брат-близнец. С первого взгляда они полюбили друг друга и жили долго и счастливо…

Часовня старца Захария

Есть на кладбище часовня старца Захария, или, как его звали в монашестве, Зосимы, в которую люди специально приезжают молиться о даровании супруга или о помощи в выборе второй половины. Табличка на часовне рассказывает о Захарии-Зосиме так: «Прожил 86 лет (1850–1936), совершил много подвигов, сотворил множество чудес, засвидетельствованных очевидцами. Некоторые чудеса сотворил Бог ради Захарии еще в детстве его. Он трижды видел Троицу и трижды наяву Богоматерь; дважды ходил по воде, как по суше, по его молитве воскрес умерший, он исцелял больных и очищал от грехов. Это подвижник, достойный имени святого».

Поучения старца Захарии

Берегите совесть свою, она есть глас Божий – голос Ангела-Хранителя. Как надо беречь свою совесть, учитесь у старца отца Амвросия Оптинского. Он стяжал благодать Святого Духа. Мудрость без благодати есть безумие.

Помните слова отца Амвросия: «Где просто, там ангелов сто, а где мудрено, там ни одного». Достигайте простоты, которую дает только совершенное смирение. Достигайте в смирении любви простой, совершенной, обнимающей молитвой всех, всех…

Премудр тот, кто стяжал Духа Святого, стараясь исполнить все заповеди Христовы. И если он премудр, то и смирен.

Будьте мужественны даже тогда, когда великие испытания Господь посылает. Одолевают страсти, молитва слабеет, даже не хочется ее творить, все внимание поглощают разные желания и страсти…

Да тут как нарочно такие беды внутренние и внешние встречаются, от которых слабый человек в уныние впадает. Это страсть – уныние – мертвит все святое, все живое в человеке. Скорее тогда распнитесь крестом, молясь так, как в древности многие из подвижников молились, борясь со страстями. Читайте «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его…»

Если у кого есть, прочтите канон честному и животворящему кресту Христову, а потом распнитесь крестом и умоляйте Утешителя душ и телес наших умилосердиться над вами, простить вас и войти в душу вашу и изгнать то уныние, которое убивает вас.

Из истории

По

преданию могила Франца Яна Лефорта, сподвижника Петра I, была покрыта мраморной доской с вырезанной на ней эпитафией: «Остерегись, прохожий, не попирай ногами сего камня: он омочен слезами величайшего в свете монарха…»

Загадочный дом Анны Монс

(Старокирочный, 8)

Подлинная история возлюбленной Петра I

Если вы пойдете по Бауманской улице в сторону улицы Радио, а затем свернете в Старокирочный переулок, что находится сразу за огороженным забором печальным местом, где рухнул Бауманский рынок, то сразу же обратите внимание на длинную стену заводского здания. Серую и унылую.

И только местные жители знают, что за этой стеной скрывается маленький домик, который еще и сегодня называют домом Анны Монс, возлюбленной молодого Петра Великого.

Именно здесь некогда, в XVII–XVIII веках, располагались кварталы Немецкой слободы, куда и бегал на свидания будущий российский император.

Впрочем, к Анне Монс этот домик не имеет почти никакого отношения, что, конечно же, не умаляет его исторического значения. Однако увидеть его, увы, сегодня могут лишь избранные с высоким доступом секретности или работяги, что делают ремонт в здании бывшего завода.

А ведь эта история могла иметь совсем другое продолжение, и на этом месте мог бы располагаться музейный квартал.

Пикет за Анну

Но в середине 1980-х годов в Старокирочном переулке начали строить новый корпус завода и, несмотря на протесты местных жителей и пикеты защитников старой Москвы, дом оказался на территории завода. Подойти к нему не осталось никакой возможности. Кстати, произошла в это время и весьма забавная история. Эколого-культурное объединение «Слобода», о котором я уже рассказывал в статье о палатах купца Щербакова, ежедневно устраивало пикеты. И строители вызвали наряд милиции. Поскольку в то время было довольно много политических мероприятий, стражи порядка сначала не разобрались, что хотят пикетчики. Зато потом, уже в отделении, прониклись идеями защитников и даже показали, что в подвале здания, где они располагались, до сих пор сохранились кандалы и прочие прелести отделения полиции, находившегося здесь до революции. В общем, расстались друзьями. Но дому это не помогло.

За семью печатями

Почему же к дому нельзя подойти? Дело в том, что расположен он был на территории завода НИИ точных приборов. А следовательно, нужны были допуски, куча разрешений и согласований. О какой уж профессиональной реставрации могла в этом случае идти речь… Мне удалось побывать в 1989 году в этом доме. Уже тогда он был в жутком состоянии. Но и в развалинах была какая-то особая сила и тайна, увлекающая и таинственная. Однако осмотреться нам не дали. Показали, что домик цел, – и до свидания.

Еще одну попытку мы с моей коллегой Ириной Долгополовой предприняли в конце 2012 года. Тогда и выяснилось, что дом уже не принадлежит заводу, на территории которого, кстати, и сегодня идет активная стройка.

Теперь домом Анны Монс, как, кстати, и палатами Щербакова, владеет другая государственная организация – ОАО «Российские космические системы». После долгих созвонов и подозрительных вопросов: что вы конкретно хотите? – мы все-таки встретились с представителями этой госструктуры.

Поговорить с нами вызвались Александр Зубахин, на момент встречи руководитель пресс-службы, и Виталий Буртоликов, эксперт отдела имущественных отношений «Российских космических систем». Проговорили мы три часа, просмотрели кучу документов и договоров, фотографий и планов. Но ничего это нам не дало. Нам не разрешили даже взглянуть на дом, сославшись на секретность.

Кстати, разговор получился не только интересный, но и откровенный, поскольку Виталий Буртоликов живет рядом с домом Анны Монс. Для него это не пустой звук.

«Поймите, что все, что касается госкорпорации, сопряжено с государственными интересами. Это одно из ведущих предприятий космической отрасли. У нас есть несколько имущественных комплексов, все они сформировались в советское время».

Одним из предприятий был завод точных приборов

В 2001 году вышел закон о приватизации, предусматривающий новый механизм владения недвижимостью. Его новейшей инновацией стало осмысление государством негативных последствий, связанных с предприятиями оборонной промышленности. Рыночные условия, с одной стороны, и условия хозяйствования с другой – сформировали холдинговые структуры, которые должны были управлять эффективно. Но всему этому достался большой груз наследства.

Не было достаточного финансирования. А тратить деньги по своему усмотрению было нельзя. В 2003 году вышел план приватизации организации, а сам процесс продолжался пять лет. В 2006 году завод НИИ точных приборов, который находился в предбанкротном состоянии, растерял необходимые для решений ресурсы – и его в конце концов признали банкротом. Встал вопрос об имущественном комплексе, который так и остался в подвешенном состоянии.

С одной стороны, здание завода принадлежит корпорации, с другой стороны, с ним ничего нельзя сделать, дополнительных средств нет. И государству или городу передать его тоже пока не удается. Вокруг выставили охрану, чтобы его случайно не спалили. Пытаются хоть как-то поддерживать своими силами. Но и все. Проблема требует решения. Наши собеседники выхода пока не видят.

А потом разразилась новая катастрофа. В декабре начался скандал с растратами на ГЛОНАСС, и корпорации стало совсем не до дома Анны Монс. А один из наших собеседников даже был уволен.

Факты

По документам история палат прослеживается лишь с 1706 года, когда владельцем выступает придворный доктор ван дер Гульст. К тому времени Петр уже расстался с Анной. Палаты в Старокирочном переулке построены во второй половине XVII века. Белокаменный подклетный этаж скрыт двухметровым культурным слоем. Задний фасад сохранил остатки кирпичного декора в духе допетровского узорочья – большого стиля первых Романовых. Немецкая слобода учреждена по указу царя Алексея Михайловича в 1650-е годы, и палаты могли быть построены уже тогда. Это древнейший памятник слободы.

В петровскую эпоху палаты были перестроены по новой моде. Главный фасад получил отделку в духе нарышкинского барокко – большого стиля юного Петра. Окна и портал украшены белокаменными наличниками и ордерными колонками. Памятником занимались выдающиеся архитекторы – Рувим Подольский, Инесса Казакевич, Елена Жаворонкова.

Урожденная Монс

Монс Анна Ивановна родилась 26 января 1672 (или 1675) года в Немецкой слободе в Москве в семье уроженца Вестфалии (Германия) золотых дел мастера (по другим сведениям – виноторговца) Иоганна Георга Монса, переехавшего в Россию в середине XVII века. Ее мать – Матрена (Модеста) Ефимовна, урожденная Могерфляйш (Могрелис), воспитала трех дочерей и сына Виллима.

Семья Монсов, жившая с конца XVII века в Москве, в Немецкой слободе, пыталась отыскать свою родословную во Франции или во Фландрии. Свидетельство тому – фамилия Монс де ла Круа, под которой Монсы выступали при царском дворе. Однако историки установили, что семейство это вестфальского происхождения и его притязания на звание галльских дворян неосновательны.

Глава семейства Иоганн Монс до переезда в Москву жил в городе Минден на реке Везер

и промышлял то ли винной торговлей, то ли игрой в карты, то ли бондарными делами. В Москве он занялся виноторговлей и содержанием гостиницы, а также стал поставщиком товаров для царской армии. Монсам покровительствовал Лефорт.

Анна была изящна, женственна, выгодно отличалась от боярских дочерей своей обученностью «обхождению с мужчинами», меньшей чопорностью и застенчивостью. По мнению некоторых исследователей, Анна была одной из красивейших девиц Немецкой слободы и до того, как она стала фавориткой Петра, состояла в связи с Францем Яковлевичем Лефортом, который и познакомил ее около 1690 года с Петром I.

Однако существует легенда, согласно которой Анна будто бы уже в 1689 году приняла участие в спасении царя во время бунта стрельцов, когда испуганный и разгневанный Петр в одном исподнем поскакал спасаться в Троицкую лавру. Об этом же пишет А. Красницкий в своем историческом романе «Петр и Анна».

Анна Монс стала фавориткой государя, однако их связь по разным причинам не афишировалась, хотя Анна и присутствовала на всех царских пирах. В день своего возвращения из-за границы 25 августа 1698 года Петр I поехал не в царский дворец к жене и сыну, а в Немецкую слободу к «Анхен». Возможно, встречи проходили не в ее доме, а в этом, сохранившемся.

Но в любом случае этот дом точно помнит их нежные свидания. А также ее не менее возвышенные отношения с другими мужчинами Немецкой слободы.

По словам восторженного современника, Хельбига, «эта особа служила образцом женских совершенств». «С необыкновенной красотой она соединяла самый пленительный характер, – писал он, – была чувствительна, не прикидывалась страдалицей; имела самый обворожительный нрав, не возмущенный капризами; не знала кокетства, пленяла мужчин, сама того не желая».

Некоторые современники считали, что женатый с 1690 года на Евдокии Лопухиной царь мог, разведясь с законной супругой, выбрать себе в жены «Монсиху», хотя одновременно имел связь и с ее подругой, Еленой Фадемрех. Очевидцы обвиняли Анну в том, что именно она «рассорила царя с царицей» и их сыном Алексеем.

Москвичи прозвали Анну «Кукуйской царицей» (по названию Немецкой слободы, расположенной между рекой Яузой и ручьем Кукуем).

Готовить Анна Монс умела прекрасно. Петр I любил в ее приготовлении кьоузе (крокеты из картофеля) и сбитень.

По свидетельству панегириста Петра I Гюйсена, «даже в присутственных местах было принято за правило: если мадам или мадемуазель Монсен имели дело и тяжбы собственные или друзей своих, то должно оказывать им всякое содействие. Они этим снисхождением так широко пользовались, что принялись за ходатайства по делам внешней торговли и употребляли для того понятых и стряпчих».

Наряду с Анной Петр Великий имел отношения с ее ближайшей подругой, Еленой Фадемрех. Последняя находила для царя более ласковые, чем Монс, слова: «Свету моему, любезнейшему сыночку, чернобровенькому, черноглазенькому, востречку дорогому…» Анна не ревновала или делала вид, что не ревнует.

11 апреля 1703 года, в день пиршества Петра в Шлиссельбурге по случаю отремонтированной яхты, в Неве утонул саксонский посланник в России Кенигсек.

В бумагах покойного были найдены адресованные к нему любовные письма Анны Монс, в которых она жаловалась на переменчивое настроение Петра и мечтала связать с саксонцем судьбу. Это стало причиной опалы и разрыва в 1704 году.

С конца 1703 года по приказанию Петра Анна и ее сестра Матрена находились под домашним надзором боярина Федора Юрьевича Ромодановского. Им запрещено было выходить из дома в даже молиться в кирхе. В заточении Анна занималась гаданием и приворотом. Дом арестантки посещал приятель Кенигсека, прусский посланник Георг Иоганн фон Кайзерлинг, сначала на правах друга, а затем, пленившись ею и заручившись ее согласием выйти за него замуж, стал ей содействовать в освобождении. В апреле 1706 года арест был снят, Анне позволили посещать кирху и выходить из дома.

Петр приезжал к Монс, говорил, что хотел видеть ее царицей. Но Анна все решила. Петр отобрал у нее свой портрет с бриллиантами и бросил ей в лицо: «Чтобы любить царя, надо иметь царя в голове!»

Сохранились собственноручные письма Анны Петру I, которые она писала на немецком, реже – голландском языке, русские тексты под ее диктовку писал секретарь. Петр платил Анне и ее матери ежегодный пансион в 708 рублей, а в январе 1703 года пожаловал ей в качестве вотчины Дудинскую волость в Козельском уезде (в настоящее время – Калужская область) с деревнями (295 дворов), сделав Анну одной из самых богатых помещиц в России. Село Дудино принадлежало ей до 1708 года, после чего отошло в казну. В 1710 году было получено разрешение на брак Монс с Кайзерлингом, свадьба состоялась 18 июня 1711 года, когда жених был уже при смерти. Он умер вскоре по дороге в Берлин, а Монс долго судилась с его старшим братом за наследство и через три года выиграла процесс.

Она имела дочь от Кенигсека, а также ребенка от Кайзерлинга. Есть версия, что был у нее ребенок и от российского императора. Найденные материалы в Российском историческом архиве Санкт-Петербурга позволяют выдвинуть такое предположение. Там обнаружено прошение некой Анны М. о сыне с резолюцией Петра: «Сего Немцова сына Якова отправить в учебу морскому делу в Голландию, пансион и догляд надлежащий обеспечить».

После смерти Кайзерлинга Анна Монс сближается с пленным шведским офицером Миллером. Теперь уже не прежняя «хохотушка и резвушка», а увядшая женщина, она сама одаривает жениха дорогостоящими подарками. Среди пожитков, дарованных шведу, были «камзол штофовой, золотом и серебром шитый; кувшинец да блюдо, что бороды бреют, серебряные». Был назначен и день свадьбы, но незадолго до него, 15 августа 1714 года, Анна скончалась, завещав жениху почти все свое состояние. Мать, а также брат и сестра Анны вели потом скандальные судебные разбирательства с Миллером. И только благодаря тому, что младшие Монсы постепенно вышли в люди (брат Виллим отличился на военной службе, а сестра стала фрейлиной при дворе), Миллеру пришлось отступить.

Анна Монс скончалась 15 августа 1714 года от скоротечной чахотки. Судьба ее детей неизвестна.

История дома

Но давайте все-таки вернемся к самому дому. Юная фаворитка Петра Великого, коей и была девица Анна Монс, никогда не жила в этом доме, как бы упорно его ни продолжали называть ее именем. Она, несомненно, бывала в нем, но жила в соседнем, который, к сожалению, не сохранился.

В этой же усадьбе жили Захарий Фандергульст – домашний врач матери Петра I, царицы Натальи Кирилловны, и его сын, лечивший Петра и постоянно сопровождавший его в походах.

Портретов Анны Монс не сохранилось. Потому достоверно неизвестен даже цвет ее глаз. Кто-то называет ее «синеглазая Анхен», кто-то – «черноокая Монсиха». «Умная, кокетливая немка, – говорит историк Костомаров, – умела привязать его к себе тем наружным лоском обращения, которого недоставало русским женщинам».

Как заметил писатель Даниил Мордовцев, из любви к Анхен «Петр особенно усердно поворачивал старую Русь лицом к Западу и поворачивал так круто, что Россия доселе остается немножко кривошейкою».

Пропавшие львы

Если подойти к Департаменту культуры Москвы на Пятницкой улице, то

первое, что бросается в глаза, – белокаменные львы. Ранее они почти двести лет восседали на каменной ограде при въезде в дом в Старокирочном, который теперь называют «домом Анны Монс». Львы из усадьбы пропали во время строительства корпуса завода, когда дом вообще чуть было не снесли. Дом спасли, а львы исчезли. Их искали более 10 лет.

Их местонахождение показал бывший директор завода Николай Дудкин: львы лежали на заводском складе под открытым небом среди мешков с цементом и прочих строительных ресурсов. Деревянные короба, которыми их закрыли, сгнили.

Факты

Петр произвел свое знаменитое брадобритие бояр после ночи, проведенной с Монс.

Указ Петра от января 1700 года о ношении женщинами немецкого платья был навеян нарядами Анны.

Спустя 20 лет брат Анны, Виллим Монс, будучи фаворитом второй жены Петра – Екатерины, окончил жизнь на плахе.

Злопамятные призраки Разгуляя

(Разгуляй, 2)

Вы подойдете к площади Разгуляй, получившей имя по названию когда-то находившегося здесь кабака, то обязательно упретесь взглядом в великолепный большой особняк с колоннами, выкрашенный ныне в красный цвет.

Сейчас в нем обитают студенты, стайками брызгающие во все стороны после занятий, а некогда здесь обитал род Мусиных-Пушкиных, чье имя дом носит и сегодня, спустя два столетия.

С домом связано множество удивительных историй и загадок, о большинстве которых современные студенты даже не догадываются. Впрочем, даже они знают, что в их учебном заведении обитает призрак, а во время пожара 1812 года в этом доме сгорел оригинал «Слова о полку Игореве», что вызывает споры историков и скептиков о подлинности рукописи и по сей день…

Стоит вспомнить, что нашел и опубликовал рукопись «Слова…» граф Алексей Иванович Мусин-Пушкин.

Брюсово проклятие

Помимо многогранной и драматичной истории Мусиных-Пушкиных, есть еще и легенда, связанная с Яковом Брюсом, которого называют не столько ученым, сколько чернокнижником. С его именем, конечно – и совершенно справедливо, – больше связывают Сухареву башню. Но легенда гласит, что не обошлось без его таинственных экспериментов и на Разгуляе.

Если посмотреть на фасад дома – в глаза сразу бросается доска-трапеция, расположенная с левой стороны на уровне второго этажа. Наиболее мнительные москвичи считают, что она напоминает крышку гроба, хотя еще до 30-х годов прошлого века любой желающий мог убедиться, что это солнечные часы, пока по приказу руководителя расположенного здесь института все знаки и цифры (именно из-за слухов) не замазали. Якобы среди студентов института и жителей Разгуляя возросло число психических заболеваний и даже самоубийств. Начальство приказало знаки сколоть, а доску закрасить.

На часах можно было четко увидеть выбитый неправильный крест, названия месяцев года, цифры, астрологические символы и другие знаки; в середине был вставлен стержень.

Часы эти сделал живший при Петре I граф Яков Брюс. Считается, что Брюс их смастерил по заказу хозяина дома, который к моменту окончания работ умер.

Наследники отказались от работы графа. И тогда, по преданию, Брюс проклял часы. С тех пор они показывают только плохое…

Ходит легенда, что перед революциями и войнами камень из белого становился алым. По слухам, последний раз подобное видели в конце 1994 года перед началом первой Чеченской кампании… Правда, я, хотя и живу рядом, подтвердить этот слух не могу.

По другому поверью, в особые дни на камне проступает контур белого креста, который указывает, где находится спрятанный Брюсом клад. Правда, желающих его найти мало – на кладе висит заклятие.

Шептали даже, что за этими часами граф замуровал жену. Но это уже совсем из области фантастики.

Истина где-то рядом

Конечно, никакого клада здесь нет. Хотя бы потому, что дом построен много позже.

Здание возвели в XVIII веке по проекту зодчего Матвея Казакова для графов Мусиных-Пушкиных. Возможно, раньше здесь стоял дом Брюса. От этого события и пошла легенда о «колдовском доме на Разгуляе».

Считается, что в этом доме Брюс проводил алхимические эксперименты, пытаясь найти для Петра I рецепт «эликсира вечной молодости». Книги Брюса могли попасть в библиотеку Мусина-Пушкина. А в 1812 году при пожаре по легенде погибли все книги, кроме Брюсовых. И это тоже сказка. Один из графов Мусиных-Пушкиных, Василий Валентинович, был женат на Екатерине Яковлевне Брюс – внучатой племяннице Брюса.

Кстати, солнечные часы установил на фасаде дома воспитатель детей графа Алексея Мусина-Пушкина французский аббат Адриан Сюрюг, настоятель Храма Святого Людовика в Москве.

Внучка графа, княгиня Мещерская, вспоминала, что в полдень на Разгуляй приходили часовщики со всего города сверять по этим солнечным часам время. Причем часы показывали не только время суток, но также день и месяц. По свидетельству А.М. Васнецова, занимавшегося исследованием этих часов, на мраморную доску были нанесены в виде вытянутой восьмерки названия месяцев и знаки зодиака, так что в полдень тень от установленного в центре стержня падала на точки, соответствующие очередному дню месяца. К сожалению, после пожара 1812 года стержень часов был утрачен.

Предназначение усадьбы

Главный дом представляет собой монументальное здание, центр которого выделен восьмиколонным коринфским портиком. На боковых фасадах – малые ионические портики. В срезанный угол дома, обращенный к Елоховской площади, вписана изящная полуротонда с ионической колоннадой.

Особого внимания заслуживает совпадение деталей этого здания и строившегося в это же время здания усадьбы Муравьевых-Апостолов, где недавно встречался с реставраторами и хранителями исторического облика города мэр Сергей Собянин (Старая Басманная улица, 23).

Еще при постройке дома в нем была устроена домовая церковь Воскресения, которая после смерти в 1829 году вдовы А.И. Мусина-Пушкина – Екатерины Алексеевны была закрыта.

После пожара Москвы 1812 года здание восстанавливалось и было дополнено ампирными элементами. Усадьба была продана городу в 1834 году. В 1835 году в ней расположилась 2-я московская гимназия, под нужды которой интерьеры здания были реконструированы.

Купчая на этот дом с принадлежащей ему землей (более 5 тысяч квадратных сажен) была заключена от имени графов Ивана Алексеевича и Владимира Алексеевича Мусиных-Пушкиных. В главном корпусе имелись деревянные лестницы, которые позднее (в 1847 и 1857 годах) были заменены чугунными на средства потомственного почетного гражданина Ивана Федоровича Мамонтова.

Ко дню открытия в гимназию поступило 103 ученика, в том числе 19 дворян, 49 обер-офицерских детей, 2 духовного звания, 10 купеческого сословия, 16 мещан, 4 цеховых, 1 иностранец и 2 разночинца. 14 ноября 1835 года 2-я гимназия была открыта.

2-я Московская гимназия, спустя два года после своего открытия, была отнесена к числу гимназий с греческим языком. Были добавлены уроки черчения, рисования и физики.

В течение периода с 1865 по 1871 год среднее число учеников в гимназии ежегодно равнялось 460. В это время в фундаментальную библиотеку гимназии было приобретено 1219 томов.

В 1905 году занятия в гимназии были временно прекращены. В следующий раз гимназия закрылась осенью 1917 года, как оказалось – окончательно.

В

1850-е годы здесь жил и работал известный поэт Л.А. Мей. Кстати, Савва Морозов не смог стать выпускником гимназии, не сдал экзамен по латыни. А Николая Морозова и вовсе исключили.

В 1930 году историческое здание надстроили и отдали под Дом Красной Армии и Индустриально-педагогический институт имени К. Либкнехта, а с 1943 года там располагался Московский инженерно-строительный институт имени В.В. Куйбышева.

В последнее время в этом здании учились студенты Института международного права и экономики имени А.С. Грибоедова и факультета гидротехнического и специального строительства Московского государственного строительного университета.

Цитата

«Мы уже весело шагали по Басманной, совершенно безлюдной и тоже темной. Иногда натыкались на тумбы, занесенные мягким снегом. Еще площадь. Большой фонарь освещает над нами подобие окна с темными и непонятными фигурами. – Это Разгуляй, а это дом колдуна Брюса, – пояснил Костя».

    Владимир Гиляровский. «Москва и москвичи»

Колдун из башни

Яков Брюс – потомок шотландских королей, выросший в Немецкой слободе, граф, сенатор, химик, астроном и математик, генерал-фельдмаршал, составитель календаря; родился в 1670 году в Москве. Получил прекрасное домашнее образование и особенно пристрастился к наукам математическим и естественным, которыми занимался до конца своей жизни.

Был записан в потешные полки Петра. Участвовал в Азовском походе и был награжден поместьем в 120 четвертей земли и деньгами в размере 20–30 рублей, как за первый поход, так и за второй. С 1689 года неразлучный спутник императора.

Примкнув в Амстердаме к свите Петра, он в том же году, по повелению своего державного покровителя, отплыл в Англию и здесь (в Лондоне) пробыл около года, занимаясь науками. Параллельно он решал другую, тайную задачу – готовил посвящение Петра в масоны.

В 1700 году он был пожалован в генерал-майоры, участвовал при осаде Нарвы. В качестве начальника артиллерии находился при армии в первые годы Северной войны, содействовал взятию Петербурга, Ниеншанца, Нарвы, в сражении под Полтавой помог одержать верх над шведами, командуя всей тогдашней русской артиллерией, состоявшей из 72 орудий, за что и был награжден Петром орденом святого Андрея Первозванного.

Около 1714 года возник слух о хищении им казенных денег, и хотя впоследствии по розыску слух подтвердился, но гнева Петра на него не навлек.

После смерти Петра Брюс сначала так же деятельно продолжал свои занятия и по коллегиям, и по артиллерии: но впоследствии стал просить отставки, которая ему и дана была в 1726 году с чином фельдмаршала.

С этого года он поселился в своем поместье Глинках, Богородского уезда, в 42 верстах от Москвы, и жил там до конца своей жизни, изредка наезжая в Москву и предаваясь исключительно научным занятиям. Умер 19 апреля 1735 года, не оставив потомства. Погребен в Немецкой слободе.

От него остались, как памятник его занятий, библиотека и кабинет разных «куриозных вещей», который в то время почитался единственным в России. Перед смертью он завещал их в Кунсткамеру Академии Наук.

Ходили слухи, что он создал эликсир вечной молодости и погиб, когда испытывал его. Слуга должен был разрезать его на куски, а потом полить эликсиром. Но в комнату для опытов ворвалась супруга Брюса и похитила эликсир. Это, естественно, только легенда.

Ему же приписывают создание вечных часов и механической птицы, на которой он летал по ночам над Москвой. Брюс также «отводил глаза», то есть владел гипнозом. Но это уже совсем другая история…

Алексей Мусин-Пушкин

Хозяином дома был Алексей Иванович Мусин-Пушкин, сын гвардии капитана Ивана Яковлевича Мусина-Пушкина. Граф, государственный деятель, коллекционер, археограф и историк. Член Российской академии (1789). Окончив Артиллерийское училище, до 1772 года служил адъютантом при Григории Орлове, благодаря чему стал известен Екатерине II.

Алексей Иванович был женат с 1781 года на Екатерине Алексеевне Волконской (1754–1829), дочери генерал-майора князя Алексея Никитича Волконского. И они к Брюсам никакого отношения не имели.

Утверждают, что «Слово о полку Игореве» было найдено в Спасо-Ярославском монастыре и издано в 1800 году собирателем российских древностей графом Алексеем Мусиным-Пушкиным, библиотека которого позже сгорела в московском пожаре 1812 года. Таким образом, единственная рукопись этого произведения считается безвозвратно утраченной.

Мусин-Пушкин начал собирать свою библиотеку с 1775 года, и к моменту ее гибели в пожаре 1812 года в ее состав вошли: архив комиссара Крекшина, приобретенный у букиниста; летописи, подаренные графом Головкиным; различные книги и летописи и собственноручные черновые бумаги, подаренные Екатериной II; летописи и книги, завещанные Новгородским архиепископом Аполлосом Байбаковым; книги, летописи и рукописи, полученные из монастырских библиотек и подаренные духовными и светскими частными лицами из собственных библиотек, а также приобретенные комиссионерами графа библиотек профессора Барсова и генерал-майора Болтина.

Мусину-Пушкину удалось открыть Лаврентьевскую летопись, список «Русской правды», «Поучение Владимира Мономаха». Он опубликовал «Книгу Большому Чертежу» (1792), «Русскую правду» (1792), «Духовную великаго князя Владимира Всеволодовича Мономаха…» (1793) и «Слово о полку Игореве» под названием «Ироическая песнь о походе на половцев удельного князя Новгорода-Северского Игоря Святославича» (1800).

В 1797 году Павел I наградил Мусина-Пушкина графским титулом и сделал его сенатором. Вскоре Мусин-Пушкин вышел в отставку, поселившись в Москве.

Собрав огромную библиотеку, Мусин-Пушкин хотел подарить ее книгохранилищу Московского архива Министерства иностранных дел, но не нашел сил при жизни расстаться со своими рукописями. В 1813 году под Люнебургом погиб 24-летний сын Мусина-Пушкина Александр, которого он считал главным наследником своих идей и дела всей жизни. Обрушившиеся несчастья сломили Мусина-Пушкина и ускорили его смерть.

Потомки графа

После смерти Александра наследником должен был стать другой сын – Владимир. Но он впал в царскую немилость, поскольку входил в число декабристов и был сослан на Кавказ. Однако вскоре Владимира, показавшего храбрость в боях, милостиво простили, сначала разрешив отпуск, а затем и насовсем вернув в родные пенаты.

Ему повезло с молодой красавицей-женой, да и денег хватало, и Владимир Мусин-Пушкин начал делать карьеру. Но много играл в карты.

Он прекрасно музицировал, а его другом стал великий художник Карл Брюллов, написавший в 1838 году портрет графа, и сегодня восхищающий переданным образом и точностью.

Однако деньги понемногу заканчивались, и граф решил начать распродавать коллекцию отца. То, что уцелело после пожара, и было куплено после него.

При этом он продолжал играть, раздаривая друзьям-живописцам драгоценные полотна из коллекции своего отца.

Так в октябре 1843 года он писал Брюллову: «В последний раз я вам прислал „Святую фамилию“ Тициана, не знаю, как она вам понравилась, сегодня посылаю Доменикина, – картина также недурна, хотя она, кажется, не совершенно кончена. Я так был занят все эти дни, что не мог заехать к вам».

Супруга графа, Эмилия Карловна, понимала, что скоро

так уйдет все состояние, и неожиданно легко уговорила мужа ради детей уехать из Петербурга в имение Борисоглебское в начале 1845 года. На пять лет, чтобы поправить дела.

Сострадательная, умная, красивая женщина не только занималась хозяйством и воспитанием детей, но и всячески помогала крестьянам.

Она открыла больницу и школу для крестьянских детей, хорошие условия для обучения молодежи свидетельствовали о ее стремлении к улучшению положения крестьян. От крестьян же Эмилия получила имя «Борисоглебский ангел».

…Осень 1846 года. Эмилия Карловна хлопотала о продаже скота, когда услышала о том, что в Борисоглебском несколько крестьян заболели брюшным тифом.

Она дала указание поместить больных в госпиталь, сама ухаживала за ними и обучала крестьянок уходу за лежачими. Она действительно была похожа на ангела. Но в итоге тоже заболела и через четыре дня жара и бреда 17 ноября 1846 года 36-летняя графиня Эмилия Карловна Мусина-Пушкина скончалась.

Безутешен был не только муж, но и все, кто знал эту удивительную женщину, притягивавшую всеобщее внимание. Не случайно ей благоволил даже Лермонтов…

Граф остался с детьми в Борисоглебском. Он вышел в отставку и растил четверых детей. Прожил он еще чуть меньше восьми лет. В 1854 году умирает его юная дочь Александра. И после этого, 21 августа 1854 года, не выдержав горя, в Москве в возрасте 56 лет от сердечного приступа скончался и он.

Трое его детей – 21-летний Алексей, 20-летний Владимир и 14-летняя Мария получают наследство с колоссальными долгами – около 700 тысяч рублей.

Помогает им сестра Эмилии Карловны, овдовевшая, но богатая Аврора Карамзина.

О судьбе младшего сына Мусиных-Пушкиных, Владимира, известно мало. Он умер в 1864 году.

Старший брат, Алексей, был женат на Екатерине Алексеевне Мусиной-Пушкиной, которая вскоре после свадьбы покинула мужа и в 1873 году вышла замуж за князя Бориса Куракина. Алексей Владимирович, бывший в ту пору мологским уездным предводителем дворянства, от горя сошел с ума и скончался в 1889 году.

Мария вышла красотой в мать и стала супругой министра статс-секретаря Финляндии Линдера, одного из богатейших людей этих мест. Она ездила верхом в мужском седле, пила пиво и ходила одна в рестораны, что по тем временам было вызовом, прообразом будущих борцов за права женщин.

Ее сын, внук Эмилии и Владимира Ялмар Линдер, ввел для своих рабочих восьмичасовый рабочий день, гарантировал социальное обеспечение, платил за них налоги. После гражданской войны в Финляндии он призывал не наказывать побежденных революционеров, а использовать их труд на благо родины. Ялмар Линдер уехал в Европу – путешествовать на своем личном поезде и осел в Монте-Карло незадолго до Октябрьской революции.

Линдер вынашивал планы освобождения царской семьи из екатеринбургской ссылки – даже купил для этого замок в Южной Швеции, а потом и вовсе принялся возводить большой царский дворец.

Он хотел выкупить у большевиков четверых великих князей, предлагал за каждого из них миллион шведских крон. Но пока это предложение дошло до Петрограда, князья уже были казнены…

Ялмар Линдер был женат на сестре офицера царской армии, будущего маршала и президента Финляндии Карла Густава Маннергейма, Софии.

В итоге Ялмар пошел по стопам деда и промотал все деньги в Монте-Карло. Наследников у него, как и у остальных троих детей Марии Мусиной-Пушкиной, не было…

Забытый дворец на царевом пути

(Старая Басманная, 15)

Каждое утро я проезжаю на троллейбусе мимо скромного двухэтажного домика возле сада имени Баумана и обязательно смотрю на противоположную сторону улицы, где находится храм Никиты Мученика…

Оба этих здания имеют довольно длинную и интересную историю. Но связывает их как минимум еще одна общая тайна, а точнее, происшествие, случившееся в 70-е годы прошлого века.

Тогда район этот был на особом счету. Здесь принимал участие во всенародных выборах сам Леонид Ильич Брежнев, а потому за порядком в этом районе следили со всей тщательностью.

Одно время в саду Баумана даже собирались строить Московский дворец молодежи, но потом передумали и перенесли стройку на Комсомольский проспект. Однако основу котлована, который пересекся с большим бомбоубежищем, можно и сегодня различить в рельефе сада, несмотря на последние положительные перемены.

К приезду генсека ЦК КПСС Старую Басманную, а тогда улицу Карла Маркса, тщательно убирали и вычищали. Леонид Ильич любил порядок и взгреть местный райком мог по первое число.

Так вот, в те «застойные» годы в храме Никиты Мученика располагался текстильный склад, где хранились отрезы материи самых лучших сортов. Тогда многие храмы использовались не по назначению, а от неправильного освещения и прочих «человеческих удобств» богатая роспись и лепнина быстро приходили в негодность.

Охранялся склад тщательно. Товара здесь было всегда на кругленькую сумму.

Но ушлые воры все же нашли лазейку. Как – можно только догадываться. Возможно, среди них был кто-то из старожилов этих мест, или от кого-то они услышали про потайной путь.

Но однажды утром кладовщица, как обычно, открыла дверь и осела у стены, схватившись за сердце. Утренний свет, пробиваясь через окна под самым куполом, играл солнечными зайчиками на пустом полу. Все дорогие отрезы за ночь ушлые жулики вынесли через скрытый ход.

А начинался он в доме напротив – в том самом стареньком двухэтажном особняке под номером 15, строение 3.

Конечно, были большие разборки и расследование. Тем более что воровство случилось в канун праздника Октябрьской революции. Но найти никого не удалось.

О потайном ходе в дом напротив на складе никто не знал. А был он довольно древним, с кирпичными сводами дореволюционной кладки. Его, конечно, заделали, и теперь даже не вспомнишь, куда именно он выходил. Но тогда, наверное, ученые-москвоведы впервые задумались, что это за тихий домик с тайным ходом недалеко от Садового кольца. И вскоре было сделано предположение – таким образом решил о себе напомнить путевой дворец Василия III, отца Ивана Грозного.

Эту историю рассказала мне в середине 80-х ныне уже покойная Майя Александровна Стриженова – реставратор и защитник Москвы, много сделавшая для сохранения архитектурных памятников Немецкой слободы.

Никаких других документальных подтверждений пока найти не удалось. А она знала множество подобных историй.

Путинка

А в начале 2000-х годов предположение историков нашло реальное подтверждение. Это действительно один из путевых царских дворцов, возможно, один из древнейших в городе памятников гражданской архитектуры, а то и самый древний за границами Земляного города, принадлежавший великому князю Московскому Василию III.

Конечно, когда-то он выглядел абсолютно иначе. Но за столько столетий его неоднократно перестраивали.

Рядом с этим зданием расположено еще несколько городских памятников архитектуры, в том числе Голицынские палаты XVIII века.

Истинный возраст палат выяснился при реставрации. Здание послужило основой для возведения соседней Голицынской усадьбы. Сверху Голицинская усадьба, а внутри – путевой дворец.

Помогла определить возраст белокаменная кладка конца XVI века. Планировка дворца сохранилась практически полностью.

Историки выяснили, что построили эту своего рода царскую гостиницу на особом месте. Здесь встречали знаменитую икону Владимирской Божьей матери в 1395 году, которая, по преданию, спасла Русь от нашествия Тамерлана.

Но дом – частное владение, и старую кладку маляры из ближнего зарубежья вскоре заштукатурили и закрасили. Осталось ждать, когда дело завершит время.

В этом дворце Василий III со своей свитой останавливался отдохнуть перед въездом в Кремль.

Конечно, это был не единственный путевой дворец великого князя. Другие были раскиданы вокруг города, чтобы он успевал привести себя в порядок и въехать так, как подобает царю. В народе их прозвали «путинки».

Сейчас о былом великолепии напоминают своды нижних этажей, да и те почти целиком за полтысячелетия ушли под землю. А подоконники каждое лето заливаются дождевой водой прямо с тротуара.

Вот так красивая легенда, которую старые москвичи пересказывали своим детям не один десяток лет, неожиданно превратилась в быль. И нет никаких сомнений, что при настоящих исследованиях археологов этот скромный домик может поведать еще множество секретов. И о своих постояльцах, и о хозяевах.

Великий князь Московский Василий III

Василий – сын Ивана III и Софьи Палеолог, племянницы последнего византийского императора, родился в ночь с 25 на 26 марта 1479 года. Он был наречен в честь Василия Исповедника, епископа Парийской епархии в Малой Азии. Правил с 1505 по 1533 год. При нем к Москве были присоединены последние полусамостоятельные русские земли. Руководил войсками в победной войне с Литвой. При осаде Смоленска умело применил артиллерию. В 1518–1522 годах вел борьбу с крымскими и казанскими татарами.

Старая Басманная улица

Название известно с 1730-х годов, когда улица сформировалась как часть Покровской дороги в села Рубцово-Покровское и Преображенское.

В XIV–XV веках здесь проходил путь из Москвы в села Елох, Стромынь и далее в Суздаль. За Земляным валом по обе стороны дороги находилась Басманная слобода. В первой половине XVIII века здесь жили ремесленники-оловянишники. В 1737-м улица была уничтожена пожаром. В 1751 году заново была отстроена церковь Никиты Мученика.

Храм великомученика Никиты

Одна из древнейших московских церквей, основанная великим князем Василием III, за свою многовековую историю была приходским храмом для всех сословий. Под ее сводами молились Пушкин, Батюшков, Вяземский, Рокотов, Цветаева. После революции эта церковь – одна из немногих в Москве – не была захвачена обновленцами.

Ранняя история храма довольно туманна. Из летописи известно, что в 1518 году в Москву принесли из Владимира две местные святыни – образ Спасителя и Владимирскую икону Божией Матери – для поновления и украшения серебром и золотом.

Через год, в праздник святого Никиты Мученика, поновленные иконы провожали обратно во Владимир торжественным крестным ходом.

За посадом великий князь и митрополит Варлаам простились с ними и передали владимирцам, пришедшим в Москву за своими святынями. И на том месте, где Василий III простился с владимирскими иконами, он повелел поставить деревянную Владимирскую церковь «во имя Пречистыя Владычицы нашея Богородицы, честнаго и славнаго Ея сретения и провожания». И молился, чтобы она защитила Москву от набегов крымского хана.

По второй версии, в период, когда владимирские святыни находились в Москве, на территории Басманной, иждивением великого князя строили деревянную приходскую церковь для местной слободки.

В тот день, когда провожали иконы, церковь собирались освящать. Чтобы совместить два торжества – проводы икон и освящение церкви, крестный ход отклонился от обычного маршрута и направился к храму, где и были отпущены иконы. Церковь была освящена в честь Владимирского образа Богородицы, а поскольку все это произошло 15 сентября, то позднее, в XVII веке, в храме освятили придел во имя великомученика Никиты. И крестный ход в память тех проводов с участием царя и патриарха совершался в эту церковь до 1683 года.

Кстати, именно в этих местах в декабре 1469 года родился святой Василий Блаженный. В то время Владимирской церкви еще не было. Родители отдали его в ученики соседу-сапожнику, но он уже имел дар провидения.

Однажды к его хозяину пришел человек и заказал сапоги покрепче, чтобы годами носились. Ученик вдруг улыбнулся, и, когда заказчик ушел, сапожник спросил, почему он улыбается. Василий ответил: «Вот человек собирается носить сапоги годами, а не ведает, что завтра умрет». И действительно, на следующий день заказчик умер.

В церкви Никиты Мученика до начала XX века хранился знаменитый образ святого на фоне Кремля, напоминающий, что «близ сей церкви была родина великого угодника».

В XVI веке здесь появилась Басманная слобода. Ее приходским храмом и была Владимирская церковь. По легенде, местность названа по фамилии любимца Ивана Грозного опричника Басманова, будто бы здесь он имел свой дом, но это оказалось ошибкой. Есть версия, что здесь жили царские пекари, которые выпекали для царского и патриаршего двора «басманы» – мерный хлеб строго определенного размера или же с фигурами на верхней корочке, то есть с дворцовым клеймом – басманом.

К этой версии склонялся и Владимир Даль.

Вторая версия, ныне более принятая, гласит, что басманниками были ремесленники, занимавшиеся художественным тиснением на коже или металле.

Здесь, у главной царской дороги, селились знатные фамилии, и Басманная стала островком знати далеко за городской чертой. Приходским храмом для «басманных вельмож» стала церковь Никиты Мученика.

Первый каменный храм на месте деревянного был построен в 1685 году, уже с приделом Никиты Мученика, в память проводов владимирских святынь, и он простоял до середины XVIII века.

Строительство храма, дожившего до наших дней, иногда связывают с Петром Великим. Он, по легенде, собственноручно начертил проект их приходской Петропавловской церкви. Контраст между храмами Старой и Новой Басманной оказался слишком велик, и тогда старобасманцы решили тоже построить себе новую церковь. К тому же старый храм пострадал во время пожара 1737 года, когда выгорела вся улица, да и не вмещал всех желающих.

В 1745 году, в правление Елизаветы Петровны, священники и прихожане Никитского храма подали прошение о разборке старого и о построении на его месте нового, более просторного храма с тем же посвящением на средства местных купцов. Просьба была удовлетворена. Строить храм поручили князю Дмитрию Васильевичу Ухтомскому, лучшему московскому архитектору эпохи елизаветинского барокко.

Уже в 1751 году новая церковь была освящена. Она осталась известной как храм Никиты Мученика, но ее главный престол был по-прежнему освящен в честь Владимирской иконы Божией Матери.

Пожар 1812 года почти не тронул Никитский храм и прилегающую застройку.

В этом храме в 9 утра 23 августа 1830 года состоялось отпевание Василия Львовича Пушкина – дяди поэта, жившего на Старой Басманной.

Все расходы по похоронам поэт взял на себя, чтобы не тревожить отца, хотя это сильно сказалось на его финансовом положении.

На похороны собрался цвет московской интеллигенции: Вяземский, Языков, Погодин, Полевой. Пушкин молился, стоя у гроба. Отсюда процессия направилась на

Донское кладбище, где был похоронен отец покойного, Лев Александрович. Пушкин нес гроб с телом дяди до самого кладбища, хотя, по другим воспоминаниям, он шел пешком за гробом всю дорогу от храма до Донского монастыря, мрачный и подавленный.

Поэт едва сам не стал прихожанином Никитского храма. Он собирался вступить в права наследства, так как у дяди не было законных детей, но тот отписал имущество и дом внебрачным отпрыскам, которые официально назывались «воспитанниками», и эту волю покойного утвердил император.

Пушкин унаследовал лишь старинную печатку, оставшуюся у Василия Львовича от отца.

Еще одним прихожанином храма был живший на углу Токмакова переулка художник Федор Степанович Рокотов. Его дом сохранился и сегодня.

Рокотов сначала дом снимал, а в 1785 году купил с мастерской во флигеле. Именно по исповедным росписям Никитского храма была установлена приблизительная дата рождения живописца – 1735 год.

Летом 1905 года в храме случился пожар от непогашенного кадила, как сообщали газеты, и тогда сгорел чтимый образ святого Василия Блаженного – словно в знак грядущих испытаний.

В начале XX века в Никитском храме служил знаменитый протодиакон Михаил Холмогоров, чей необыкновенный бас собиралась слушать вся Москва. В поклонницах у него была певица Антонина Нежданова. Скульптор Меркуров лепил его голову, художник Павел Корин запечатлел его в портрете к картине «Уходящая Русь», а Михаил Нестеров – в картине «На Руси» в центральном образе московского царя. Его называли вторым Шаляпиным.

А на своей квартире, в доме на Старой Басманной, 14, он устраивал домашние музыкальные вечера.

В 1930-х годах вся правая сторона Старой Басманной, уже носившей тогда имя Карла Маркса, была предназначена к сносу с целью расширения улицы, а на участке, где стоял храм, собирались строить Дом Советов Бауманского района. В марте 1933 года президиум Моссовета принял решение: «церковь так называемого Никиты» закрыть и снести. Когда протоиерей Иоанн завершал литургию, в храм вошли вооруженные сотрудники НКВД, сорвали с него облачение и поволокли к выходу.

17 февраля 1938 года на Бутовском полигоне был расстрелян Василий Иванов, староста Никитской церкви, не побоявшийся заявить на допросе о своих православных и монархических убеждениях.

Храм был разграблен и разорен (хотя есть предание, что священники успели спрятать святыни в особый тайник), но не снесен.

Президиум Моссовета изменил свое решение. Здание рекомендовали передать Лесотехническому институту. Барочное убранство было уничтожено, демидовская ограда частично разобрана, но здание церкви уцелело.

Оно побывало учебным залом районной бригады ПВО, складом Министерства культуры СССР, общежитием и даже получило частичную реставрацию как памятник, состоящий на госохране.

В июле 1997 года Святейший Патриарх Алексий II совершил его освящение. Теперь здание вновь отреставрировано, восстановлена ограда. Храм действует.

Так и стоят два этих удивительных строения друг напротив друга, слушая разговоры пешеходов, шелест шин, а поздней весной пение птиц и музыку из Сада Баумана.

Каждый день над храмом разносится колокольный звон. Как и раньше, когда собирался весь вельможный приход. Старая Басманная продолжает жить своей жизнью, в которой еще много нераскрытых тайн и легенд…

Бабушкины грязи

(Лукьянова, 7)

Если посмотреть на карту Басманного района, то можно увидеть, что Старая и Новая Басманная улицы, сходящиеся на Разгуляе, соединяются в букву «А» небольшой перекладинкой. Перекладинка эта носит название «улица Лукьянова». А в старые времена имела название «Бабушкин переулок». Вот о двух домах, ставших настоящим украшением не только этой улочки, но и города, и пойдет сегодняразговор.

Купеческие прогулки

В XVIII веке участком земли, по которому проходил переулок, владели купцы Бабушкины. А точнее, два брата – Петр Андреевич и Семен Андреевич. Их отец Андрей Иванович был известным торговцем мануфактурой. Занимался он и питейным делом. Ко времени, когда братья обосновались в Басманной слободе, у Бабушкиных под началом были фабрики на Китай-городе, Ильинке и рядышком с только что отстроенными домами – на Старой Басманной. Позже эти земли вместе со строениями перейдут «табачному королю» Бостанжогло. Но о нем как-нибудь в следующий раз.

Шелковая фабрика Бабушкиных на Старой Басманной была заведена еще в 1717 году и считалась одной из самых крупных в Москве, на которой в 1775 году насчитывалось 105 станов (а на самой большой – Панкрата Колосова – было 120 станов).

Чтобы не мешать друг другу, но быть рядом, братья построили дома в противоположных концах переулка, получившего название от их фамилии.

Так бы все и тянулось своим чередом. Но в 1783 году некий Гурьев, местный домовладелец и гвардейский секунд-майор, обратился с челобитной к городским властям, попросив закрыть переулок и передать землю ему, поскольку там «и мостовой не имеетца и бывает великая в осеннее время грязь, от которой проезду и проходу пешим людям не бывает».

А сподвигла Гурьева на такое обращение затянувшаяся попойка с приятелем по службе поручиком Синюхаевым. Как-то осенью они засиделись в трактире допоздна, а потом по распутице пошли переулком на Новую Басманную. Гурьев решил проводить приятеля до дома. Пока они доковыляли по темному и скользкому от грязи переулку, провожатый потерял двадцать рублей казенных денег, форменную треуголку и недавно купленные томпаковые (вид латуни) часы на серебряной цепочке. Выяснилось это только утром, когда проспавшийся Гурьев вдруг понял, что и приятель тоже потерялся. А вот в какой момент – вспомнить не смог. Правда, через две недели изрядно поистаскавшийся и опухший Синюхаев нашелся в известном кабаке на Разгуляе. Кроме денег у поручика пропал левый сапог. Гурьева запилила супруга, вот он и решил обратиться за помощью к городскому голове.

Но и Бабушкины имели в столице изрядный вес и тугие кошельки. Они сумели остановить движение гурьевского письма. Переулок остался на месте. А главным и единственным аргументом братьев стало то, что надо им друг к другу в гости ходить. Не делать же из-за любившего выпить Гурьева, решившего перегородить переулок, крюк в целый квартал!

Спор закончился ничем. А через одиннадцать лет и сам Гурьев исчез в неизвестном направлении, продав усадьбу и принадлежавшие ему земли. Владельцы этого участка менялись неоднократно: кригс-комиссар Демидов, вице-канцлер князь Куракин. Его перестроенный дом и сегодня продолжает оставаться украшением улицы.

А вот Бабушкиным повезло меньше. Их дома уничтожил пожар 1812 года. Впрочем, как и все дома в округе, кроме «несгораемого» дома Голицыных на Новой Басманной.

Шесть домов купца Прове

В 1860-х годах в переулке поселился купец-немец Иван (Иоганн) Карлович Прове, коммерции советник, торговавший хлопком. В общей сложности его роду принадлежало шесть домов в окрестностях Новой Басманной улицы и на ней самой. Два из них были построены в Бабушкином переулке. Через какое-то время Прове стал местным старейшиной, как некогда Петр Бабушкин.

Кстати, один из домов на Новой Басманной ныне занимает Военная комендатура Москвы. Это дом № 16. Его сад вошел составной частью в нынешний

сад имени Баумана. Усадьба эта в 50—70-х годах XVIII века принадлежала Василию Чулкову, потом перешла к племяннику его вдовы «придворному танцмейстеру» Семену Брюхову. В 1812 году дом сгорел, но был отстроен заново. В 1838 году усадьбу купила жена знаменитого московского губернатора Екатерина Ростопчина. Через 20 лет в этом доме гостил Александр Дюма, проездом из Петербурга на Кавказ. Бывали здесь и многие другие знаменитости. А в 1870 году объявился новый владелец – купец Иван Прове. Он поручил архитектору Гедике убрать немодный портик с колоннами и украсить фасад мелкими декоративными деталями.

Прове приобрел обширные участки, на которых стоят нынешние дома 22/2 и 7 по улице Лукьянова, причем оформил второй из них на имя жены, Эмилии Ивановны.

Первый из этих домов – эклектичная усадьба с признаками классицизма со сложным сочетанием различных по размерам объемов, соединенных в одно целое общей декоративной обработкой большим рустом и раскраской в два цвета. Второй – чистый ретроспективизм-неогрек работы тогда еще молодого, а потому почти неизвестного архитектора-эклектика Адольфа Эрихсона.

Дом № 22 как бы состоит из двух почти одинаковых частей, имеющих два отдельных входа: над левым вензель «ФП», над правым – «АК». Иван Прове построил этот дом для детей – сына Федора и дочери Адель, в замужестве носившей фамилию Калиш, почему и были помещены эти разные вензели над входами в особняк. Дети были двойняшками, поэтому и дом им строили совместный. Построил его архитектор Карл Трейман в 1895 году.

Когда-то на этом месте был сад соседней усадьбы Левашевых, у которых жил и умер Чаадаев.

Вот на месте этого сада и строит архитектор Трейман особняк в «стиле Генриха II». Постройки старой усадьбы, принадлежавшей после Левашевых купцам Ланиным, снесли, и на их месте, немного в глубине участка, выстроили новый трехэтажный дом. Первый его этаж был отведен для хозяйственных помещений и комнат прислуги, второй этаж целиком занимала квартира Федора Ивановича Прове, а третий – квартира Адели Ивановны Прове. В квартиры были устроены отдельные парадные входы – справа для Федора, слева – для Адели, оформленные по-разному. Флигели так же делились между братом и сестрой – правый принадлежал Федору, левый – Адели. От улицы особняк отделен кованой оградой.

В 1918 году усадьба была национализирована, членов семьи Прове отсюда выселили, и здание отдали под лечебные цели. В особняке находился противотуберкулезный диспансер. Потом его поделили банк и Государственный хор имени Свешникова.

Еще один особняк Прове в этом переулке – дом № 5. Он построен для еще одной дочери Ивана Прове Эмилии Миндер по проекту известного архитектора Эрихсона. Было ему тогда 23 года. Сейчас рядом с ним стоит гранитный бюст Ленина с галстуком, зачем-то покрашенный в коричневый цвет. Стоит он здесь потому, что в советское время с 1969 по 1991 год в особняке располагался местный райком комсомола. А после перестройки у бюста любил давать комментарии телеканалам бизнесмен и политик Константин Боровой. Я сам его здесь встречал в 90-е несколько раз. Кстати, до райкома комсомола в здании, по некоторым сведениям, хозяйничали дети бывшего сиротского (а по-советски – детского) дома.

Затем у Михаила Коробко с группой товарищей была идея создать в этом особняке «Телеклуб». И несколько лет на доме даже висела соответствующая табличка. В доме располагалась и известная в 90-х телекомпания «Взгляд». Недавно там снова сделан добротный ремонт. Но всяческие таблички пропали. Остается надеяться, что интерьер сохранен и дом не пропадет.

Кстати, Эрихсон, потренировавшись на доме Прове, многое использовал при своих дальнейших работах. Например, стеклянный купол, который угадывается в гостинице «Метрополь» теми же чертами, что и усадьба Прове.

Семья Прове

О немецком купеческом роде Прове и их деятельности в России написана целая книга. Знатоки и сейчас еще «отлавливают» ее экземпляры на развалах.

«В царской России Прове были крупными фабрикантами, негоциантами, банкирами, биржевиками, меценатами и коллекционерами. В годы советской власти многие из них разделили судьбу москвичей из гонимой буржуазной среды, а некоторые оказались в эмиграции. Среди членов рода Прове и близких им семей Вильямов, Калишей, Миндеров, Редлихов – видные ученые, архитекторы, инженеры, врачи, деятели литературы и искусства, священнослужители», – говорится в аннотации к книге.

Предки семьи Прове, будучи гугенотами, бежали в Германию из Франции от преследований во времена Карла IX. В первой половине XIX века из прусского города Торн семья Прове прибыла в Россию. И здесь они сделали блестящую карьеру. Район Басманных улиц по праву можно назвать улицами Прове.

Отцом-основателем российской ветви Прове был Карл-Эмануэль (1797, Торн/Торунь, Пруссия на границе с Царством Польским, – 1841, Москва), переехавший в Россию в 30-е годы XIX века, а его сын Иван (Иоганн) Карлович (1833, Торн – 1901, Москва) достиг больших высот в коммерции, через своих пятерых детей породнился с известными семьями немецких коммерсантов Москвы: Кнопами (помните, мы исследовали дом в Колпачном переулке), Калиш, Миндер, Шульц.

Иван Карлович – коммерсант, фабрикант, банкир, страховой деятель; потомственный почетный гражданин (1887), коммерции советник (1892). Окончил 3-ю Московскую мужскую гимназию на Большой Лубянке, 12. С 1865 года числился в нарвском, с 1869 года – в московском купечестве. Управляющий делами, а в 1894–1901 годах директор-распорядитель торгового дома «Кноп Л.», совладельцем которого он являлся вместе с Людвигом Кнопом и Р.Р. Ферстером; пайщик, акционер, директор и член правлений многих акционерных обществ и банков.

Вот лишь неполный перечень его званий, должностей и увлечений: коммерции советник, директор правления товарищества Кренгольмской мануфактуры, член совета Московского купеческого банка, член совета Русско-Китайского банка, директор Московского страхового от огня общества, председатель правления товарищества «Эмиль Циндель», член правления товарищества Екатерингофской бумагопрядильной мануфактуры, член правления товарищества Измайловской мануфактуры, член правления товарищества Вознесенской мануфактуры С. Лепешкина и сыновей, член правления товарищества мануфактур, основанных И.И. Скворцовым, член правления товарищества каменноугольных копей и химических заводов Р. Гилля. Он также был известен как коллекционер – имел небольшое собрание западноевропейской живописи XIX века.

Личное состояние Ивана Прове оценивалось (1901 г.) в 2,5 миллиона рублей. Трудолюбие и порядочность в делах снискали ему авторитет в среде московского купечества и биржевиков. Он избирался членом Московского коммерческого суда, выборным Московского биржевого общества и Московского купеческого сословия, гласным Московской городской думы…

Был приглашен Иваном Цветаевым в Комитет по устроению Музея изящных искусств имени императора Александра III, где до смерти состоял членом-учредителем. На его средства (20 тысяч рублей) произведена отделка Библиотечного зала музея.

Их знакомство началось заочно. 13 декабря 1897 года Прове пишет письмо Цветаеву: «И мне было бы весьма желательно повидаться с Вами, я вот принял должность, а совсем не

знаю, какие взял вследствие с тем на себя обязанности… А потому покорнейше прошу дать мне позволение представиться Вам, как только буду несколько свободнее». Личное знакомство состоялось лишь 1 марта 1898 года, когда основатель музея записал в дневник такие строки: «Нынешний день был очень счастливым. Виделся с Ив. Карл. Прове, который оказался человеком очень любезным и расположенным к Музею… Он признал особую полезность нашего музея и обещал взять стоимость целого зала на себя… Разговаривали мы с Прове о том, почему русские капиталисты и природные москвичи, вроде Саввы Морозова, не идут к нам в Комитет и отказываются помогать возникновению Музея, тогда как московские же коммерсанты с западноевропейскими фамилиями, напротив, охотно принимают участие в нашем деле, вызывающем их на материальные жертвы. Причина одна: большая культурность иностранцев в сравнении с нами. Наши купцы большей частью внуки простых мужиков – иностранные же коммерсанты имеют за собой, во всяком случае, более культурных предков».

Кроме того, Иван Карлович был попечителем Басманного отделения больницы для чернорабочих.

Он и его супруга Эмилия Ивановна, которую Иван Карлович пережил на 14 лет, похоронены на Немецком (Введенском) кладбище. После революции, когда на кладбище хоронили видных большевиков и военачальников, могилы Прове были утрачены.

Дети Ивана Прове

Не менее интересна и судьба детей Ивана Карловича.

Его старший сын Роман (Рудольф) Иванович (1860) был потомственным почетным гражданином, содержал маклерскую контору по торговле хлопком на Новой Басманной. Директор и член правлений ряда промышленных фирм, председатель совета коммерческого банка «И.В. Юнкер и Ко». С 1901 года владел особняком на Новой Басманной улице, 16, унаследованным от отца, а в 1912–1914 годах рядом с ним на паях вместе с братьями и сестрой построил шестиэтажный доходный дом в стиле модерн (архитектор Борис Великовский); был совладельцем усадьбы на Старой Басманной улице, 17.

До самой революции состоял выборным Московского биржевого общества, почетным членом и казначеем Елизаветинского благотворительного общества, попечителем Комиссаровского технического училища. После 1918 года эмигрировал, жил в Берлине. По разным сведениям, он умер или в 1921-м, или в 1939 году.

Второй сын, названный в честь отца Карлом-Александром (1864 – после 1925), в 1915 году сменил имя на Кирилла Ивановича в связи с начавшимся гонением на немцев после начала Первой мировой войны. Он тоже был потомственным почетным гражданином, содержал маклерскую контору по торговле хлопком, пряжей и нитками. Вместе с женой Анной Ивановной являлся членом Московского автомобильного общества. После 1918 года служил в издательстве Наркомфина. В 1925 году эмигрировал в Эстонию, жил в Нарве.

Был еще сын Иоганн-Карл, но он умер в молодости. (С памятью о нем и супруге Прове долгие годы при Басманной больнице содержал на свой счет койки для больных.)

Дочь Адель (Адель-Луиза) Ивановна Прове (в замужестве Калиш), потомственная почетная гражданка (1887), владела усадьбой на Новой Басманной, 22 (с 1901 года совместно с братом Федором, с 1909 года единолично) и имением Лапино; попечительница Болшевского приюта для нищих девочек, член совета Общества взаимопомощи нуждающимся ученицам 2-й Московской женской гимназии.

Ее муж, Георгий Германович Калиш, почетный гражданин, агент по продаже пряжи и шелка, владелец мастерской мраморно-гранитных работ, выполнявшей строительно-отделочные работы в Москве, в частности для храма старообрядцев-поморцев в Токмаковом переулке, 7, член попечительного совета коммерческого училища Московского общества содействия распространению среднего образования.

Другая дочь – Эмилия (Эмилия-Ядвига) Ивановна Прове (в замужестве Миндер). Именно ей принадлежал дом в Бабушкином переулке, 7, который построил Эрихсон.

Сестры Прове Адель (1872–1940) и Эмилия (1860–1931), как члены семьи изменников родины, с 1927 года отбывали ссылку в Нижнем Новгороде. Один из сыновей Адели Ивановны, талантливый архитектор и педагог Василий Георгиевич Калиш (1899–1973), подвергся ссылке на пять лет в Соловки и в Мурманск.

Разграбленная коллекция Федора Ивановича

Еще один сын Прове – Федор (Теодор-Фердинанд) Иванович родился в 1872 году. Он был известным коллекционером. С 1895 года действительный, а затем и почетный член Московского нумизматического общества. Уже в 26 лет он стал его председателем. Его коллекцию античных монет специалисты числили в одном ряду с аналогичными собраниями Эрмитажа и Исторического музея. Хранил коллекцию он в особняке на Новой Басманной, 16, где жил до 1897 года, затем в усадьбе на Новой Басманной, 22. Затем снимал квартиры в доме Мальмберг (Садовая-Самотечная улица, 16) и в доме Стахеева (Малый Харитоньевский переулок, 6/11). Владел имением в Воскресенском уезде Московской губернии. После 1918 года жил в Новом Иерусалиме под Москвой.

Несколько уникальных монет Федор Прове принес в дар Историческому музею (в 1917 и 1919 годах). Он собрал одну из самых богатых коллекций античных и византийских монет (притом, что два раза ее продавал и потом опять восстанавливал), собрал большую библиотеку по нумизматике; коллекционировал также предметы декоративно-прикладного искусства и старинные книги и рукописи.

В 1901 году унаследовал от отца почетный пост члена-учредителя и жертвователя Комитета по устроению Музея изящных искусств. Состоял членом Московского филармонического общества, Художественно-фотографического общества, являлся членом комитета Общества вспомоществования нуждающимся учащимся Строгановского художественно-промышленного училища и Московского общества покровительства беспризорным и несовершеннолетним, освобождаемым из мест заключения.

Лишенный всех гражданских прав, как бывший капиталист и угнетатель, он предлагал ведущим музеям России купить его коллекцию, чтобы выжить. Но у тех и самих денег не было. В 1927 году в Государственный Исторический музей поступили лишь медные боспорские монеты. Его коллекция монет была реквизирована, поступила в Гохран, в 1928 году через посредничество Советской филателистической ассоциации продана в Германию. В собрании ГИМа сохранились только несколько монет (в том числе две уникальных), в свое время подаренных самим Прове, а также русская часть коллекции, которая в свое время перешла к П.В. Зубову и была завещана этим собирателем Историческому музею.

22 января 1924 году известный ученый-нумизмат и сотрудник Исторического музея А.В. Орешников записал в дневнике: «Слышал, что арестованы оба брата Прове». Можно предположить, что Кирилл Иванович и Федор Иванович были привлечены к проводившемуся в то время ГПУ процессу по «делу Чердынцева». Двенадцать подсудимых (почти все – бывшие члены правления, пайщики и служащие Товарищества мануфактур Н.Н. Коншина в Серпухове) обвинялись в экономическом шпионаже, взяточничестве и других служебных преступлениях, а учредители частных посреднических фирм-партнеров треста (в том числе И.Д. Морозов и А.А. Найденов) – в злостной спекуляции его продукцией. Это дело органы связали с созданием эмигрантами – бывшими владельцами российских текстильных предприятий – картеля «Висбаденское соглашение», в которое входил,

если верить судебным отчетам, и Роман Прове. Картель планировал получение концессий на текстильные предприятия в РСФСР и их кредитование. Обвиняемым ставились в вину собирание и передача за рубеж данных о фактическом состоянии предприятий текстильной промышленности РСФСР, коррупция, злоупотребление властью и т. п. Некоторые из подсудимых отказались на суде от своих признательных показаний, сделанных на предварительном следствии, а Иван Давыдович Морозов назвал все разговоры о «Висбаденском соглашении» пустой болтовней. Тем не менее суд приговорил к расстрелу председателя правления Государственного серпуховского треста В.И. Чердынцева и его сотрудника Н.М. Калинина, а других подсудимых – к разным срокам заключения с конфискацией имущества. Однако братья Кирилл и Федор Прове к судебной ответственности привлечены не были. Кирилл вскоре выехал в Эстонию, где в Нарве восстановил права собственности на одну из фабрик товарищества Кренгольмской мануфактуры. Федор стал работать в хлопковом отделе Всесоюзного текстильного синдиката.

В 1927 году двух его старших сыновей признали английскими шпионами. Его сыновья – служащий ЦАГИ Владимир Прове и писарь штаба батальона охраны здания Реввоенсовета Кирилл Прове, а также их родственник, юрисконсульт управления делами Реввоенсовета, бывший присяжный поверенный Владимир Александрович Корепанов были арестованы по обвинению в шпионской деятельности в составе группы, связанной с британской дипломатической миссией в Москве. 24 октября 1927 года военная коллегия Верховного суда РСФСР признала братьев Прове и В.А. Корепанова английскими шпионами и приговорила их к «высшей мере социальной защиты».

Самого Федора Ивановича с женой Софьей Ивановной и сыном Федором выслали в Казахстан на три года постановлением Особого совещания при ОГПУ. После возвращения из ссылки в 1931 году он с женой поселился у дочери Марии в Малом Златоустинском переулке, 3. Но прожил там недолго. Федор Иванович умер в 1932 году от опухоли мозга.

Судьба «Соснового бора»

На бывшей даче Ивана Прове, близ станции Болшево, по инициативе Максима Горького был создан санаторий «Сосновый бор», принадлежавший сначала ЦЕКУБУ, а затем АН СССР. Дача постепенно приходила в ветхое состояние, а с начала 1990-х годов вообще была заброшена. Под новый, 1998 год пришло известие об уничтожении этого своеобразного памятника архитектуры рубежа XIX–XX веков пожаром. По странному стечению обстоятельств незадолго до этого в прессе появились публикации о том, что здание хотят продать…

Невеста «врага народа»

Известная актриса Зоя Федорова, чья трагическая судьба и загадочная смерть и сегодня будоражит умы исследователей и авторов-детективов, тоже имела отношение к роду Прове. Правда, продолжалось это очень недолго.

Зоя Федорова родилась 21 декабря 1909 года в Петербурге. Мать воспитывала трех дочерей, среди которых Зоя была самой младшей. Отец – рабочий-металлист всем сердцем принял революцию 1917 года и за короткое время сделал блестящую карьеру в большевистской партии. В 1918 году его вместе с семьей перевели в Москву и назначили начальником паспортной службы в Кремле.

С юных лет девочка бредила театром, с удовольствием занималась в драмкружке. Однако отец не разделял ее увлечения, считая, что у дочери должна быть солидная профессия. И Зоя после окончания школы устраивается в Госстрах счетчицей.

Ей тогда было всего семнадцать, и, «отслужив» положенные часы, она стремительно бежала на танцы. На одной из таких вечеринок юная красавица познакомилась с красавцем-военным Кириллом Прове. Вспыхивает первое чувство, но…

Осенью 1927 года Кирилла внезапно арестовывают по подозрению в шпионаже в пользу Великобритании. А следом за ним чекисты арестовывают и Федорову как пособницу иностранного шпиона.

Дело могло закончиться для нее очень плохо. Но, видимо, вмешались какие-то высшие силы или отец, близкий к руководству партии, помог. Да и просто могли пожалеть девушку. Такое в те годы еще случалось, и 18 ноября 1927 года пока еще всесильный Генрих Ягода собственноручно начертал на ее деле: «Инкриминируемое гр. Федоровой З.А. обвинение следствием установить не удалось, а посему полагал бы дело по обвинению Федоровой З.А. следствием прекратить и сдать в архив».

Удивительное по тем временам заключение. А может быть, у ОГПУ на нее были какие-то виды? Остается только догадываться…

Улица Лукьянова

До 8 сентября 1964 года эта улица носила название Бабушкин переулок. Улица в Басманном районе Центрального административного округа города Москвы. Переименована в честь героя Советского Союза Александра Михайловича Лукьянова, жившего и работавшего в Басманном районе в 1934–1938 годах. Прежнее название, Бабушкин переулок, – по фамилии домовладельца конца XVIII – начала XIX века.

Впервые переулок показан на картах 1789 и 1796 годов. В описании чумы 1770–1772 годов упоминается Абушкин переулок, что позже историки объяснили обычной опиской канцеляриста.

Факт

Прове (в лат. передаче Prove) в балтийско-славянской мифологии – бог. Почитался как высшее божество в Старгарде (Вагрия). Связан со священными дубами, лесами и рощами, где и почитался во время празднеств, проводившихся во второй день недели жрецом Прове. Не имел идола. Имя сопоставляется с именем бога Поревита у балтийских славян и с польской Porvata, отождествляемой с Прозерпиной в списке польских богов XV века. Согласно одной из гипотез, Прове – видоизменение общеславянского имени бога грозы Перуна (отсюда и связь с дубом – деревом громовержца). По другой гипотезе – это один из эпитетов Перуна – prav, «правый, справедливый», искаженный при передаче. Согласно третьему объяснению – бог плодородия, как и славянский Поревит.

Архитектор Эрихсон

Адольф Эрнестович Эрихсон (1862 – после 1917) – известный архитектор, работавший в стиле модерн и эклектика. В 1883 году окончил МУЖВЗ. Практиковался в Европе. В 1896 году участвовал в подготовке Москвы к коронации Николая II, оформлял Гоголевский, Тверской и Никитский бульвары.

Автор проектов дома Голицына на Поварской, 40, который сделал в 26 лет; здания аптеки и дома Феррейна на Никольской улице; корпуса Музея русских древностей Щукина; Московского столичного аукционного зала на Большой Дмитровке, 32; издательства и типографии Сытина на Тверской, 18; торгового дома Михайлова, «Дома мод» на Кузнецком Мосту, 14; деталей внутренней отделки гостиницы «Метрополь» (1910-е); Банкирского дома «Юнкер И.В. И К°», Кузнецкий Мост, 16; усадьбы Прове на улице Лукьянова, 7; ресторанов «Яръ» (1910, перестройка) и «Прага» (1915, перестройка) и многих других изумительной красоты зданий.

Судьба табачных королей

(Старая Басманная, 20, стр. 15)

Этот скромный домик совершенно не заметен с улицы. И большинство прохожих идут мимо и совсем не обращают на него внимание.

Так, очередная контора. А между тем он и его прошлые жильцы и хозяева заслуживают гораздо большего.

Мануфактурная изба

Если со Старой Басманной улицы завернуть за массивный, времен конструктивизма 30-х годов прошлого века, дом № 20 – к которому мы еще обязательно вернемся в следующий раз, – то вдруг перед вами окажется небольшая двухэтажная усадьба. Она тоже значится под номером 20, только

с дополнением – строение 8. Помните, в прошлый раз, когда мы прошлись по улице Лукьянова и вспомнили, что раньше это был Бабушкин переулок, то говорили, что на противоположной стороне Старой Басманной находилась шелковая ткацкая мануфактура купцов Бабушкиных, существовавшая с 1757 года. Вот здесь она и располагалась довольно длительное время (дом был построен годом раньше открытия фабрики). И тогда, конечно, никакого восьмиэтажного дома здесь и быть не могло.

Усадебное здание, о котором мы поговорим сегодня, носит довольно классический характер. Но стоит оно над более древними палатами. Наиболее древняя – левая часть дома. Несколько лет назад его ремонтировали и сбили штукатурку. На фасаде оказались хорошо видны следы барочных наличников и украшений времен его постройки.

Напомним, что именно на их деньги князь Ухтомский воздвиг на Старой же Басманной церковь Никиты Мученика. Кстати, Андрей Иванович Бабушкин не только продавал текстиль, но и имел производящие товар фабрики: на Ильинке и в Сыромятниках. Не гнушался он и питейным подрядом, а кроме того, вырабатывал шелк – причем одно предприятие, где уже в 1770-х насчитывалось свыше 100 станов, располагалось подле жилья, напротив переулка. Теперь этого дома (строение 11) уже нет. А ранее он носил название «мануфактурная каменная изба». После Бабушкиных этой усадьбой с 1787 года владел сенатор, генерал-поручик Иван Львович Чернышев.

17 ноября 1786 года ему было поручено отправиться в Москву из Костромского наместничества для присутствия в особом комитете по делу о разных беспорядках в комиссариате, и с этого времени Чернышев поселился в Москве. Умер он в 1791 году и похоронен был в Донском монастыре.

Его сын, Александр Иванович, сделал блестящую карьеру и был представителем императора при дворе Наполеона до самого начала Отечественной войны 1812 года. Наполеон уважал его и доверял ему. В царствование императора Николая Павловича А.И. Чернышев получил княжеское достоинство.

Табачный король

В 1859 году в домовладении № 20 по Старой Басманной разместилась табачно-гильзовая фабрика купца Михаила Ивановича Бостанжогло, для которой были построены производственный корпус (строение 13) и фабричная школа (строение 9, архитектор Н.Н. Кюлевейн).

Товарищество табачной фабрики «Бостанжогло М.И.» было основано в 1872 году с уставным капиталом в 650 тысяч рублей на паевой основе (650 паев по 1000 рублей). На фабрике насчитывалось 700 рабочих и существовала собственная реализационная сеть. Магазины располагались в Москве (на Кузнецком Мосту и Никольской улице) и других российских городах, а также в Берлине.

Надо сказать, что это была не единственная табачная фабрика в городе. В 1891 году, когда строится новая табачная фабрика «Дукат» (название было образовано из сочетания двух фамилий: Дуван и Катык), в городе, помимо предприятия грека Бостанжогло, существовало еще два крупных табачных предприятия: купчихи А.Ю. Габай (современная «Ява») и папиросно-гильзовая фабрика Абрама Катык.

Владельцы многих русских табачных фабрик в те годы занимались благотворительностью, меценатством, вкладывали значительную часть своих капиталов в культуру, образование, медицину, религию.

По преданию, именно Михаил Бостанжогло первым познакомил москвичей с папиросами и нанес «жестокое поражение чубукам и трубкам, измыслив для замены их бумажные гильзы или патроны».

В 1920-е годы в усадьбе Бостанжогло располагался Бауманский райком, в котором работал мало кому известный тогда Никита Хрущев – будущий руководитель партии и правительства. Потом райком снесли и построили новый. На месте снесенного здания теперь стоит здание кооператива «Бауманский строитель».

Нынешний арендатор здания – бывшей усадьбы Чернышева-Бабушкина-Бостанжогло – «Газэкономика».

Семья Бостанжогло

Происходили табачные фабриканты Бостанжогло (хотя нередко встречается и другое написание их фамилии – Бостан Джогло) из нежинских греков.

Основателем династии был Михаил Иванович Бостанжогло (1789–1863). В знаменитых мемуарах «Моя жизнь в искусстве» Станиславский упоминает Михаила Ивановича как «старика Б». Жену свою – Елену (Йорганду) Яковлевну Милиоти (1802–1885) – тот похитил в гареме турецкого султана. «И было у него с „султаншей“ шестеро детей, греков и гречанок по отцу и турок и турчанок по матери, два сына и четыре дочери». Оба сына – Василий Михайлович и Николай Михайлович – соучредили с отцом табачную фабрику «М.И. Бостанжогло и сыновья». А две из четырех дочерей – Александра Михайловна и Елизавета Михайловна – удачно вышли замуж, связав через своих мужей роды Бостанжогло и Алексеевых, купцов первой гильдии.

Наиболее прославился в Москве сын основателя династии Василий Михайлович (1826–1876). Как писали современники, был он человек крайне тщеславный, и за это в купеческой среде его недолюбливали.

Известный предприниматель Найденов писал о Василии Михайловиче, что «он из-за какого-нибудь ордена не побережет отца родного». Регулярно можно было встретить его в приемной московского генерал-губернатора князя В.А. Долгорукова.

В 1875 году Василий Бостанжогло устроил празднование восьмилетия его службы в качестве купеческого старшины. По этому поводу была даже выпущена брошюра «Русское спасибо Василию Михайловичу Бостанжогло от Московского купеческого общества 1 января 1875 г.».

В том же году Василий Михайлович серьезно заболел и отправился для лечения за границу. А в это время Москву посетил император Александр II и по обычаю награждал орденами московских деятелей. Отсутствующего Бостанжогло орденом обнесли. Огорчение его было безгранично. Через князя Долгорукого он все же выхлопотал себе очередную звезду, которую ему и привезли за границу. Несмотря на плохое самочувствие, он тут же сфотографировался в мундире с новым орденом.

Василий Бостанжогло был женат на своей двоюродной сестре Любови Сергеевне Алексеевой (сестре Константина Станиславского).

Алексеевы – «текстильные фабриканты, выходцы из крепостных ярославских русаков, работали с хлопком, шерстью, золотой и серебряной канителью».

Дети основателя табачной династии

Александра Михайловна Бостанжогло вышла замуж за Василия Абрамовича Яковлева, владевшего каменоломнями в Финляндии и поставлявшего мрамор и гранит в Санкт-Петербург. Александровская колонна на Дворцовой площади (вырубленная из двух цельных глыб) – его (и архитектора Монферрана) детище, как и Исаакиевский собор, построенный из поставленного им гранита.

Яковлев к моменту женитьбы на Александре Михайловне уже имел двух дочерей от первого брака с актрисой Мари Варле. После крещения девочки из Мари и Адели Яковлевых превратились в Марию и Елизавету.

Елизавета Васильевна впоследствии вышла замуж за Сергея Владимировича Алексеева, и у них родился сын Костя, ставший великим Станиславским. Елизавета Васильевна родила девятерых детей и поднимала еще четырех – рано ушедшей сестры Марии Бостанжогло.

Младший брат Александры Николай Михайлович Бостанжогло (1826–1891) женился на Марии Васильевне Яковлевой (1838–1864). Другими словами, мачеха и муж Марии Васильевны были родными братом и сестрой.

Бабочка Бостанжогло

Сын Николая и Марии Василий Николаевич

Бостанжогло родился в 1860 году. В сведениях о купеческом роде Алексеевых про него написано: «Он был очаровательный, душевный, умный человек, всегда веселый, остроумный, располагающе уютный и беззаботный. Окончил московский университет по юридическому отделению, ученый-естественник, всю жизнь изучавший бабочек и открывший бабочку, названную его именем. После национализации фабрики он работал делопроизводителем в Шаляпинской студии. Был расстрелян 9 июля 1920 года „за спекуляцию николаевскими рублями“».

Василий Николаевич – автор книги «Орнитологическая фауна Арало-Каспийских степей, материалы к познанию флоры и фауны Российской Империи», вышедшей в 1911 году.

Он собрал коллекцию из 1184 птиц. В коллекции Государственного дарвиновского музея и сегодня хранятся 17 тушек и 12 чучел из его сборов. Трагическая судьба постигла и его сына Василия Васильевича. Он тоже был осужден за хранение немецких журналов, а также обвинен в том, что помог продать за бесценок табачное дело иностранцам. Затем был сослан, где получил новое обвинение и «высшую меру».

Шахматный меценат

Его младший брат Михаил Николаевич родился двумя годами позже. Воспитывался вместе с Константином Станиславским.

Был «бонвиваном, балетоманом и картежником». Михаилу Бостанжогло принадлежит своеобразный рекорд России: за один вечер в Английском клубе он выиграл у купца Михаила Морозова больше миллиона рублей! На почве карт и общего театрального круга сошелся с князем Сумбатовым-Южиным, знаменитым актером и драматургом, с которым разрабатывал систему игры в казино и даже собирался играть с ним на пару в Монако.

После смерти отца с 1891 по 1918 год возглавлял «Товарищество М.И. Бостанжогло и сыновья», занимая должность директора-распорядителя, владел 40 процентами паевого капитала (столько же было у брата Василия Николаевича). Одновременно Михаил Николаевич был попечителем Александро-Мариинского приюта для беззащитных детей, членом Московского губернского присутствия по квартирному налогу, старшиной Русского охотничьего клуба, старостой церкви Святого Никиты Великомученика, избирался гласным Московской городской Думы…

В 1918 году фабрика была национализирована, и Михаил Николаевич был принят на работу в сменившую название фабрику «Красная звезда» на должность кассира. Теперь рабочие получали зарплату из рук бывшего владельца.

После расстрела брата (ближайшие родственники тоже проходили по «делу»), Бостанжогло выгнали и с этого места работы. Помог кузен: Михаила Николаевича устроили кассиром Первой студии Художественного театра. К тому времени Бостанжонгло «неузнаваемо переменился, стал безропотным, болезненно тихим».

В 1929 году «бывшего потомственного почетного гражданина Москвы сначала арестовали, а затем наказали – при полном отсутствии улик, за „богатую фамилию“ – лишением прав проживания в Москве, Ленинграде и областях этих городов, Киеве, Харькове и Одессе. ОГПУ потребовало прикрепления лишенца к определенному месту жительства за пределами означенных точек».

Михаил Николаевич выбрал Воронеж, где в это время находилась его племянница с мужем (своей семьи и детей у Бостанжогло не было). 2 декабря 1929 года он прибыл в место ссылки. Очень скоро родственники переехали в Свердловск, а Михаил Николаевич так и остался один в Воронеже, где 17 августа 1931 года скончался в психиатрической городской больнице. Хоронить его было некому.

Надо отдать должное Константину Сергеевичу Станиславскому: как свидетельствуют документы, он в разные годы многократно обращался с письмами к Ягоде, Енукидзе, Вышинскому с просьбами о смягчении участи своих родственников. Иногда это давало результат: отправку вместе в один лагерь двух членов семьи можно было считать удачей.

Михаил Николаевич Бостанжогло также хорошо известен как шахматный меценат.

Он был почетным членом Московского шахматного кружка и Санкт-Петербургского шахматного собрания, а также главным спонсором крупнейших шахматных соревнований, проводимых в России на протяжении двадцати лет.

«Вишневый сад»

Лето 1902 года Чехов провел на подмосковной даче Константина Станиславского в сельце Любимовка по Ярославской железной дороге на берегу живописной речки Клязьмы.

Среди прототипов героев «Вишневого сада», который там и писался, были и члены семьи Станиславского. Например, Шарлотта Ивановна – это Лили Глассби, гувернантка детей Елены Николаевны Смирновой-Бостанжогло. Она была влюблена в Чехова и в шутку называла его братом. Он тоже флиртовал. Но после отъезда уже не писал ей.

После смерти хозяйки в 1912 году Лили взяла на себя заботу о детях. А вскоре стала Еленой Романовной Смирновой, мачехой «смирновских девиц», своих воспитанниц.

В 1920 году был расстрелян уже упомянутый Василий Николаевич Бостанжогло, родной брат покойной Елены Николаевны. И в том же году Лили-Елена овдовела. Обрусевшая англичанка, уплотненная подселенцами в бывшем роскошным особняке Бостанжогло на Старой Басманной в две комнатки, выгороженные из парадного зала, осталась в советской России одна. Через несколько долгих лет, потраченных на получение визы, ей удалось вернуться в Англию, где она и умерла под фамилией Смирнова в начале 1950-х.

Городской голова

Еще один представитель рода Бостанжогло по материнской линии – городской голова Николай Александрович Алексеев (1852–1893), сын Елизаветы Бостанжогло.

Первое крупное пожертвование Алексеев сделал в память о своем отце Александре – 71 807 рублей (в переводе на современные деньги около 72 миллионов) на строительство двух городских начальных училищ, каждое на 100 детей (1883). Всего за восемь лет службы Алексеева на посту городского головы было открыто более 30 школ.

В 27 лет он стал гласным (депутатом) Московского губернского земства от Москвы, а через год, в 1881-м, гласным Московской городской думы.

В течение семи дней Алексеев решил тянувшийся годами вопрос о больнице для душевнобольных. Журнал «Русское обозрение» писал, что он заявил гласным Московского губернского земского собрания, настаивавшим на предварительной переписи умалишенных: «Если бы взглянули на этих страдальцев, лишенных ума, из которых многие сидят на цепях в ожидании нашей помощи, вы не стали бы рассуждать ни о каких… переписях и прямо приступили бы к делу. Нужно найти помещение, сегодня его отопить, завтра наполнить койками, а послезавтра – больными!» В тот же день Алексеев нашел заем в 25 тысяч рублей, подходящий дом на Воробьевых горах, койки, постельное белье. Уже через десять дней 45 больных были переведены в новую больницу из мрачных сырых комнат Матросской богадельни, где самых буйных из них действительно приковывали цепями.

В 1880-е годы нехватка мест в больницах стала хронической. Поступок городского головы показал, что проблема решаема.

В 1889 году Алексеев обратился к гласным Московской думы и купечеству с призывом собрать деньги на расширение Преображенской психиатрической больницы. И первым внес 350 тысяч рублей. За год было собрано более 1,5 миллиона рублей. Было решено одновременно с обновлением Преображенской больницы устроить новую лечебницу на купленной городом «даче Канатчикова» (загородный участок купца Канатчикова). Больница, названная

«Алексеевской», приняла первых пациентов в 1894 году.

При правлении Алексеева в Москве возникли и два крупнейших дома призрения. Один был создан на пожертвования братьев Бахрушиных, другой – на деньги Николая Боева.

В период руководства Алексеева была проведена муниципализация сферы здравоохранения и общественного призрения. Под опеку города в 1887 году были взяты ранее подведомственные Приказу общественного призрения больницы: Первая городская, Преображенская, Старо-Екатерининская, Яузская, Басманная и Мясницкая, Императорский Екатерининский богаделенный дом, Ахлебаевский странноприимный дом.

Москвич в седьмом поколении, Алексеев стремился преобразовать родной город в цивилизованную европейскую столицу. Два срока его пребывания на посту городского головы (1885–1893) стали переломными для городского бюджета и коммунального хозяйства. При нем были построены Верхние торговые ряды на Красной площади и здание Исторического музея, 110-километровый мытищинский водопровод и бойни, начато устройство канализации, замощены улицы и налажена их уборка, на местах свалок устроены скверы и бульвары. Строительство водонапорных башен у Крестовской заставы Алексеев оплатил из своего кармана. А жалованье городского головы – 12 тысяч рублей в год – отдавал на пособия малооплачиваемым служащим городской управы.

Традиции благотворительности были привиты ему в семье. Мать Елизавета, урожденная Бостанжогло, дочь крупнейшего московского табачного фабриканта, пожертвовала свыше 40 тысяч рублей на создание богадельни Пресненского попечительства о бедных.

Алексеевы владели крупнейшей в России золотоканительной фабрикой (основана в 1785 году), сдавали в аренду принадлежавшие им лавки в Старом Гостином дворе и в Верхних торговых рядах. После смерти отца купец первой гильдии и потомственный почетный гражданин Николай Алексеев стал одним из директоров товарищества «Владимир Алексеев» и прочих семейных предприятий.

В 1892 году было построено новое здание Московской городской думы (в советский период – музей Владимира Ленина, сейчас один из корпусов Исторического музея). В этом здании во время приема посетителей психически больной новохоперский мещанин Андрианов выстрелил в Алексеева. За его жизнь боролись лучшие хирурги во главе с Николаем Склифосовским, но операция не помогла из-за тяжести ранения. 14 марта 1893 года в последний путь городского голову провожали 200 тысяч москвичей (четверть городского населения), стоявших вдоль всего десятикилометрового пути траурного кортежа.

Газета «Московский листок» писала: «Погиб ЧЕЛОВЕК! – с какою же тоскою в голосе говорили все. – Молодой, счастливый, богатый, окруженный семьею, погиб от руки варвара, который ворвался к нему вооруженный!» Алексеев был похоронен на семейном участке в Новоспасском монастыре. Могила уничтожена в начале 1920-х годов.

Папиросы «Голубка»

Эти папиросы третьего сорта были одними из самых известных в царской России во втором десятилетии XX века. «Голубка» была одним из самых дешевых «горлодеров» с фабрики Бостанжогло. После революции фабрика братьев Бостанжогло была национализирована и стала называться «Красная звезда».

Фабричная школа

Старая Басманная, дом 20, строение 9 – деревянный дом 1859 года постройки. Он пережил несколько пожаров, но стоит и сегодня. В нем находится теперь жилищное управление. А построен домик по указанию Михаила Бостанжогло как школа. Чтобы можно было обучать детей работников табачно-гильзовочной фабрики. Архитектор Н.Н. Кюлевейн.

Красный дом шпионов и чекистов

(Старая Басманная, 20)

Этот дом бросается в глаза, с какой бы стороны вы к нему ни шли. И от станции метро «Бауманская», и от Земляного Вала.

Объясняется все просто – он самый высокий на Старой Басманной улице и служит прекрасным ориентиром, чтобы не заблудиться. Одно «но» – не вписывается он в концепцию старой московской улицы, коей до этого места она является (если идти от Садового кольца).

И все равно я его люблю. Он тоже своеобразный символ эпохи. Он впитал в себя ее дух, ее загадки и тайны, и продолжает возвышаться вопреки всему.

Кооператив «Бауманский строитель»

Когда-то на этом месте стояла усадьба табачного магната Бостанжогло. Но часть домов и пристроек в начале 30-х годов снесли. По указанию самого Сталина улицу хотели расширить, просто проведя карандашом красную линию на чертеже. По этой линии и должны были строить новые дома, а старые – купеческие и дворянские усадьбы приговорили к сносу. Хорошо, что до конца это дело так и не довели. Иначе многие из тех домов, про которые мы с вами беседуем, остались бы только в воспоминаниях да на старых фотографиях.

Дом этот почти вписывается в концепцию улицы, поскольку не выходит своими розовыми боками и фасадом прямо на улицу, а прячется за небольшим сквером, чуть в глубине.

Это дом № 20, корпус 1, по Старой Басманной улице. Изначально восьмиэтажный дом строился под нужды местных жителей. Но странное дело. Как минимум один подъезд в итоге оказался заселен семьями сотрудников НКВД. Многие из них еще недавно жили в этом доме и делились воспоминаниями с автором этих строк о прежних годах и о легендарном разведчике-диверсанте Николае Кузнецове. Здесь он прожил несколько лет. По воспоминаниям жильцов – на восьмом этаже пятого подъезда, что подтверждает мемориальная доска возле дверей подъезда.

Здание строилось несколько лет, с 1934 по 1938 год. Построено оно добротно, с учетом пожеланий будущих жильцов (а далеко не все из них жили в коммуналках). Высокие потолки, деревянные перекрытия, огромное бомбоубежище, в которое можно попасть через подвал. Оно во время войны было рассчитано на все окрестные дома. И очень странные воздухоотводы в квартирах, больше напоминающие шахты лифтов. Старые жильцы говорят, что через них слушали, о чем говорят чекисты и их семьи. Но это только легенда, которую нельзя ни подтвердить, ни опровергнуть…

Дом кооператива в постконструктивистском стиле строило бюро «11 Моспроекта» – самое компактное и спокойное в те годы. А проект дома разработал архитектор А.А. Кесслер. По его проекту в 1934 году еще были построены дома по Земляному валу (бывшая улица Чкалова) № 14–16.

О жильцах дома ходит много легенд и сказок. Говорят, еще до начала 1990-х годов здесь с гордо поднятой головой жила одна из любовниц всесильного Берии – медсестра, с которой боялись связываться и в ее преклонном возрасте. А о секретах бомбоубежища и его объемах, похоже, даже сотрудники коммунальных служб не все знают. К тому же часть его завалена во время недавних коммуникационных работ во дворе.

Колонист

Но самым известным жильцом дома по праву считают Николая Кузнецова. О нем написано немало правды и лжи. Большинство им восхищается. Но и сегодня на Украине есть те, кто его люто ненавидят. Рассказывать всю историю Кузнецова – дело долгое, да она и не для этой публикации. Мы вспомним немного его предысторию и московский период жизни. Ведь именно отсюда он был заброшен в тыл к гитлеровцам, где и совершил свой подвиг.

Несколько раз в год к его мемориальной доске на этом доме приносят цветы. Мне ни разу не удалось увидеть людей, которые чтят его память в день рождения, 22 июня и в другие

важные даты его жизни и истории страны. Но я точно знаю, что среди тех, кто приносит сюда красные гвоздики, есть старые чекисты и их молодая смена.

Николай Кузнецов прожил в этом доме всего два года. С 1940-го по 1942-й. Жильцы дома не догадывались, что этот подтянутый, аккуратный и педантичный инженер – гроза гитлеровской шпионской агентуры, усиленно засылаемой в те годы в нашу страну. На него и доносы постоянно писали. А что? Часто в рабочее время бывает дома. К нему ходят разные люди, красивые девушки. Иностранцы. Компании бывают шумные. Без застолья не обходится. Как не написать письмо в соответствующие инстанции?

Взяла Кузнецова в разработку и наша контрразведка, установила за ним слежку. Даже клички ему давали: «Франт» – за элегантность в одежде и «Атлет» – за мускулистую фигуру. Могли рано или поздно его взять. Но он умело уходил из-под наблюдения и вербовал немцев. Добывал секретные документы.

Он сам добыл летную форму старшего лейтенанта, чтобы соответствовать возрасту и званию, и работал по «легенде», которая просто притягивала разномастных шпионов: работает в Филях, на заводе, где выпускаются самолеты.

Он выдавал себя за инженера-испытателя. Купил фотоаппарат и быстренько переснимал передаваемые ему секретные документы. Машину научился водить тоже сам.

А имя ему тоже выбрали неслучайно – Рудольф Вильгельмович Шмидт. То есть в переводе все тот же Кузнецов. Имя же он поменял при первой женитьбе. Родители назвали его не Николай, а Никандр.

Он набирался языкового опыта с детства в деревне Зырянка, что теперь в Талицком районе Свердловской области. У мальчика был природный талант не только к языкам. Он легко имитировал многие диалекты. Что было особенно ценно в разведке. Судьба у Кузнецова была нелегкой: несколько раз судили, подставляли, потом завербовали. Но обо всем этом уже давно можно прочитать. Например в книгах уже ушедшего, к сожалению, журналиста и историка Теодора Гладкова.

Когда Кузнецов работал в Свердловске уже как секретный агент, у него была приятельница полька – актриса местного театра. И юноша легко изучил польский. Уже в отряде «Победители» под командованием Дмитрия Медведева испанцы, служившие там же, забеспокоились, доложили командиру: боец Грачев (Кузнецов был зачислен в отряд под этой фамилией) понимает, когда мы говорим на родном. А это у Кузнецова, с его лингвистическим талантом, открылось понимание незнакомого до того языка.

А вот личная жизнь не сложилась. Развелся с женой. 4 декабря 1930-го – свадьба, а уже 4 марта 1931-го – развод. Почему – так и осталось тайной. Его первая жена Елена Чугуева окончила медицинский, завершила войну в звании майора и демобилизовалась после победы над Японией. Никому не рассказывала, не хвасталась: я – жена героя.

Но это все до Москвы.

В столицу Кузнецов попал по рекомендации наркома внутренних дел Коми Журавлева. Тот порекомендовал феноменального парня генералу Райхману, когда приехал на курсы в Москву.

В это время будущий герой работал под псевдонимом «Колонист».

Курировать Кузнецова поручили чекисту Василию Рясному. Первая встреча, чтобы не засветить агента, состоялась около памятника первопечатнику Ивану Федорову. Потом на конспиративных квартирах, в Парке культуры, в Саду имени Баумана.

Прежде всего Кузнецова следовало обустроить в Москве. С жильем в столице всегда было трудно, большинство кадровых сотрудников разведки ютились в коммуналках, отдельные квартиры получали только работники высокого ранга. Кузнецову же, с учетом той деятельности, которой ему предстояло заниматься, требовалась именно отдельная квартира. Остановился Кузнецов в гостинице «Урал», была тогда в Столешниковом переулке недорогая гостиница с рестораном, тоже недорогим, а потому популярным, тем более что кормили хорошо… Теперь это здание дореволюционной постройки снесено.

В период гостиничной жизни Николай Кузнецов всерьез увлекся молодой светской львицей. Богемной художницей, жившей в большом доме на Петровке возле Пассажа. Несколько раз он встречал ее на улице, а потом как-то увидел на знаменитом, очень престижном динамовском катке на той же Петровке и завязал наконец знакомство. У нее было красивое имя Ксана и громкая фамилия Оболенская.

Ксане тоже понравился молодой летчик-командир тоже с необычным именем, к тому же заграничным – Руди. Летчиков тогда вообще обожали. У Ксаны было множество поклонников, в том числе знаменитости из мира кино и театра. Однажды Николай встретил ее в доме кинорежиссера-документалиста Романа Кармена, в другой раз – у популярнейшего артиста Михаила Жарова.

Но перед началом войны к немцам – а Кузнецов был известен девушке как Шмидт – уже относились настороженно. И Ксана решила с ним расстаться. А Кузнецов страдал до самой смерти. Уже в партизанском отряде он просил командира Дмитрия Медведева: вот адрес, если погибну, обязательно расскажите обо мне правду Ксане. И Медведев, уже Герой Советского Союза, отыскал после войны в центре Москвы эту самую Ксану, выполнил волю другого Героя. Но домой вернулся злой и хмурый. О разговоре ничего не рассказал даже жене…

Вскоре молодой и стройный клиент гостиницы, вызывавший неизменный интерес постоялиц, съехал. Василий Рясной поселил его в конспиративную квартиру, где и сам был прописан под фамилией Семенов, на улице Карла Маркса. Квартира была напичкана разной техникой. (Поначалу, правда, Кузнецову пришлось пожить в коммуналке, в доме № 10 по Напрудному переулку, 1.) «Колониста» прописали как родственника Семенова. По воспоминаниям Рясного, квартира состояла из двух комнат. Окно одной комнаты выходило на улицу, вернее, в палисадник перед домом, другой – в боковой дворик между домами.

Но поскольку квартиры здесь четырехкомнатные, то, скорее всего, вместе с ними жили и другие люди – возможно, тоже сотрудники НКВД. К сожалению, об этом Рясной ничего в своих воспоминаниях не говорит.

Из мебели имелись кровать, стулья, платяной шкаф, этажерка для книг, радиоприемник. На кухне – газовая плита, столик, табуретки. О домашних холодильниках тогда никто и понятия не имел. Кузнецов был своим человеком в богемном московском обществе, где возле артистов, и в первую очередь артисток, певиц, балерин, вращались писатели, журналисты, партийные деятели, военные, дипломаты, в том числе и иностранные. Местами встреч с ними Кузнецова-Шмидта были рестораны «Метрополь» и «Националь», театры, концертные площадки. В это время он активно работает также и под руководством майора госбезопасности Виктора Ильина, курировавшего творческую интеллигенцию. Очень помогал ему в работе неизменный успех у женщин – от горничных до прима-балерин Большого театра.

Однажды в театре Шмидт познакомился с одним из членов делегации из Германии, а тот в свою очередь познакомил его с женщиной – сотрудницей германского посольства. Завязался роман. Советская разведка стала получать информацию. При участии Кузнецова были добыты документы у немецкого военно-морского атташе Норберта Вильгельма фон Баумбаха.

В интересах контрразведки Кузнецов сумел очаровать горничных норвежского и иранского послов (обе были немками), а также жену личного камердинера посла Германии Ганса Флегеля Ирму. Потом, кстати,

подобрались и к самому Флегелю. Он был страшным бабником, на этом подловили и его. Это тоже было значительное личное достижение Кузнецова. Флегель был настолько убежден в прогерманских и пронацистских симпатиях Шмидта, что на Рождество 1940 года подарил ему… членский значок НСДАП, а позже достал экземпляр книги Гитлера «Майн кампф». Потом Кузнецов добился прямо-таки невероятного: во время очередного кратковременного отъезда Шуленбурга в Германию он уговорил камердинера показать ему квартиру посла в Чистом переулке (теперь в этом особняке резиденция Патриарха) и потом составил точный план расположения комнат и подробнейшее описание кабинета. Не забыл даже указать, что на столе Шуленбурга стояли в рамках две фотографии: министра иностранных дел Германии фон Риббентропа и… берлинской любовницы, русской по происхождению…

В марте 1941 года Флегель стал проявлять особый интерес к новейшим советским самолетам и начал убеждать Шмидта-Кузнецова вести скрытую фотосъемку. Ему подсунули хорошо проработанную дезинформацию.

Часовщик

Благодаря Шмидту в 30-х годах удалось завербовать советника миссии Словакии Крно, по совместительству немецкого разведчика. Крно знал Кузнецова как летчика-офицера, который помогал ему сбывать контрабандные часы. Но интересовался и нашими самолетами. Вскоре было принято решение о вербовке.

Для этого требовалось завлечь Крно на квартиру Кузнецова. Когда дипломат в очередной раз вернулся из Братиславы с товаром, то сразу позвонил Руди – пора забирать товар. Телефон был предусмотрительно «посажен на кнопку». Николай сказал ему, что прийти на встречу не может (обычно их свидания происходили в Сокольниках или Центральном парке, а однажды дипломат передал Шмидту большую партию товара в туалете Дома Союзов в антракте концерта «гвоздя сезона» – джаз-оркестра Эдди Рознера), так как при аварийной посадке повредил ногу и в течение недели, а то и двух вынужден сидеть дома. Крно такого не ожидал и растерялся. Кузнецов заверил, что у него есть хороший оптовый покупатель, который может сразу взять всю партию, поэтому он предлагает дипломату завезти ему товар домой. А дабы Крно ничего не заподозрил, даже попросил купить для него кое-что из съестного: сосиски, хлеб, масло, бутылку молока. Весь визит, мол, займет не больше пяти минут. Крно колебался, прекрасно понимая, что ему, дипломату, лишний раз являться на дом к перекупщику, хоть и командиру Красной Армии, никак нельзя. Но и возможный куш упускать не хотелось.

Кузнецову забинтовали ногу, принесли костыли, на улице расставили людей для наружного наблюдения.

В назначенное время Крно приехал на трамвае № 28, вышел за остановку раньше – у Сада имени Баумана. А потом пешком дошел до дома Кузнецова, проверившись по дороге нет ли за ним слежки.

Кузнецов встретил его, прыгая на костылях, иногда морщился от боли. И это была не игра: ему наложили слишком тугую повязку, ступня затекла, а перебинтовывать ногу было поздно.

Дипломат успокоился, снял пиджак – под ним обнаружился широкий полотняный пояс со множеством кармашков на молниях. В каждом лежало по паре мужских или дамских часов «мозер», «лонжин», «докса», других известных фирм.

И вдруг раздался требовательный звонок в дверь. Кузнецов проковылял на костылях в прихожую, открыл. Вошел Рясной с двумя оперативниками.

– Мы из домоуправления, в квартире под вами протечка потолка. Надо проверить ванную и кухню.

Трое вошли в прихожую, в раскрытую дверь комнаты увидели незнакомого человека без пиджака и какой-то странный предмет, вроде дамского корсажа на столе перед ним.

– А вы кто такой? – спросил Рясной.

Крно, запинаясь, что-то пробубнил в ответ.

– Предъявите ваши документы.

– Но зачем? – запротестовал Кузнецов. – Ваше дело протечка, вот и ищите ее.

– Никакой протечки нет, это предлог. Я начальник уголовного розыска района Семенов. К нам поступил сигнал, что в доме скрывается опасный преступник. Мы проверяем все квартиры подряд. Так что попрошу вашего гостя предъявить документы.

Крно растерялся. Меж тем один из оперативников уже расстегивал кармашки пояса и доставал часы.

Николай, продолжая игру, прилег на кровать, поудобнее пристроив ногу.

– Я дипломат, – заявил Крно и трясущимися руками протянул Рясному свою аккредитационную карточку.

– В таком случае, – сказал псевдо-Семенов, бросив взгляд на груду часов, – я должен сообщить о вашем задержании в наркомат иностранных дел.

Он поднял трубку и стал вращать диск. Крно схватил его за руку и стал умолять:

– Пожалуйста, не надо никуда звонить. – Он указал пальцем на часы. – Здесь целое состояние, забирайте.

По знаку Рясного оперативники вышли, но один из них перед этим вынул из-под плаща фотоаппарат ФЭД и сделал несколько снимков. Уже все поняв, Крно окончательно сник.

– Часики нам не нужны, – ответил Рясной. – Но договориться можно.

Крно молча кивнул. Вербовка состоялась.

За линию фронта

Вскоре началась Великая Отечественная война, и инженер Шмидт остался не дешифрован немецкой разведкой. Рудольфу Шмидту предстояло исчезнуть, чтобы уступить место Паулю Зиберту. Последующие месяцы учебным классом стала его собственная квартира. Основными наставниками в эти дни стали лейтенант госбезопасности Саул Львович Окунь и сержант госбезопасности Федор Иванович Бакин. Кузнецов тщательно изучал структуру и методы работы гитлеровских спецслужб. Разведчик должен был знать очень многое, вплоть до содержания книг, написанных уже в гитлеровские времена, а также сюжеты кинофильмов, имена актеров, спортивные события… Провал мог случиться из-за любой ерунды. Рабочий стол Кузнецова был завален книгами, уставами, наставлениями, схемами. Преимущественно на немецком языке, но были и на русском – всякого рода пособия для советских военных переводчиков, словари.

Имена, фамилии, чины огромного количества высших сановников и военачальников третьего рейха.

Правила ношения военной формы – в немецкой армии предусматривалось четырнадцать вариантов различных комбинаций предметов обмундирования и обуви. К примеру, точно регламентировалось, в каких случаях брюки носить навыпуск, а в каких – заправлять в сапоги.

Для лучшего ознакомления с бытом и нравами вермахта было решено заслать Кузнецова на своеобразную стажировку в среду немецких военнопленных. Под Москвой, в Красногорске, находился центральный лагерь немецких пленных № 27/11. В одном из офицерских бараков и объявился однажды с очередной партией пехотный лейтенант. Там он почерпнул много нового, что было расхожим только в немецкой офицерской среде. Вторжение в Польшу по этим неписаным правилам полагалось называть только «поленфельдцуг» – «Польский поход». О немецком народе в целом полагалось выражаться: «фольксгемайншафт» – «народное сообщество». Беспартийных официально называли «фольксгеноссе» – «товарищ по народу».

В специфической среде военнопленных Кузнецов прижился легко, никто его ни в чем так до конца и не заподозрил, хотя он держался с предельной осторожностью.

26 августа 1942 года самолет по специальному заданию НКВД вылетел за линию фронта. В составе группы из 11 парашютистов находился Николай Иванович Кузнецов.

В дом № 20 по

улице Карла Маркса Кузнецов уже не вернулся. Сейчас красная ветка рябины склонилась под тяжестью ягод к памятной доске разведчика. И снова лежат гвоздики…

Старая Басманная

Улица за свою историю меняла название не один раз. До 1730 года она носила название Басманная. Затем, когда рядом появилась еще одна, сходящаяся возле Разгуляя со своей соседкой, улица стала Старой Басманной. А вторая, соответственно, Новой Басманной.

Так «Старая» и звалась до конца 1917 года. Тогда здесь шли затяжные бои между мальчишками-юнкерами, оборонявшими Кремль и рабоче-крестьянскими и солдатскими отрядами. И два года после этого улица носила имя Коммуны. Затем она стала Марксовой, вплоть до того момента, как Сталин решил провести красной линией широкие проспекты и в 1938-м приказал снести часть старых домов. И до 1994 года улица Чернышевского (нынешняя Покровка) плавно переходила, пересекая Садовое кольцо, в улицу Карла Маркса. Сейчас ей вернули прежнее название – Старая Басманная.

Факт

Одним из самых длинных маршрутов столичных трамваев в 30-е годы прошлого века был маршрут № 28. Он проходил почти через весь центр города, начиная свой бег от Синичкиного пруда у Солдатской улицы и делая заключительный круг возле Екатерининской площади и Уголка Дурова. Пробегал он и по Старой Басманной, где раньше по булыжной мостовой грохотала конка.

Общежития раннего конструктивизма

Купеческие и доходные дома стали сносить на Старой Басманной в 20-е годы. А на их месте появились пятиэтажные корпуса, выстроенные в 1927–1929 годах по проекту архитектора Б. Сидорова.

Из особенностей – полосы на фасадах, подчеркивающие лестничные клетки. Необычная форма балконов – у каждого дома своя: где-то закругленные и длинные, почти во весь этаж, где-то традиционные. Эти дома все числится как дом № 20, только корпуса разные: 2, 3 и 4, на 30, 24 и 44 квартиры соответственно. Затем, когда снесли остатки усадьбы и фабрики табачного короля Бостанжогло, на их месте уже в 1957 году появились 4-этажные жилые дома, на 25 и 16 квартир. Впрочем, строили их сразу под коммуналки. И, как и у домов 20-х годов, отличительной чертой так и остались длинные коридоры вдоль всех комнат да общие кухни.

На стрелке Немецкого рынка

(Ладожская улица, 2)

Сегодня это место совершенно не похоже на то, каким оно было еще каких-то лет тридцать назад.

А что уж говорить про более ранний период? Тем не менее многие москвичи и гости столицы часто бывают на Бауманской улице и знают ее особенности и интересные места, а уж студенты многочисленных институтов, ежедневно укрепляющие здесь тропу к знаниям или от них, обязательно вам покажут, где расположен местный «Макдоналдс». Это своеобразный ориентир современной молодежи. Как местной, так и заезжей.

И, наверное, никто из них не знает, что на этом месте – самом начале стрелки некогда огромного и широко известного Немецкого рынка – стояла часовня, собиравшая на богослужение тысячи людей.

Впрочем, давайте по порядку.

Призрак «афганца»

Некоторые считают, что Немецкий рынок – это лишь небольшой треугольник, образованный Ирининской и Ладожской улицами со своего острого конца и обрезанный Посланниковым переулком. Однако это огромное заблуждение.

На самом деле рынок занимал гораздо большую площадь, еще далеко по Ирининской (сейчас ул. Фридриха Энгельса) улице и окрестным переулкам шли его строения. Сейчас осталось всего два фрагмента – эта самая стрелка и несколько домов по другую сторону улицы Ф. Энгельса чуть подальше, до разоренного в середине 1980-х, в самом начале строительства Третьего транспортного кольца, Малого Гаврикова переулка. Сейчас сохранились только палаты купца Щербакова, о которых мы уже однажды говорили. Все торговые ряды в переулке остались лишь на старых фотографиях…

А недавно и на самой стрелке произошли катастрофические изменения. «Вдруг» случилось несколько пожаров в старых домах. Началась их перестройка. И сейчас новоделы зовут рекламами пабов и японской кухни. Так прекратили свое существование еще одни ряды Немецкого рынка, построенные в XVIII веке.

Кстати, у местных мальчишек, пока дом после пожара стоял в запустении, родилась легенда, что в подвале торговых рядов, уходящем на несколько этажей вниз, живет некий полупризрачный бомж-«афганец», который борется за справедливость и по ночам внезапно появляется там, где нужна помощь. Что стало основой для такой легенды, теперь уже и не узнаешь. Тем более что и от жилища призрака ничего не осталось. Возможно, он куда-то переселился.

Амстердам

Известный исследователь Москвы Сергей Романюк еще несколько лет назад писал об этих местах:

«Нынешняя планировка рынка, на котором торговали „дровами, всякими продуктами и сеном“, возможно, не старше 1792 года. Сохранившиеся здесь здания относятся в основном к середине XIX века, но есть строения и начала прошлого столетия (то есть XVIII века). У вершины треугольника рыночных зданий, обращенного к Немецкой (Бауманской) улице, находилась часовня святого Николая Чудотворца. Наряду с часовней на том же Немецком рынке находился и скандально известный ресторан «Амстердам» Никиты Соколова, пользовавшийся в 1860-х годах громадной популярностью среди золотой молодежи и просто кутил. Не там ли находится ныне „Макдоналдс“, обслуживающий многочисленное студенчество этого района?»

Популярный фастфуд находится почти на этом месте, но все-таки не совсем. Часовня, о которой идет речь, увы, не сохранилась. Но судя по фотографиям начала века, она была построена чуть ближе к Бауманской улице. А не на самой «стрелке». А все питейные заведения рынка находились чуть дальше. Ну не могли они быть прямо за часовней. Это и представить себе трудно.

Кстати, название Ирининской улицы дано по приделу святой Ирины в Троицкой церкви на этой улице. А Ладожская улица тоже обязана своим названием кабаку «Ладуга», находившемуся в доме некоей домовладелицы Новоладожской (ее предки, видимо, были выходцами из Новой Ладоги на Волхове). Прежнее название части улицы, примыкающей к нынешней Бауманской улице – Синявинский переулок, – по домовладельцу адмиралу Синявину. Часть же улицы, когда-то примыкавшая к Яузе, называлась Цыганов переулок – по фамилии содержателя бань Цыганова.

Что же касается «Амстердама», то с ним связана одна интересная история. Пили и хулиганили в этом трактире сутки напролет, и местных жителей это раздражало. Здесь на иждивении хозяина были и опытные карточные шулера, и девицы легкого поведения на любой вкус. Даже простые мужики, для которых имелась целая грязная половина в нижнем этаже, познакомившись на практике с разнообразными развлечениями этого веселого приюта, стали предпочитать «Страдамент», как они его называли, простым трактирам и валили туда целыми толпами. Владелец трактира Никита Герасимович Соколов откупался от полиции, несмотря на все жалобы.

И вот, когда в 1860-е годы устроили мировой суд в здании Лефортовской полицейской части, тут же посыпались туда жалобы от жителей района Немецкого рынка. Судья Данилов нашел в уставе пункт, по которому он сам может составлять протокол, и однажды решил наведаться в трактир посреди ночи, когда по закону он должен был быть закрытым. Судья зашел в трактир, а Никита

Соколов увидел у Данилова на груди судейскую цепь и, видимо, дал команду своим людям. В тот же момент во всем трактире погас свет, и Данилов не мог понять, что происходит. Когда же судья нашел лампу или свечу и стало хоть что-то видно, он обнаружил, что никого вокруг нет! Соколов дал всем команду быстро покинуть трактир. Позже судья Данилов доложил об этом происшествии полицейскому приставу Шешковскому, написав ему замечание. Но полицейский Шешковский, вместо того чтобы заняться трактиром, обвинил судью Данилова в превышении полномочий и оскорблении полиции. Видимо, хорошо угождал Никита Соколов полиции. В итоге судья заработал выговор. Но и взяточника Шешковского сняли с должности. И только владелец трактира Соколов не пострадал. Тем не менее к концу XIX века «Амстердам» постепенно потерял популярность и в итоге закрылся.

Часовня

Но вернемся к часовне Николая Чудотворца (дом № 3). В 1787 году часовня во имя Николая Чудотворца на Немецком рынке в Елохове была приписана к Николо-Берлюковской пустыни.

В 1852 году она была полностью перестроена с каменным домом и кельями.

В 1914 году по проекту архитектора И.Ф. Мейснера, видимо, была построена заново небольшая часовня Николо-Берлюковской пустыни, называвшаяся в народе Ладожской. Она фиксировала пересечение улиц и замыкала визуальную перспективу со стороны Немецкой улицы. Прямоугольный объем часовни завершался одним рядом закомар, рисунок которых поверху повторялся наличниками окон. Навес над входом покоился на двух столбах. Небольшой изящный купол придавал сооружению стройность.

13 января 1923 года часовня была закрыта, а в 1928 году снесена.

Можно только догадываться, сколько молитв и просьб было здесь произнесено торговцами, сколько пожертвований обещано. Рынок-то не просто процветал. Он был одним из самых больших, известных и имел огромные склады и холодильники, уходившие аж на семь этажей вниз.

К сожалению, то, что не было раскурочено во время прокладки туннеля и стройки, оказалось засыпано глубоко под землей. Но автору этих строк довелось в 1986 году спускаться на несколько уровней вниз в еще доступные во время стройки холодильники. Даже несмотря на то что тогда они уже были нерабочими и заброшенными, поражали и масштабы, и уровень инженерной мысли: хорошо укрепленные галереи, продуманные скаты и подъемы, и холод, который не выветрился за века…

Когда часовню снесли, это место так и осталось пустовать. А затем в стоявшем за ней доме – бывшем лабазе Немецкого рынка образовалось питейное заведение. В советские годы в здании находилась чебуречная и пивная с народным названием «Капкан». Название было дано потому, что из массы служащих, топавших к метро по Ладожской улице, пивная постоянно выхватывала клиентов внутрь. Сегодня на этом месте находятся ресторан «Пьяный дятел» и «Макдоналдс». Среди бауманцев кроме «Капкана» ходило и название «Политэк», поскольку вместо лекций по политэкономии студенты предпочитали свалить в это заведение… Названия сменились. А суть осталась прежней…

Рынок

Вот как писал искусствовед и историк Сергей Дурылин об этом рынке:

«Когда я вспоминаю мясную линию Немецкого рынка, я думаю: вот бы туда старых голландцев и фламандцев, любителей мясных nature morte’oв: какую бы удивительную по разнообразию и кровавой мясной сочности картину нашли они там!

Взять хоть бы мясные лавки. Холодные, насквозь пропитанные морозом, мрачные, с огромными чурбанами для разрубки туш, напоминавшими кровавые плахи для казни преступников, лавки эти были набиты всякими мясами до тесноты. Иссиня-красные туши – бычьи, свиные, бараньи – вздымались от полу до потолка. К потолку же были привешены, распустив крылья, тетерева, глухари, куропатки, рябчики. На Волках по стенам, как на тесных нарах в ночлежном доме, лежали гуси, индейки, утки, куры.

Рыбные лавки на Немецком рынке были особая статья. Многопудовые осетры с острейшими, как иглы, носами; грузные, не в подъем одному человеку, белуги; розово-желтые семги, каких не увидишь и в Архангельске, на их родине, занимали здесь то место, которое в мясных лавках принадлежало бычьим и свиным тушам. Судаки, караси и лещи „пылкого заморозу“ соответствовали здесь крупной птице – гусям и индейкам: эти еще были на виду и на счету, а весь прочий рыбий народ был без счету, им были набиты огромные многопудовые плетенки и короба из щепы, стоявшие на полу. Тут же стояли целые мешки с белоозерскими снетками – мелкой сушеной рыбкой, из которой варили сытные вкусные щи и картофельную похлебку, фунт их стоил копеек 15. За все последние 24 года я не видел в Москве ни единого снеточка; куда они девались – ума не приложу. В полутемных помещеньицах при рыбных лавках стояли большие деревянные чаны с живой рыбой – тут в жуткой тесноте рядом со смиренной подмосковной плотвой извивалась кольцом стерлядь, уроженица Оки или Волги.

Целые кади были полны черным жемчугом икры – зернистой и паюсной. Я говорю „черным“, потому что красной кетовой икры тогда и в помине не было, она появилась в Москве после японской войны, и сначала на нее недружелюбно косились, как на щуковину или сомовину: эта рыба-де для нехристей, а эта икра-де, икра для нехристей, недаром, мол, она добывается из „кита-рыбы“. Да и какая была особая нужда в этой новой красной икре, когда лучшая черная паюсная осетровая икра стоила рубль-рубль двадцать, а зернистая – рубль-полтора за фунт?..

Но я все говорю о лавках, магазинах, амбарах, лабазах, а ведь Немецкий рынок был сверх того и базар – ежедневный, непрерывный базар, весь заставленный телегами и возами, приехавшими из ближайшего, а часто и далекого Подмосковья со всевозможной снедью, производимой подмосковными огородниками и крестьянами.

Тут все – и мясо, и битая птица, и рыба, и масло, и сметана, и творог, и овощи, и плоды, и грибы – было еще дешевле, чем в палатках и лавках. Кто же из сколько-нибудь хозяйственного люда в Елохове покупал огурцы, морковь, капусту, картофель в лавках? Все это покупалось с воза, от огородника, от пригородного крестьянина, все это было не лежалое, не мятое, не вялое, а самое свежее, еще с блестками росы, еще с запахом вольного простора».

Бауманская улица

В старые времена улица на своем небольшом протяжении до Немецкого рынка называлась Фонтанкой, или Фонтанами, по названию питейного дома «Фонтан».

Недалеко от нынешнего метро Бауманская улица пересекается Ладожской, правая сторона которой снесена в середине 1980-х годов. Левая сторона, часть Немецкого рынка, сохранилась, а здание на стрелке улиц Ладожской и Фридриха Энгельса (Ирининской) реконструировано.

Ураган 1904 года

В пять часов утра 16 июня 1904 года над Москвой пронесся ураган огромной разрушительной силы. Серьезно пострадали Лефортово, где за считаные минуты смерч уничтожил Анненгофскую рощу из вековых деревьев, посаженных еще при императрице Анне Иоанновне, а также Мещанская, Басманная и Яузская части города.

Громадные черные тучи двигались на Москву с юга и запада. Зрелище было настолько впечатляющим и угрожающим, что многие люди позже вспоминали о том, что страшнее и темнее неба они никогда более не видели. Когда надвигалась воронка, становилось совершенно темно; на одной из улиц даже столкнулись две

кареты.

Выпал град необыкновенных размеров: градины были с куриное яйцо, а отдельные градины, имевшие форму звезды, достигали 400–600 г. Проходя через Москву-реку, смерч высосал воду и обнажил на короткое время ее дно.

Было разрушено несколько сотен домов, поломана масса деревьев. В Сокольническом парке смерч проделал просеку шириной 400 метров. Погибли и получили ранения около 800 человек.

Император Николай Второй пожаловал 100 000 рублей на пособия пострадавшим.

Вот как описывал это событие писатель и журналист Владимир Гиляровский – «дядя Гиляй»: «Картина катастрофы такова. Сначала легкий дождь. Потом град по куриному яйцу и жестокая гроза. Как-то сразу потемнело, что-то черное повисло над Москвой. Потом это черное сменилось зловеще-желтым. Пахнуло теплом. Затем грянула буря, и стало холодно. После грозы над Карачаровом опустилась низко-черная туча. Туча снизу росла, сверху спускалась другая, и вдруг все закрутилось. Некоторым казалось, что внутри крутящейся черной массы, захватившей небо, сверкают молнии, другим казался пронизывающий сверху вниз черную массу огненный стержень, третьим – вспыхивающие огни… Эта страшная масса неслась на них, бросились – кто куда, не помня себя от ужаса».

Или как писали «Московские ведомости» 30 (17) июня 1904 года:

«…Вихрем на Немецком рынке снесено много крыш, причем дело не обошлось без несчастных случаев: падавшие крыши причиняли ушибы людям и лошадям. Ураган в особенности разразился в Сокольниках, Лефортове, за Покровской заставой, а также в Люблине и Перерве. Вековые деревья вырывались с корнями и с крыш срывались железные листы; телеграфные и телефонные столбы сносило. В Анненгофской роще произведено громадное опустошение. Снесены и рухнули на многих фабриках и заводах трубы, причем были несчастные случаи с людьми».

После урагана возле часовни у Немецкого рынка состоялся молебен по погибшим и пострадавшим, собравший огромное количество местных жителей, торговцев и просто сочувствующих.

Факт

Интересно, что Иван Грозный, чтобы не тратиться на содержание иностранцев, среди которых было много пленных ливонцев, разрешил им варить пиво и торговать вином. А в Москве в то время действовал «сухой закон» – до того, как Грозный не открыл первый кабак для опричников. Вот все жители города и ходили пить в Немецкую слободу. Некоторые историки считают, что как-раз отсюда и пошло выражение «уйти в запой», то есть уходили в буквальном смысле слова в запой на несколько дней в Немецкую слободу и возвращались назад из запоя в Москву.

Николо-Берлюковская пустынь

Николо-Берлюковская пустынь находится в Московской области, близ села Авдотьино, в 20 километрах от Богородска (Ногинска). По словам духовного писателя XIX века Ивана Шевелкина, «во всей губернии не найти такого приволья».

Местное предание гласит, что название «Берлюки» происходит от прозвища жившего здесь когда-то разбойника (это прозвище переводится как «волк», «зверь» или «человек с суровым характером»). Позднее это место освятилось молитвами иноков…

Здесь в XVII веке рядом с храмом Святителя Николая поселился инок Варлаам, пришедший, скорее всего, из соседнего Троице-Стромынского монастыря. В Смутное время храм сожгли поляки, и Варлаам построил деревянную часовню, куда поместил икону святителя. Вскоре на месте часовни была сооружена небольшая каменная церковь – духовная власть спешила восстановить утраченные в Смуту святыни.

После упразднения патриаршества Петром Великим эти земли перешли сначала к кремлевскому Чудову монастырю, а затем – к Троицко-Стромынскому. При строителе Сильвестре община приобрела в Москве небольшое подворье. При описи имущества 1764 года за Николо-Берлюковской пустынью числился храм с двумя престолами – Живоначальной Троицы и святителя Николая, деревянная колокольня, братские кельи. К ней были приписаны три часовни в ближайших деревнях. Число братии составляло восемь человек.

В царствование Екатерины Великой было упразднено несколько сот обителей, в их числе оказалась и Берлюковская пустынь, закрытая в 1770 году. Впрочем, вскоре митрополит Московский Платон (Левшин), гостивший в имении сенатора В.И. Лопухина Саввинское неподалеку от Берлюков, решил возобновить ее. Средства на возобновление Никольского монастыря в Берлюках поступали и от московской знати, чьи имения располагались в этих местах.

2 декабря 1779 года Николо-Берлюковская пустынь была утверждена как заштатный монастырь. Через год обители вернули и три часовни, принадлежавшие ей ранее, а в 1787 году передали еще одну – близ Немецкого рынка в Москве.

После 1917 года в Николо-Берлюковском монастыре располагалась психиатрическая лечебница. Обитель во второй раз была закрыта.

В 1993 году власти отказались вернуть хорошо сохранившийся монастырский ансамбль Церкви. В этом же году с монастырской колокольни бурей сорвало крест, который не был снят даже при Советской власти.

Но в 2006 году решением Священного Синода Русской Православной Церкви благословлено возрождение монашеской жизни в обители.

Трагедия и слава рода Щаповых

(Большой Демидовский, 58)

Этот дом давно уже вызывал тревожные воспоминания и надежду, что с ним все будет хорошо. И вот вчера, проходя по Большому Демидовскому переулку, я увидел, что реставрационные работы там в полном разгаре.

Правда, реставрацией это можно назвать с большой натяжкой, поскольку половину здания просто воссоздают заново. Но то, что он будет жить, – уже хорошо. Это один из домов купцов Щаповых, большого и богатого рода, оставившего следы по всей России. Но давайте по порядку. На боковом фасаде дома сохранился хозяйский вензель.

Призраки пожара

Есть у дома 58/3, который одновременно числится и по Большому Демидовскому переулку, и по Бауманской улице, своя мистическая история. Местные подростки и ребята постарше, которые на протяжении всей второй половины нулевых годов не раз залезали в дом Щапова, рассказывают свою легенду, связанную с трагедией, случившейся здесь сразу после Нового, 2006 года. Они передают друг другу рассказ о девочке, которая жила в этом доме и сгорела во время новогоднего пожара. Рассказывают, что если залезть в этот дом или подойти к окнам комнаты, где она жила, то можно услышать детский плач.

И в подтверждение этой истории юные исследователи приводят факт, что в той части дома, которая полностью выгорела, есть только одна удивительным образом сохранившаяся комната, которая очень похожа на детскую: обои с нарисованными пони, разбросанные обгоревшие и закопченные игрушки. Все как будто подсказывает, что в углу стояла детская кроватка. А на ней в ту ночь, как и обычно, спала девочка с мечтами о кукле Барби, которую она заказала Деду Морозу. Но мама сказала, что Барби к ней обязательно придет, только попозже, не в Новый год, а на день рождения…

А потом начался пожар, и девочке было очень страшно. А мама не шла и не шла. Потому что задохнулась от дыма… Такую историю передают друг другу подростки шепотом, с глазу на глаз, или когда уже залезли в дом.

По рассказам местного бомжа Димы, которого я частенько вижу на Большом Демидовском, находиться внутри дома Щапова больше пары часов просто невозможно. Как-то он попробовал провести в

заброшенной усадьбе ночь, но обстановка была настолько гнетущей, давящей, а скрипы старого дома и звуки, напоминающие тихие детские стоны, были такими громкими и внезапными, что он не выдержал и в панике бежал в соседний заброшенный дом, через дорогу, где порой ночует и сегодня. К этому же дому он не подходит ближе чем на десять метров. «У него дурная слава», – говорит со знанием дела Дима.

Но теперь, возможно, все переменится. Хотя призраки неохотно уходят с привычных мест.

Насколько правдива эта история, большой вопрос. Но в сводке госпожарслужбы от 2 января 2006 года сообщается: «в здании бывшего общежития фабрики „Россиянка“ по адресу: улица Бауманская, 58/3 произошел пожар. Один человек погиб, несколько госпитализированы».

Пожар произошел в двухэтажном общежитии старой постройки, где проживали сотрудники муниципальной службы «Экологический фактор плюс». Погибла одна женщина, еще шесть человек были госпитализированы. Сигнал о возгорании поступил на пульт дежурного около 1.50. На место были высланы десять основных пожарных расчетов. Огнем и дымом был охвачен весь второй этаж здания.

Пожар охватил 200 метров дома, и потушили его около пяти часов утра. Всего пострадали 20 человек. Три человека госпитализированы в тяжелом состоянии.

Кстати, дом был признан аварийным еще в 2003 году. Его даже хотели снести, но, к счастью, не успели. Тогда здесь жило 29 семей – 76 человек. И бесхозным он стоял до 2009 года. Пока его не купила компания «ПАЙТЕН Менеджмент, Лтд.». Вот она и делает ремонт.

До Щаповых

А начиналось все очень давно и совсем по-другому. Весь квартал по Немецкой (ныне Бауманской) улице между Аптекарским и следующим – Денисовским – переулками был занят одной большой усадьбой, составившейся в начале XIX века из двух – графини Е.В. Литты (ближе к Аптекарскому) и генерал-майора М.Я. Ламакина (на углу с Денисовским переулком). Значительно раньше – в конце XVII века – на последнем участке стояла голландская реформаторская церковь, отчего часть Денисовского переулка между Демидовским переулком и Немецкой улицей долгое время называлась Голландским переулком.

Голландцы составляли немалую часть населения Ново-Немецкой слободы. О деревянном храме на этом месте известно еще с 1616 года. А в 1694 году им было позволено построить свою каменную кирху, которая вмещала около 200 человек. В ней был похоронен швейцарец адмирал Франц Яковлевич Лефорт (1656–1699), ближайший петровский соратник, именем которого впоследствии стала называться слобода на Яузе. Могила его пропала еще до сноса церкви. В 1812 году церковь сгорела, участок и ее обгорелое здание было продано генерал-майору М.Я. Ламакину.

При обследовании здания в 1996 году специалистами из Мосреставрации и студентами МАРХи выяснилось, что подвалы – петровских времен, а 1-й этаж – 1760-х годов. При тщательном изучении планов владения выяснили, что это и есть церковь.

Оба участка – Литты и Ламакина – в 1826 году приобретает купец Василий Иванович Щапов (1790–1864). В этом же году он строит здесь свою текстильную фабрику. Кстати, Щаповы владели еще землей и на другой стороне Немецкой улицы и Старокирочного переулка.

Щаповский квартал

Щаповы построили фабричные корпуса, склады и городскую усадьбу с домами, в которых жили сыновья, внуки и родственники Василия Щапова. Василий Иванович переселился в Москву из Ростова Великого в начале XIX века. Род Щаповых известен в Ростове со второй половины XVII века. Они принадлежали к уникальному сословию сокольих помытчиков.

На фабрике Щаповых ткали «холстинки, саржинки, тик, платки, т. е. товар не набивной (ситцы), а узорчатый, тканный в полоску и клетку из английской бумажной пряжи и русской льняной». В 1843 году в Москве среди 149 бумаготкацких и набивных фабрик значится фабрика 2-й гильдии московского купца Василия Ивановича Щапова в собственном доме во II квартале Басманной части, рабочих 485 человек. Только семь московских фабрик имели более крупное производство, из них до 1918 года работали фабрики Прохоровых, Константиновых и Щаповых.

Согласно завещанию Василия Щапова, три его сына – Петр, Илья и Павел получили после смерти отца в 1864 году по 1/3 наследства. При этом младший Павел сразу вышел из семейного дела, взяв свою треть деньгами, а старшие, выполняя желание отца, образовали общую фирму «Братья Петр и Илья Щаповы».

Братья Петр и Илья не были деловыми людьми.

Петр Васильевич Щапов (1845–1890) любил хорошую обстановку, книги, путешествия, общественные дела.

Он имел от Ольги Даниловны, жены вне брака, двух сыновей, Василия и Петра, которых затем усыновил, а после смерти Ольги Даниловны женился на красавице Александре Антоновне Орловой, которую привез из Царского Села.

Жил с семьей в доме в Большом Демидовском переулке. Дом не сохранился.

Младший брат Петра и Ильи Щаповых не был предпринимателем и постепенно истратил все доставшиеся от отца деньги не только на двух жен – сестер, но и на создание выдающейся библиотеки, которая насчитывала до 30 тысяч томов. Племянник Павла Васильевича вспоминал, что дядя «женился в 17 лет на красавице-дворянке Зинаиде Петровне Хавской, дочери московского историка Петра Васильевича Хавского (1771–1876), купил дом в модной части Москвы, на Поварской, завел лошадей, жил красиво, но быстро прожил свое состояние. Затем развелся с женой и сошелся с ее сестрой Лидией. Его, безденежного, братья взяли на свое содержание и дали на своем участке домик, выходивший в Демидовский переулок. Детей у него не было.

Павел Васильевич Щапов (1848–1888) занимался собиранием книг по истории России. Он собрал превосходную библиотеку, в которой были старопечатные и другие уникальные книги. После смерти Павла Васильевича книжное собрание со шкафами и библиотечной лесенкой поступило в отдел редкой и рукописной книги Исторического музея, где до 1960-х годов хранилось прямо в читальном зале. Библиотека, завещанная им Историческому музею, имеет также «совершенно исключительное значение по количеству редких книг, посвященных развитию науки в России и литературоведению». Щапов указан на памятной доске в фойе Исторического музея как даритель – один из создателей фондов музея. Вот ему и принадлежал дом № 58/3 с. 5 – особняк, 1867 года постройки, который сейчас активно восстанавливают. А дом был обращен в Петровско-Лефортовское начальное училище при фабрике Щаповых. За домом сохранился каретный сарай, который сейчас реконструирован.

А Илья Васильевич (1846–1896) любил выпить; он скоро вышел из дела, но его имя в названии фабрики сохранилось. Впрочем, он много сделал в Подмосковье. Создал школу, мастерскую по производству кружев. Щапово и сейчас существует как музей, несмотря на то что практически стало частью города.

Фабриканты

На московской фабрике же производили «разную выработку» и торговали как ею, так и хлопчатобумажной мануфактурой других фабрик. В качестве управляющего, внесшего значительный вклад в развитие дела, служил их родственник, племянник Василия Щапова – Михаил Иванович. Кстати, именно благодаря его воспоминаниям многое известно о купцах Щаповых.

Сын Ивана Ивановича Щапова, Михаил, в возрасте 10 лет был отправлен из Ростова в Москву, к богатому дядюшке Василию Ивановичу. На его средства Михаил Иванович

выучился в Мещанском училище. Затем он поступил к дяде в дело сначала в «мальчики»; затем стал «молодцом» (приказчиком), а потом – доверенным, т. е. управляющим всеми делами фабрики и торговлей своих двоюродных братьев и их детей. Прослужил им с 1848 по 1892 год. Был женат на Марии Константиновне Симоновой (1848–1921), урожденной Гогиной. Их сын Николай Михайлович Щапов (1881–1960) – автор книги «Я верил в Россию», известный в свое время ученый-гидротехник, доктор технических наук, профессор, пропагандист и издатель технической литературы, историк, фотохудожник. С отличием окончил Практическую академию коммерческих наук, в 1899 году поступил в Императорское Московское техническое училище (ныне МГТУ им. Н.Э. Баумана). Продолжил образование в Германии и Швейцарии.

Всю свою жизнь посвятил исследованию водной энергии России, стал одним из выдающихся специалистов по гидроэнергетике, гидрологии и орошению.

В 1905–1913 годах он занимался в Средней Азии проектированием будущего Большого ферганского канала, в 1911 году ездил в Египет для изучения организации орошения на Ниле. В течение многих лет Николай Михайлович преподавал в МВТУ, Военно-инженерной академии имени Куйбышева, в Энергетической академии Министерства электростанций. Автор более 150 печатных работ, в том числе трех изданий учебника «Турбинное оборудовании гидростанций». Был гласным Московской городской думы, попечителем Третьего Лефортовского мужского начального училища на Немецкой улице. Принимал горячее участие в разработке схемы трамвайных путей и станции на Лубянской площади. По его предложению была проложена Ново-Рязанская улица.

Сын Николая Щапова – Ярослав Николаевич (1920–2011) – выдающийся историк Русской Православной Церкви, византист, член-корреспондент РАН. Очень много сделал для восстановления исторической памяти своего рода.

Но настоящим продолжателем семейного дела Щаповых в Москве был Петр Петрович Щапов, внук основателя московской династии. Он перед Первой мировой войной перевел производство с ручных станков на механические, а также построил новый фабричный корпус. Здесь были установлены 216 механических станков системы Гаттерслей, привезенных из Англии. Перед Первой мировой войной на ней трудилось 1500 рабочих. Годовое производство достигало 1,5 миллиона рублей. Продукция фабрики высоко ценилась – на Всероссийских выставках 1882 и 1896 годов она получила высшие награды, государственные гербы.

Петр Петрович (1870–1939) – потомственный почетный гражданин, учился в Московской практической академии коммерческих наук. В двадцать лет он вместе с 22-летним братом Василием (быстро отошедшим от дела) становится хозяином крупного предприятия, имевшего отделения в Нижнем Новгороде и Варшаве, купцом 1-й гильдии.

На следующий год Петр Петрович женился на Марии Антоновне Орловой, которая была родной сестрой жены его отца Петра Васильевича, и имел четырех сыновей (один умер в раннем детстве) и четырех дочерей.

Вел широкую общественную деятельность. В течение шести четырехлетних сроков он состоял гласным Московской городской думы, являясь членом ее ревизионной комиссии, был потомственным председателем Богоявленского братства и выполнял много еще других обязанностей. Страстным увлечением Петра Петровича было собирание почтовых марок и других знаков почтовой оплаты. Петр Петрович собрал крупную коллекцию почтовых марок России, включая земские марки, цельные вещи и штемпели, и других стран. Его коллекция насчитывала около трех тысяч альбомных листов. Он является одним из основателей Государственной коллекции марок в Центральном музее связи в Санкт-Петербурге, куда в 1929 году, по предложению Народного комиссариата почт и телеграфов передал свою уникальную коллекцию, во многом восполнившую отсутствующие в Государственной коллекции экземпляры. Часть коллекции Щапова была продана за рубеж в годы социалистической индустриализации для получения иностранной валюты.

Петр Петрович в 1938 году был арестован и умер в тюремной больнице.

Его сын Николай Петрович (1896–1968) стал впоследствии доктором технических наук, крупным специалистом в области металловедения.

Фабрика после революции

В 1918 году фабрика была национализирована. К тому времени уже стоял большой краснокирпичный фабричный корпус в Денисовском переулке, построенный в 1897 году по проекту архитектора Кайзера. В советское время фабрика Щаповых стала называться бумаготкацкой фабрикой «имени Героя труда Осипа Звонкова». Кстати, предложил назвать фабрику его именем сам Петр Петрович Щапов. Осип Звонков к тому времени был самым старым работником его фабрики, трудился здесь более 50 лет. Название фабрики – «имени Героя труда Осипа Звонкова» – сохранялось до 1929 года, когда она стала называться «Красная швея».

В советское время фабрика выпускала пестротканые изделия. Все щаповские станки, оснащенные электромоторами, прослужили до конца XX века. А затем, до 1990-х годов, фабрика называлась «Красная работница». После вывода фабрики ее большое пятиэтажное здание подверглось капитальному ремонту и было сдано в аренду под пассаж «Денисовский двор». В 2002 году здание было перепланировано и специально оборудовано для крупного библиотечно-информационного центра. Сейчас здесь находится библиотека имени Некрасова.

Щаповы и церковь

Кроме предпринимательской деятельности, Щаповы оставили значительный след в деле благотворительности и внесли свой вклад в культуру города. Они происходили из старого купеческого рода, были старообрядцами, что давало определенные нравственные устои и семейные традиции. Щаповы из поколения в поколение были председателями Богоявленского братства Елоховского собора. Их средства составляли половину бюджета этой крупнейшей в Москве благотворительной организации.

Могилы всех московских Щаповых находятся на кладбище Алексеевского монастыря; после его закрытия и уничтожения в 1930-х годах Щаповых хоронили на Немецком (Введенском) кладбище.

Усадьба Щаповых

Каждый из братьев жил в собственном доме. Усадьбу с другой стороны Немецкой улицы на пересечении со Старокирочным переулком купил Илья Васильевич, завещавший свой дом городу Москве для благотворительных целей. Дом с башней на углу Немецкой улицы и Денисовского переулка (№ 58), построенный в 1884 году по проекту архитекторов Каминского и Федора Шехтеля, занимал Петр Петрович с семьей. На стене этого особняка – мемориальная доска с надписью: «Здесь 31 (18) октября 1905 г. был злодейски убит агентом царской охранки член Московской организации большевиков Николай Эрнестович Бауман». Но это отдельная история, к которой мы вернемся чуть позже.

В 1897 году Петр Петрович купил у княгини Голицыной имение на берегу озера Сенеж (станция Подсолнечная).

А вот дом в Большом Демидовском № 58 к. 2, несмотря на то что это одна из первых работ знаменитого Шехтеля… сломали.

В 1995 году здание было передано ООО «Подмосковье», в результате «реконструкции» снесено в 1996 году и построен новодел.

Ворота дома раньше венчались вазами, а калитка – орлом и щитом с вензелем Петра Щапова. Сейчас участок, где стоял дом Петра Васильевича Щапова, находится в частной собственности.

Убийство Баумана

Так вот,

вернемся к Бауману. Конечно, никакого агента охранки не было. По версии, которую рассказывал Ярослав Щапов, это сделал дворник Щаповых, когда увидел, что тот осквернил государственный флаг, висевший на одном из корпусов фабрики Щаповых. Но, скорее всего, эта версия ошибочна.

Эту историю затеял Московский комитет РСДРП 18 октября 1905 года.

Большевики «в ответ на Манифест царя от 17 октября», которым даровались многие свободы, после митинга в стенах Технического училища вывели колонны молодежи под лозунгом «Разрушим русскую Бастилию». Имелась в виду губернская тюрьма на Таганке.

Бауман числился членом ЦК РСДРП, хотя больше был специалистом по «экспроприации». Его только 8 октября выпустили вместе с другими политическими из той самой Таганской тюрьмы. И он прекрасно знал, что среди сидельцев остались одни уголовники. Но сама идея взять тюрьму штурмом привела его в восторг. «Грач», как звали его товарищи по партии, взялся привести рабочих с фабрики Дюфурмантеля – это была фабрика, которую сдавали в аренду Щаповы здесь же, на Немецкой улице. Надо сказать, что не все члены ЦК разделяли планы пройти на штурм от Лефортово до Таганки. Кто-то мог отколоться от колонны. Кто-то одуматься, зачем и куда идет. Но азарт Баумана был неудержим. Он схватил флаг с лозунгом «Долой самодержавие», вскочил в пролетку и, стоя в ней, помчался по Немецкой, скандируя: «Долой царя!»

Недалеко от фабрики Щапова стояла небольшая группа людей, наблюдавших за шедшей во дворе игрой «в бабки». Когда пролетка с Бауманом поравнялась с ними, из группы зевак выбежал человек с обрезком газовой трубки в руке. Он вскочил в коляску и ухватился за флаг, пытаясь вырвать его из рук Баумана. Тот не сдавался и даже выхватил из кармана браунинг, выстрелив в нападавшего.

Но пропустил удар трубой по руке и промахнулся. А потом получил второй удар – по голове. Грач выпустил флаг и упал с пролетки. Но тут же вскочил и бросился к своим, к демонстрантам. Однако преследователь оказался быстрей и догнал Баумана, еще несколько раз ударив трубой по голове. Революционер упал на мостовую как подкошенный. Демонстранты открыли беспорядочную стрельбу по нападавшему, но тому удалось скрыться. Однако Бауман был уже мертв. Как вспоминал один из участников тех событий: «Наши дружинники открыли беспорядочную стрельбу, началась паника! Демонстранты бросились бежать в соседние дворы. Тело убитого товарища подхватили и отнесли в училище члены Комитета и несколько наиболее хладнокровных студентов».

Убийца Баумана сам сдался властям через час. Явившись в участок, он назвался Николаем Федотовичем Михалиным, уроженцем Козловского уезда Тамбовской губернии, рабочим фабрики Щапова. По его словам, убитого он видел впервые, а напал на него потому, что его возмутили надпись на флаге и то, что этот человек в пролетке все время кричал: «Долой царя!»

Ранее Михалин служил в конногвардейском полку в эскадроне Трепова и незадолго до описываемых событий уволился в запас. В тот день он с фабричными пошел смотреть, как играют «в бабки». Обрезок трубки держал в руках «заместо тросточки» – тогда у рабочих была такая мода на тросточки. По словам Михалина, он «был выпивши», при виде «смутьяна с флагом» в душе бывшего служаки взыграла «верность присяге». Ну а потом все завертелось, и было уже не до раздумий.

Михалина в 1906 году судили и признали виновным «в нанесении ветеринару Бауману тяжких побоев, повлекших смерть», за что дали два года тюрьмы. Но это уже не могло изменить ситуацию. Похороны Баумана превратились в гигантскую вооруженную демонстрацию, а могила стала местом митингов. Вся революционная и либеральная пресса захлебывалась в описаниях «зверств самодержавия»: в листовках говорилось, что демонстрацию рубили казаки и расстреливали пушки, что жертв были многие сотни. Потом был декабрь и баррикады на Пресне.

А Михалина судили еще раз – в 1907 году после апелляции, но оставили приговор в силе. И снова, в 1925 году, когда убийцу Грача разыскали сотрудники ОГПУ и приговорили к «высшей мере пролетарского правосудия».

На Большом Демидовском

Большой Демидовский переулок – улица в центре Москвы в Басманном районе. Большой Демидовский начинается у Аптекарского переулка и проходит на юг, пересекает Денисовский, Гарднеровский (слева), Бригадирский и Новокирочный (слева) переулки и доходит до улицы Радио. Участок между Новокирочным и улицей Радио является закрытой территорией Всероссийского института авиационных материалов. Название переулков – Большой и Малый Демидовские – было дано по фамилии проживавших здесь в XVIII веке промышленников Демидовых, владевших заводами на Урале.

Почти весь квартал между Немецкой улицей (современное название – Бауманская), Денисовским и Большим Демидовским переулками (нумерация отражает исторически сложившееся положение до революции) принадлежал купцам Щаповым.

Откуда пошли Щаповы

Фамилия Щапов происходит от старых русских слов: прозвища «щап», что значило франт, щеголь, «щапить» – стремиться выглядеть лучше, чем на самом деле, «щапливый, щапистый» – щеголеватый. Владимир Даль приводит несколько пословиц с этими словами, среди которых: «Передом щапит, а затылок вши выели». Судя по всему, как и большинство прозвищ, те, что содержат корень – щап-, имеют иронический оттенок. Об этом свидетельствует и существующая ныне фамилия Голощапов. Этот корень активно употреблялся еще в первой половине XIX века, но к концу его оказался вытесненным другими.

Архитектор Вивьен

Вивьен Александр Осипович (1824–1884) окончил МДАУ в 1852 году со званием помощник архитектора. С 1857 года – архитектор, назначен преподавателем архитектуры в школе межевых топографов, затем и в Межевом институте. В 1863–1876 годах состоял преподавателем архитектуры в Земледельческой школе, в 1872–1877 годах – архитектор Павловской больницы. В 1873–1876 годах служил архитектором межевой канцелярии. Строил доходные дома в Москве. Приспособил дом Демидова под институт с устройством там домовой церкви (Гороховский переулок, 4). Перестраивал дома на Никитском бульваре, 8а и на Арбате, 48.

Похоронен на Пятницком кладбище.

По следам Лефорта

(2-я Бауманская улица, 3)

Лично мне призрак танцующего Франца Лефорта не попадался никогда, хотя возле его дворца я не раз бродил в разное время года и суток. Но жители окрестных домов, да и работники двух архивов, что расположены на территории комплекса, упорно говорят: призрак есть!

Так ли это, я решил проверить, побывав внутри дворца. А заодно вспомнил его историю и узнал, что именно в нем хранится.

Заросший парк

После тщательной проверки и паспортного контроля вполне доброжелательной Людмилы – сотрудницы Российского государственного архива фонодокументов (РГАФД) – проходим на территорию дворца. Здесь полным ходом идет ремонт и реставрация, как флигелей, так и центральной части дворца, где раньше и проходили пышные пиры. Парк внутри дворца сильно разросся, и самого дворца, да и циркульных поздних пристроек почти не видно. Сирень наклонилась к мемориальной доске кинорежиссера Сергея Васильева. Он здесь жил в начале прошлого века вместе с отцом, управлявшим архивом. Чуть дальше – собачья будка, хозяин которой встретил нас

ожесточенным лаем. Для порядка. В этом же флигеле во время войны жил и замечательный актер Лев Дуров, мама которого работала в архиве. Он описал этот период в своих мемуарах. Как с друзьями, еще мальчишкой гасил немецкие «зажигалки» на крыше… Дуров бывает во дворце почти каждый год. Приходит посмотреть и вспомнить детство. А сотрудники архива даже записали его вспоминания. Для истории…

Мы заходим в левую часть главного здания дворца, где и находится РГАФД. А правую и центральную часть занимает военно-исторический архив. Но о них немного позже.

О временах Лефорта внутри здания ничто уже не напоминает. Оно не раз перестраивалось, горело, меняло хозяев, было жилищем работников архива, ютившихся на маленькой кухоньке полтора на полтора метра. Да это и не кухня вовсе, а бывшая лестничная площадка. Закрытая со стороны пролета. Сейчас это место показывают скорее для того, чтобы мы понимали, как раньше жили сотрудники архива. Зато сохранились камин XIX века и высокие печи того же периода. Даже действующие. Но вернемся к истории.

Подарок Петра

Любимец Петра Великого, генерал-адмирал Франц Лефорт получает от царя в подарок дворец, который был построен недалеко от его старого дома в Немецкой слободе, на улице Коровий Брод, ныне 2-я Бауманская улица, дом № 3. Название – улица Коровий Брод – происходит от брода через реку Яуза, через который в XVII–XVIII веках вели коров на скотопрогонный двор близ Красных Ворот.

Строительство началось в 1696 году, когда и Лефорт, и Петр отправились с большой посольской миссией в Европу. Предполагалось, что к их возвращению строительство будет завершено. Но случился стрелецкий бунт, и Петр вместе с Лефортом спешно вернулись в Москву, чтобы вершить суд и расправу. Примечательно, что Лефорт, не боясь царского гнева, отказался самолично рубить стрельцам головы.

А через некоторое время авральным по нынешним меркам методом дворец был достроен. Венчали дворец высокие крутые черепичные кровли и затейливые железные гребешки.

Поражало воображение внутреннее убранство, отличавшееся небывалой роскошью. Одна зала оклеена кожею, тисненною золотом, другая обшита желтою камкою, в третьей – редкие китайские изделия, в четвертой – картинки с морскими видами и модели галер и кораблей. Главная зала дворца – «большая столовая палата» – имела десятиметровую высоту, была обита красным сукном, украшена парсунами и зеркалами в резных янтарных рамах. Подвешенный к потолку двуглавый орел напоминал о делах государственных, коими надлежало заниматься владельцу.

Поставил дворец «постельный истопник, каменных дел мастер» Дмитрий Аксамитов (сам царь рисовал интерьеры для помещений, подсмотренные в Голландии). Об Аксамитове известно только то, что он приехал из Малороссии и в Москве больше ничего не строил. По документам того времени, Дмитрий Васильевич именовался «каменных зданий художником» и «постельничьим истопником» – так звучало придворное звание мастера печного дела.

Это была первая в русской архитектуре попытка освобождения от допетровских форм зодчества. Во дворце находился огромный зал высотой 10 метров и площадью более 300 квадратных метров, украшенный портретом Петра, картинами и множеством зеркал. Этот зал мог одновременно вместить 1500 гостей.

Лефорт сообщает в письме своему брату: «В саду имеются пруды, которых здесь нелегко найти, и в них множество рыбы. По другую сторону реки у меня есть парк, где находятся разнообразные дикие животные. Мой дом самый красивый и самый приятный из всех в окрестности; люди этой страны приходят сюда, чтобы посмотреть его как редкость». Главный фасад дворца обращен не на улицу, а на реку, что, вероятно, было связано с представлением о Яузе как о судоходной реке. Вокруг сооружения на галереях должны были быть поставлены 50 небольших пушек.

Освящал дворец во имя Вакха – бога вина и веселья – Никита Зотов, «патриарх всея Яузы и Кукуя». Но меньше чем через месяц после новоселья 12 февраля 1699 года, продолжавшегося три дня, во время которых по приказу Петра никого из дворца не выпускали, а гости спали по очереди, потом ели-пили и снова водили хороводы, – Лефорт умер. Пока Петр умчался строить корабли в Воронеж, Лефорт слег, заболев горячкою. И 2 марта в возрасте неполных сорока шести лет он скончался. Слухов вокруг этой смерти было много, и загадка так и осталась. То ли это действительно была болезнь, то ли злодеи отравили, то ли чрезмерные возлияния сыграли роль…

Говорили, что это Бог покарал еретика за то, что он привечал царя ко всему западному, свел с Анной Монс, из-за которой несчастная Евдокия Лопухина, жена царя, была сослана в суздальский Покровский монастырь.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/oleg-fochkin/gorodskie-legendy-16887069/?lfrom=931425718) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.